Двадцать шестая новелла

Адепты

   
Прошла всего пара недель с того дня, как я расстался с Анной Викторовной на кладбище. И ни минуты мне не выдалось с тех пор, чтобы толком осмыслить случившееся. Волна насилия, захлестнувшая наш городок, продолжалась, преступления следовали одно за другим. И я работал день и ночь, ожидая лишь, когда же закончится это сумасшествие. Некогда было анализировать, думать, подводить итоги. Некогда было переживать и тосковать. Нужно было работать изо всех сил.
К тому же, мои филеры докладывали, что Нина Аркадьевна все плотнее общается с мистером Брауном, бывая у него едва ли не каждый день. Я разрывался между работой следователя и контролем ситуации с полигоном, и это заставляло меня торопиться еще сильнее. Отложенный выстрел висел над моей головой дамокловым мечом, и я понимал, что Разумовский намеренно приберегает эту возможность избавиться от меня до той поры, когда я буду представлять для него реальную угрозу.
В свете этого наше расставание с Анной Викторовной, ее решение забыть обо мне казалось мне совершенно уместным. Мне вряд ли удастся выжить в этой мясорубке, называемой шпионскими играми. И лучше будет, если Анна станет меня ненавидеть. Тогда, по крайней мере, она не почувствует горя, когда я умру. Это решение я уже принимал однажды и не смог его выполнить. Что ж, так случилось, что судьба дала мне еще один шанс поступить правильно. И не следует его упускать.

В тот день, привычно пасмурный и морозный, я улучил время для встречи с Франтом. Он следил за доктором Милцем и его фельдшером, пытаясь понять, куда же все-таки пропала Элис Лоуренс. Еще одно неоконченное дело, которое мне хотелось бы завершить, пока я жив. Но пока все было тщетно. И вот сегодня, кажется, появились некоторые сведения.
– Ни доктор Милц, ни фельдшер Потапов ни в чем подозрительном не замешаны, – рассказывал Франт. – Ведут обычный образ жизни: дом – служба, служба – дом. Потапов раз в неделю ездит в свой дом в деревне. Там у него живет дальняя родственница, недавно приехала.
– Вы родственницу эту видели? – спросил я его, насторожившись.
– Пару раз, издалека, – ответил филер. И поняв, куда я клоню, добавил: – Нет, это, конечно, не Элис.
– Почему Вы так думаете?
– Она нормальная, это видно даже издалека. Занимается домашним хозяйством.
А вот это не показатель. Если Элис захотела сбежать из дома Разумовского, она уже куда менее больна, чем всем казалось. Судя по всему, притворялась она мастерски, сумела обмануть и князя, и даже Анну Викторовну. Но, видимо, не доктора. Он ее обман раскрыл, но пожалел девушку и помог бежать.
Разумеется, пока что это лишь мои предположения, не подкрепленные ничем, кроме кусочка фальшивой бороды. Но я чувствовал, что прав в основном, даже если ошибаюсь в деталях. А это значит, что Элис Лоуренс куда нормальнее, чем все ее считали. И я понятия не имею, настолько.
– Вы лицо ее видели? – спросил я Франта.
– Близко – нет, – ответил он. – Она все время ходит, закутавшись в платок.
– А доктор Милц там бывает?
– Нет, хотя пару раз они с фельдшером ездили на рыбалку.
– Наш доктор? – изумился я.
– Да, – подтвердил Франт. – И эта девица с ними была.
Вечно занятый доктор Милц, жалующийся на отсутствие времени для чтения – его страсти – и вдруг с удочкой на берегу? Какая странная, право, картина.
– Наблюдение продолжайте, – велел я филеру.
– А за кем? – уточнил он. – За доктором или за фельдшером?
– За обоими, – сказал я, – и за девушкой тоже. Только осторожно, они не должны ни о чем узнать.
Франт кивнул согласно и, как ни в чем не бывало, пошел по улице, будто бы по своим делам. Будучи человеком служивым, он не стал спрашивать меня, каким образом два филера должны следить за тремя людьми, и это не считая Разумовского, Нежинской и Брауна, а порой и еще кого-то по моему требованию. Но ведь и я тоже не спрашиваю господина Трегубова, как мы вдвоем с Коробейниковым должны расследовать восемь нераскрытых убийств, висящих на отделе. Просто нужно работать, вот и все. А вопросы глупые задавать не нужно.
Расставшись с филером, я направился в гостиницу. Вчера Нина Аркадьевна прислала мне записку с просьбой о встрече. Я уже и сам подумывал встретиться с нею. Ее участившиеся визиты к Брауну меня чрезвычайно тревожили. И я хотел еще раз попробовать уговорить ее выйти из игры. Это сохранило бы ей жизнь. Ведь должна же она понимать, что князь пожертвует ею, как пешкой, как только она выполнит свою миссию. Разумовскому не нужны лишние свидетели.
Но едва я подошел к гостинице, как меня окликнул доктор Милц. Вот так встреча, на ловца и зверь бежит.
– Яков Платоныч, – приветствовал меня доктор, – рад Вас видеть. Вы это читали? – спросил он, протягивая мне «Затонский вестник».
Очередной мерзкий опус Ребушинского? Нет, и не хочу. Но почему доктора так заинтересовала наша газетенка? Помнится, он отзывался о Ребушинском весьма нелестно.
– Что там еще? – спросил я.
– Вам будет интересно, – пообещал Александр Францевич.
Он развернул газету и прочел с выражением:
– «Над Затонском сгущается мрак. Наш город словно в эпицентре тайфуна, черной воронки, притягивающей убийства. Что ж, за все воздается стократ. Вотчина спиритов должна быть наказана свыше. Имена их хорошо известны: Анна Миронова и бежавший недавно в Европу Петр Миронов».
Я почувствовал, как волна ярости захлестывает меня с головой. Все, на этот раз этот писака доигрался. И пощады не будет!
– Знаете, кто автор? – спросил меня Милц.
– Я убью Ребушинского, – ответил я ему, поворачиваясь, чтобы немедленно отправиться на поиски мерзавца.
Доктор поймал меня за рукав и удержал весьма твердо:
– И тем самым Вы подтвердите его теорию.
Я остановился. Доктор был прав, к несчастью, убивать журналиста было нельзя. Ничего, я найду способ добраться до него иным способом.
– Вы знаете, я сам не люблю Ребушинского, – сказал Милц, – но в чем-то он прав. Конечно, в Затонске и раньше бывали убийства. Но я что-то не припомню, чтобы в мертвецкой каждый день я делал очередное вскрытие. Просто мясник я стал какой-то!
– Доктор, и Вы туда же? – рассердился я.
– Яков Платоныч, – постарался успокоить меня Александр Францевич. – Ну, я такой же материалист, как и Вы. Но ведь Вы лучше меня должны знать, насколько увеличилось количество убийств в Затонске за последнее время.
Да знаю я все! Я даже предполагал, что эти убийства могут быть связаны между собой, но не нашел ни единой улики, указывающей на это. Просто рост преступности, бывает. И незачем подводить под это философскую базу. Доктор любил размышлять на отвлеченные темы, а я – практик, и меня порой раздражали эти его мудрствования.
– Так Вы считаете, что мы в черной воронке? – усмехнулся я с сарказмом.
– Да, Яков Платоныч, – расстроенно вздохнул доктор, – в черной воронке и в тайфуне.
Вежливо попрощавшись со мною, он пошел по улице дальше, явно недовольный, что не встретил у меня понимания своих идей. Меня же заботило иное. Впрочем, если бы доктор Милц не рассердил меня сейчас своими философствованиями, я бы, наверное, снова пожалел пугать его намеками. Но сейчас я был зол, и мне было не до жалости.
– Доктор, – окликнул я его, – а я и не знал, что Вы рыбак!
– Что Вы сказали? – с недоумением переспросил Милц.
Я улыбнулся удовлетворенно. Итак, я был прав, рыбалка его не привлекала никогда. Но вот вопрос, куда и зачем он тогда ездил? Мне кажется, ответ я уже знаю.
Оставив доктора Милца в недоумении, я вошел в гостиницу.

Мой кофе уже почти закончился, когда Нина спустилась в буфет. Я поднялся, чтобы поприветствовать ее.
– Поздравь меня, – сказала Нежинская с напряженной улыбкой, присаживаясь за стол. – Скоро мы с мистером Брауном объявим о нашей помолвке.
Нина улыбалась, и голос ее не дрожал, но я видел, что она практически в истерике. Что ж, возможно, в этот раз она захочет услышать мое предложение. Ведь если она станет женой Брауна и доберется до его секретов, времени вовсе не останется. Разумовский разделается с ней немедленно. Ну, а со мной, полагаю, еще раньше. И тогда уже помочь ей будет некому.
– Быстро, – ответил я ей. – А я как раз пришел с планом о спасении.
– Меня ничто уже не может спасти, – рассмеялась Нина.
– Что, даже не выслушаешь? – спросил я ее.
– Зачем? Это уже не изменить! – ответила она. – Князь пойдет на крайние меры, если я не выйду замуж за Брауна.
– Ну, какие такие крайние меры? – попытался я ее успокоить.
– Ты сам знаешь, – сказала Нежинская. – Меня найдут в реке. Отвезут к доктору Милцу. Я буду лежать голая на столе. А ты будешь рыдать!
Я отвернулся со вздохом. Ее истеричная злость была мне неприятна. Боюсь, мой запас сочувствия госпожа Нежинская уже исчерпала. И все же я готов был ей помочь, если она согласится дать показания против Разумовского.
– Я представляю, как ты тихо заплачешь в мертвецкой, – продолжала свой спектакль Нина, прервавшись лишь, чтобы заказать бокал шампанского у пробегавшего мимо официанта, – как будут вздрагивать твои плечи. А доктор Милц будет стоять у тебя за спиной с тесаком, ожидая своей очереди!
– Ну, так тем более послушай мой план, – попытался я вновь убедить ее, пересаживаясь на соседний с ней стул. – Ближайшим поездом ты уедешь в Петербург. Оставляешь письменные показания на все аферы князя, выставляя себя, разумеется, как невинную жертву шантажа. Потом переедешь в Европу, и я не дам ход этому документу, покуда не буду уверен в твоей безопасности.
– Безопасности? – с иронией спросила Нина, сдерживая слезы. – Где я могу быть в безопасности?
– В Париже, например, – предложил я. – Сделаем тебе другой паспорт, поживешь какое-то время под чужим именем.
– Под чужим именем? – переспросила Нежинская, глядя прямо мне в глаза. – А ты приедешь ко мне под чужим именем?
Я понимал в тот момент, что мне достаточно лишь солгать. Пообещать ей, что приеду, как только закончу историю с Разумовским. Если бы я был достаточно убедителен в своей лжи, она согласилась бы, я видел это. Но Бог мне судья, видимо, я все же недостаточно профессионален, потому что так солгать я не мог. Есть вещи, которых мужчина не имеет права делать ни при каких обстоятельствах. И такая ложь как раз из них. Я промолчал, но Нина прочитала ответ в моих глазах.
– Вот видишь? – улыбнулась она горько. – Как я смогу жить без тебя? Без Петербурга? Без своей жизни? Не годится твой план. Решено, – твердо сказала Нежинская, – я выйду замуж за Брауна.
Я только вздохнул. Она не понимала, не верила, что это решение приближало ее гибель куда быстрее, чем отказ выполнять планы Разумовского.
– А пока у меня есть другой план, – улыбнулась мне Нина. – Я сейчас поднимаюсь к себе в номер, а ты через некоторое время за мной. Дверь я оставлю открытой.
Она поднялась и направилась к лестнице, не обернувшись. Я еще посидел какое-то время за столиком в надежде, что Нежинская все же одумается и вернется. Но время шло, и я понял, что эта надежда тщетна. Что ж, по крайней мере, я попытался. Хоть и не слишком надеялся на успех, если честно. Ну, а теперь мне пора. Меня ждет моя работа, даже две.

Едва я вышел из гостиницы, как увидел Коробейникова, бегущего в мою сторону. Он был чрезвычайно взволнован и даже слегка испуган будто бы.
– Яков Платоныч! – произнес он, с трудом переводя дыхание. – Срочное дело!
– А Вы как меня нашли? – спросил я его.
– А Вы в это время кофе пьете в гостинице, – ответил он удивленно.
В самом деле? Я даже внимания не обращал в суматохе жизни, что у меня привычки имеются. А он вот, поди ж ты, заметил. Молодец!
– Убили кого-то? – спросил я, видя, что Антон Андреич расстроен до чрезвычайности.
– Вроде бы, – ответил он, не отводя от меня взгляда и явно не решаясь выговорить принесенную новость.
– Что значит, вроде бы? – спросил я, начиная уже беспокоиться.
– Анна Викторовна сообщила, – с несчастным лицом сказал Коробейников, не зная, очевидно, как я отреагирую на сведения из мира духов. Но меня интересовало совершенно другое:
– А где Вы ее видели?
– Она там на улице побиралась, – ответил мой помощник.
– Что значит – побиралась? – не понял я.
– Нищенствовала.
– Зачем? – спросил я, тревожась все больше.
– Маскарад-с, – пояснил Коробейников. – Она сказала, что к ней подходил Сыч.
Кажется, моя тревога более чем обоснована. Анна Викторовна, не желая видеть меня, не могла прийти в управление, но, узнав от духов об очередном убийстве, не могла оставить его без внимания. И занялась собственным расследованием, разумеется. Господи, помоги мне! В городе убивают нищих, а она выбрала такой маскарад. И ведь она не послушает меня теперь, даже говорить со мной не станет. Что же делать? А Коробейников как всегда ей потакает, будто и не понимает вовсе, что подобное поведение опасно!
– Антон Андреич, а как Вы могли Анну Викторовну одну оставить на улице? – спросил я, закипая. – Нужно было ее домой отвезти!
– Надо было, – расстроенно ответил он. – Но легко сказать: «Отвези домой». Вы будто Анну Викторовну не знаете!
– Возвращайтесь к ней, – велел я Коробейникову. – И если Анны Викторовны там нет, найдите мне этого Сыча.
– Я его из-под земли достану, – ответил мой помощник с готовностью.
– Вы кого хотите достанете, – ответил я ему с сердитой усмешкой.
Черт, как же все не вовремя сегодня! Я увел бы ее с улицы сам, если бы не наша ссора. Меня бы она, возможно, послушалась. Но не сейчас. Сейчас, если я попробую диктовать Анне Викторовне, как поступать, она лишь сделает все мне наперекор, и будет только хуже. Остается надеяться, что Коробейников, к которому Анна относится с теплом, сможет все же ее уговорить. Ну, или проследит хотя бы, чтобы с ней ничего не случилось. Но это означает, что пока он оберегает Анну, вся текущая работа по убийствам достанется мне, а ее немало. Кстати, об убийствах. Как я понял, их количество снова увеличилось. И опять нищие? Нет, все-таки что-то здесь не так, должны эти убийства быть связаны между собой.
– А что она сообщила? – спросил я Антона Андреича.
– Она сказала, что еще одного нищего убили, уже сегодня, – ответил он. – На окраине, где заброшенный колодец.
Что ж, указание места достаточно четкое. Возможно, хотя бы это убийство поможет мне, наконец-то, понять, что происходит в городе. Глянув сердито на Коробейникова, я отправил его искать Анну, а сам, прихватив городовых, отправился на место преступления.

– Ну, вот он, этот колодец, – показал мне Ульяшин, когда мы прибыли на место. – Тут другого нет.
Я оглянулся по сторонам, заглянул в замшелый сруб. Вроде бы ничего и никого на первый взгляд. Но Анна Викторовна указала именно это место. Значит, нужно искать. Неподалеку от колодца я увидел потухшее кострище, а рядом узелок с нехитрым нищенским скарбом. Вот только это для меня такие вещи ничего не стоят. Для какого-то нищего в этом узелке заключался весь его быт. И он бы не бросил его вот так просто. Значит, здесь и вправду что-то случилось.
– Часа четыре прошло почти, – сказал Ульяшин, пощупав остывшие уголья.
– Похоже на то, – ответил я ему. – Следы в лес ведут, как будто бежали за кем-то.
Околоточный прошел по указанной мною цепочке следов.
– Вот он, Яков Платоныч, – воскликнул он, указывая куда-то в сторону леса. – Вон лежит!
Я подошел ближе. Тело убитого нищего закрывал от нас сугроб, поэтому мы и не увидели его от колодца. Труп лежал лицом вниз, на спине следы от двух огнестрельных ранений.
– Две смертельных раны, – указал на них Ульяшин.
Мы перевернули бедолагу на спину. Лицо его было мне незнакомо. А по одежде типичный городской нищий. Как и большинство убитых за последнее время. Нет, все же эти убийства связаны. Но только выбором жертвы, больше ничем. Оружие разное каждый раз, место, время. Не похоже это все на маньяка. А на что же похоже тогда?
– Тело в мертвецкую отправляйте, – велел я околоточному. – И осмотрите здесь все внимательно, может, найдете чего.
– Слушаюсь, Яков Платоныч, – ответил Ульяшин.
Я еще раз окинул взглядом место преступления и заметил свежий скол на дереве. Похоже, сюда попала пуля и отколола щепку. При помощи ножа я извлек из дерева свою находку и показал Ульяшину.
– Револьверная, – сказал он, рассматривая мою находку.
– Похоже на кольт, – ответил я ему задумчиво.

Доктор Милц по моей просьбе первым делом извлек обе пули, попавшие в тело нищего.
– Вот эта пуля, она из охотничьего ружья, – показал он свою добычу. – Она попала в позвоночник в районе поясничного отдела.
Я рассмотрел пулю, которую доктор аккуратно держал пинцетом. Должен сказать, она была весьма необычная.
– Пуля Куликовского к литтихскому штуцеру образца тысяча восемьсот сорок третьего года, – произнес я с недоумением. – Раритет!
Кому понадобилось стрелять из устаревшего оружия, когда так несложно достать современное?
Доктор Милц покачал головой.
– Вы действительно блестяще разбираетесь в оружейном деле, – похвалил он меня, – но не эта пуля оказалась смертельной. А смертельной стала вот эта.
И он поднял пинцетом с лотка другую пулю, уже вполне современную, чрезвычайно похожую на ту, что я извлек из ствола дерева на месте преступления.
– И судя по следам пороха на одежде жертвы, – продолжил доктор, – выстрел был произведен практически в упор.
– Пуля револьверная, я думаю, «кольт», – сказал я Милцу. – Два разных вида оружия в одном убийстве. Одно из них достаточно старое, словно из коллекции или музея.
Итак, у меня есть три пули, имеющие отношение к одному и тому же трупу. Две из них, скорее всего, выпущены из одного и того же оружия. А вот третья из другого, к тому же достаточно редкого. Кто будет менять оружие в процессе убийства? Кстати, чтобы точно стрелять из литтихского штуцера, требуется немалое мастерство. А тем более, чтобы попасть так точно, прямо в позвоночник. Такой стрелок не заденет дерево вместо цели. Так что же, два стрелка? Банда? Но зачем банде убивать нищего, какой с этого прок? Чего-то я не понимаю в этой истории. Но в любом случае, необычное оружие это зацепка. Не так уж много в Затонске коллекционеров оружия, имеющих подобный экземпляр. Вот среди них и нужно поискать для начала.

Господин Закревский, хозяин оружейного магазина, к которому я отправился за советом, был страстным коллекционером оружия и великим его знатоком. Мне уже приходилось бывать у него по вопросам следствия, и он всегда давал очень полезные консультации. Встретил он меня чрезвычайно любезно, и с готовностью согласился помочь, чем сможет.
– Скажите, господин Закревский, – спросил я его, – есть ли у кого в городе литтихский штуцер?
– Образца тысяча восемьсот сорок третьего года? – уточнил оружейник.
– Именно.
– Вряд ли кто-то использует сейчас штуцер, – сказал Закревский. – Для здешней охоты оружие неудобное, да и устаревшее.
– А пулями к штуцеру Вы торгуете? – поинтересовался я.
– Нет, ни пулями, ни штуцерами никогда не торговал, и никогда у нас их не было, – ответил он. – Я торгую современным оружием. А подобная вещица если только у кого в коллекции имеется.
– Например?
– У Яковлева Степан Игнатьича очень достойная коллекция, – сообщил Закревский. – Есть несколько удивительных экземпляров. Если у кого и есть штуцер, то определенно только у него.
Вот только господина Яковлева мне в этом деле не хватало. Впрочем, нет. Он сам убивать не станет, наймет кого-нибудь. Да и не могу я представить себе вальяжного Яковлева, охотящегося на нищего.
Вот оно! Вот что напомнило мне расположение пуль в теле нищего. Именно охоту. Неужели банда, охотящаяся на нищих в качестве развлечения?
Я показал Закревскому две пули из кольта. Он склонился над ними, рассматривая внимательно.
– Кольт образца пятьдесят третьего года сорок четвертого калибра, – уверенно сказал он
– Знание впечатляют, – похвалил я любезного хозяина.
– Довольно редкое оружие, – ответил он. – Либо из каких-то тайников в амбаре, либо из коллекции.
– А Вы не находите, – спросил я оружейника, – как-то странно использовать целый арсенал коллекционного оружия для преступления, когда можно купить современное ружье или револьвер?
– Люди привязываются к старым вещам и к привычным поступкам, – усмехнулся Закревский, беря в руки лепажевский дуэльный пистолет и с любовью его оглаживая. – И они превращаются в атрибуты и ритуалы.
Я буквально прикипел взглядом к знакомому пистолету в его руках. Да, дуэль тоже ритуал. И, подчиняясь ему, я буду должен прийти, когда Разумовскому вздумается меня позвать, и позволить ему меня убить.
Впрочем, не стоит позволять этим мыслям отвлекать меня сейчас. Хотя возможность убийства для свершения ритуала стоит обдумать. По части ритуальных убийств у нас Коробейников мастер скорее. Обычно все бывает куда проще. Обычно, но не всегда.
– Мне помощь Ваша нужна, – сказал я Закревскому. – Не откажите в любезности. Пригодился бы мне список лиц, имеющих такое оружие либо покупавших патроны к нему.
– Револьверы такие я не продавал, – ответил он. – А патронами может и интересовался кто. Я сейчас не могу вспомнить, посмотрю в записях.
– Благодарю, – ответил я ему.
В этот момент отчетливо раздался звук близкого выстрела. Я вздрогнул невольно, оборачиваясь.
– Здесь у меня тир, – пояснил Закревский с улыбкой. – Можно сразу оружие попробовать, пристрелять. Прошу, взгляните!
В задней комнате и в самом деле оказался тир, оборудованный по всем правилам. В нем тренировался в стрельбе какой-то господин, видимо, покупатель.
– Ну что ж, – сказал я Закревскому, – как-нибудь обязательно зайду к Вам пострелять.
– Милости просим, – улыбнулся он любезно.

Выйдя от Закревского, я увидел Антона Андреича, стоящего на улице и оглядывающегося с растерянным видом. Что он здесь делает? Он же должен оберегать Анну Викторовну!
– Коробейников, – окликнул я его, – Вы что здесь глаза мозолите?
– Слежу-с, – ответил он, – Анны Викторовны дома не оказалось. Матушка не ведает, что она переоделась в нищенку, я не стал ее тревожить этими новостями.
Итак, моя тревога была не напрасна. Анны нет ни дома, ни на улице, и, скорее всего, она попала в беду. Значит, я ее найду. Всегда находил, и этот раз не будет исключением. Главное, паники не допустить.
– А где Сыч? – спросил я Коробейникова, усилием воли загоняя свой страх поглубже.
– Я надеюсь, что он где-то здесь, – ответил он. – Тут его рабочее место. А так, в общем-то, новостей других нет.
– А как он выглядит? – спросил я, имея в виду этого Сыча.
– Да плюгавый такой, – ответил Антон Андреич, – в клетчатом пальто и с усиками.
Мы с помощником пошли по улице, внимательно осматриваясь по сторонам. К счастью, поиски наши были недолгими, Сыч нашелся достаточно быстро. Как обычно, он занимался своим любимым делом, выколачивая из нищих копейки, которые те ухитрились насобирать. Мы с Коробейниковым подошли к нему с двух сторон, оттесняя в тихое место за углом дома. Не хотелось бы, чтобы нас кто-то увидел, так как времени на разведение церемоний с этим мерзавцем у меня нет. Я со всей силы опустил ему на ногу трость, да еще и придавил сверху. Сыч взвыл, пытаясь вырваться, но мы держали крепко.
– Где нищенка, которая с утра здесь побиралась? – спросил я его, встряхивая за воротник.
– Я ничего не знаю – слово чести! – выдавил Сыч.
– Честь у мерзавца? – встряхнул я его еще раз, захлебываясь злостью. – Давай мне рассказывай, что знаешь, иначе тебе арестантская скамейка раем не покажется!
– Ладно, ладно! – пошел он на попятный с перепугу. – Видел я вашу новенькую нищенку! Хотел ее под крыло взять, а то бродяг-то моих поубавилось.
– Которых убили? – уточнил Коробейников. – Вчера и сегодня?
– Да, – ответил ему Сыч. – А еще Петруху зарезали в лесу, и Кузьму на прошлой неделе. Так всю мою артель перебьют. А я чем кормиться буду?
Это что же получается, убийств было гораздо больше? И все нищие? Нет, это уж точно неспроста.
– А мы тебя на казенные переведем, – ответил я Сычу с угрозой в голосе. – Убитых этих в полицейских сводках нет.
– Нам лишний раз к каплюжникам обращаться не надо, – сказал он, – от вас только одни неприятности.
– А трупы где?
– Нищенская артель сама их похоронила, – пояснил Сыч. – Тихо, спокойно, по-людски. А залетных я этих сам найду. Я не позволю, чтоб моих людей убивали!
– Ты мне зубы не заговаривай, – встряхнул я его еще раз. – Где нищенка?!
Ответ его заставил меня похолодеть от ужаса:
– Села она в пролетку с двумя какими-то неизвестными.
– С кем?!
– Я не знаю, – помотал головой Сыч. – На фартовых не похожи. Так, мутные, залетные.
– На экипаже, говоришь, уехала, – сказал я, судорожно соображая, как теперь искать Анну. – А что за экипаж?
– Извозчик Михалыч, – ответил Сыч. – Вон он, у гостиницы стоит.
Я осторожно оглянулся. У гостиницы и в самом деле стояла пролетка.
– Если с ней что случиться, – тряхнул я напоследок Сыча, – пеняй на себя!
Мы с Коробейниковым неторопливо пошли к стоявшему экипажу, стараясь не выдать своих намерений. Да видно либо возница был настороже, либо в чем-то мы все же чем-то выдали себя, потому что он взглянул на нас раз, другой, а потом встряхнул вожжами, отъезжая. И догнать его мы не смогли.

Извозчик был единственной ниточкой к людям, которые увезли Анну Викторовну, и, судя по тому, как он спешно сбежал при виде нас, он явно что-то знал. Так что я поспешил в управление, чтобы срочно объявить его в розыск. Там меня ожидал неожиданный визитер, тот самый торговец оружием, с которым я разговаривал совсем недавно.
– Господин Закревский, – приветствовал я его, – что-то случилось?
– Но Вы же сами просили меня вспомнить, – удивился он моему недоумению, – кто покупал или интересовался боеприпасами к револьверу Кольта и к штуцеру. Вот список.
Я торопливо просмотрел имена, им перечисленные.
– Благодарю за помощь, – сказал я ему. – Кстати, это мой помощник, Коробейников Антон Андреич.
– Закревский, Иван Алексеич, – представился он, протягивая Коробейникова руку.
– А сейчас прошу нас извинить, – сказал я ему, – дела.
– Понимаю, – вздохнул Закревский, когда я уже направился к кабинету. – Все эти убийства…
– Что? – изумился я. – Вам что-то известно?
А он про убийства откуда знает? И, между прочим, он заядлый стрелок, такой и из штуцера наверняка попадет, куда захочет.
– Нет, – отозвался оружейник, – но можете всегда рассчитывать на мою помощь.
Да я уже всех на свете готов подозревать! Следует успокоиться немедленно, иначе мой страх не позволит моему же разуму работать.
– Мы разыскиваем дочь адвоката Миронова, – сказал я Закревскому, – она пропала. Так что если Вы что-то узнаете, то…
– Непременно. Можете рассчитывать на меня, господа, как на добровольного помощника, – ответил он. И добавил, показывая револьвер, висящий на поясе. – Стреляю я без промаха.
– Надеюсь, не потребуется, – ответил я ему.
Мне вот только вооруженных добровольных помощников не хватало. Это если я вообще способен поверить, что у полиции таковые быть могут. Что-то все же настораживало меня в этом Закревском, но фактов против него никаких не было, так что я отнес эти опасения на счет своего состояния, постепенно приближающегося к панике.

Уже стемнело. Я сидел в управлении и пытался хоть чем-то себя занять, но ничего не получалось. Об Анне по-прежнему не было никаких вестей.
Городовые по всему Затонску разыскивали извозчика, но тот как сквозь землю провалился. А других ниточек у меня не было. Так что я сидел в кабинете и тихо сходил с ума. Коробейникова я прогнал домой, чтобы не мешал. Он и сам был не в лучшем состоянии, проклиная себя последними словами за то, что не нашел аргументов, чтобы увести Анну с улицы, и своим самобичеванием отчаянно мешал мне думать.
Но, даже признавая его вину, я корил прежде всего себя. Я обидел Анну Викторовну тогда на кладбище. Я не помирился с нею позже, снова придумав для этого тысячу важных поводов. И только из-за этого, из-за моей трусости, она пошла расследовать убийство нищего сама. И попала в беду, разумеется. И я в этом виноват!
Я тысячу раз перебрал в голове все факты и версии, но не нашел ничего нового. Домой идти я не хотел, ведь в любой момент мог найтись извозчик. Или поступить другое известие. Другое. Я боялся даже думать о том, что за известие это может быть. Так и сидел за столом, машинально раскидывая карты и ждал. И сходил с ума. Поэтому когда в коридоре послышался непонятный шум, я поторопился выйти. Все, что угодно, лишь бы отвлечься от страшных картин, одна за одной встающих перед моими глазами.
– Что тут у Вас? – спросил я городовых, выходя из кабинета.
– Да вот, убогая, – пояснил Евграшин, – голодная, наверное.
– Ну, так накормите, – сказал я, испытывая разочарование.
Снова ничего важного. Никаких новостей.
– Да это же… – изумленно выговорил городовой.
Я подошел ближе, заглядывая убогой нищенке в лицо, и не поверил своим глазам. Передо мной в нищенских лохмотьях, грязная и с перепутавшимися волосами, сидела Анна. Она была совершенно бледна и почти без сознания.
– Анна Викторовна, – позвал я, испуганный ее бледностью, – Анна Викторовна!
Медленно и неуверенно Анна открыла глаза и взглянула на меня затуманенным взором. Я даже не мог понять, узнала ли она меня. Как она добралась-то сюда в таком состоянии? И что с ней? Нет, узнала все-таки, протянула руку, будто из последних сил, ухватила меня за рукав, как утопающий за ту соломинку. Господи, она же замерзла в этом рубище! Ледяная вся!
– Чаю, горячего, быстро! – крикнул я городовым.
Анна по-прежнему не говорила ничего, лишь держалась за меня. От страха меня трясло сильнее, чем ее от холода. Я подхватил ее на руки и перенес в кабинет. Евграшин принес стакан горячего чаю. Я попытался напоить Анну, как мог, а его сразу послал за следующим.
Постепенно тепло и горячее питье сделали свое дело. Теперь Анна Викторовна меня, по крайней мере, узнавала. И сидеть уже могла сама, и даже говорить. Но восковая бледность по-прежнему не покидала ее лицо, пугая меня. А еще больше меня пугало состояние ее рассудка. Она выглядела и говорила так, будто ее накачали какими-то наркотиками.
С огромным трудом, путаясь и перебивая сама себя, Анна рассказала мне о своих приключениях. Какие-то два человека на улице посадили ее в коляску и увезли в какой-то дом. На вопрос, почему она послушно поехала с ними, Анна Викторовна ответить не смогла. Поехала и все.
– Где этот дом? – спросил я ее.
– Я не знаю, – ответила Анна, глядя перед собой остановившимся взглядом, держа в ладонях стакан с чаем.
– Кто эти люди?
– Я не знаю.
– Сколько их было?
Анна Викторовна задумалась, видимо, пытаясь припомнить.
– Двое, – ответила она, – а потом много. Очень много. С факелами.
Она по-прежнему смотрела в пространство и раскачивалась монотонно. Мне становилось страшнее с каждой минутой. Что с ней? Потрясение и переутомление? Истерика? Или ее и в самом деле опоили чем-то? Или – ужасная мысль – она мне не все рассказала, и это потрясение не просто от испуга, а от чего-то гораздо худшего?
– То есть как? – попытался понять я ее слова. – В доме с факелами?
– Нет, – покачала она головой, – на кладбище.
Господи, какое еще кладбище? Или она вовсе бредит?
– На каком кладбище?
– Одно кладбище в городе, – ответила Анна. – Холодно очень… И кресты, кресты, кресты…
– Анна Викторовна, – спросил я в панике, беря ее руки в свои и пытаясь привлечь ее внимание. – Да что с Вами?!
Нет, она точно не в себе. Но почему? Что с ней случилось? И что мне делать теперь?
– Я не знаю, – измученно произнесла Анна. – Они со мной что-то сделали…
И я очень хотел бы знать, что именно. Может, за доктором послать? Нет, лучше я сам.
– Вам нужно отдохнуть, – сказал я, пытаясь успокоить хотя бы ее, если уж себя не получается. – Мы потом поговорим.
– Мне так страшно, – со слезами произнесла Анна Викторовна, глядя, наконец, мне в глаза. – Кто эти люди были? Что они хотели от меня? Что я им сделала, что они со мной сделали?
Она хваталась за меня, будто пытаясь удержаться. Я осторожно взял ее за плечи, пытаясь успокоить. Ответов на ее вопросы у меня не было. Пока не было. Но уж точно я найду их, эти ответы. А сейчас мне нужно как-то ее утешить и отправить домой. Там, среди родных, она будет в безопасности и скорее придет в себя.
– Мне так страшно! – плакала Анна Викторовна. – Я одна совсем! И только монстры вокруг. Страшно!
Господи, какие еще монстры? Опять бред? Может, лучше все-таки в больницу? Но там ей будет еще страшнее.
– Какие монстры? Все образуется! – попытался я снова ее утешить. – Все будет хорошо!
– Нет, ничего не будет хорошо, ничего! – то ли разрыдалась, то ли рассмеялась она, пытаясь меня оттолкнуть. – Потому что я зло! Потому что меня не должно быть! Потому что я ошибка!
Господи, снова! Каждый раз она возвращается к этому чудовищному вздору, придуманному мерзавцем!
– Да что Вы такое придумали? Успокойтесь! – уговаривал я ее как ребенка. – Поедем домой.
Анна Викторовна позволила мне поставить ее на ноги. Я осторожно отпустил ее, чтобы взять пальто. А вот это было явной ошибкой. Нельзя было и на миг отпускать ее руку.
– Это что это на мне? – вдруг испугалась она, заметив будто впервые нищенское свое платье. – Что это на мне?! Снимите это с меня!
И одним движением расстегнув платье на груди, она попыталась избавиться от него. Я уронил пальто, бросился к ней, схватил, прижав к себе изо всех сил. Да что же с нею творится?! И как помочь? Она не в себе сейчас! Что же с ней произошло?!
– Я не хочу, – кричала Анна, вырываясь из моих рук. – Я не хочу!
Я мог лишь держать изо всех сил, прижимая к себе, не давая ей нанести себе вред. Держать и молиться, если я вообще умел это делать.
Но дверь неожиданно отворилась, и вошел Евграшин.
– Яков Платоныч… – начал он.
И замер, увидев открывшуюся картину. Я понял, что он видит, и похолодел. Полуодетая Анна Викторовна, рыдающая в моих объятиях… Я бы тоже замер. Еще и это теперь. И нужно очень быстро понять, как спасти ее репутацию.
– Извиняюсь, – сказал Евграшин, разворачиваясь, чтобы выйти. Вид у него был самый ошеломленный.
– Стой! – позвал я его.
На самом деле, это просто прекрасно, что он зашел. Мне нужен сейчас свидетель того, что я просто утешаю девушку, находящуюся в истерике. Так не пойдет никаких слухов, и она не пострадает.
– Отвези Анну Викторовну домой, – велел я ему.
– Слушаюсь, – ответил он растерянно.
– Поезжайте домой, – сказал я рыдающей Анне. – И, я Вам обещаю, завтра все будет по-другому. Все будет хорошо.
Она хваталась за меня и все никак не могла перестать плакать. Я снова прижал ее к себе, утешая. Прикрыл волосами обнажившееся плечо. Попытался вернуть на место платье. Прижался щекой к теплой макушке. Я бы все на свете отдал, лишь бы она не плакала никогда. А она все плакала, захлебывалась рыданиями, обнимая меня и прижимаясь изо всех сил. И я ничем не мог ей помочь, только обнимать и ждать, когда она выплачется.
Наконец рыдания стали постепенно ослабевать. Я осторожно поправил сползшее платье, застегнул пуговицы. Евграшин, который пару раз уже порывался выйти, но был остановлен моим гневным взглядом, отвернулся деликатно. Я попросил его подать пальто, опасаясь отпускать Анну Викторовну даже на пару минут. Но она, кажется, уже совсем успокоилась и только стояла с потерянным видом, глядя в пол.
– Вы поедете домой? – спросил я, пытаясь заглянуть ей в глаза.
Она кивнула мне молча, ничего не ответив.
Как отпущу сейчас? А отпустить необходимо, дома ей на самом деле будет лучше.
– Мы с Вами завтра обязательно встретимся и обо всем поговорим, – пообещал я Анне Викторовне, сам не знаю, зачем.
Она вдруг подняла на меня голубые глаза, еще полные слез:
– Правда?
– Правда, – выдохнул я, – обещаю.
Анна Викторовна кивнула и пошла к дверям. Я проводил ее до коляски и помог устроиться на сидении. Евграшин кивнул мне успокаивающе и тронул лошадей.
Господи, я не умею молиться! Но если ты меня сейчас слышишь, сделай так, чтобы она была в порядке. Можешь забрать у меня все, что хочешь, и даже мою жизнь, если тебе нужно. Но пусть только с ней все будет хорошо, пожалуйста!

Евграшин вернулся достаточно скоро и доложил, что проводил Анну Викторовну до самых дверей. Кажется, он хотел добавить что-то еще, явно утешительное, но взглянув на мое лицо, передумал. И неудивительно. Полагаю, мною уже детей пугать можно было. И все же ночь я провел в управлении. Спать я все равно не мог, а дело при таком-то обилии преступлений найти было не трудно. Куда труднее было заставить себя сосредоточиться, но теперь, когда я был уверен, что Анна в безопасности дома, у меня получилось. Лишь под утро сон победил меня прямо за столом, но достаточно скоро я проснулся в холодном поту от кошмара, и больше засыпать уже не решился.