Глава 2. Решение
Вот так и тянулся день за днём, различаясь только делами, да и то не слишком. Кур ли украли у мещанки Кошкиной, или мешок с воза у крестьянина Собакина – не всё ль едино? Искать было надо. Антон искал и находил. Порой его благодарили, порой сходило и так. И казалось, что так и жизнь пройдёт, и не было даже досады, словно прожил уже столько, что утомиться успел. Никогда прежде Коробейникову это не было свойственно, однако же вдруг узнал он усталость в неполных двадцать шесть лет. Узнал – и безразлично изумился.
А в первых числах августа начались в его жизни процессы вовсе тектонические, ввергая его в растерянность, словно не всё ещё в жизни он познал, не все печали изведал.
Вначале город изумило известие: кто-то избил литератора Ребушинского. В самом этом факте ничего удивительного не было. В минувшие времена Алексей Егорыч регулярно собирал оплеухи от благодарных сограждан, не согласных с выводами «свободной прессы». Помнится, даже адвокату Миронову как-то попал он под горячую руку. А раз его и вовсе в могилу едва не закопали.
На сей раз удивительным было другое: реакция общественности на расправу с неутомимым борзописцем. Злоключение Ребушинского внезапно вызвало волну сочувствия в людях самых разных чинов. А возмущённые барышни из Заведения даже депутацию снарядили в полицейский участок с требованием расследовать беззаконие.
- Антон Андреич, как же это, а? – возмущённо восклицала девица Жолдина, большая охотница до книжек душещипательного содержания. – Что же это делается? Среди бела дня!
Справедливости ради, напали на писаку не среди бела дня, а самой что ни на есть тёмной ночью, когда возвращался он из трактира, где отмечал выход новой книжки. Накинули мешок на голову, отдубасили по бокам, потом вытряхнули из кошелька остатки издательской выручки и скрылись.
- Антон Андреич, разберитесь! – строго приказал полицмейстер, и Антон пошёл разбираться.
Пострадавший литератор лежал на софе и охал, прижимая к голове мокрое полотенце, которое сердобольно подавала ему вездесущая девица Жолдина, неведомо как опередившая Антона по дороге. Описать обидчиков Ребушинский не смог, заметив лишь, что, судя по голосам, избивали его трое. В том, что не грабёж был целью, затонский Гомер был уверен:
- Месть это, господин полицейский! Гнусная и мелкая месть!
- Кому же вы насолить успели, милейший? – холодно осведомился Коробейников, демонстративно раскрывая блокнот. Список обещал быть долгим.
Чего греха таить, когда Ребушинский затеял свою «Штольманиаду», Антон был из первых, кто решил наказать борзописца за это. Ульяшин с Евграшиным тоже рвались в дело, отказать он им не мог. Навешав журналисту тумаков, полицейские почувствовали глубокое душевное удовлетворение и даже готовы были принять у Ребушинского заявление о происшедшем. Но, видать, литератор смекнул, от кого и за что получил. Деяния героического сыщика и его не менее героического помощника Сундукова сделались уже вовсе эпическими, так что и лупить сказителя было уже грешно, смеяться только.
- Однако же сами вы, любезный, признать должны, что заслужили эту месть писаниями вашими.
Ребушинский укоризненно охнул и стиснул на груди пухлые ручки:
- Антон Андреич!
- Несправедливость-то какая! – ринулась в бой девица Жолдина. – Алексей Егорович так душевно пишут. И Яков Платоныч там – ну прямо живой! – она художественно всхлипнула.
В прежнее время артистические таланты девицы Жолдиной производили на Антона неизгладимое впечатление - пока принимал их за чистую монету. Штольман же барышнины фокусы с первого взгляда умел понимать, лишь посмеивался. Чудом увернулась барышня от тюрьмы, когда рванула в бега с деньгами своей убиенной товарки Евгении Григорьевой. Тогда уж Антон уверился, что всё игра в рассказах Лизаветы Тихоновны. Но начальник вдруг нашёл, где в них правда, а потом и Анна Викторовна подтвердила. Девица отделалась испугом, а Коробейников на всякий случай предпочитал с ней более не пересекаться. Чёрт её знает, актрису эту!
А всё же огорчение Лизы на этот раз показалось ему истинным. То ли просто к месту помянула она Якова Платоныча, а только дрогнуло сердце сурового помощника следователя. Не один он тоскует, стало быть!
- Разберёмся! – сказал Антон, и вдруг сам вздрогнул, так по-штольмановски это получилось. – Давайте подробности. Всё, что можете: одежду, голоса. Что говорили, помните?
Слова обиженный передать отказался, разом вдруг смешавшись. Однако же припомнил, что один из налётчиков говорил хриплым басом, а другой пришепётывал. Третий молчал, и про него Ребушинский не мог сказать ничего.
- Полагаю я, что разбирательство вашего дела будет небыстрое, - строго сказал Коробейников. – Вам же стоит уехать до времени. Неровен час, поквитаться с вами захотят.
- Вы так думаете, Антон Андреич? – встревожился затонский Гомер. – Ох, грехи мои тяжкие!
- Уверен! – веско добавил помощник следователя.
Кто его знает, вдруг сбежит со страху да и не вернётся? Иначе избавиться от продолжения «Штольманиады» Антон не чаял.
Литератор и впрямь уехал из Затонска в скором времени. Передавали, будто явился навестить болящего купец Игнатов, сказавший ему так: «Езжай, подлечись, братец, пока тебя не убили. А то ты городу ещё свадьбу должен. Помрешь - с кого потом спросить?» И будто бы сам оплатил дорогу. Совсем ли избавил от своего вездесущего пера городок неутомимый Алексей Егорыч, или намеревался вернуться, до поры оставалось тайной.
Антон же открыл дело и принялся расследовать.
Шепелявого найти оказалось несложно. Васька Корень, мужичонка битый и сиделый, порастерял на неправедном поприще к тридцати годам почти все зубы, а потому речь его звучала совершенно неповторимым образом. Обитал Корень в Зареченске, но всё больше кочевал по затонским трактирам в поисках выпивки и приключений.
Отыскал его Антон в третьем по счёту трактире в окружении собутыльников столь же подозрительной наружности. Прежде сердце ёкнуло бы в предчувствии драки, впрочем, он и трактирной драки не боялся, если начальник его был рядом с ним. Не этот, другой начальник. Но теперь он был один, так что решил дело до поножовщины не доводить, а сразу прихватил ухо Корня особым хватом, как Штольман научил. Корень только пискнул, выгибаясь:
- За сто, барин?
- А ты за что писателя метелил? – грозно спросил Антон вполголоса. – Говори, ну!
Прежде имел он привычку чуть чего срываться на петушиный крик. Подозреваемые от того крику тоже начинали голосить дурниной, и в участке воцарялся форменный бедлам, с которым сам Антон уже не знал, чего делать. Штольман однажды послушал это позорище и молвил спокойно:
- Антон Андреич, что ж вы его пугаете? Эдак он вам ничего не скажет.
Коробейников охолонул маленько, а подозреваемый меж тем уже взахлёб вываливал начальнику сыскного всё, что знает, торопясь, пока не ушёл «добрый барин». Потом, уже наедине, Штольман объяснил ему, что таким манером допрос вести очень даже полезно получается, когда один пугает, а другой вроде как слабину даёт. И приказал внимательно слушать, а крик без нужды не поднимать.
- Невиноватые мы! – безнадёжно заканючил Корень. – Поклёп это все!
- Чего ж поклёп, коли признал он тебя? – усмехнулся Антон тому, как легко всё открылось. – В тюрьму, братец, пойдёшь. А ещё чего отыщем, так и тюрьмой не отделаешься, каторга тебе светит.
- Сего з сразу каторга? – ужаснулся босяк. – Да не сами мы. Он рубль предлозил, сказал, что никаких обид не будет. Вы сами у него спросите, васе благородие!
- У кого спросить? – надавил Антон, ещё разок выкрутив грязное ухо.
- У насяльника васего. Фамилия такая ессё… Навареньев сто ли?
- Мухин, - хрипло подсказал один из собутыльников, и Антон сообразил, что рисковал безмерно с самой первой минуты. Выкручивать ухи сразу двум бандюкам у него едва ли получилось бы.
Однако же теперь оба орла были шёлковыми и готовыми сотрудничать с полицией.
Что? Мухин? Твою же ж мать!
Враз стала понятна подноготная всего этого грязного дела. Литератор со своими глупыми и напыщенными книжонками в ней выходил мучеником правого дела. А Мухин-то был уверен, что расправа сойдёт ему с рук.
Ну, это Антон оставлять так был не намерен.
- Нисего нам не будет. Так-то вот, барин! – назидательно прошепелявил Корень.
За свою судьбу он перестал уже бояться, опасался только за судьбу уха, которое Антон всё ещё не выпускал.
- А это мы посмотрим, - стараясь, чтобы звучало веско, сказал Коробейников. – И наниматель ваш не отделается. Помяните моё слово!
Кажется, собутыльники Корня очень хотели осклабиться, мешало лишь сочувствие к уху собрата. Антон выпустил ухо босяка, вытер пальцы о его же шиворот, слегка за тот шиворот тряхнул.
- Ты всё понял ли? Тебе посулят полушку, а ты за ту полушку человека зарезать готов? А вот не будет того!
И вышел вон, гордо развернув плечи. А что ему оставалось?
Привлечь Мухина к ответственности не было у него ни малейшего шанса, и всё же он попытался, доложившись подробно Трегубову.
- Да-с, - только и вымолвил полицмейстер.
- И что про полицию станут думать, коли они об этом не скрываясь по всему городу треплют? – спросил помощник следователя.
Трегубов только коротко на него глянул искоса и сразу глаза отвёл.
Знал Антон начальственную страсть к чинам и званиям, но знал также и то, что не так давно приглашали полицмейстера к губернатору на беседу. И будто бы предметом той беседы были опусы Ребушинского. О результатах Трегубов, понятно, никому не докладывал, однако же, можно было предположить…
- Ступайте, - устало махнул на него полицмейстер.
- А дело господина Ребушинского?
- Ступайте! – возвысил голос полковник.
Антон прищёлкнул каблуками и вышел вон, бросив гордо:
- Честь имею!
Его душила досада, однако же, досаде предаваться недосуг было – в кабинете его ждал Виктор Иванович Миронов. Нечасто батюшка Анны Викторовны захаживал в участок просто так, обычно появлялся лишь по делу. Коробейников мысленно перебрал, какое дело могло потребовать вмешательства адвоката, но на ум упрямо лез всё тот же оскорблённый действием Ребушинский, а за него Миронов едва ли стал бы вступаться.
- Я вас слушаю, Виктор Иваныч, - сказал молодой сыщик устало.
Ох, не до неприятностей с присяжным поверенным ему сейчас! Что-то сил у него никаких нет. И, кажется, он сегодня не обедал.
- У меня для вас письмо, Антон Андреевич, - приветливо сказал Миронов.
Письмо? Для него? Антон всё ещё не мог взять в толк, кто может передавать ему письма через адвоката.
Виктор Иваныч улыбнулся и достал из папки неподписанный конверт. Антон взял его, недоумевая, поспешно вскрыл и оторопел, узнав мелкий аккуратный почерк:
«Здравствуйте, мой дорогой друг Антон Андреевич!
Простите, что долго не давал о себе знать, но лишь недавно обстоятельства моей жизни сделались таковыми, что я могу себе позволить написать Вам, не страшась принести вред.
Спешу сообщить, что мы с Анной Викторовной благополучно добрались до Парижа, хотя в пути бывало всякое, и все в письме не изложишь. Здесь мы и останемся уже навсегда, так уж сложилось.
Анна Викторовна просит меня передавать Вам поклон. Она Вас помнит и всегда говорит о Вас очень тепло. Недавно она подарила мне сына, о чем я Вам сообщаю с радостью и гордостью».
Антон вскинул взгляд на Миронова, не веря тому, что происходило. Виктор Иваныч продолжал ему улыбаться - даже как-то сочувственно.
- Вы читайте, Антон Андреич! Я послежу, чтобы вам не помешали.
Коробейников беспомощно кивнул и снова впился в послание, лихорадочно пробегая строчку за строчкой.
«Вместе с нами живет также ее дядюшка Петр Иванович с супругою, и они тоже передают Вам приветы и поклоны. Петр Иванович недавно обвенчался с графиней Раевской и пребывает по этому поводу в счастии, хотя сейчас чувствует себя неважно, так как был ранен в очередной раз.
Также и доктор Милц, приехавший в Париж по поводу грядущего рождения нашего сына, шлет Вам поклон. Доктор увлекся исследованиями, которые проводит в Париже известный врач господин Мечников, и решил не возвращаться в Россию, посвятив себя науке».
При этом известии сердце Антона болезненно сжалось. Ну, вот он и остался один!
- И Александр Францевич тоже?
- Да, его пригласили работать в Париже. Кстати, он просил, чтобы ему переправили его библиотеку. Я понимаю, что это большая обуза, но вы, быть может, возьмётесь?
Коробейников, совсем уже ошалев от последней потери, растерянно моргнул. Каким образом он может передать библиотеку доктору? Не дело это полиции.
- Сами-то едете? – спросил Миронов.
- Куда? – не понял Антон.
- Э, да вы дочитывайте, дочитывайте! – улыбнулся в бороду адвокат.
Коробейников снова стал читать:
«Как видите, Антон Андреевич, у нас здесь образовалась большая дружная компания, но в ней отчетливо не хватает Вас, мой друг. Тем паче, что дела детективного агентства, которое я основал, идут хорошо, клиентов достаточно, работы столько, что и за год не переделать. Я был бы безмерно рад, если бы Вы решили к нам присоединиться. Вопрос с жильем берет на себя агентство, жалование будет всяко побольше того, что у Вас в Затонске, да и работа интересная. Я же буду счастлив снова работать с Вами. Правда, спокойной жизни я Вам, как Вы сами понимаете, не обещаю. Но это уж как водится.
Если все же надумаете, то собирайтесь и приезжайте. Дорогу, разумеется, Вам тоже оплатит агентство, для этого Вам нужно лишь сообщить Виктору Ивановичу Миронову, как моему поверенному в России, о Вашем намерении. Распоряжения на эту тему я на всякий случай ему вышлю одновременно с этим письмом.
Антон Андреевич, приезжайте. Вы мой самый близкий и самый преданный друг, хотя я ни разу не дал себе труда Вам это сказать или хотя бы показать. Простите меня за это, не силен в выражениях чувств, увы. Я лишь хочу сказать, что буду счастлив увидеть Вас снова.
Ваш друг,
Штольман Яков Платонович.
Париж. 16.06.1892г.»
Проглотив последние строки, Коробейников понял, что этого не может быть. Это невозможно – и весь сказ!
О нём помнят. Его любят и ждут. Он столько лет скучал без них, а они просто не могли написать. Это опасно было, он ведь всегда знал!
Знал, но позволил себе поверить, будто забыт и никому не нужен…
В глазах остро защипало.
Виктор Иваныч сам взял у него из рук письмо, сложил его и спрятал в конверт. Конверт же заботливо сунул Коробейникову в карман. Потом взял под руку и повел к двери.
- Антону Андреичу нездоровится, - заботливо сказал Миронов дежурному. – Домой ему надо.
Дома Коробейников бесцельно тыкался из угла в угол, не понимая, что хочет сделать. Старая Пелагея, присматривающая за его нехитрым хозяйством, только охнула:
- Антон Адреич, батюшка! Да кто ж самовар без воды-то ставит? Вы здоровы ли?
Старуха всё взяла в свои руки, и со временем возле Антона образовался и пыхтящий самовар, и чай с ватрушками, но кусок в горло не лез.
- Вы ступайте, Пелагея Кузьминична, - пробормотал он. – Я дальше сам… сам.
Налил чаю в блюдце, но едва за соседкой закрылась дверь, принялся шарить лихорадочно по карманам, разыскивая письмо. Письмо отыскалось сразу, убедив, что не причудилось ему во сне, – и он снова впился глазами в строки.
Перечёл пару раз и понял, что может снова дышать. После третьего раза сумел и глотать, вспомнил про чай с ватрушкой.
В душе у Коробейникова творилось что-то невозможное. Его то вздымало на невероятную высоту, а потом вдруг роняло оттуда так, что сердце заходилось.
Его позвали! Он нужен!
Только почему в груди так щемит, словно не случилось с ним сегодня самое невероятное счастье?
Антон глубоко вздохнул, беря себя в руки, – и тут же понял!
- Яков Платоныч, а город как же? – пробормотал он в отчаянье. – На Мухина что ли оставить?
Можно было не сдерживаться, он был один, и слёз его никто не мог бы увидеть, но он упрямо пытался загнать их внутрь, не позволяя себе смаргивать и кусая усы.
Он снова отпустил усы уже немалое время назад. То давнее пари давно утратило силу, так что Евграшин ничего не сказал, увидев, что над верхней губой у помощника следователя опять темнеет.
Тогда он проиграл по причине редкой возвышенности натуры. А проще говоря, потому что был наивный дурак. Дежурные судачили, что у Штольмана с барышней Мироновой сердечный интерес, а Антон вступился, уверяя, что Яков Платонович – человек благородный и никогда не подумал бы ничего такого.
Как показало дальнейшее, Яков Платоныч думал много чего «такого». И Анна Викторовна тоже. Так что усы пришлось сбривать, признавая своё поражение. И расставаться с романтическими иллюзиями.
И всё равно Анна Викторовна оставалась для Коробейникова самым чистым, самым светлым созданием женского пола. Чистейшей прелести чистейший образец!
Только было почему-то стыдно того, как он посмел сказать об этом вслух – в тот страшный день, когда сбивались с ног, разыскивая пропавшего Штольмана. Хорошо, что она этого не слышала. Потому что это было не только глупо – это было недостойно! Словно он хотел предложить ей, ошалевшей от потери, себя взамен. Ничего такого он не хотел, конечно. Но ведь нашёл же время! Зачем он это сделал? Или защитить хотел, поняв, что произошло между ними той ночью в гостинице?
А только барышне Мироновой не нужна была никакая защита.
Анна Викторовна была из той породы удивительных женщин, для которых на свете есть только один мужчина. Анна выбрала Штольмана. Наверное, ещё тогда, когда пылко поцеловала его в щёку в благодарность за разрешённый спиритический сеанс.
Антон не мог забыть – и старался не видеть, а видел, как лихорадочно срывала она с себя шаль, как торопилась укутать плечи измученного Штольмана, когда нашли его в той лесной сторожке. И как Яков Платоныч молча приник к ней лицом, замерев в тепле любящей женщины. Мимолётно это было, но Коробейников успел заметить и поспешно отвернулся, сделав вид, что у него дела в самом тёмном в углу.
Анна Викторовна любила светло, заражая всех окружающих своей любовью. И этот дурак Ребушинский со своими глупыми книжонками снискал бешеную популярность у затонцев лишь потому, что всем хотелось счастливой развязки этой удивительной любви.
Если бы его, Антона, любили хоть самую чуточку так же, он бы просто крылья обрёл, он бы весь мир согрел!
А Штольман любил трепетно и больно, как в последний раз. Хотя почему «как»? Должно быть, в последний раз и пришла к нему такая невероятная любовь. Яков Платоныч был тертый калач и иллюзий по поводу жизни и женщин отнюдь не питал. Когда Антон тосковал, обманувшись в Глафире, начальник долго наблюдал за его метаниями, а потом, улучив момент, когда были одни, сказал сочувственно:
- Полно вам уже, Антон Андреич!
И Коробейников сразу понял, о чём он говорит, хоть сыщик не прибавил ни слова.
- Яков Платоныч, а с вами тоже такое было?
- Да с кем же не было? – пожал плечами Штольман. Но смеяться не стал. – Всё минует, опыт остаётся.
Сейчас, когда Антон вспоминал об этом, он понимал, что не ошибался в том, что у него и впрямь был старший друг. И сегодня ему пришло тому подтверждение. Не надо сомневаться!
Только почему же так болит? Почему трудно поверить случившемуся счастью? Просто, видать, он от счастья отвык.
Да ещё Мухин этот! Вошь тифозная на теле города. Бездельник, мздоимец, а теперь вот и расправы начал вершить бандитскими руками. Уедет Коробейников – и уже никакой заступы не останется у жителей.
Что делать с Мухиным, Антон не знал. Аполлон Затонский маячил перед мысленным взором неколебимым и несдвигаемым чучелом - навроде идола из последней книжонки Ребушинского. Да только этого идола ни из какой чудо-пушки не прошибёшь!
Так ничего не решив, он лёг спать с мокрыми щеками. И снились ему сны то самые безмятежные и радостные, а то тревожные. Будто бы Анна с Яковом Платонычем опять в беде, как тогда – в гнезде сатанинских адептов. А только он, Коробейников, от них за тридевять земель, и никак не поспевает вырвать их из лап неведомого врага. Проснувшись в холодном поту, взметался, ища средство немедленно досягнуть до них и спасти. Но средства такого не было, пути до них не одна неделя.
И всё это сон. Анна Викторовна всегда называла свои видения снами. А ну, как этот тоже вещий?
Но как же быть? Почему нельзя раздвоиться, чтобы и друзьям помочь, и родной город на поругание не оставить?
Вместо счастья с письмом этим пришло к Коробейникову новое страдание, да такой неистовой силы, что порой становилось трудно дышать. В глубине души он знал, чего хочет. Но был долг, и он знал, что не сможет быть спокоен душой, отказавшись от этого долга.
* * *
С самого детства Антоша Коробейников был убеждён, что зло всегда будет наказано, а хорошие люди получат от Господа всё, чего они заслуживают. Он любил святочные рассказы, хоть и стеснялся этого. Не раз и не два жизнь пыталась разуверить его в наивном убеждении, но потом неминуемо приходило доказательство того, что он, безусловно, прав.
Может, потому он и в полицию пошёл, и служил с радостью. Антон любил свой маленький город, населённый простыми и добрыми людьми. Лиходеи в нём, конечно, тоже случались, но на то и была в Затонске полицейская управа. Он, Коробейников Антон Андреевич, охранял покой своих сограждан, чтобы они и дальше могли спать спокойно ночами и читать сказки со счастливым концом. А ещё он был одним из немногих, кто знал, что у любимой затонской сказки был действительно счастливый конец. Он был к нему причастен, и это тайное знание давало ему чувство какой-то печальной гордости. Там, в Париже, на Набережной Больших Августинцев его любили и ждали. Но пока он не мог бросить тех, кто в нём тоже нуждался.
Дни проходили за днями. Работы хватало, чтобы Коробейников мог занять свой мозг и не думать о том, каким сложным оказался выбор между сердцем и долгом.
А потом Господь справился с неотложными делами и обратил своё внимание на Затонск, изумившись беззаконием господина Мухина.
Свидетелями тому были только пальма и дежурный в участке. А ещё вороны за окном. А ещё пара прохожих. И уличный чистильщик обуви тоже, так что новость разлетелась так быстро, словно половина города при том присутствовала лично. А орал Трегубов так, что стёкла в кабинете дрожали.
- Вы, милостивый государь, совсем зарвались, да-с! Вы кому отписку сочинить изволили? Господину Яковлеву? Да знаете ли вы, что у Яковлева с руки половина губернии кормится?
В запале полицмейстер кричал вещи, бывшие, конечно, секретом Полишинеля, но говорить о коих вслух считалось дурным тоном. Степан Игнатьич был воротилой крутым, никакими средствами не брезговал, когда шёл к своей цели. Случалось ему и к фартовым обращаться. И к губернатору в дом фабрикант Яковлев был вхож, так как дела его распространялись далеко за пределами уезда. И благодарность он выказывал, не мелочась.
Мухин же, не разобравшись в ситуации, отказался принять дело о мелком воровстве на затонской фабрике Яковлева. И тогда всесильный воротила соизволил обратить внимание на дела людские. Передавали, будто он вызвал к себе управляющего своего Белецкого и, брезгливо поморщившись, приказал ему:
- Что там у нас за Мухин-На-Варенье в полицейской управе жирует? Разобраться и доложить!
Если фраза эта, передаваемая из уст в уста, была правдой, получалось, что Степан Игнатьич опусами Ребушинского тоже не брезговал.
Обстоятельный Белецкий разобрался и доложил о жизни и деяниях Мухина в Затонске во всех подробностях. Фабрикант выслушал его, сурово сдвинув брови, и отправился с визитом к губернатору. Результатом этого визита и явился разговор, точнее, разнос, происшедший в кабинете полицмейстера.
Кажется, в ответ на обвинения господин Мухин упомянул про своего высокого покровителя. Но полковник Трегубов, вспомнив славное боевое прошлое, обрушился на него будто эскадрон конных:
- Да плевал я на твоего покровителя! Пустышка ты, штафирка, карточный болван! Хоть десять покровителей с мохнатыми руками! Всех давай сюда, со всеми поговорим!
Мухин икнул что-то невнятное и затих. После начал стихать и бушующий полицмейстер.
- Подавайте рапорт, господин Мухин, и чтобы духу вашего в Затонске не было! В Департамент полиции я сам доложу.
И бывший следователь Мухин испарился из города в двадцать четыре часа, не известив даже безутешную купчиху Мамонтову. Исчез, как морок, кем-то на жителей наведённый. То ли был, то ли не был. А сколько терпели?
Никакой покровитель за Аполлона Трофимовича так и не вступился. Должно быть, и до него дошли слухи о бесчинствах своевольного протеже.
После отъезда Мухина Антон остался один со всеми делами, зато сам себе хозяин. Полицмейстер, сжалившись, отрядил ему в помощь Ульяшина. Благо, что наступило в уголовной жизни Затонска временное затишье. Ярмарки закончились, купечество разъехалось, прихватив с собой разгульных возчиков, в полях шла страда.
Коробейников с мрачной решимостью воспринимал своё изменившееся положение. Если утвердят его начальником сыскного, о поездке в Париж можно забыть. Но в начале сентября вызвал его к себе Трегубов. Вид у Николая Васильича был смущённый и даже несколько виноватый.
- Вот так, Антон Андреич, - сказал он. – Уж вы, голубчик, не обессудьте. Шлют нам нового следователя вместо Мухина. Днями приедет.
Он ждал, что Коробейников расстроится. Но молодой сыщик только угрюмо поднял голову и напряжённо спросил:
- А что за человек-то?
- Говорят, толковый человек, - возвысил голос Трегубов, видать принял вопрос Коробейникова за несогласие. – Умный, вроде Штольмана.
Должно быть, этим именем он надеялся Антона от глупостей удержать. У того же он новостей словно тяжёлый груз упал с души. Он щёлкнул каблуками, удаляясь в кабинет следователя, и в тот же день сочинил рапорт, просясь в отставку.
Принимая его, Николай Васильич только головой покачал в расстройстве:
- Антон Андреич, не передумаете?
- Не передумаю, господин полицмейстер, – ответил Коробейников, расправив плечи. Для него начиналась новая жизнь, и жизнь эта сулила только радость, вопреки очередному обещанию Штольмана. Безоблачного счастья ему не надо. Он согласен на лёгкую облачность, зато друзья его будут рядом. А работы Яков Платоныч сулил много.
Тем же вечером Коробейников приехал к Мироновым. Решение принято. Ждать дольше он был не намерен. И так довольно ждал.
Следующая глава Содержание
