Детектив Миронов и истопник Герасим


 
Последующие несколько дней были почти невыносимы. Яков Платонович и не предполагал, что вынужденный перерыв в работе может быть настолько мучительным. Сейчас он был бессилен сделать что-либо, даже сбором улик и опросом свидетелей заниматься не мог. Такое в его профессиональной карьере было впервые.
Он недоумевал, почему комиссар Лекок всё ещё не обратился к ним. Неужели тело не нашли? Мысли о том, что Анна ошиблась, он давно уже не допускал. Если тело нашли, полицейский просто обязан был проверить все версии. А двое русских, которые сообщили о гибели Полин Саваж, в списке подозреваемых должны были стоять первыми. Даже если комиссар не верил в спиритизм (а он в него, безусловно, не верил), то в логику событий он поверить обязан был. И странную осведомлённость людей, обратившихся к нему, не мог оставить без внимания. Сам Штольман поступил бы именно так. И был уверен, что у самого себя он простыми объяснениями не отделался бы.
Но время шло, а известия из полиции не поступали. Он был готов уже к тому, чтобы они пришли в любой форме. Даже если бы их принёс этот чудаковатый Этьен Марсель, который при первом знакомстве едва не заговорил его до смерти. В отместку, видимо, за открученное ухо. Впрочем, Этьен Марсель и месть – «две вещи несовместные», как гений и злодейство. Скорее, у журналиста просто тоже не было вестей. И, кстати, никто не предлагал ему являться в дом в любое время. Экое досадное упущение, Яков Платонович!
 
Вот тебе и сыскное агентство! Без сотрудничества с полицией любые планы на этот счёт обращались в ничто. Все двери были перед Штольманом закрыты.  А ему нужна эта работа. Он создан для неё. Два года он об этом почти не помышлял, довольствуясь случайными эпизодами расследований в пути, но теперь, когда пришла пора строить жизнь заново, понял, что просто не может иначе.
Никакой информации. Никакой пищи для размышления. Он даже спать почти не мог, как бывало в дни наибольшего напряжения в расследовании. Вот только расследования никакого не было.  Ведётся ли оно вообще? Он был уже близок к тому, чтобы самому заявиться в участок. Но для этого ему не хватало непосредственности Анны Викторовны.
 
Анна во всём этом неожиданном кризисе оставалась его главной опорой. Она словно забыла свои капризы и чудачества последнего времени, связанные с беременностью, и снова была прежней. Впрочем, о чём он? Анна всегда была разной, и в любой своей ипостаси оставалась безмерно любимой. Был ли это непосредственный, шаловливый, солнечный бесёнок с пушистой косой, «барышня на колёсиках», когда-то порывисто поцеловавшая его в щёку. Эта Анна его умиляла, она вызывала у него постоянное желание улыбаться. И беззастенчиво этим пользовалась, время от времени позволяя вернуться тому забавному и трогательному созданию.
Ещё была Анна боевая – та, что решительно кидала на его стол свои перчатки и сумочку, врываясь в кабинет без доклада. Эта Анна легко обижалась, постоянно спорила, строго поджимала губки. Такую Анну он в глубине души побаивался, памятуя, что именно она когда-то остудила его горячность веской пощёчиной, а потом долго держала его в чёрном теле, не позволяя ни приблизиться, ни объясниться, а говорить разрешала только по делу. Это была грозная амазонка, неудержимая в своём стремлении помогать людям. Рядом с ней Штольман начинал понимать Геракла, оказавшегося в плену у Ипполиты.
Самая загадочная и далёкая ипостась – это медиум Анна Викторовна. Женщина самостоятельная, живущая какой-то своей потаённой жизнью, в которую хода ему, материалисту, от века не было. Эта Анна временами даже пугала его, переставая быть собой, словно сквозь привычную и любимую оболочку проступали черты других людей. Эту женщину он обязан был любой ценой беречь, оставаясь неслышимым и невидимым, потому что в общении с потусторонним Анна всегда была одна.
Но самой драгоценной и любимой всегда была для него верная подруга, когда-то спрятавшая его в своём номере гостиницы. И для этой женщины не существовали ни люди с их мнением, ни духи. Эта Анна отдала ему себя, всю свою жизнь, как отдают последний кусок хлеба человеку, умирающему от голода. И она единственная не нуждалась в словах, которые он не мог или не умел произнести. С ней он мог просто молчать, и она прекрасно понимала его молчание.  С ней единственной он мог позволить себе быть слабым, не знающим дальнейшего пути, мог просто уткнуться измученным челом, раствориться в родном тепле и замереть, излечиваясь нежностью и безграничным доверием.
 
Эту ночь он проводил в кабинете, чтобы его ночные метания не мешали отдыхать жене. Стараниями Анны Викторовны в кабинете был диван, и на него он пытался себя загнать время от времени, но потом всё равно обнаруживался то за столом, где бессмысленно раскидывал карты, то у окна, бездумно ловящим лунные блики в водах Сены, над которой тревожно нависала тёмная четырёхглавая громада Консьержери.
В ночной тишине раздавалось только тиканье часов да стрекот сверчка. Когда Штольман пытался ложиться, ему казалось, что сверчок устроился у него прямо под изголовьем. Спать в таком соседстве было немыслимо. Во всяком случае, причина не спать была веская.
Внезапно тихо скрипнула дверь, и на пороге показалась Анна в ночной рубашке, с наброшенной на плечи шалью.
- Анна Викторовна, почему вы не спите?
- А вы, Яков Платонович? – недовольно спросила она, входя в кабинет.
Глянув на босые ножки жены в мягких домашних туфлях, он немедленно вспомнил, что весна нынче прохладная, окно открыто с вечера, а потому в комнате попросту холодно.
- Идите сюда, - приказал Штольман, загоняя жену на диван и укрывая пледом. – Так и не оставили привычку бегать к сыщику в кабинет по ночам? Вы неисправимы, Анна Викторовна!
- Да и вы неисправимы, Яков Платоныч! Всё так же ночуете в кабинете. Хорошо, что бегать теперь недалеко, - вздохнула Анна.
Они замолчали, согреваясь в объятиях друг друга.
- Как ты? – внезапно спросила Анна. И он понял, что сегодня к нему пришла та, которая понимает без слов.
- Как истопник Герасим, - хмыкнул Штольман.
- Безобидный и хворый?
- Вот только, что не хворый.

Эта шутка родилась у них на Столярной в те несколько дней, когда они скрывались там после его мнимой смерти. Эти дни Яков Платонович до сих пор помнил урывками, должно быть потому, что большую часть их проспал. Но как-то проснувшись посреди ночи, он нашёл подле себя на узкой солдатской кровати Анну Викторовну, зябко прижавшуюся к нему всем телом и обнимающую за шею. То ли его пыталась согреть, то ли сама отогреться не могла. В комнате было холодно так, что пар изо рта валил. Кажется, на улице трещал нешуточный мороз, но в доме было не топлено. 
Разогнав сонную муть, Штольман задумался, почему так, и сообразил, наконец. От голодной смерти их спасал Коробейников, снабдивший кое-какими припасами. Перевязки  Анна Викторовна научилась делать сама, чтобы визиты доктора Милца не привлекали внимания к тайной квартире. Но никто, кроме обитателей квартиры, не мог выгрести золу из печи и принести угля и дров. Об этом они должны были позаботиться сами.
Кряхтя, как столетний, Яков попытался встать и выбраться из постели. И, конечно, разбудил Анну. Дальше последовал жаркий спор, в котором медицинские причины противопоставлялись морали и этикету. Спор выиграл Штольман, доказав, что только он может, переодевшись, покинуть квартиру неузнанным. Для того у него имелись сапоги, картуз, тулуп и шарф. Именно в этом одеянии он намеревался отбыть в Москву, когда Анна поймала его, загородив дорогу своим чемоданом.
Скособочившись, потому что подживающую рану крепко тянуло, он взял ведро и поковылял во двор, настояв, чтобы Анна заперлась изнутри. Выгрузив золу и набрав угля, постучал. Тревожный вопрос из-за двери: «Кто там?» - заставил его улыбнуться собственным предосторожностям. Вот уж Анне Викторовне ничего не угрожало. Никто не знает, что она здесь. Лассаль мёртв. Еще несколько дней, и они уедут отсюда, оставляя позади и кровавые государственные тайны, замкнувшие ему уста, и всё прочие вещи, что разделяли их. Уедут, чтобы быть всегда вместе.
Эта мысль внезапно развеселила Штольмана.
- Барышня, отворите! Истопник я, Герасим,  - произнёс он хриплым голосом, старательно окая. - Угольку вот принёс. Сказывали, нужно вам.
Дверь скрипнула на петлях. Штольман ввалился в неё со своим ведром и остановился в изумлении. У косяка в оборонительной позе замерла Анна, высоко подняв кочергу.
- Анна Викторовна?
- Яков Платонович! Ну, можно ли так шутить? – в сердцах воскликнула она. – А если бы я вас ударила?
- А хотелось?
- Ну, я же подумала, что это не вы, а кто-то другой.
- Другой? Истопник Герасим? Ну, чего его бояться? Герасим – человек безобидный и хворый.
Анна горько рассмеялась, бросила своё оружие, отняла у него ведро, а потом принялась ухаживать за ним, будто он не со двора вернулся, а из кругосветного путешествия. И во все последующие вылазки провожала его, словно Пенелопа Одиссея, уходящего на Троянскую войну.
С тех пор истопник Герасим стал для них неким мифологическим существом, семейным воплощением усталости, болезней и прочих проблем. Вспоминался он, впрочем, нечасто, поскольку в жизни у Штольманов всё было жаксы, иногда даже керемет.
 
Посмеявшись вместе с ним, Анна Викторовна вдруг подняла голову и сказала:
- И что мы можем  в этих обстоятельствах?
Штольман глянул на неё с нежностью, вспомнив, что в этой ипостаси его Анна обладала бесценным даром задавать нужный вопрос в нужное время. Если ему, сугубому человеку действия, случалось вдруг растеряться, Анна умела одной только фразой вернуть его в нормальное состояние духа. Однажды она уже спасла их, когда он занялся не к месту бесплодным самобичеванием. Она спросила: «Кто же нас отсюда вытащит?», - и этого оказалось довольно, чтобы мозг заработал в привычном направлении. Правда, придумал он только подвинуть шкаф, но идея оказалась вполне плодотворной, ведь они оба по сию пору живы.
Кажется сейчас Анна снова напоминала ему, что если нет дороги в одном направлении, то никто не мешает поискать её в другом.
- Можно попробовать разузнать, что за интрига крутится вокруг документов на русском языке, - раздумчиво сказал он. – Напрямую нам, конечно, никто не скажет. Но русских в Париже всё же ограниченное количество. Пообщавшись с ними мы выясним, кто уехал, кто приехал, какие официальные лица пожаловали в Третью республику в последнее время.
Анна сосредоточенно кивнула, одобряя идею.
- Я только не хотел обнаруживать себя до времени.
- И не надо. Дядю пошлём.
- В самом деле. Пётр Иваныч у нас светский лев. С ним и откровеннее будут.
- А ещё можно пригласить Марселя на чашку чаю. Он милый человек. А мы узнаем, что там поделывает его герой – комиссар Лекок.
Штольман в восхищении смотрел на жену. Час ночи, а Его Женщина пришла к нему в кабинет, чтобы помочь, да ещё и советы даёт отменные. Ах, что это было за чудное мгновенье! Внезапно ему вспомнилось:
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан…
 
Анна, между тем, иронически на него поглядывала.
- Яков Платоныч, я, между прочим, жду одобрения своим словам. А вы чем заняты? Опять о чём-то постороннем думаете?
- Пушкина читаю, - честно сказал он, целуя тонкие пальчики.
- А мне почитать?
Это было бы уже совсем смешно, право слово!
- Я люблю вас, Анна Викторовна! – внезапно вырвалось у него.
- Вот не знала, что Пушкин это писал! – прыснула она. Потом обвила его голову руками, порывисто прижимая к себе. – В первый раз ты сказал мне это.
- Правда? А о том, что я идиот, говорил когда-нибудь?
- Неоднократно. Но об этом я сама давно догадалась.
 
Жизнь, в самом деле, прекрасна и удивительна! Ночь, сверчок под изголовьем, лучшая женщина на свете в его объятиях. И выход нашёлся. Правда, это снова означало, что действовать будут другие, а он будет ждать и грызть кулаки в нетерпении. Но это всё равно. Главное – есть, куда двигаться дальше!
* * *
Пётр Иванович воспринял поручение с большим энтузиазмом и отбыл общаться с русским обществом Парижа уже утром следующего дня. Разведывательная экспедиция растянулась на полные сутки, в ходе которых Штольман готов был уже заподозрить неладное. Но Анна была на удивление спокойна.
- Балы, карты, вино. Дядя в своей стихии. Он скоро вернётся, не переживайте, Яков Платонович.
Штольман вспомнил, какой мукой мученической для него самого были все эти светские приёмы. Молча наблюдать, теряя время попусту, расточая улыбки, вылавливать крупицы информации в часах порожней болтовни. Он с большим терпением сидел бы в засаде где-нибудь у «малины» на Лиговке. Выуженные таким образом сведения приходилось потом долго осмыслять, сопоставляя с такими же крупицами, собранными ранее. Этим он занимался даже с удовольствием, со временем открыв в себе вкус и талант к анализу и сопоставлению. Но анализировал и сопоставлял Варфоломеев. Он, Штольман, должен был танцевать, раскидывать карты, слушать неумолчную трескотню маленьких людей, воображавших себя большими персонами. А над маленькими людьми нависала тень великой Империи, интересам которой они призваны были служить.
Кой чёрт его снова несёт на эту галеру?
 
Миронов появился только к вечеру другого дня – в изрядном градусе, что, впрочем, в Затонске было его всегдашним состоянием.
- Не найдётся ли une coupe petite est лафиту - поправиться старому контрразведчику?
Боже, если он болтал об этом напропалую, Штольману лучше сразу застрелиться, не дожидаясь, пока к нему пожалует какой-нибудь господин Уваков!
Яков сжал в кулак нижнюю челюсть, вопрошая себя, как он мог доверить дело эдакому, прости Господи, старому повесе. Анна же прыснула и пододвинула любимому дядюшке бокал, до краёв наполненный вином. Пётр Иванович пил жадно и долго, одновременно маяча рукой что-то успокоительное.
- За то, что я пережил, с вас, милые, причитается не одна бутылка. Чего стоил один променад на Елисейских Полях в разговорах - пустых, как карманы пьяницы. Дамы в наши дни стали опасно заражены идеями революции и стоят dans une opposition к существующей власти. Куда катится мир? Аннет, не бери пример с суфражисток!
Штольман поморщился, собирая всё своё терпение. Дядюшка, игнорируя его раздражение, продолжал, откровенно веселясь:
- Затем я отважился посетить институт Луи Пастера, открывшийся четыре года назад. Лабораторию в нём возглавляет русский учёный Илья Ильич Мечников. То, что ты видела, могло быть результатами его исследований. А во Франции, между прочим, эпидемия холеры! И если я умру безвременно, то на моём надгробии прошу вас написать: «Он пал жертвой сыскной лихорадки». Кстати, там я узнал, что спирт является отличным средством для дезинфекции организма. Аннушка, налей-ка мне ещё! Впрочем, едва ли это тот секрет, ради которого могли убить двоих.
Анна Викторовна, хорошо знакомая с причудами своего дядюшки, наполнила ему бокал, но строго подняла пальчик:
- Дядя, это последний!
- Аннет, ты во мне сомневаешься! Я еще способен на многое. Особенно после ночи в компании русских военных. Кстати, здесь есть чудесное кабаре «Красная мельница». Яков Платоныч, желаешь, я тебя сведу?
Штольман вздёрнул бровь.
- Военных, Пётр Иванович?
- Именно! В Париж прибыл генерал Обручев. С его адъютантами я и гулял остаток ночи. Это то, что ты искал?
- Пожалуй, - задумчиво протянул сыщик.
Анна с жадным любопытством разглядывала своих мужчин. Кажется, дядины шутки кончились.
- Кто такой генерал Обручев?
- Обручев Николай Николаевич, генерал от инфантерии. При прежнем царствовании был соратником бывшего военного министра Милютина в деле военной реформы, да впал в немилость к Великому Князю Николаю Николаевичу и в 77-м году был сослан на Кавказ. Впрочем, и там туркам от него несладко пришлось. Сейчас возглавляет Главный Штаб. И что может означать появление фигуры такого ранга в Париже?
- Возможно, то же, что появление французской эскадры в Кронштадте минувшим летом. Большое было событие. Оркестр играл «Марсельезу» в присутствии нашего Государя, можете ли себе представить?
- Дядя, а ты откуда знаешь?
- Аннет, я черпаю информацию прямо из универсума!
- Дядя!
- Ну, ладно! Вчера на прогулке очевидцы рассказали. Париж или Петербург - для нашего брата, русского, границ нет! Кстати, если захотите повидаться с генералом, нынче вечером он будет в театре Одеон.
Штольман нахмурился, отворачиваясь к окну. Картинка начинала стремительно складываться. И от того, какой узор вырисовывался, ему становилось дурно. Пётр Иванович добыл сведения и впрямь бесценные.
Но осмыслить услышанное ему не дали. Внезапно из прихожей раздался шум. Карим кому-то что-то громко доказывал на немыслимой смеси французского, киргизского и русского:
- Штольман-мырза il pris, дурья твой башка! И Анна-апай занят. После приходи, я сказал!
Послышалось топанье, шлёпанье, пыхтение, потом дверь гостиной со звоном и грохотом отворилась, и в неё ввалился Карим с ошалелым лицом:
- Якоп-мырза, там какой-то жынды шайтан! Сапсем дикий пранцуз, ничего не понимай.
Из-за его спины вырвался, размахивая руками, взъерошенный Этьен Марсель, громко крича:
- Дорогой друг, срочно нужна ваша помощь! Комиссар Лекок вне себя!
- Что значит «вне себя»? – рявкнул Штольман, ошалевший от этого бедлама. – Выражайтесь яснее!
- Это значит – не в себе!
   
   
Содержание          Следующая глава
 

Скачать fb2 (Облако mail.ru)          Скачать fb2 (Облако Google)