Сочельник. Дудочка Серафима

Сочельник. Дудочка Серафима

Теперь она знала, что такое пустота. Прежде все вокруг боялись пустоты, а она и не ведала, что это такое. Боялся убиенный драматург Гребнев, так много слов написавший о пустоте в том – так и не дослушанном - монологе. Боялся сам Штольман. С какой страстью он тогда произнёс: «Без Вас моя жизнь была бы пуста!» Он сказал много больше, чем она тогда способна была понять, ей же в тот миг запомнилось только одно: он назвал её «Аня». И почему она всё время ждала от него чего-то такого, что говорят все? Штольман никогда не был «все» - он был единственный и неповторимый, и его признания тоже были совсем не о том.
Теперь она знала пустоту. Прежде ей не дано было это ощущение, потому что своим появлением Яков Платонович заполнил её целиком. Кажется, Анна и не жила до того мига, как увидела во сне смутный силуэт худощавого мужчины в котелке. Вся её предшествующая жизнь была лишь ожиданием, предвкушением чуда, которое случилось, когда она повстречала его наяву. Неспроста её дар вновь проснулся в тот самый день. Своим появлением Штольман дал ей жизнь, страсть, смысл существования. И с того момента он был с ней всегда.
Они могли не видеться неделями - это ничего не значило. Потому что он был где-то там, в городе, и она представляла себе, как они снова встретятся – разумеется, совершенно случайно! Они могли быть в ссоре, и тогда она дулась на него целыми днями. Он не давал ей забыть о себе и об очередной обиде – и в этом он тоже БЫЛ. Она очертя голову бросалась в очередную авантюру, не страшась ни мёртвецов, ни духов, ни живых злодеев. Потому что у неё был Штольман, и он, конечно же, не даст ей пропасть! А её дар хотя бы иногда давал ему необходимую подсказку и помощь. В этом был смысл, это было дело, которого она желала. Она открыла в себе, что ей нравится помогать людям. А её сердце было так полно Им, полно счастьем, что он подарил ей своим присутствием, что этим счастьем можно было делиться, разбрасывая его пригоршнями. Они оба находили нечто невероятно важное в том, чтобы служить людям, это сближало их, не смотря на все ссоры. Ваня – маленький сирота, вырванный из рук мошенников и душегубов – вот это был смысл, это было их общее дело!

Как она сердилась на него, когда ей казалось, будто он не принимает её всерьёз! Как её бесило это вечное: «Я услышал Вас, Анна Викторовна!» Но ведь он действительно её слышал. Он принимал к сведению всё, что она приносила ему, а ей так хотелось, чтобы он сказал что-то банальное, чтобы она почувствовала себя значимой и нужной. А что если он просто не умел говорить банальности? Если они существовали у него лишь для других, для тех, кто ничего не значит? А она тоже была единственной, и поэтому он её просто СЛЫШАЛ.
Теперь все обиды казались такими мелкими, все ссоры - такими неправильными, все ожидания – такими глупыми.
Теперь его не было. А она плыла в пустоте, не находя, за что зацепиться. Исчезновение дара пугало подтверждением этого смутного открытия: его больше нет, и дар этот никому отныне не нужен. В первые дни после пропажи Штольмана эта мысль пугала её до холодного пота, до оцепенения, когда Анна не в силах была сделать ни одного движения и сидела, уставившись в пустоту, пытаясь вспомнить всё, что между ними БЫЛО.
Дни шли, и ничего не менялось вокруг неё. О Штольмане всё так же не было вестей. Но как это могло быть, если она по-прежнему оставалась заполненной им до краёв, и даже её тело теперь знало его в себе? Они принадлежали друг другу целиком, без изъятия, они созданы, чтобы быть вместе.
«Яков Платонович, ведь Вы же сами так сказали!»
Но пустота вновь и вновь не давала ответа.
«Вернитесь, пожалуйста!»
Всё, что прежде так бесило её в нём, она готова была принять с восторгом: и вечную невозмутимость, и невозможную насмешливость, и мнимое бездушие «фараона», когда он не утруждал себя формулами вежливости. И обворожительную улыбку - острую, как бритва – которую он адресовал всем, кто лгал, подличал или пытался его запугать. Теперь Анна точно помнила, что ЕЙ он всегда улыбался совсем иначе.
Она готова была принять его в свою жизнь целиком – со всеми недомолвками и тайнами, со всеми опасностями, со всем тёмным, что его окружало. Со всем тем, от чего он так старался её уберечь, отчаянно любя и отталкивая.

Что значат все слова – произнесенные и не произнесённые? Как же ей хотелось теперь заглянуть в жёсткое лицо своего полицейского, чтобы увидеть в этом лице ответы на все мучившие вопросы! Теперь она точно знала, что ответы были там всегда, просто она долго боялась их разглядеть, бросая лишь робкие взгляды украдкой. Она обвиняла Штольмана в недоверии, но ведь и сама в той же степени не доверяла ему, опасаясь чего-то такого, чего между ними и быть-то не могло. Но для того чтобы понять его, потребовалось понять себя. Яков Платонович ждал этого момента очень терпеливо.
Понадобилось услышать дудочку покойного Серафима, чтобы понять, что Анна никогда не была обычной затонской барышней, что ей даже пытаться не стоит. Балы, танцы, красивые платья, салоны спиритов, Петербург... Поручик Шумский, адвокат Вишневский – какими же глупыми, скучными и плоскими казались они в её жизни, где безраздельно царил невозможный сыщик Штольман! Все вокруг могли считать её ведьмой, для неё же существовало одно: что думает о ней Яков Платонович. Но и этого она не могла понять до тех пор, пока не ощутила, что сама она - просто юродивая, как и сказала обманщица Улла. Что все нелепости в её жизни происходили от этого непонимания. Стоило ей начать игру, попытаться кокетничать или дуться, это немедленно ввергало её в беду. А хуже всего то, что эта беда всегда ударяла и по Штольману. Они страдали от этого вместе, а им казалось, что порознь.
Она сама была виновата, не понимая до конца свою суть. Секрет открыла ей дудочка Серафима: ей не надо пытаться жить рассудком. Рассудок – это Штольман, это неистребимая суть её мужчины, не принимающего то, что не может мыслью разложить на составляющие, вновь собрать в единое целое и подытожить. Анна же – это наитие, это чувство, которое может быть столь же безошибочно, как мысль Якова Платоныча, просто происходящее иначе.
Но стоило это понять, стоило повиноваться зову этой мистической дудочки божьего человека, как всё стремительно встало на свои места. И в том, что могло показаться безумием, Штольман увидел просветление. В этом состоянии всё, что она делала, оказалось правильным. Там, на кладбище, она поцеловала его, как целуют мужа, а потом пошла прямиком в объятия искушения и смертельной опасности, но это было правильно, потому что Яков Платонович примчался и снова спас её. И в двух шагах от смерти они, наконец, сказали друг другу всё, что должны были, что мешала им сказать гордость, стремление держаться приличий и быть, как все.
И теперь, в этой немыслимой разлуке, Штольман знал, что ей некуда идти в этом городе - только к нему. А самой Анне открылось, что в час смертельной опасности Яков может довериться только ей. И ей больше не нужны были объяснения, которые он обещал дать, глядя на неё с тоской и молча надеясь, что каким-то чудом она всё поймёт сама. Дудочка Серафима сделала её сердце зрячим. Они рванулись друг к другу так стремительно и безоглядно, как только и нужно было. Они были одиноки на этой земле, но жизнь подарила им встречу. Жить, как раньше, и впрямь, оказалось больше невозможно. Но она жила – вот уже несколько дней. Что если он погиб, и она обречена на вечную пустоту?
Нынче утром папенька передавал ей поклоны от Николая Васильевича Трегубова. И это было признанием того, что всё это время, она жила правильно, наплевав на внешние приличия. В полицейском участке не думали о ней плохо, её всё также ждали и любили, просто там сейчас не было Штольмана, и потому она не могла туда прийти. Бежать куда-то, искать, собирать улики – это всё, наверное, правильно, но это не её стезя. С этим справится милый Антон Андреевич. Ей же снова звучала дудочка Серафима, призывая довериться чувствам и не заботиться об остальном. Даже если это означало просто сидеть неподвижно и ждать чего-то, что непременно скоро произойдёт. Божий человек и собственная суть её никогда не обманывали.
* * *
Ближе к вечеру в дом неожиданно явился Антон Андреевич. Маменька сама принесла Анне эту новость, светясь счастьем и пылая энтузиазмом. Никогда прежде в доме Мироновых так тепло не встречали её друзей-полицейских. Явись сейчас Яков Платонович, должно быть, его внесли бы к ней на руках. Или нет? Может быть, вернись он, и всё снова стало бы, как прежде, когда маменька его с трудом выносила.
Увидев Коробейникова, Анна хотела подняться ему навстречу, но дудочка Серафима запела вдруг так громко, что она замерла на диване, уставившись в пустоту, понимая, что сейчас произойдёт что-то невероятно важное – что закончит немыслимую пытку ожидания.
Антон Андреевич, должно быть, что-то понял. Странно, но ему никогда не приходилось быть свидетелем транса, когда она общалась с духами. Однажды он даже просил её показать ему, как это происходит. И сейчас замер, боясь сделать шаг. Маменька поспешно ретировалась, чтобы не видеть ни страданий дочери, ни очередных её странностей. Мария Тимофеевна хотела только одного – чтобы Аня стала хотя бы прежней. Не понимая, что это уже невозможно.
- Анна Викторовна, - позвал Коробейников громким шёпотом, не решаясь возвысить голос. – Духи вернулись?
Анна ответила, прислушиваясь к дальнему зову дудочки:
- Может быть, - прозвучало совсем безжизненно. Так звучало практически всё, что она говорила всю эту неделю. – Вы принесли вести о Якове Платоновиче?
- Может быть, - повторил её слова Коробейников.
- Я вас слушаю.
Право, ей хотелось бы сказать это теплее. Но всё её существо было во власти предчувствия, порождаемого странной песней дудочки.
Антон Андреевич приблизился и извлёк из-под сюртука что-то, показавшееся знакомым.
- А, - сказала Анна, увидев муфточку.
- Вы были там, Анна Викторовна?
Она лишь молча кивнула.
- А… Яков Платонович?
- Он… тоже был. Это он застрелил Магистра.
- Я так и думал, - пробормотал Коробейников. – Значит это было до…
Анна снова кивнула.
- Вы только поэтому?
- Да. Нет… Не только.
- Я вас слушаю.
- Не могу понять, - с досадой сказал помощник следователя. – Всё это как-то связано: убийство англичанина, Магистр, убитый адепт в овраге. Только я не знаю, как оно связывается.
Дудочка всхлипнула и смолкла.
- Как вы сказали? – спросила Анна, понимая, что – вот оно!
Коробейников заметил это враз сменившееся выражение лица, и голос, вновь ставший живым. Его румяное лицо просияло вопреки серьёзности того, о чём он собирался говорить.
- Вы что-то об этом знаете, Анна Викторовна?
Она кивнула:
- В общих чертах. А что узнали вы?
- Совсем немногое. В Михайловской усадьбе, в бункере на задах нашли четыре мёртвых тела: два солдата из гарнизона, зарезанная женщина и ваш тёмный Магистр. А на дороге обнаружились следы нападения. Убит англичанин, живший в усадьбе, и с ним два солдата конвоя. Один из нападавших тоже убит, это был человек Магистра.
- Мы не знали, что англичанин погиб, - сказала Анна, и вдруг в груди потеплело от этого случайно сказанного «мы». – Кажется, Яков Платонович давно уже вёл это дело втайне от всех. Он знал об усадьбе и бункере. Когда Магистр захватил меня, Яков пришёл и застрелил его. Мы его успели допросить: Штольман – пока он был жив, я – когда он уже умер. Кто-то из Петербургского департамента полиции послал его сюда, чтобы захватить англичанина.
- Адепт Люцифера служил в полиции? – удивился Коробейников.
- Не служил он, - с досадой сказала Анна. – Кто-то там взял его на тёмных делах, а потом отправил сюда – выполнить то, обо что не мог сам пачкать руки. Это же очевидно!
- Боюсь, что для вас более очевидно, чем для меня. Темны тайники души, Анна Викторовна.
Анна нетерпеливо отмахнулась:
- Это совсем просто выходит. Магистра послали сюда сколотить банду, которая должна была захватить английского химика, не впутывая в дело человека из Петербурга. Какое-то время он морочил им голову своими бреднями и гипнозом. Нищих отстреливали – тренировались. Меня он тоже хотел повязать кровью.

Горло внезапно перехватило, когда она вспомнила, как близка была к тому, чтобы утратить себя. Но все чары мгновенно разрушил любимый голос. И тепло, которое она ощущала спиной…
Антон Андреевич ждал очень терпеливо, но молчание затягивалось.
- Да, да. Я понимаю, - наконец пробормотал он.
- Вы должны взять их всех, - сказала Анна, беря себя в руки. – У вас же сидит кто-то из адептов?
- Да, оружейник Закревский. Кажется, они называли его Стрелком.
- Сделайте это! Заставьте его выдать всех. Я не думаю, что Магистр посвящал их в свои тайные дела, но делать им в Затонске нечего.
- Вы правы, Анна Викторовна. Как вы правы! Вот вам и чёрная воронка господина Ребушинского. Сколько они уже в нашем городе?
- Не знаю. Это вы сами у них спросите. А знаете что, Антон Андреевич? – воодушевление не покидало Анну, и дудочка Серафима звучала в ушах почти радостно. – Я почти уверена, что в этой истории была замешана Нина Аркадьевна.
Соперницу она вспомнила без малейшей ревности. Теперь она целиком доверяла Штольману. Предстояло поверить ему и в последнем:
- Да, Нина Аркадьевна Нежинская. И князь.
* * *
Князь явился той же ночью. И это была его месть. Увидев у окна знакомый худощавый силуэт мужчины в пальто с бобровым воротником и в котелке, Анна страшно закричала. Дудочка Серафима надрывалась в ушах, но она её не слышала, пытаясь подойти и прикоснуться… хотя прикоснуться было невозможно...
Призрак обернулся. Это был не Штольман!

Когда он исчез, утверждая своим своеволием потерю её дара, Анна долго стояла в темноте у окна, силясь сдержать лихорадочную дрожь. Стекло затянуло морозом, от окна веяло холодом.
- Как жестоко… - прошептала она.
И вдруг вновь услышала дудочку.
- Серафим! – робко и безнадёжно позвала Анна. – Серафим, помоги мне!

Ничего не произошло. Просто вдруг перед глазами закружилось, и ей представилась рождественская ёлка, стоявшая в гостиной: игрушки, орехи и серебристая звезда на макушке. Сегодня был Рождественский Сочельник, и песенка дудочки обещала ей какое-то чудо – очень знакомое, даже привычное, и совсем простое.
Зеркальце, стоящее на туалетном столике, внезапно опрокинулось, но не разбилось. Анна машинально подняла его – и в тот же миг поняла, что хотел ей сказать дух нищего!
Всё это время она совершала одну и ту же ошибку: вопрошала мёртвых, чтобы узнать о том, кто был жив. А надо было просить совсем иначе. И сегодня именно та ночь, когда это получится у неё легко и просто.

Девицы всегда гадали на Святки. И она сама год назад тоже гадала на суженого. И даже увидела его тогда в зеркалах. В тот раз её обидело и напугало, что за спиной у Якова возникла госпожа Нежинская. Господи! Да пусть там возникнет кто угодно – она на всё согласна! Только бы увидеть его живым, убедиться, что они по-прежнему суждены друг другу.
Анна лихорадочно разожгла свечи и принялась в точности повторять знакомый ритуал. Наитие подсказывало ей, что сегодня всё у неё точно получится.
- Суженый мой, ряженый, явись мне!
Стоило произнести, как огонёк в зеркалах пропал, сменившись изображением мужского лица. Сердце Анны дрогнуло и пропустило удар.

Любимое лицо - ещё более худое, чем обычно. Запекшиеся губы плотно сжаты, нижняя разбита в кровь. Синяк на скуле. На впалых щеках и подбородке лежит густая тень – щетина, не бритая со дня его исчезновения. Глаза прикрыты. Анна до боли вглядывалась в это лицо, понимая только одно: он жив!
Яков опирался головой в бревенчатую стену и сидел как-то неловко, привалившись боком.
- Где ты? – позвала Анна. – Покажи мне! Я тебя найду!
В прошлый раз видение длилось всего пару мгновений, но сегодня она не боялась, что оно будет таким же кратким. Откуда-то явилась уверенность, что она удержит его, сколько будет нужно.
Яков вздрогнул и открыл глаза. Сердце резанула боль при виде этих глаз, затуманенных мукой.
- Где ты? Покажи мне, - повторила она.
Внезапно лицо в зеркале исчезло, зато она увидела комнату. Точнее хибарку - совсем небольшую. Рубленные бревенчатые стены, низкий потолок. Пустой стол у подслеповатого окошка, топчан с неубранной постелью, дальше печурка. Кажется, именно она отбрасывала сквозь неплотно прикрытую заслонку блики, освещавшие лицо Якова. Что-то висит на стене за топчаном. Кажется, силки или капканы. Анна была уверена, что смотрит сейчас глазами Штольмана. И взгляд его упорно задерживался на этих предметах. Кажется, это важно.
- Я поняла, - прошептала она, чувствуя, что глаза заволакивает слезами. – Жди меня! Я приду!
Анна сердито утерла мешавшие слёзы кулаком, но мгновения оказалось достаточно: в бесконечности сдвинутых зеркал отражался лишь огонёк её свечи.
* * *
Дожидаться утра было немыслимо. В управлении дежурил Сергей Степанович Евграшин, встретивший её с восторгом и принявшийся поить чаем с ватрушками. Кажется, она пыталась уговорить его позвать Коробейникова или Трегубова.
Евграшин смущённо басил:
- Нельзя мне, Анна Викторовна, миленькая. На посту я. - И виновато вздыхал.
Потом Анна бесцельно металась по кабинету, куда Евграшин конечно же впустил её. Минуты тянулись – каждая длиной в бесконечность. Анна совладала с собой, опустилась на стул Штольмана, огладила ладонями зеленое сукно стола. Потом зачем-то полезла в ящики, наткнулась на порожнюю бутылку.
«- Рад вас видеть, Анна Викторовна!»
«- С чего бы это?»
«- Я всегда рад вас видеть!»
«- Вы что – выпили?»
«- Да. Нет. Это мысль. Вам не предлагаю…»
Она хихикнула сквозь враз навернувшиеся слёзы. Сегодня воспоминания не убивали отчаяньем. Надежда полыхала в ней пожаром.

Коробейников появился в управлении только к девяти. Анна не помнила, как дожидалась его, что делала всё это время. И сколько того времени прошло, она тоже не помнила.
- Анна Викторовна! – воскликнул помощник следователя. А потом добавил враз севшим голосом: - Есть вести?
- Он в бревенчатом доме. В лесу, я думаю. Похоже на избушку охотника или лесника. Капканы на стене висят – я хорошо рассмотрела. Сильно избит, возможно, еще и ранен.
- Жив?
- Жив. В сознании, хотя, я думаю, очень слаб.
Коробейников выгреб из шкафа какие-то бумаги, наступая на них ногами и не замечая этого.
- Где же это? Да, вот она! – он раскинул на столе подробную карту Затонска и окрестностей. Карта была во многих местах помечена крестами. – Летом, когда вас искали, мы все эти избушки выучили наизусть. Но лес большой. Где она может находиться? Вы не видели?
Анна покачала головой:
- Я видела то, что Яков показал. А он внутри.
- Вы видели? – спросил Коробейников дрогнувшим голосом. – Но это значит, что он…
- Да нет же! – нетерпеливо воскликнула Анна. – Это совсем другое. Он жив и ждёт помощи! Надо искать.
- Да где искать-то? – закричал Антон Андреевич в голос. – Тут на пятьдесят верст лес кругом.
Дудочка в ушах всхлипнула и смолкла.
- Погодите, - сказала Анна. – А как искал бы Штольман?
Раз у неё нет больше дара, значит, надо пользоваться тем методом, который в нём не нуждается. Яков Платонович свободно обходился в своих расследованиях без видений и привидений.
- Давайте сузим круг поисков, - сказал Коробейников.
В этот миг он вдруг ужасно напомнил Штольмана, что казалось невероятным с его курносым носом, румяными щеками и вечно жизнерадостным выражением лица. Антон Андреевич любил Якова Платоныча преданной любовью ученика и бессознательно копировал во всём.
- Давайте, - сказала Анна. – Яков пропал около трёх часов ночи.
- Да, мальчишка в гостинице указывал примерно на это время.
- А в десять часов утра я нашла в усадьбе князя пролётку со следами крови. Кто бы ни увёз его, он успел за это время вернуться обратно.
- В оба конца – семь часов. В один – не менее трёх. – Коробейников очертил на карте круг. – Значит, не дальше, чем вот это. Уже легче. Я доложу Трегубову и немедленно выезжаю с командой.
- Я с вами, – быстро сказала девушка.
Но Антон Андреевич, который отказывал ей в жизни считанные разы, неожиданно сказал:
- Нет!
- Что значит «нет»?
- А то и значит. Яков Платоныч с меня голову снимет, если с вами что случится.
- Как вы его боитесь!
- Вы бы тоже боялись, - пробормотал Коробейников. – Анна Викторовна, я вас услышал. Мы приступаем к поискам. А вы ступайте домой и ждите вестей.
Он снова бессознательно копировал Штольмана. И Анна поняла, что упрашивать его бесполезно. Хотя попыталась, конечно.
* * *
Из участка её прогнали, и она пошла по улице без малейшей цели, понимая, что сделала на этот момент всё, что от неё зависело. Никогда еще это ожидание и отстранённость не были для неё такими мучительными. Даже когда её решительно выпроваживал сам Штольман, и она брела домой, смертельно обиженная. Она больше никогда не будет на него обижаться. Честно-честно! Пусть только он вернётся живым…
В ушах внезапно всхлипнула дудка. Анна оглянулась. На площади затевалось гуляние, сновали ряженные, пахло свежими калачами. И всё же в спину словно холодом потянуло от чьего-то недоброго взгляда. Девушка резко обернулась и увидела поодаль француза. Он стоял возле мануфактурной лавки, не пытаясь скрыться от её взгляда. И выглядел так же, как в тот день, когда преследовал её неделю назад.
Рассудок требовал бежать от него со всех ног, но наитие, вопреки очевидности, повелевало остановиться. И даже более того – идти ему навстречу. Анна повиновалась наитию и решительно двинулась в его сторону. Так было правильно!

Следующая глава Содержание