Фамильные традиции
Вексель майора Эстергази в банке неохотно, но всё же обналичили. Из чего можно было сделать вывод, что финансовое положение офицера и впрямь было не блестящим, но пока не катастрофическим. Штольман спрятал трофей в бумажник и вышел из банка в глубокой задумчивости, поправляя котелок набалдашником трости. По всему выходило, что майор Эстергази, ради приработка торгующий военными секретами, замешан в деле напрямую. А значит, нападение на комиссара состоялось, действительно, после встречи с ним. Того же, надо полагать, следовало ожидать и самому Якову Платоновичу.
В банк он пошёл в одиночестве, ускользнув от Миронова поутру. Неизвестный враг охотнее атакует привычным способом, если жертва будет беззащитна. Когда их двое, есть соблазн воспользоваться методом апашей – ножом и револьвером. Рисковать дядей вовсе не хотелось. Яков редко вслух называл кого-то другом, но про Миронова давно уже мог сказать это со всей определённостью.
Однако следовало действовать осмотрительнее. Комиссар отправился беседовать со свидетелями в одиночку и потерял память, едва не потеряв в итоге жизнь. Адъютанты генерала Обручева едва ли стали бы с ним церемониться. Спасибо Этьену Марселю, успел он вовремя.
Комиссара было жаль. Именно с ним Яков решил побеседовать в первую очередь. Быть может, сведения, полученные русским коллегой, растормошат его память?
В участке комиссара Лекока не было. После инцидента с генералом префект отстранил его от занимаемой должности. Сам Штольман даже в такой ситуации дома не усидел бы, но Паскаль Лекок, видимо, обладал большим терпением. Или большей гордостью.
Гадая, не стоит ли навестить полицейского на квартире, Яков неторопливо шёл по улице Арколь в сторону Собора Парижской Богоматери, когда уловил за собой слежку. Давно уже ему не приходилось ощущать подобного, но знакомые реакции проснулись мгновенно. Должно быть потому, что подсознательно Штольман ожидал чего-то подобного.
Продолжая двигаться безмятежным шагом, Яков Платоныч свернул в кондитерскую лавку на углу. Только нынче утром Анна расхваливала доктору какие-то необыкновенно нежные круассаны – был повод прикупить чего-нибудь к чаю. Штольман, привыкший при необходимости обходиться чёрствой баранкой, разницы особой не улавливал, ну так и не в этом суть. Ожидая, пока продавец наполнит выпечкой кулёк, сыщик следил краем глаза за чёрной фигурой, вошедшей в лавку следом за ним. Расплатившись с продавцом, Штольман повернулся и оказался с преследователем лицом к лицу.
Человек в чёрном был щуплым и невысоким, заметно ниже Якова Платоныча, который тоже ростом богатырским не отличался. Высокий цилиндр, чёрный редингот, застёгнутый под горло, делали фигуру преследователя несколько старомодной. Встретившись взглядом со Штольманом, он не стал отводить глаза и делать вид, будто оказался здесь случайно. Якова неожиданно заинтересовало это умное и довольно молодое лицо. На обычного топтуна не похож. Тут что-то другое.
Сыщик вышел из кондитерской, слегка досадуя, что теперь руки заняты пакетом с круассанами. Выпечка казалась аппетитной, обидно будет ронять на мостовую, если придётся драться. Теперь чёрный человек шёл за ним, уже не скрываясь.
- Постойте, месье!
Голос был негромкий, вкрадчивый. Так говорят те, кто привык, что их слышат в любой обстановке. Штольман обернулся и поднял повыше пакет с круассанами, решив метнуть их при необходимости незнакомцу в лицо. И руки освободит, и противника ошеломит на мгновение.
Незнакомец поднял руку, развернув её пустой ладонью к Якову.
- Не спешите, месье. Я не собираюсь с вами драться.
- Чего же вам угодно? – пробурчал сыщик недовольно.
Впрочем, недовольство было деланным. Он ждал события, и событие случилось.
- Предупредить вас, - так же вкрадчиво сказал незнакомец.
Эта манера была присуща всем, кто имел тайную власть. У иных она проступала явно, как у господина Увакова, кто-то пользовался своим оружием почти неуловимо, как полковник Варфоломеев, в приветливости которого не всякий сразу распознал бы скрытую угрозу. Человек в чёрном угрозу маскировать не пытался.
- Месье, вы вчера имели продолжительную беседу с майором Эстергази.
- Едва ли это можно назвать беседой, - сверкнул зубами Штольман. – Он проиграл мне две тысячи франков.
- Не имеет значения, - чёрный человек повёл ладонью, отметая несущественное. Этот жест выглядел странно, Яков подумал, не пытаются ли его в данный момент загипнотизировать.
- Месье, ради вашего благополучия и благополучия вашей семьи, мы рекомендуем вам держаться подальше от майора и его дел. Ваша милая жёнушка, ваш будущий малыш, ваш уютный дом на набережной Гран-Огюстен – стоит ли всем этим рисковать из пустого любопытства?
Теперь уже угроза была нескрываемой. Человек в чёрном не пытался доставать револьвер или нож. Он просто дал понять, что знает о Штольмане всё.
- Я вас услышал, - пробормотал сыщик.
- Ну, вот и отлично! – человек в чёрном улыбнулся с преувеличенной приветливостью. – Я знал, что имею дело с умным человеком.
Глядя в его удаляющуюся спину, Яков Платонович подумал, что не стал бы так опрометчиво полагаться на благоразумие человека по фамилии Штольман. У него, безусловно, была причина сторониться майора Эстергази. Но покушение на русского генерала и документы на русском языке, которые показал призрак Анне Викторовне, были веской причиной не останавливаться. И об этом приветливый господин в чёрном рединготе явно не знал.
В семействе Штольманов была одна скверная традиция. Вот уже два с лишним года Яков Платонович надеялся, что станет тем, кто её нарушит. Господин в чёрном рединготе очень некстати напомнил ему о ней. Вспоминать предков Яков не собирался, он решительно сдвинул котелок и свистком подозвал проезжавший фиакр. Чем меньше времени у него, чтобы передумать, тем проще принять решение.
* * *
Особняк на углу площади Согласия, где размещалось русское Императорское посольство, Штольман знал хорошо. Знал он в лицо и русского посла Моренгейма, хоть и не был ему представлен, разумеется. Посол и не должен был знать всех агентов, которые сопровождали его по прибытии в Париж в 1884 году. Якова привлекли тогда по причине отнюдь не рязанской внешности и прекрасного французского языка, позволявших затеряться в толпе парижан. Доверия к добрым намерениям Третьей Республики у русских тогда не слишком много было. Сейчас ситуация могла только ухудшиться, имея в виду, что французский полицейский стрелял в русского генерала.
Штольман представился на входе, рассудив, что его инкогнито и без того рухнуло после водевиля с мордобоем в театре Одеон. Хорошо, если полковника до сих пор не запросили о нём по телеграфу. Двадцатый век на пороге, всё делается быстро.
Артур Павлович принял Штольмана сам. Хоть прежде Яков охранял посла издали, не узнать тонкие, стрелками, усы и могучие «александровские» бакенбарды было невозможно. Настаивать на встрече с генералом Обручевым сыщик не решился. Моренгейм сам поставит его в известность, надо полагать. А иметь дело с дипломатом всё же проще, чем с военным.
- Стало быть, это вы, милостивый государь, спасли позавчера Николая Николаевича от покушения?
Пришлось подтвердить.
- А каким, позвольте спросить, образом вы об этом узнали? – продолжал допрашивать посол.
Штольман выдохнул, словно нырял в ледяную воду с разбегу.
- Я веду здесь одно дело. Дело это каким-то образом связано с причиной, по которой генерал Обручев оказался в Париже. Один из свидетелей сообщил мне о том, что комиссар полиции Лекок не в своём уме и собирается совершить нападение на кого-то в театре Одеон.
- Он что же, так сам и сообщил об этом? – иронически спросил посол. – Странный сумасшедший, право слово!
Яков поморщился, в очередной раз ощущая себя идиотом, и с каким-то извращённым чувством напомнил себе, как сам измывался над Анной Викторовной, пытавшейся донести до него свою информацию, казавшуюся ему сомнительной.
- Он не сумасшедший. Комиссара подвергли гипнозу. Нам удалось привести его в чувство, но злоумышленника вспомнить он пока не может. Поскольку основной виновник происшедшего на свободе, нападение может повториться. Я должен предупредить об опасности и надеюсь, по возможности, получить сведения, которые помогут мне вычислить убийцу.
- А что вам известно о причинах покушения? – подозрительно спросил дипломат.
- Немногое. Только то, что несколько дней назад покончил с собой переводчик Генерального Штаба, имевший доступ к важным документам. А один из доверенных людей генерала Рауля Буадефра, с ведома своего патрона или без него, пытается торговать информацией из Генштаба, предлагая её, главным образом, немцам. Меня предупредили о том, чтобы я держался подальше от этого человека. Но если он имеет доступ к секретам, обсуждаемым генералами Обручевым и Буадефром…
- А вы, милостивый государь, имеете допуск к этим секретам?
Яков страшно не любил этот вопрос. И моменты, когда ему его задавали. Любопытство и служебное рвение часто заводило его за границу дозволенного его положением, и он никогда не мог взять в толк, почему должен останавливаться из соображений субординации именно тогда, когда сведения, сообщаемые им, просто неоценимы.
Он тяжело выдохнул, давя в себе неуместный приступ гордости.
- Допуска не имею. Если моя личность вызывает у вас подозрение, то вы можете справиться обо мне у полковника Варфоломеева. Надворный советник Штольман Яков Платонович. Можете добавить – «Призрак из Затонска». Полковник ответит на ваше сообщение, не сомневайтесь. Найти меня можно на набережной Гран-Огюстен, собственный дом Петра Миронова. Честь имею!
На сегодня он сделал всё, что мог. Даже больше. Кажется, он напрочь разрушил все свои надежды на свободу и безмятежное семейное счастье.
Из кабинета посла он вышел, гордо расправив плечи и стуча каблуками, как и подобало идиоту донкихотствующей породы.
* * *
Дело сделано. Пора было задуматься над тем, что он наделал. И был ли у него выход, чтобы избежать этого? Прежде задуматься над этим Яков себе намеренно не давал.
По всему выходило, что он был прав. Французы не дадут ему докопаться до истины. А истина напрямую затрагивает интересы Российской империи. И дело серьёзное, раз вокруг уже трупы посыпались. Комиссара Лекока не только остановили, но и дискредитировали. И удастся ли вернуть ему доброе имя, один бог ведает. И кому этим заниматься? Сам Лекок не в состоянии. Ну, не Этьену же Марселю, в самом деле!
Кстати, надо будет спросить у Марселя, как выглядел тот комиссар железнодорожной полиции, что разговаривал с Лекоком. Было у Штольмана ощущение, что именно с ним он сегодня и повстречался.
И каков же итог? За время расследования его уже пытались купить и запугать. Убить или загипнотизировать пока не пытались, но за этим дело, кажется, не станет. Убить скорее мог бы майор Эстергази. У этого, кажется, всё просто. Продувшийся игрок вызывал у Штольмана антипатию столь острую, что он не знал, удастся ли совладать с ней, если судьба приведёт встретиться ещё раз.
Мог ли загипнотизировать Чёрный человек? А бог его знает! Выглядел он сильным, значительным. Может, и мог.
Интересно было другое. Эстергази кто-то надёжно защищал. Допустим, он – креатура Буадефра. Но какой интерес начальнику Генерального Штаба торговать своими секретами через подставных лиц? Или он не в курсе? Тогда кто защищает продажного майора?
Был лишь один вариант, при каких обстоятельствах могущественная сила могла бы прикрыть делишки изменника и игрока, если он никому не сват, не брат, не посажёный отец. Эта сила именовалась контрразведкой, и у неё могли быть свои резоны. Тогда понятен визит Чёрного человека и его предупреждение.
Но если французская контрразведка играет в игры с германской за счёт Российской империи, то должен ли подданный Империи хладнокровно взирать на это со стороны? Для этого подданный должен знать больше. И потому он пришёл сегодня к Моренгейму.
А ещё в этом деле мешается кто-то сверхъестественный, способный навязать свою волю и принудить убить себя или других. Кто это мог быть? И как ему противостоять?
Никогда-то у него не получалось взирать со стороны. Яков Платонович обладал лишь одной сверхъестественной способностью - соваться в воду, не зная броду. И плевать на последствия. Что поделать – фамильная традиция!
…Когда в 1770 году молодой военный инженер Иоганн Генрих Штальманн в Берлине влюбился в дочь ювелира Сарочку Цукерберг, мезальянсу воспротивились оба семейства. Молодые люди, рассудив, что они согласны потерять всё: родню, наследство, положение – но только не друг друга, решили уехать, куда глаза глядят. Глаза глядели на восток, где у Матушки Екатерины принимали немцев без всякого разбору, не интересуясь их семейным положением и связями. Там молодые обрели семейное счастье и продолжили род, служа новой родине не за страх, а за совесть.
К слову сказать, мысль бежать на край света принадлежала Сарочке. Она вообще была барышней упрямой, и кровь своим потомкам подарила столь же упрямую. В каждом поколении после неё неизменно дети рождались то чернявыми, то курчавыми, то горбоносыми. А всё вместе это собралось в правнуке, доставляя ему массу неприятностей в кадетском корпусе. Прадед же Иоганн Генрих наградил Якова только светлыми глазами да чеканными чертами сурового лица, что, впрочем, стало заметно лишь в зрелости. Благородная же тевтонская сталь прадедовских глаз непонятным образом обернулась небесной синевой, делая правнука в детские годы сущим курчавым ангелом. И вопреки всякому внешнему ангелоподобию Яше Штольману пришлось бесконечно драться, колотя природных русаков, посмевших назвать его жидёнком – драться, защищая своё право быть тем, кто есть, и гордиться своим родом. Гордиться тем, что он знал о себе.
Говорят, прадед Иоганн Генрих был мягок и покладист. Ему было уже пятьдесят пять, когда он сказал жене своей: «Что ж поделать? Надобно служить, коли обещался!» - и ушёл с Суворовым в Альпийский поход. Не возразил он, и когда генералиссимус сказал ему, стоя у глубокой расщелины: «Иван Андреич, голубчик, сделай так, чтобы пушки здесь прошли! Погибнут ведь солдатики ни за понюх!»
Прадедовский крест за ту кампанию привёз домой денщик, он же рассказал и подробности. Задумав сделать мост через пролом из скальной плиты, прадед рассчитал слабые места и пороховые заряды, а потом спустился по верёвке, дабы своеручно их заложить. Отродясь Штольманы не наживали тяжёлого тела, а потому спустился он резво, и всё ему удалось.
«- Их благородие Иван Андреич сказали: «Держи, Кузьма!» Ну, я и держал!» - рассказывал денщик, кусая промокшие от слёз усы.
И он удержал бы, здоровенный и верный детина. Всё прадед рассчитал верно, кроме одного – того, что рассчитать было невозможно. И отлетевший острый осколок напрочь срезал канат, на котором он висел.
А потом по свежей его могиле прошли пушки в сторону Чёртова моста – бить Массену. И отпели полковника вместе со всеми погибшими в тот день – по православному обряду. А писарь, внося его в списки погибших, перепутал фамилию. А потом перепутал ещё раз, заполняя наградные документы на Ивана Андреевича Штольмана.
«Надобно служить, коли обещался!» - сказал себе Михаил Иванович Штольман и поручиком прошёл от Клястиц через Кульм, Лейпциг и Париж, но в 1820-м решил оставить службу, несогласный с практикой военных поселений. И хоть убеждения его твёрдые уберегли оказаться на Сенатской, от судьбы не уйдёшь, она и за печкой достанет!
Дед Михаил закончил Горный институт и служил по статской части в профессии донельзя мирной – инженером при Колывано-Воскресенских заводах. И не было нужды лезть самолично в ту шахту, но Михаил Иванович хотел сам понять, почему там копится рудничный газ…
«Надобно служить, коли обещался!»
Ту же фразу, должно быть, сказал себе Платон Михайлович, объясняя, что порох на батарее сложен опасно, а земля над ним воронками сплошь изрыта, неровён час – бомба попадёт! Она и попала – французская бомба, разметав и пороховой склад, и десяток солдатиков, и капитана Платона Штольмана – в тот день, когда потери уже не считали. И то сказать, не Нахимов, не Истомин, не Тотлебен. Гибель Платона Михайловича перед самым оставлением Севастополя больше значила для жены его Екатерины Павловны и сына Якова, коему шёл тогда третий годок. Матушка пережила отца на пять лет всего, но слова прадедовские Яков Платонович от неё услыхал и затвердил накрепко.
«Надобно служить, коли обещался!» - фамильная традиция, что ж! Передаваемая от отца к сыну вместе с другой традицией – не умирать в своей постели.
Про себя Яков был уверен, что отслужил Отечеству в том декабре, когда порушил шпионскую сеть вокруг полигона в Затонске, а с ней – и карьеру свою, и службу, и кое-как налаженную жизнь. Уничтожив папку с документами Брауна, он знал, что поступил правильно: «Погибнут ведь солдатики ни за понюх!» И на том продолжил бы традицию, отступив лишь от одного. Был он один, как перст – передавать славное наследие было некому.
По всему, судила судьба последнему из Штольманов умереть в Затонске, когда б не ангел его и хранитель – драгоценная Анна Викторовна. Она его спасла, ей он жил всё последующее время, она и сына ему готовилась принести.
И вот, оказалось, что его война тогда ещё ему только предстояла. Она пришла к нему теперь, когда было немыслимо, нельзя. Но война никогда не бывает к месту.
Яков Платонович остановился, сдвинув шляпу и потирая лоб. И с удивлением глядел на пакет с круассанами, каким-то чудом не забытый за всеми хлопотами в посольстве. Круассаны и кофе на завтрак – что-то из мирного времени, казавшегося невозвратным и далёким, словно не нынешним утром это было.
Был ли у него другой выход? И не отправил ли он сегодня своим решением Дмитрия на неизвестную ещё войну? Когда она случится? Через двадцать лет? Через четверть века?
Отцовский пример – пуще иной науки.
Штольман отца почти не помнил. Был дагерротип, да потерялся где-то за переездами. Память осталась. Да привычка поступать так, как предки завещали.
Если его не станет, кто научит этому его сына? Анна. Больше некому.
Он задумался над тем, о чём предупреждал его Пётр Иванович. Вот ведь чушь несусветная! Своей волей пальнуть себе в висок? Словно мало тех, кто охотно избавил бы его от необходимости это делать самому.
А если всё-таки?.. Возможны ли обстоятельства, при которых он мог бы принять такое решение? Скажем, чтобы избавить от угрозы Анну и Митеньку.
Впрочем, нет! Для этого лучше самому оставаться в живых.
«Нет, господин надворный советник! Мы повоюем ещё, благо - есть за что. Ничего ещё не кончено. Всё только начинается!»
Содержание Следующая глава
