Комиссар вне себя
Штольман очень не любил экзальтацию. В любой форме и по любому поводу. Она всегда вызывала у него острое желание немедленно остудить вулкан страстей едкой насмешкой и ведром воды на голову. Не верил он ни прочувствованным речам с залезанием в душу, ни надрывным крикам с заламыванием рук. Всегда чудилась за всем этим неискренность, а опыт всей жизни подсказывал, что блаженный добряк в любой момент может обернуться таким жестоким ригористом, что инквизиция завистливо пожмёт плечами. При виде прекраснодушия в любой его форме Штольман всегда начинал щетиниться и скалить зубы.
Понадобилась личная коллекция голубоглазой невинности, собранная в Затонске, чтобы Яков Платонович свои взгляды слегка пересмотрел. Да и то, Коробейников и Анна Викторовна не раз получали от него горькие пилюли, пока он сообразил, что они всерьёз верят людям и пытаются заботиться о них. В том числе и о нём самом. Горький урок с делом Ферзя убедительно доказал ему, что не всегда оборонительные сооружения, выстроенные им со всей тщательностью, защищают правильно и надёжно.
Ради Анны ему пришлось припомнить, что когда-то давно, до смерти матери, он был довольно ласковым и доверчивым мальчишкой. Корпус его от этого напрочь излечил; за науку там брали дорого, зато объясняли куда как доходчиво. А весь опыт последующей жизни учил, что доверяться он может лишь немногим, а уж душу открывать и вовсе не нужно никому.
Даже Александре Андреевне – самому близкому своему петербургскому другу – он свои сокровенные тайны не поверял. Довольно и тех, что тяготили душу самой графини. Вращаясь в обществе, он поневоле был набит по макушку сплетнями, а потому знал, что когда-то Александра Андреевна вышла замуж по расчёту, отказавшись от истинной любви. Но это было не его дело. Вопросов ей он никогда не задавал. Они оба были во всём подобны друг другу – «птенцы гнезда Варфоломеева», - и личные душевные тайны, буде они заводились, обязаны были похоронить так глубоко, чтобы о них даже отражение в зеркале не знало.
В принципе, он мог понять, почему к нему тянуло этих двоих почти детей. Должно быть, чувствовали подспудно его желание уберечь их от бед, а пуще всего – от разочарования. На свете нужны такие светлые и чистые души, чтобы людям было, на что надеяться. А чтобы они продолжали жить в мире, к ним и приставлен злой и колючий Штольман. И они его за это любили. Хотя, что за радость, право, гладить кусачего сторожевого кобеля, он взять в толк не мог.
Еще одним подарком судьбы была для него сдержанная и верная дружба Александра Францевича, которую он смог оценить в полной мере лишь перед побегом из Затонска. Скучал Штольман и по доктору, и по Коробейникову, но со временем открыл в себе способность исповедоваться Александру Францевичу на письме, хотя и не мог получить ни слова в ответ. Всякий раз корил себя за эту откровенность, которую сам почитал навязчивой, но переживать принимался, когда письмо уже бывало отправлено. А потом вновь накатывало желание поговорить с доктором, и он снова садился писать.
Что греха таить, размяк он за последние три года, размяк так, как никогда себе в жизни не позволял. И всё же не настолько, чтобы безоглядно верить первому встречному-поперечному.
В свете всего сказанного становится ясно, что прекраснодушный Этьен Марсель, влетевший, размахивая руками и крича о беде, приключившейся с комиссаром, понимания у Штольмана не встретил. Яков Платонович до сих пор в душе недоумевал, как можно было не обидеться на то, что тебе едва не оборвала уши жестокая лапа полицейского. Даже не полицейского, если на то пошло, а вовсе неизвестно кого. Но Марсель не обиделся, а даже примчался к ним. Вопя что-то, воля Ваша, совершенно невразумительное!
- Дорогой друг, срочно нужна ваша помощь! Комиссар Лекок вне себя!
- Что значит «вне себя»? Выражайтесь яснее!
- Это значит – не в себе!
- Ещё раз, и как можно более внятно. Ничего я не понял. Вы ведь журналист, месье Марсель! Подберите слова!
Этьен Марсель остановился, будто наткнувшись на препятствие. Несколько мгновений он тяжело дышал, вращая глазами. Миронов догадался подсунуть ему стакан вина. Это было верное решение. Питьё всегда успокаивает. Выхлебав стакан лафита залпом, журналист резко сел на стул, несколько более осмысленно переводя взгляд с одного лица на другое.
- Итак, месье Марсель, что у вас случилось? – задал вопрос Штольман.
- Не у меня. Комиссар Лекок не в себе.
- Что это значит? – нахмурился сыщик.
И Марсель начал сбивчиво повествовать о том, как комиссар всё же начал расследование по интересующему их делу. Тела несчастной Полин так и не нашли, но Паскаль Лекок принялся изучать личность переводчика-самоубийцы, его жизнь и контакты. Несколько раз ездил куда-то, разговаривал с разными людьми. Марсель был поблизости, но непосредственно в разговорах не участвовал.
- Я ведь понимаю, что не следует мешать полиции!
Бровь Якова Платоновича непроизвольно поползла вверх. Журналист, который рискует быть причисленным к лику святых за скромность, - уникальное явление.
- И куда же он ездил?
- Один раз в расположение 74-го полка, расквартированного в Руане. Беседовал с одним майором. Странная фамилия, венгерская, кажется. Эстергази. Потом был в военном министерстве, но туда меня не пустили. После каждой встречи он становился всё мрачнее и задумчивее. Вчера к нему явился и долго беседовал с ним специальный комиссар железнодорожной полиции.
Тут уже помрачнел сам Штольман. В деле намечался совсем тревожный оборот.
- Железнодорожная полиция? Это что за диво? – хмыкнул Миронов.
- Благодарите бога, что не знаете, Пётр Иваныч! Это вежливый эвфемизм для обозначения здешней охранки и контрразведки под одной крышей.
- Ого! Аналог службы Варфоломеева?
Бровь Штольмана взлетела почти под самые кудри. Ну, вот откуда Пётр Иваныч знает про службу Варфоломеева и про то, какими делами она занимается? Впрочем, дядюшка был виртуозным собирателем сплетен, где-то мог подобрать намёк, а уж выводы сделал сам.
Видя его тревогу, Марсель снова начал волноваться. Надо брать себя в руки! Что это за фокусы, право?
- А сегодня в обед комиссар ездил встречаться с медиумом.
- С медиумом? – поразилась до сих пор молчавшая Анна.
- А что тебя удивляет, Аннет? Он должен был заинтересоваться медиумами, ведь ты рассказала ему подробности гибели молодых людей, полученные из их собственных мёртвых уст. Что за медиум, месье Марсель? Я знаю в Париже многих.
- Этот не из парижан, приезжий. Но, говорят, очень сильный медиум – едва ли не лучший из всех - Фридрих Зайдлиц.
- Зайдлиц? О, боже! – неподдельно обрадовался Миронов. – Вот это удача! У этого человека, и впрямь, стоит проконсультироваться. Я вас с ним непременно познакомлю.
- Дядя, ты его знаешь?
- Мы познакомились в Петербурге. Можно даже сказать – подружились! Вот человек, который, подобно тебе, использует свой дар на благо общества. Он помог Владимиру Николаевичу предотвратить опаснейшее преступление, - Пётр Иванович прямо лучился энтузиазмом.
А Штольман снова задал себе вопрос: «Откуда он знает о делах Варфоломеева?» Ох, не хотелось бы ему, чтобы Пётр Иваныч стал поверенным его секретов! Всё равно, что ветер в клетке прятать.
- Так что там всё же с комиссаром? – недовольно напомнил Яков Платоныч. Он очень не любил, когда свидетели отклонялись от темы.
- От Зайдлица комиссар вернулся в два пополудни. Заперся у себя, жёг какие-то бумаги. А потом вышел, пряча в карман пистолет. И что-то мне, знаете, в нём не понравилось! – Марсель трагически выкатил глаза.
- А именно!
- Лицо такое отрешённое, словно спит. А движения будто деревянные. Я осмелился спросить, что он намерен предпринять. И он сказал мне, что убьёт человека нынче вечером. Мне это показалось странным. Я спросил его, серьёзно ли он говорит. Знаете, у полицейских не всегда понятно – они так мрачно шутят! Но комиссар не шутил.
- Почему вы так решили?
- Я попытался его удержать, а он отшвырнул меня с дороги. Очень больно! Я понимаю, многие не любят прессу. Но обычно комиссар Лекок ведёт себя иначе. И я подумал… я вспомнил… - тут журналист явно смешался и начал мямлить.
Анна Викторовна не была бы Анной Викторовной, если бы не пришла ему на помощь:
- Не бойтесь! С нами вы можете говорить о самых странных вещах.
Марсель доверчиво уставился в прекрасное лицо, светившееся добротой и участием:
- Знаете, я вспомнил, что вы говорили, будто те несчастные влюблённые убили себя по чужой воле. И я подумал: что, если комиссар тоже действует по чужой указке? Ведь он полицейский! Не мог же он сам такое придумать.
А вот эта мысль заслуживала внимания. Возможно, Этьен Марсель выглядел местным Иваном-дураком, но, как и положено этому персонажу, таковым далеко не являлся.
Штольман задумчиво закусил кулак.
- Знать бы ещё, куда именно он отправился.
Марсель поднял на него свои невинные голубые глаза:
- А я знаю. В театр Одеон.
- Что?
Яков почувствовал, как частицы сложной головоломки начали движение, выстраиваясь в сложный узор. Он пока не видел всей картины целиком, но то, что видел, заставило интуицию, отточенную годами знакомства с Анной Викторовной, завопить во весь голос.
Он сорвался со своего места, сожалея, что револьвер лежит не в кармане, а в ящике стола. Впрочем, стрелять в людном месте он все равно не может ни при каких обстоятельствах.
- Который час?
- Половина седьмого.
- Чёрт! Времени совсем не осталось! Едем! Пётр Иваныч, вы со мной!
- А я? – подала голос Анна, также с готовностью поднимаясь.
- А вы ждёте меня дома! – рявкнул Штольман. – Карим! Остаёшься за сторожа! И чтобы Анна-апай ни под каким видом из дома не вышла!
Интуиция громко кричала, что в театре будет мордобой со стрельбой. И нечего Анне там делать.
- Жаксы, Якоп-мырза! – киргиз расплылся в довольной улыбке. Давно он не получал серьёзных поручений.
Видеть реакцию Анны Якову не очень хотелось. Да и времени не было вовсе.
* * *
По счастью, ехать до театра предстояло не очень далеко. Мрачноватое серое здание с античным портиком располагалось неподалёку от Люксембургского дворца. Извозчик, пойманный на набережной, домчал их за пятнадцать минут, едва не столкнувшись на повороте Рю Вожирар со встречным экипажем. Штольман выпрыгнул из пролётки, не дожидаясь, пока она остановится перед театральным подъездом.
Публика неторопливо втекала в высокие двери. Немыслимо разглядеть в этой толпе Лекока, одетого в штатское. Яков решил положиться на интуицию и искать не комиссара, а его потенциальную жертву. Оставалось только молить кого угодно, хоть Аниных духов, чтобы он не ошибся. Завидев до боли знакомые синие мундиры со стоячими красными воротниками, сыщик принялся целеустремлённо прокладывать себе путь сквозь толпу.
Грузный седой человек с пушистыми усами и бакенбардами, в мундире, украшенном боевыми орденами и аксельбантами, не торопясь поднимался по парадной лестнице. Отставая от него на шаг, двигались два адъютанта, которые больше обращали внимания на хорошеньких посетительниц театра, нежели на своего генерала.
Публика начинала потихоньку втягиваться в зал и в ложи. На какой-то момент перед лестницей образовалась пустота, и в этой пустоте Штольман увидел крепкую фигуру, выступающую из-за колонны с пистолетом в руке.
- Ложись! – заорал он по-русски, кидаясь на комиссара и от души надеясь, что раззявы-адъютанты очнутся и примут верное решение.
Паскаль Лекок был мужчиной дюжим. Штольману едва удалось обхватить его за плечи, сковывая движения, как он был отброшен к самому подножию лестницы. Правда, в другую сторону полетел револьвер комиссара. Лекок целеустремлённо двинулся за ним, но на его пути оказался Пётр Миронов. Дядюшка задержал комиссара ровно на мгновение, в следующее отлетел, получив увесистый хук в челюсть.
Яков уже поднялся на ноги и вновь прыгнул вперёд, придавливая комиссара к полу. Сверху на него обрушился Миронов, больше мешая, чем помогая. Образовалась свалка, к которой бестолково рванулись оба адъютанта, на ходу хватаясь за кобуру.
- Не стрелять! – крикнул Штольман, и в тот же миг получил в глаз от одного из офицеров. – Я свой… в бога, душу мать..!
Тем временем битва на полу приобретала совсем рискованный оборот. Комиссар Лекок, не обращая внимания на повисшего на нём Петра Иваныча, начал вставать, как Самсон среди филистимлян. В руке его каким-то образом вновь оказался револьвер.
Исход битвы решил Этьен Марсель, внезапно с отчаянным воем врубившийся лбом комиссару в живот. Лекок согнулся, а в следующее мгновение Штольман оказался на нём верхом. Потом сверху прыгнул Пётр Иваныч, от души приложив безумца лбом об пол. Комиссар дёрнулся и затих.
- Вяжи его, братцы! – простонал Штольман, чувствуя на губах вкус крови. Левый глаз неудержимо заплывал. Кажется, бровь ему опять рассекли.
Офицеры крепко и надёжно скрутили бездыханного комиссара своими поясами. Только после этого Яков рискнул отпустить его и поднять голову. Над ним нависал генерал Обручев с самым суровым выражением на лице.
- Что всё это значит? – спросил он по-французски. – Кто вы? Кто этот человек?
- Надворный советник Штольман, служба Варфоломеева, - отрекомендовался сыщик, прикрываясь всесильным именем бывшего начальника. – Не сообщайте никому об инциденте. Я вам после всё объясню, а пока позвольте отвезти этого безумца туда, где ему самое место.
Говорить он продолжал по-русски. Не хватало, чтобы толпа зрителей, вновь начавшая скапливаться вокруг них, поняла суть разговора и разнесла его по всему Парижу.
Втроём они с трудом подняли комиссара, расслабленного и двигавшегося, как сомнамбула. Шатаясь, как пьяные, выволокли пленника на крыльцо и свистком подозвали экипаж. Устроив комиссара в пролётке, Штольман упёрся ему в рёбра его же собственным револьвером. Свой он так и не успел вынуть из ящика стола. Впредь надо быть умнее и всегда носить его с собой. Расслабились в мире, господин надворный советник!
- Позволь спросить, племянник, а где этому безумцу самое место? – спросил его дядюшка.
- Гони на Гран-Огюстен, - приказал Яков кучеру.
- Ну, разумеется! В нашей гостиной. Кто бы сомневался?
Штольман на подначки не отвечал. Он судорожно пытался сообразить, что ему теперь со всем этим делать.
* * *
Дома всё ещё было вполне благополучно. Карим стойко держал оборону. Анна Викторовна, хоть и сходила с ума от беспокойства, но на улицу выскочить пока не порывалась. Завидев входящую процессию, она встревожено кинулась им навстречу.
- Яков, ты револьвер забыл! – и заботливо протянула ему оружие.
Штольман почувствовал, как губы вопреки ситуации расплываются в блаженной улыбке. А в следующий миг Анна уже совала ему мокрое полотенце:
- У тебя кровь.
- Я знаю, милая. Это подождёт.
Усаженный в глубокое кресло и примотанный к подлокотникам парой ремней, комиссар Лекок словно спал наяву.
- Что с ним? – спросил Этьен Марсель дрожащим голосом.
Яков Платонович взглянул на журналиста с уважением. Мирный человек, святая простота, он не убоялся битвы и участвовал в ней весьма достойно. Да и вообще, предотвращением жуткого дипломатического скандала они обязаны только ему. А ведь для этого ему пришлось усомниться в своём кумире и герое. Не позавидуешь парню! Не зря голос дрожит.
Пётр Иванович тем временем перехватил полотенце, которым пренебрег Штольман, и со страдальческой миной приложил его к синяку, наливающемуся на подбородке.
- Осмелюсь предположить, что вы правы, месье Марсель. Комиссар явно действовал не по своей воле. Он под гипнозом.
- Под гипнозом? – переспросил Яков Платонович.
Он слышал о месмеризме, конечно, но всегда почитал его антинаучным бредом. До того самого дня, как увидел самую светлую и чистую душу на свете – свою Анну Викторовну – готовой выпить человеческую кровь. Этот случай заставил его поверить в то, что на человеческое сознание можно определённым образом воздействовать. Вот только как это делалось, для него по-прежнему было тайной. Кажется, ему стоит поискать современные научные труды, посвящённые этой проблеме.
- Да, мне уже приходилось видеть подобное. Его сознание спит, хотя тело бодрствует. У него есть всего одна мысль, навязанная извне: убить генерала Обручева. И этой мысли подчинены все его действия.
- Он может что-то осознавать и помнить?
- Сейчас, определённо, нет. Для этого надо вывести его из транса.
Пётр Иваныч, по макушку напичканный всякой мистикой, всегда вполне серьёзно говорил о самых бредовых вещах. Но сейчас у Штольмана не было иного выхода, кроме как ему довериться.
- Вы можете что-то с этим сделать?
Миронов был непривычно серьёзен и не пытался по обыкновению хвастать:
- Я видел, как это делают другие. Но сам никогда не пытался.
- Попробуйте, Пётр Иваныч! – попросил его сыщик. – Иначе я не представляю, что нам делать с этим сомнительным трофеем в нашей гостиной. Не дай бог очнётся и вновь примется буйствовать.
Дядюшка неуверенно огляделся, словно что-то искал. Взгляд его упёрся в высокую грудь племянницы. Бровь Штольмана изумлённо дёрнулась, но осталась на месте – во всю левую половину лица у него уже разлился багровый синяк.
- Аннет, дай мне твою подвеску, - попросил Миронов, поясняя своё неожиданно непристойное поведение. – Мне нужно что-нибудь небольшое и блестящее.
Анна послушно сняла с шеи прозрачный бриллиант, подаренный ей губернатором в Калькутте после смертельно опасного индийского приключения.
Пётр Иванович взял украшение за цепочку и поднёс его к лицу комиссара Лекока. Через некоторое время глаза пленника начали двигаться вслед за качающейся подвеской. Несколько минут все в полном молчании следили за блеском камня, раскачивающегося перед пленником. Яков внезапно поймал себя на том, что в этом странном маятнике, и впрямь, есть что-то завораживающее. Он внутренне встряхнулся, переводя взгляд с камня на Миронова.
Дядюшка выглядел страшно напряжённым, словно собирал в кулак всю свою волю. И на этот раз всё вовсе не походило на аттракцион, как на памятном сеансе в доме убитой Кулешовой. Темные глаза его расширились, на лбу выступили капли пота, хотя в гостиной было прохладно.
- Паскаль Лекок, вы меня слышите?
- Я вас слышу, - монотонно отозвался комиссар.
- Сейчас я сосчитаю до трех, и вы проснётесь. У вас пропадёт навязчивое желание убивать. Вы более не будете подчиняться ничьей воле. Повторите!
- Я проснусь. У меня пропадёт желание убивать. Я не буду подчиняться ничьей воле, - также бесцветно произнёс комиссар, продолжая следить за колыханием блестящего маятника.
- Раз. Два. Три. Очнитесь! – резко приказал Миронов, убирая свой маятник.
Комиссар сделал глубокий вдох, словно выныривая из омута. Зрачки, до того неестественно расширенные, отреагировали на свет, глаза болезненно зажмурились.
- Что вы со мной сделали? – пробормотал Лекок.
- Ударили по голове, - усмехнулся Штольман. – И поверьте, что это самое меньшее несчастье из всех, что с вами могли стрястись.
Комиссар сфокусировал взгляд на разбитом лице русского сыщика, потом перевёл его на ремни, удерживающие его в кресле.
- Это я вас? Что со мной было?
- Вы ничего не помните?
Лекок напрягся, морща лоб, потом бессильно выдохнул:
- Ничего. Очень голова болит.
- Петр Иваныч, поглядите, он достаточно пришёл в себя? Можно развязывать? Пётр Иваныч!
От Миронова помощи больше можно было не ждать. Он обнаружился на диване, бессильно уронившим голову на колени племяннице. Анна ласково гладила его по взмокшим кудрявым волосам.
Пришлось доверяться собственным ощущениям. Штольман присел перед пленником, внимательно глядя ему в лицо.
- Вы помните, кто вы?
На меланхоличном лице полицейского появилось недовольное и смущенное выражение:
- Я Паскаль Лекок, комиссар округа Лувр.
- А меня вы помните?
- Вы – сумасшедший русский, пришедший ко мне по делу о самоубийстве Анри Лефевра.
- Это помните. А что вы делали сегодня в первой половине дня?
Комиссар страдальчески сморщился и уронил голову.
- А вчера? Третьего дня?
- Не помню. Очень больно.
С дивана раздался слабый голос Миронова:
- Яков, ты можешь его отпустить. Он пришёл в себя.
- Вы уверены, Пётр Иваныч?
- Уверен.
Этьен Марсель, не дожидаясь позволения, кинулся развязывать путы, удерживающие комиссара. Штольман не стал ему препятствовать. Возможно, они ошиблись, и Лекок сейчас вновь пожелает кого-то убить. Но пусть он лучше делает это подальше от дома, где находится Анна Викторовна. К тому же, адъютанты Обручева теперь будут настороже.
Комиссар, пошатываясь, поднялся на ноги. Журналист заботливо его поддерживал:
- Паскаль, вам нужно отдохнуть. Я отведу вас домой. Простите, господа!
Медленно и с видимым трудом оба француза покинули гостиную. Нет, сейчас комиссар явно не в том состоянии, чтобы дальше воевать.
Карим проводил нежданных гостей и вернулся, застыв у косяка с ошалелым лицом.
Штольман обернулся к дядюшке:
- Как вы, Пётр Иваныч?
- Плохо. Отдохнуть мне надо. Проводи меня.
Яков подставил своё плечо, помогая родственнику подняться. Оказавшись в тёмной прихожей, где ничьи глаза не могли их видеть, Миронов крепко стиснул его руку:
- Брось это дело! Брось немедленно! Если они снова придут, гони их взашей.
- О чём вы? Почему?
- Это очень плохо для тебя кончится.
- Каким образом?
Дядюшка помедлил, напряжённо и недовольно глядя ему в лицо.
- Всё равно ведь не поверишь, материалист ты чёртов!
- А всё же?
- Я видел. Ты покончишь жизнь самоубийством. Выстрелишь себе в висок.
- Пётр Иваныч, я вас умоляю! У меня жена на сносях, готовится принести мне первенца. С чего бы я стал себя убивать? Да я самый счастливый человек на свете! – рассмеялся Штольман.
- Яков, мне дано видеть грядущие несчастья! Я тебя предупредил. Будь осторожен!
- Я буду осторожен. Обещаю!
Сейчас он был готов обещать всё, что угодно, чтобы дядя успокоился. Чрезмерное всё же напряжение вышло с этим гипнозом. Ему точно надо отдохнуть.
Что касается предупреждения, Яков был уверен: пока у него есть Анна, пока есть все эти сумасшедшие, за которых он отвечает, он не имеет права помышлять о самоубийстве. Даже если ему этого очень захочется.
Содержание Следующая глава
