Глава 3. В дороге


     
Ритмичный перестук колёс навевал дремоту. За окном мелькали крутые лесистые холмы, расцвеченные красками ранней осени, сельские церкви и замки на неприступных скалах, похожие на картинки из детской книги. Глаза слипались сами собой, и в то же время хотелось смотреть и смотреть на этот новый мир, разворачивающийся перед ним. Антон встряхивал головой и снова впивался взглядом в каждую новую картину.
Он всё же был безнадёжным провинциалом. Смешно сказать, прежде он и в Москве-то был раз в жизни. Не те достатки были у Коробейникова, чтобы путешествовать. Сколько он мечтал об этом, читая взахлёб книги о дальних странах и давних временах. Матушка только вздыхала, что свечей не напасёшься. Потому после гимназии, он устроился на пароходную пристань. Пароходы уходили от пристани, люди ехали, Антон смотрел на них и думал, что от них остаётся какой-то неуловимый след – как эхо, или запах дальних странствий. Ему там нравилось. Но на пристани платили мало, а матушка была уже плоха,  требовались лекарства.
А после уж он пошёл служить в полицию, где платили тоже немного, но ему, оставшемуся в одиночестве, этого хватало. Казалось, так и жизнь пройдёт. Но однажды ворвался в эту жизнь приезжий из Петербурга и всё изменил одним мановением. Просто вмешался походя в допрос, который вёл Коробейников, спросил какую-то малость, а у Антона словно бы вдруг глаза открылись, и всё стало по-новому. Он возмутился для порядка, что посторонние нарушают полицейскую процедуру. А сам просто сгорал от любопытства узнать, кто этот сухопарый незнакомец в щегольском сюртуке, заставивший его взглянуть на вещи совершенно иначе. Чудо открытия хотелось повторить, он сам не понял толком, как это произошло.
А потом полицмейстер Иван Кузьмич сказал, что приехал новый следователь, который выбрал в помощники его, Коробейникова. И чудо стало явью. Чувство восторженной влюблённости в своего учителя, не покидавшее Антона много месяцев, объяснялось именно этим: Штольман распахнул перед ним дверь в новую жизнь, новый мир. Восторженному уму Коробейникова он представлялся рыцарем и волшебником одновременно. И трудно было смиряться, когда вдруг Антону открывалось, что Яков Платоныч – земной человек со своими слабостями и недостатками.
   
В том роковом декабре Коробейников полностью избавился от иллюзий в отношении своего начальника. Впрочем, Штольман никогда не приветствовал эти иллюзии, посмеиваясь над его восторгами и поощряя иронию и скепсис, в том числе и в отношении себя самого. Побег его из участка оставил у Антона на сердце камень. Хоть и понимал, что таким способом Яков Платоныч хотел защитить от преследований его самого, но почему-то не оставляло чувство, будто его предали. Использовали его доверие, его любовь. Нельзя было так, а как было надо, Антон и сам не знал. Потом, когда его выпустили из заточения и велели искать Штольмана, Коробейников снова не знал, как быть. Но в гостинице была кровь, и обиды уступили место страху за Якова Платоныча, тем более что и Анна Викторовна не могла сказать точно, жив он или нет. После недели безнадёжных поисков, тревоги, отчаянья, Антон уже всё начальнику простил – лишь бы нашёлся живым.
Штольман нашёлся полуживым, заплатив сполна кровью, именем и службой за право спасти мир от страшного оружия. Он снова был героем, усталым, замученным рыцарем в пробитых латах. И подобно всем странствующим рыцарям исчез, растворившись в пространстве дальних дорог, и Анна Викторовна исчезла вместе с ним. И всё стало так, как раньше. Да только не для Антона.
А теперь Штольман вернулся в его жизнь и снова в ней всё перевернул. И Антон снова, как восторженный мальчишка переживал встречу с огромным миром, который открывался для него. И Яков Платоныч опять представал каким-то всемогущим волшебником, обладающим несметными секретами, к которым он, Антон, будет причастен. И тот Коробейников, который прожил почти три года в Затонске один, сражаясь с Мухиным и утверждая каждым своим подвигом славу учителя, пытался трезвым голосом говорить тому, другому, что Яков Платоныч – тот ещё подарок, много ли радости Антону было с того, что подражал ему. Собачья работа, да и больше ничего.
А другой Антон восторженно и страстно твердил, что вот такая наполненная жизнь с долгом, честью, служением и пользой – и есть само счастье! И не беда, что за счастье приходится платить. И что теперь он едет вовсе в приключение, в роман Александра Дюма-отца.
А первый снова напоминал, что безоблачного счастья ему, как водится, не обещали.
Но второй вместо ответа доставал зачитанное до дыр письмо и погружался в блаженство: «Здравствуйте, дорогой мой друг Антон Андреевич!..»
Он и не требовал такой роскоши, был готов на роль вечного ученика, оруженосца, Санчо Пансы, как назвал его оружейник Закревский в тот день, когда держал его жизнь на мушке. Он потребовал от Штольмана сложить оружие, угрожая Антона убить, и Яков Платоныч повиновался, потому что… Потому что Антон был ему дорог. Потому что он считал его своим другом, хоть и не говорил этого. И всё же успел спасти ему жизнь, сбив Стрелку прицел. 
Судьба позволила Коробейникову отплатить в тот же день, вырвав Штольмана и Анну Викторовну из смертельной западни…
Зачем он вспоминает клетку, когда вспоминать нужно это – как стояли они втроем, обнимая друг друга и радуясь, что все остались живы!
Да и клетка… ведь не мог Яков Платоныч ничего сказать при свидетелях. И помощи попросить не мог. Предпочёл оставить Антона обиженным, сомневающимся в нём, - но непричастным, невиновным в глазах закона, но с чистой совестью. Чтобы дальше жить мог.
От этой мысли уже отчётливо щипало в носу, а на глаза наворачивались слёзы.
«Здравствуйте, Яков Платоныч!»
Сказать «дорогой мой друг» не получалось почему-то. Получится ли когда-нибудь?
В общем, в голове царил сущий кавардак, так что дремотная одурь, навеваемая стуком колёс, была даже во благо, на время избавляя от этой бури эмоций.
   
Трудно было то, что Коробейников был всё время один. Он всегда легко сходился с людьми и завязывал знакомства. По дороге от Петербурга на него положило глаз семейство одного полковника, ехавшее в Польшу. Молодой следователь, приглашённый на работу в Париж, представлялся матери семейства завидной партией для какой-нибудь из двух дочерей – застенчивых барышень, хлопавших восторженными глазами при виде великолепного Антона Андреевича. Уж как его обхаживали! Внимание льстило, конечно, но ни одна из барышень даже отдалённо не напоминала Анну Викторовну. Коробейников знал, что уже навеки отравлен, что всех женщин будет мерить только по ней одной – самоотверженной, светлой. Красивой. И если ему не повезёт встретить такую, то лучше он останется один.
Семейство полковника Гаврилова сошло в Варшаве, а Антон поехал дальше, испытывая некоторое облегчение, что перестал быть объектом их матримониальных мечтаний.
Но оказалось, что теперь  он остался в полном одиночестве. Польским и немецким он вовсе не владел. Получив письмо от Штольмана, начал брать уроки французского и даже, казалось, преуспел, но только до той поры, пока не услышал кругом себя одну французскую речь. Если говорили не быстро, он ещё успевал уловить общий смысл. А вот ответить вовсе не получалось. Он с такой гордостью зубрил фразы: «Mon nom est Antoine. Je suis un détective!», а сказать их было некому. Всё выученное почему-то не желало складываться в связную речь, продолжая всплывать в памяти отдельными словами. Так он и путешествовал бессловесно, общаясь жестами. И гадал, как он может пригодиться Штольману в Париже, если по-французски не говорит? Неужели во всей Франции другого помощника не нашлось? От него сейчас хлопот будет больше, чем помощи.
И по всему выходило, что позвали его не как помощника, от которого теперь пользы, как от козла молока. Его звали, как друга, по которому скучают. Это был ещё один ответ всем его сомнениям. Да и полно бы уже сомневаться-то!
   
В общем, мысли преобладали в основном духоподъёмные. Чем дальше на запад, тем легче становилось на сердце, словно падал, оставаясь на рельсах, тяжкий душевный груз. Антон и не знал прежде, сколько его накопилось.
Путешествовал он налегке. Не слишком много имущества скопил за двадцать шесть лет помощник следователя. Впрочем, ведь и сам Штольман прибыл в Затонск с двумя всего сундуками, а уехал и вовсе с одним. Второй, до квартиры начальника так и не доехавший, содержал книги по криминалистике и фотографический аппарат со всеми приспособлениями к нему. Почти три года Коробейников считал это всё своим наследством, а теперь по справедливости должен был вернуть законному владельцу. Но в управлении по инициативе Штольмана давно уже работал профессиональный фотограф, который тоже искренне полагал фотоаппарат своим. Антон даже не пытался отнять его. Только отыскал среди пластин одну, которую надлежало забрать с собой. Карточку с неё он давно себе отпечатал.
Карточка эта к расследованиям отношения не имела. Просто однажды, когда он снимал на месте преступления, прибежала Анна Викторовна – как всегда взволнованная и воодушевлённая. И была она такой красивой в кремовом летнем платье и кокетливой шляпке, что Коробейников не удержался и щёлкнул тайком. К сожалению, именно в этот момент к Анне Викторовне подошёл Штольман, испортив своей персоною весь кадр. Сначала Антон мстительно решил, что отпечатав карточку, он начальника безжалостно отрежет. А потом, когда они уехали, эта карточка стала для него памятью о них обоих. К счастью, в тот день они, кажется, не ссорились. Анна что-то рассказывала о своих духах, а Яков Платоныч благосклонно внимал с лёгкой полуулыбкой, больше любуясь барышней, чем прислушиваясь к её словам. Такими память и сохранила их, а какими они стали нынче, Антон и гадать не пытался.
Эту память негоже было оставлять в управлении. Когда же он заикнулся Трегубову, чтобы забрать книги, полицмейстер в гневе замахал на него рукой:
- И думать не смейте!
Антон удивился. Прежде Николай Васильич с сомнением относился к каждой новой идее Штольмана, почерпнутой из этих книг. А теперь считал эту библиотеку бесценным достоянием затонской полицейской управы. И где логика?
 
Таким образом, вёз он хозяину лишь одинокий томик Тургенева, когда-то забытый им при побеге из клетки, и Коробейниковым бережно подобранный.
Итак, своего имущества у Антона было немного, имущество Штольмана выручить из Затонска не удалось. Зато путешествовали вместе с ним в багаже книги доктора Милца, упакованные в пять огромных ящиков. Богатство Александра Францевича вызывало ажиотаж на каждой таможне, но убедившись, что всё это лишь обширная медицинская библиотека, пограничники провожали груз с почтением. Антон же Андреич убедился, сколь незаурядным врачом был затонский доктор, если собранные им сокровища вызывали уважение даже в Европе.
В купе Антон развлекался чтением, а за столиком вагона-ресторана оттачивал свою наблюдательность, разглядывая людей. Тревожило: вдруг он забыл науку Якова Платоныча и разучился наблюдать и видеть? К сожалению, ему не с кем было поделиться своими выводами, а разговаривать с самим собой ему уже до чёртиков надоело. Яков Платоныч несомненно подметил бы то, что от Коробейникова ускользнуло, но Якова Платоныча здесь не было, и что именно от него ускользало, Антон Андреич не знал.
Попутчики особого интереса не вызывали. Военные имелись двух классических категорий: суровые служаки и беспечные кутилы. Первые чаще всего оказывались немцами, вторые же были в основном французами. Антон подумал, что не поставил бы за французов в случае войны между этими странами.
Дети были на вкус Коробейникова либо слишком послушны, либо избалованы в край. Середины – здоровой детской непосредственности и любознательности – ему почему-то не попадалось.
Дамы же имелись трёх категорий: дамы чопорные, дамы интересничающие и дамы, озабоченные семейством. Первым Антон не нравился, они поджимали губки при виде его не первой молодости сюртука. Вторые скользили по молодому следователю загадочными взглядами, которые, впрочем, ничего не значили – это он уже научился распознавать. От третьих хотелось бежать подальше, потому что невыносимые дети были, как правило, их неотъемлемым атрибутом, являясь главной причиной озабоченности.
   
Эта дама привлекла внимание Коробейникова тем, что не относилась ни к одной из категорий. Антон и сам не понял вначале, чем зацепила его взгляд одинокая незнакомка за соседним столиком. Потом он увидел маленькую руку, нервно комкающую салфетку, и понял, что дама была очень взволнована. Оглядев весь вагон-ресторан, почти пустой в этот час, молодой детектив не приметил очевидных причин этого волнения и стал разглядывать даму пристальнее. И чем дальше смотрел, тем интереснее ему становилось.
Дама была молода, возраста самого Антона Андреича, ну, может, самую малость старше. Невысокая и хрупкая, темноволосая, с тёмными же, почти чёрными глазами. Чем-то она неуловимо вдруг напомнила ему Анну Викторовну, что было уже вовсе странно. Анна Викторовна – статная, голубоглазая и русоволосая – была красива самой что ни на есть русской красой. Незнакомка же была, совершенно очевидно, француженка. Антон не слышал её речь, но что-то трудно различимое, что он уже научился распознавать за время пути, говорило об этом. Очень правильные черты овального лица, крупноватые самую малость – ровно настолько, чтобы сделать губы очаровательными, когда они складываются в самую непосредственную улыбку, а ярко блестящие глаза под ровными тёмными бровями – почти трагическими в этом молчаливом погружении в непонятную заботу. Приглядевшись, Коробейников понял, почему ему пришла на ум Анна Викторовна. Эта женщина – единственная из всех, кого он видел вокруг, не была озабочена тем, какое впечатление она производит. Лицо, непривычное к светской маске, было совершенно искренним.
Антон вдруг поймал себя на мысли, что ему очень хочется подойти к ней и сказать заветные слова:
- Bonjour, mon nom est Antoine! Je suis un détective russe. Puis-je faire quelque chose pour vous aider? (Здравствуйте, меня зовут Антуан. Я русский детектив. Могу я вам чем-то помочь?)
Перевести свою фамилию на французский язык он даже не тщился.
А ещё очень хотелось взять в ладонь эту хрупкую руку, вынуть из неё истерзанную салфетку, и бережно держать до тех пор, пока тревога не сменится умиротворением.
К сожалению, на безымянном пальце этой руки блестело обручальное кольцо. Антон был не настолько самоуверен, чтобы навязывать своё общество замужней женщине.
А потом ему почудилось, будто по щеке незнакомки скользнула непрошеная слезинка, которую та торопливо стёрла, отвернувшись к окну. Тогда Коробейников решился и всё же подошёл к ней, произнеся давно подготовленную фразу:
- Puis-je faire quelque chose pour vous aider? (Могу я чем-то помочь?)
- Non, monsieur! (Нет, сударь!) - торопливо ответила она, и в этом негромком и нежном голосе Антону вдруг почудилась железная непреклонность.
Анна Викторовна готова была лезть в окна и рушить стены, добиваясь своего. Эта молодая женщина, тихая и хрупкая, была не менее решительной. С чего Антон взял, будто может преуспеть?
Да и не собирался он за ней ухаживать! Он просто хотел помочь.
Но незнакомка ушла, а он остался, не понимая, что его расстраивает больше: собственная наглость или собственная трусость?
Когда до Парижа оставалось всего несколько часов пути, он неожиданно повстречал её вновь. И снова незнакомка не могла скрыть обуревавшее её сильное чувство. Только на этот раз она явно кого-то ждала. И, кажется, это не было радостное ожидание. Она нарочно села лицом к двери, чтобы видеть всех входящих в ресторан. В лице больше не было тихой грусти. Нетерпение и решимость, быть может?
Но тот, кого она ждала, так и не пришёл. Просидев  с полчаса, незнакомка поднялась, опустив голову, словно размышляя, что ей теперь делать. Коробейников поднялся тоже, и без того просидел в ресторане непозволительно долго. А если быть честным, ещё и потому, что безотчётная тревога заставила его последовать за молодой женщиной.
Она оказалась его соседкой по вагону, занимая первое купе от входа, тогда как сам Коробейников путешествовал в третьем. Чтобы дойти до своего купе, он должен был пройти мимо дамы, замешкавшейся возле своей двери. Понимая, что невольно выглядит чертовски навязчивым, Антон Андреич совсем смешался.
Незнакомка подняла на него глаза, несомненно, узнав. Коробейников поклонился, холодея от неловкости ситуации. Молодая женщина кивнула ему в ответ, и в этом кивке чудесным образом не оказалось ни возмущения, ни осуждения. Кокетства в нём тоже не было. Она просто приняла его извинения и показала, что вовсе не обижена.
Антон проследовал к себе и поспешно заперся, привалившись спиной к двери. Ни одна дама ещё не интриговала его до такой степени. Ни к одной ему так не хотелось подойти, чтобы помочь в её очевидной печали. И в то же время он не мог не чувствовать, насколько это невозможно. Она ясно дала это понять, не обижая и не отталкивая.
Тревога и печаль темноволосой незнакомки полностью завладела мыслями Коробейникова. Пришлось себя одёрнуть голосом Штольмана:
- А вы не замечтались, Антон Андреич? Не дело это полиции.
Так ничего и не решив, он попытался углубиться в чтение. А что тут решать, в самом деле? Не касаются его заботы печальной незнакомки. А утром поезд прибудет в Париж, и их пути разойдутся навсегда.
В вагоне стояла мёртвая тишина, нарушаемая лишь стуком колёс и звоном ложечки в стакане. Коробейников лёг спать, но и уснуть долго не мог, ворочаясь на своём диване, словно напрочь позабыв о скорой радости, которую сулит ему прибытие.

* * *
Взбудораженный разнообразными мыслями, Антон Андреич проснулся задолго до рассвета, привёл себя в порядок, собрал вещи и теперь ждал, когда поезд затормозит у перрона, отмечая конец его долгого путешествия. Предстояло ещё получить багаж, нанять транспорт, чтобы перевезти богатства доктора Милца. Кстати, он понятия не имел, куда их везти. Предполагалось, что Яков Платоныч это знает, но Коробейников никого не предупреждал о своём приезде, и теперь об этом очень жалел.
Поезд замедлил ход; за окном в утренней дымке, смешанной с дымом паровоза, поплыли ажурные арки Восточного вокзала.
- Nous sommes arrivés à Paris, madame! Gare de L'Est. (Мы прибыли в Париж, мадам! Восточный вокзал).
Голос проводника, сопровождаемый настойчивым стуком, раздавался по коридору. Антон выглянул. Проводник стучал в купе печальной незнакомки. Ни голоса, ни движения в ответ.
Коробейников, тревожась, подошёл поближе.
- Madame ne répond pas? (Мадам не отвечает?)
Проводник подтвердил его озабоченность. Антон Андреич очень хотел сказать, что необходимо вскрыть дверь, чтобы убедиться, что с женщиной всё в порядке. Но слов ему катастрофически не хватало.
- Avoir une clef?  (Есть ключ?) – с грехом пополам произнёс он, с трудом вспомнив слово «ключ».
Слово «открывайте» упорно всплывать не желало. Пришлось объясняться жестом. Хорошо, что проводник, кажется, и сам был намерен предпринять нечто подобное.
   
Незнакомки в купе не оказалось. Вещи не собраны, дама не готовилась к прибытию. Постель не смята, словно в неё так и не ложились.  И никаких следов печальной дамы.
Проводник обменялся с Коробейниковым изумлённым взглядом. Антон Андреич же покрылся холодным потом. Он точно помнил, что с тех пор, как видел даму в последний раз, поезд не останавливался.
Очень хотелось сказать: «Зовите полицию!», но он не помнил нужных слов. Проводник, впрочем, и сам понимал, что делать. Сыщик из Затонска остался ждать у входа, не в силах покинуть вагон, пока всё не прояснится.
Полиция прибыла довольно быстро. Двери снова открыли и приступили к детальному осмотру. Антон Андреич наблюдал через дверь, не желая мешаться под ногами у коллег. Он ловил отдельные реплики полицейских:
- Qui était-ce? (Как её звали?)
- Irene Lepelletier. (Ирен Лепелетье)
- Jetée hors du train? (Скинули с поезда?)
- Il devrait être. (Должно быть.)
Так, имя надо запомнить! Ирен Лепелетье. У него есть верный способ узнать, жива ли печальная дама. Лишь бы имя было.
Тут взгляд Антона упал на пепельницу, стоящую посреди стола. Он имел удовольствие долго наблюдать за пропавшей. Кажется, женщина не курила. Но в пепельнице виднелась горка пепла, напоминающая своими очертаниями  скомканный и сгоревший листок.
- Сendre, (пепел)  - сказал Антон, указав полицейским на пепельницу.
На него воззрились с недоумением.
- Lettre?  (Письмо?) – припомнил он ещё одно слово.
Полицейские переглянулись снова.  Теперь они желали знать, кто он такой. Но слова от волнения напрочь перестали складываться во фразы. Зато имя начальника всплыло само собой. В конце концов, он же может считать  себя уже нанятым, верно?
- Je suis Antoine. Detective. Agence Stolman. (Я Антуан. Детектив. Агентство Штольмана).  Моё купе там… - он неопределённо махнул рукой вправо.
Французские коллеги переглянулись, потом на всякий случай проверили и его купе. Хотя Коробейников был уверен, что они поверили ему на слово. Беспечный все же народ – французы.
Он уловил реплику:
- Drôle de gars. Taciturne comme Grimaud. (Забавный парень. Немногословный, как Гримо.)
Ну, Гримо так Гримо! Антон с детства любил роман Дюма. А Яков Платоныч со своими мрачными тайнами точно сгодится в графы де Ла Фер. Только вот, кажется, что Коробейникову теперь и точно придётся долго изъясняться жестами и отдельными словами, подобно молчаливому слуге мушкетёра.
Что-то эти парни не слишком торопятся искать пропавшую! Из разговора он понял, что они намерены запросить, не найдётся ли её труп по пути следования. Другой версией, которую он сумел разобрать, было бегство с сердечным другом. Ни то, ни другое его категорически не устраивало. Незнакомка попала в беду. Он был рядом, и ничего не предпринял.
Значит, обязан предпринять теперь! Получить эти окаянные ящики и мчаться на Набережную Больших Августинцев. Пусть он дремучий провинциал, но всё же детектив.
   

   
Следующая глава              Содержание

   
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)          Скачать fb2 (Облако Google)