Двадцать третья новелла

Конфидент

 
Просто принять решение, но, порой, куда сложнее его выполнить. И я с этой истиной столкнулся во всей ее полноте. В тот день в кафе я и не думал скрывать свои чувства, хоть и не смог выразить их словами. Просто не нашел слов. В тот момент я не думал о последствиях, всем собой отдавшись захватившим меня эмоциям. Я видел любовь в глазах Анны Викторовны, и это делало меня совершенно счастливым. Мы действительно были счастливы тогда, молча держась за руки за столиком маленького кафе. И хотелось, чтобы это мгновение никогда не заканчивалось.
Увы, любые мгновения оканчиваются рано или поздно. Но самое главное, что рано или поздно приходит момент, когда взгляды уже не могут заменить слов. Мое безграничное счастье продлилось лишь несколько дней, во время которых мы с Анной, встречаясь ежедневно, бродили по парку или, реже, сидели в кафе, и разговаривали обо всем на свете. Я расспрашивал ее о духах, пытаясь на самом деле понять, что она видит и чувствует. Мне было это важно, раз уж я решил принять то, что их указания полезны. Анна старательно рассказывала, пыталась объяснить. Но я все равно не понял ровным счетом ничего, кроме, пожалуй, того, что если Анна Викторовна говорит, что дух что-то сказал, следует к этому прислушиваться.
И все бы, наверное, было хорошо, если бы можно было разговаривать лишь о духах. Но Анна тоже спрашивала. И интересовала ее моя жизнь. Я рассказал ей столько, сколько мог, но, к сожалению, мог я немного. И передо мной снова встала неразрешимая задача: как и что сказать, чтобы не солгать, но в то же время не говорить того, о чем нельзя упоминать. Снова, как и много раз до этого, моя работа встала у меня на пути, властно заявляя о своих правах. Я не мог посвятить Анну Викторовну во все. И даже не в том дело, что я боялся за нее, хотя и это было несомненно. Я просто не имел права рассказывать многое, это было бы разглашением государственной тайны.
А теперь попробуйте объяснить это молодой любящей женщине, не желающей замечать никаких преград на своем пути и ревнующей при том. Я попробовал. И все закончилось очередной ссорой. В один из дней Анна Викторовна попросила меня рассказать о том, что меня связывало с Ниной. Эта тема по-прежнему оставалась болезненной, но именно потому Анна снова и снова к ней возвращалась. В этот раз, я видел это, она собрала все силы, собираясь держать себя в руках и разобраться во всем до конца. Но мои объяснения не устроили ее своей недостаточной определенностью, и она снова рассердилась. Я не сдержался в ответ, ее ревность и недоверие обижали меня. Снова встал вопрос о том, что я не все могу рассказать пока. И Анна Викторовна ушла в гневе, попросив меня ее не беспокоить до тех пор, покуда не наступит то время, когда я смогу разговаривать честно и прямо. Я не стал ее догонять. То, что Анна заподозрила меня в нечестности, больно меня ранило. Я всегда и во всем был честен с нею. Я мог бы сочинить кучу историй, чтобы избежать ссоры, и она осталась бы довольна. Но я предпочел сказать правду, пусть и в том виде, в котором мог сказать ее. Так за что же меня обвинили во лжи?
Впрочем, обида миновала достаточно быстро. Я никогда не умел долго на нее сердиться. Но, поразмышляв над сложившейся ситуацией очень серьезно, я решил, что все к лучшему. Поддавшись чувствам, захваченный эмоциональным ураганом, я будто бы вовсе забыл, чем может грозить Анне Викторовне мое внимание. А между тем, ситуация вокруг полигона накалялась, и развязка могла наступить в любой момент. И пусть она в этот момент окажется от меня как можно дальше.
С того разговора мы не виделись больше. Я не искал встреч, а Анна Викторовна забыла дорогу в управление. Тосковал я по ней немыслимо. Ночи вновь превратились в пытку, возвращая меня в снах в краткий период счастья. И после таких снов я подолгу стоял в темноте у окна, проклиная все на свете и в первую очередь себя самого. Мучила меня и ревность, разумеется. Мне было известно, что Разумовский на правах соседа часто бывает у Мироновых и порой прогуливается с Анной Викторовной в саду. Франт, следящий за домом князя, докладывал мне обо всех его перемещениях, даже не подозревая, какую бурю в моей душе вызывают эти сведения.
Постепенно бесконечное напряжение и непреходящая тоска погрузили меня в отчаяние. Не то отчаяние, которое рвет болью душу так, что хочется кричать. Это было отчаяние побежденного. Я понял, что проиграл жизни эту схватку. Бессильный что-либо изменить в ситуации, я смирился с неизбежным: я потерял любовь самой замечательной женщины на свете. Что ж, пусть она будет счастлива, ничего иного я не мог бы ей пожелать. Для меня же остается долг, честь и работа. Это не приносит радости, но, по крайней мере, полностью оправдывает мое существование в этом мире.
Я вновь пытался забыться, погрузившись в работу с головой. Снова, как когда-то, я с жадностью накидывался на любые дела и загонял своих подчиненных. Господин Трегубов не мог на меня нарадоваться. Но постепенно я стал замечать, что, сколько бы я не работал, это не помогает забыться. Это даже засыпать не помогало. И лишь чудовищное ощущение непрерывной усталости окутывало меня душным одеялом, мешая думать и чувствовать. Заботливый Коробейников заметно тревожился и пытался, как мог, заботиться о моем здоровье, что, разумеется, вызывало мое раздражение, за которое после становилось очень стыдно. Ему я тоже не мог ничего объяснить, пусть и по другим причинам. Я вообще никому ничего не мог объяснить. И изменить ничего не мог. И это бессилие, казалось, убивало меня день за днем.
Вот так и текли дни за днями, постепенно делая осень все больше похожей на зиму. Впрочем, за погодой я следил не слишком, мне все время было холодно.

Сообщение об убийстве в гостинице пришло ранним утром. Помню, я еще подумал тогда, что наша лучшая Затонская гостиница так и в самом деле прогорит. Третье убийство в ее стенах за последние полгода популярности ей не прибавит.
Войдя в комнату и взглянув на труп, я даже остановился в изумлении. Мне пришлось повидать в жизни немало, да и Затонск, при внешней своей патриархальности и приверженности традициям удивлял меня часто, но труп мужчины, одетого в женское платье, я увидеть все же не ожидал. Причем, судя по крови и повреждениям, покойник был одет в это платье еще до смерти. Я осмотрел всю комнату. В принципе, было ясно, как произошла эта трагедия.
– Думаю убитая, то есть, убитый, сидел за столом, перед зеркалом, – сказал я Коробейникову, осматривающему труп. – Преступник подошел сзади, и удар был нанесен острым предметом справа в шею.
– И после этого жертва, правой рукой зажав рану, – продолжил мою мысль Антон Андреич, – видимо, левой схватила вот этот нож для резки бумаги.
Он поднял с пола нож, лежащий возле жертвы. Крови на нем не было.
– Возможно, – согласился я. – А возможно, он попытался подняться, замахнулся и получил два смертельных удара в грудь.
– Да, – протянул досадливо Коробейников, – и после этого уже рухнула замертво, как подкошенная.
– Он, – поправил я помощника. – Он рухнул.
– Он, – быстро поправился Антон Андреич. – Я имел в виду, она, жертва.
Уже верю. Видно было, что пол убитого и несоответствия в его костюме вызывали у романтического Коробейникова отторжение вплоть до того, что он не мог происходящее принять в полноте. Да уж, наша работа, она такая. Чего только не насмотришься.
– К чему только все эти метаморфозы? – задумчиво произнес я. – Мужчина, переодетый в женский костюм?
– Содомия? – робко и с некоторым ужасом в голосе предположил Коробейников.
– А где эта мадам? – спросил я его, не желая строить непроверенных версий на столь богатой для вымыслов почве.
– В соседнем номере, – кивнул Антон Андреич.
– Вы закончите здесь, – велел я ему, – все осмотрите.
Сам же я отправился повидать Де Бо. Надеюсь, она сможет прояснить для меня загадку женского платья, надетого на жертву.
Мадам открыла мне сама и согласилась побеседовать. Ей было уже сильно за сорок, и у нее было лицо сильной, волевой женщины, привыкшей к непростым решениям. И сейчас она выглядела бледной и очень расстроенной, но я не видел следов слез, и владела собой она абсолютно.
– Андрэ был моим ассистентом, – поведала мадам Де Бо, – помогал мне во всем. Он мне как сын… был.
– А почему он в дамском платье? – спросил я.
– Он актер и репетировал роль, – вздохнула мадам. – Женскую роль для будущей пьесы в Петербурге.
– Скажите, – спросил я ее, – а где вы были этой ночью?
– Я? – удивилась моему вопросу мадам Де Бо. – Я приняла снотворное и крепко спала в своей постели.
– В одиночестве? – уточнил я.
– Что за вопросы? – возмутилась мадам. Впрочем, видимо, в эту минуту она вспомнила о том, что случилось, и почему я задаю ей вопросы, так как ответила мне уже куда спокойнее. – Господи, я же сказала, что приняла снотворное. Конечно, одна.
– Да Вы не волнуйтесь, – попросил я ее. – Вы вспомните, с кем встречался Андре после Вашего приезда в Затонск.
– Мы здесь всего несколько дней, – ответила мадам Де Бо. – Пожалуй, только со мной. Андрэ так шло мое платье, – вдруг добавила она с печалью в голосе. – Представьте, оно было ему совершенно впору. Как будто на него и пошито.
Сказанное ею просто поразило меня. Андрэ, никому не известный и ни с кем в Затонске не знакомый, был странной жертвой, и я не видел мотива для его убийства. А вот мадам Де Бо, известная петербуржская конфидентка, была в качестве жертвы куда более вероятна. И если предположить, что убийца обманулся надетым на Андрэ платьем, то…
– Так значит, покушались на Вас? – сказал я мадам.
– На меня? – изумилась она. – Бог мой!
– Убийца решил, – пояснил я свою мысль, – что переодетый Андрэ это Вы. Только почему он искал Вас в том номере?
– Мы поменялись номерами, – ответила мадам Де Бо. – Андрэ не имел никаких возражений.
– Не понимаю, – сказал я.
– Видите ли, у меня разболелась голова, – пояснила мадам, – и я решила, что в том номере какая-то дурная аура. Все эти визитеры…
– С чем идут к Вам все эти визитеры? – поинтересовался я.
– Я составляю гороскопы, – ответила она. – Люди так хотят знать о своем будущем, хоть что-нибудь, ну, хотя бы намек.
– Мне нужен список всех, кто приходил к Вам в тот самый номер, – сказал я мадам.
– Это невозможно, – ответила она строго. – Люди мне доверяют самое сокровенное. Я конфидент.
– Мадам, – резко произнес я, – вы понимаете, произошло убийство.
– Умоляю, – вздохнула мадам Де Бо в наигранном изнеможении, – я совершенно без сил! Дайте мне побыть одной, будьте милосердны!
– Конечно, – вздохнул я с досадою, поднимаясь. – Но у меня еще будут вопросы.
Сообщать мне имена своих клиентов в Затонске мадам явно не желала. Не страшно, Затонск город маленький. Я и без нее все узнаю достаточно быстро.

Когда я вернулся в комнату, где был убит Андрэ, Коробейников был занят разбором бумаг покойного.
– Возможно, убийца принял переодетого Андрэ за мадам Де Бо, – сообщил я моему помощнику. – Она была его целью, к тому же, он не знал, что мадам этой ночью ночевала в другом номере.
– Свежий вексель, – поделился в ответ своей находкой Антон Андреич, – от некоего Сеславина, подписанный вчера, на сто рублей.
– Интересно, – сказал я, разглядывая бумагу. – Узнайте у портье, кто такой этот Сеславин.
В этот момент на пороге комнаты нарисовался частый, но весьма нежеланный на местах преступлений гость, господин Ребушинский собственной любопытствующей персоной. Порой, глядя на этого господина, я задумывался о том, что если бы вдруг сошел с ума и стал маньяком, то сосредоточил бы свое желание убивать именно на племени журналистов. И начал бы с Ребушинского, несомненно.
– Господин Штольман, – обратился он ко мне, – прошу прощения за вторжение.
– Господин Ребушинский, – сказал я, оттесняя его в коридор, – я же запретил Вам приходить на место преступления.
– Нет, но конечно это прискорбно слышать для представителя прессы, – высокопарно заявил он, – но я могу быть Вам очень полезен.
Все его круглое лицо сочилось потом и осознанием собственной значимости, а маленькие поросячьи глазки смотрели с хитростью. Он был мне настолько противен, что хотелось выгнать его немедленно. Но у него и впрямь могли быть сведения по расследуемому мной делу. По части собирания сплетен Ребушинский мог дать огромную фору даже Коробейникову.
– Я кое-что знаю об этой самой мадам Де Бо, – сказал он с заговорщицким видом, понизив голос.
– Слушаю Вас, – поощрительно кивнул я ему.
– Но я надеюсь, – принялся торговаться Ребушинский, – что Вы тоже поделитесь со мной сведениями?
Вот за это я не любил его особенно сильно. Я, как всякий полицейский, полагал, что в случае убийства имею право на абсолютно все сведения, могущие хоть как-то помочь мне в раскрытии преступления. Меня всегда выводило из себя, когда свидетели пытались что-то скрыть, считая, что это не относится к делу. А уж этот господин, который пытался подобной информацией торговать, был для меня просто мерзавцем, мешающим мне работать. И хотелось поступить с ним соответственно, взяв за шиворот и просто выбив из него все. Но в данном случае это было бы лишней и совершенно пустой тратой сил. Я расправлюсь с ним, когда он даст мне повод. А он даст, я уверен в этом.
– Непременно, – пообещал я Ребушинскому информацию, а себе скорую возможность отмщения.
– Так вот, – принялся рассказывать Алексей Егорыч, – эта мадам Де Бо подбирает прислугу для одиноких господ, руководствуясь гороскопами и всякой там прочей астральной чепухой. Но ее протеже не какие-нибудь там крестьянские девки! Ее протеже воспитаны, ухожены и даже очень образованы. Учтите, – наклонился ко мне Ребушинский, желая подчеркнуть значимость своих сведений, – никто Вам в этом не признается, потому что официально люди приходят сюда лишь для того, чтобы мадам составила им персональный гороскоп. Конечно, ей все доверяют! Она же конфидент! Вот видите, как я помогаю следствию! – намекнул газетчик, глядя на меня выжидающе. – Скажите, а у Вас уже есть подозреваемый?
– И какая же истинная цель пребывания мадам здесь в Затонске? – спросил я его.
– Не знаю, – вздохнул Алексей Егорыч, разведя короткими ручками.
Ну, судя по всему, информация у господина Ребушинского закончилась. А стало быть, и терпеть мне его больше незачем.
– Благодарю, – сказал я ему, – я Вас больше не задерживаю.
– Яков Платоныч, подождите, – переполошился Ребушинский, поняв, что я собираюсь его выгнать, – а как же наш обмен? Моя газета очень нуждается в свежем материале!
– Напишите о благоустройстве города, – ответил я ему, не скрывая сарказма.
– Ну, хоть что-нибудь скажите, Яков Платоныч! – возопил Ребушинский, но я, наконец, вытеснил его в коридор и закрыл дверь перед его носом.
Пусть скажет спасибо за то, что я не сказал ему того, что о нем думаю. И проваливает подобру-поздорову. А то ведь нервы не железные, могу и не сдержаться!

Завершив все дела в номере и отдав городовым распоряжение отвезти тело Андрэ в мертвецкую, мы с Коробейниковым отправились побеседовать с портье. Антон Андреич уже пытался это сделать, но не смог того найти, отлучился он куда-то. А вот сейчас портье был на месте и о чем-то секретничал с господином Ребушинским. Увидев нас, Затонский щелкопер быстро свернул разговор и, сунув портье мзду, удалился. Ага! Если Ребушинский расщедрился на оплату информации, стало быть, было за что платить. Учту.
– Любезный, – обратился я к портье, – кто вчера приходил к мадам Де Бо?
– Да много тут всякого народу ходит, – ответил он с вызовом. – Кто ж знает, куда, зачем? Они не докладываются.
Есть, конечно, и еще один вариант. Ребушинский из чистой вредности мог заплатить портье за то, чтобы тот мне не рассказывал вообще ничего. С него ведь станется, с мерзавца!
– А может, тебе в участке будет удобней вспомнить? – пригрозил я портье, не скрывая ни раздражения своего, ни дурного настроения.
– Да нет уж, – смешался он, перепугавшись. – Тамара Зуева приходила, сестра купца Зуева, а больше никого и не было, ей Богу!
– А вот мадам утверждает, – сказал я, – что посетителей много было, у нее аж мигрень разыгралась.
– Да нет, – ответил портье. – Никого более не было вроде. А сама она в город выходила не раз, было дело.
– Почему нигде не записано, – вмешался Коробейников, листавший журнал регистрации, – что мадам Де Бо поменялась комнатами со своим помощником?
– Так это в ночи уже было, – пояснил портье. – Мадам цвет обоев не глянулся, сказывала, заснуть от него никак не может. А записи – верно, не сделал. Запамятовал.
– А это кто такой? – спросил Антон Андреич, показывая на строчку в книге. – Кто такой Сеславин?
– А, Сеславин, – ответил портье. – Постоялец, в пятом нумере, серьезный, состоятельный.
– А по каким-таким делам, – спросил я его, – господин Сеславин в Затонск прибыл?
– Не знаю, – развел руками портье.
– Ничего-то ты не знаешь, любезный, – сказал я ему с неодобрением. – Плохо. Но может, заметил, кто вчера ночью приходил в комнату к Андрэ?
– Спал я тут в каморке, – ответил портье, явно перепуганный мною дальше некуда. – Не слышал ничего.
– Антон Андреич, – велел я. – Идите, побеседуйте с господином Сеславиным.
– А после не забудьте обыскать его комнату, – продолжил за меня давать себе указания Коробейников, – и, конечно же, уточнить у мадам Де Бо, зачем она ездила в город, и кто еще, кроме Тамары Зуевой, к ней приходил.
– А если господин Сеславин будет возражать? – спросил я, изо всех сил маскируя улыбку.
– То в кандалы его и в холодную, – немедленно ответил мой помощник, вытягиваясь, как первоклашка у доски.
– Похвально, – сказал я ему, – исполняйте, Антон Андреич.
От шутки моего помощника у меня потеплело на душе. Он очень переживал за меня, видя мое подавленное состояние и не понимая его причины. И, никогда не обижаясь ни на мою раздражительность, ни на вспышки моего гнева, не оставлял попыток хоть как-то поднять мне настроение, пользуясь для этого любыми способами. Шутки его редко казались мне смешными, но вот упорство и непреклонность моего друга трогали не на шутку. Жаль только, все его старания пропадали втуне. Как говорил наш доктор Милц, лечить нужно болезнь, а не ее симптомы. А я, в данном случае, был неизлечим.
Впрочем, настроение мое и впрямь поднялось слегка, и я, воспользовавшись этим, а также тем, что уже находился в гостинице, решил нанести визит Нине Аркадьевне. Вчера посыльный принес мне письмо от нее, весьма эмоциональное и сумбурное, в котором она умоляла меня о встрече. Мне и без встреч с госпожой Нежинской было тягостно на душе, и я хотел проигнорировать ее послание. Но, раз уж я здесь, то зайду ненадолго.

– Войдите, открыто! – послышался взволнованный голос Нины Аркадьевны в ответ на мой стук.
Я вошел и с изумлением воззрился на картину, представшую передо мной. В комнате все было перевернуто вверх дном, посередине стоял открытым большой дорожный сундук, в который Нина не глядя швыряла свои вещи, не удосуживаясь даже их сложить.
– Ты что, уезжаешь? – спросил я ее.
– Да! – ответила Нина, встряхивая очередное платье и кидая его в чемодан как попало. – Уезжаю!
Она явно была в самой настоящей истерике, и в кои-то веки это не было притворством. Мне сделалось тревожно. Что еще придумал Разумовский, если довел хладнокровную фрейлину до такого состояния?
– Что случилось? – спросил я ее.
– Ничего! – воскликнула Нина со слезами в голосе. – Это все невыносимо!
– Да ты успокойся, – сказал я ей. – Что невыносимо?
– Все! – ответила Нина, останавливаясь и глядя прямо мне в лицо. – Я тебе не нужна!
– И в этом причина?
Как-то мне не верилось, что она собралась уезжать из-за меня. В этом случае ей следовало уехать пару месяцев назад. А еще лучше и вовсе не приезжать.
– А что, этого недостаточно? – спросила Нина взволнованно. – Ты думаешь, я железная?
– Нет, – ответил я, – но почему сейчас, вдруг?
– Не вдруг! – ответила Нина Аркадьевна, снова принимаясь за сборы. – Просто я сегодня утром проснулась и поняла, что я одна. Понимаешь? Одна!
Я смотрел на нее молча, с сожалением. Я мог бы испытывать к ней сострадание. В конце концов, эта женщина спасла мне когда-то жизнь. Но я смотрел на нее и не чувствовал ровным счетом ничего. Потому что даже сейчас, будучи в расстроенных чувствах, едва ли не в истерике, она продолжала мне лгать.
– Что ты на меня так смотришь? – спросила вдруг Нина. – Неужели ты не видишь во мне ничего человеческого?
Отчего же, лживость и подлость весьма человеческие качества, а в ней их более чем достаточно. А что мне они не по нраву, так это личные вкусы, у каждого они свои. Даже сейчас она пытается использовать свое расстройство, вполне искреннее, для того чтобы воздействовать на меня в своих интересах.
– Я думаю, тебе лучше уехать, – вздохнул я, усмехнувшись ее неубиваемой страсти манипулировать всеми вокруг, и мной в том числе.
– Чтоб не мозолить тебе глаза! – ответила Нина, в ярости швыряя очередное платье мимо чемодана.
В дверь постучали, на мой взгляд, крайне своевременно.
– Кто там?! – резко спросила Нежинская.
– Прошу прощения, – раздался голос портье, – Вам письмо.
Он вошел и подал ей конверт и нож для бумаги. Нина Аркадьевна вскрыла письмо резкими, нервными движениями и, швырнув ножик на поднос, отослала портье жестом. Я сделал вид, что отхожу вежливо в сторону, но встал так, чтобы мне была видна хотя бы часть послания. Увы, по-английски я не читаю. Либо письмо было от мистера Брауна, либо… Либо от любого другого, кто знает об этом пробеле в моем образовании, а потому рассчитывает, что я не смогу его прочесть, буде оно случайно попадет в мои руки.
Госпожа Нежинская английским владела свободно. И, что бы ни было в этом письме, ее это расстроило, а то и напугало.
– Прости, мне надо побыть одной, – сказала она мне, побледнев и бессильно опуская руку с письмом.
– Плохие новости? – спросил я ее.
– Нет, – ответила Нина, комкая письмо в руках. – Я прошу тебя зайти ко мне сегодня вечером. Очень тебя прошу.
В голосе ее не было больше ни намека ни на гнев, ни на истерику. Любопытно все-таки узнать, что же поразило ее настолько. Но вряд ли она расскажет.
Я не стал ей ничего обещать. В конце концов, у меня убийство в расследовании, и, вполне возможно, я буду занят так, что и минуты свободной выкроить не смогу. Я зайду, если получится. И если захочется. А сейчас у меня дела.

Вернувшись в управление, я обнаружил, что Коробейникову все же пришлось арестовать господина Сеславина. Как я понял с самых первых минут разговора, за редкостную несговорчивость и отказ сотрудничать со следствием.
– Не понимаю, – говорил Сеславин, сидя перед моим столом, – зачем понадобилось тащить меня в полицейский участок.
– Обстановка у нас располагает к доверительным беседам, – ответил я ему с сарказмом. – Вы зачем в Затонск приехали?
– По личному делу, – ответил Сеславин, выделяя голосом это «личному».
Еще один персонаж, думающий, что он волен решать, что имеет значение для расследования, а что нет. Зря он это. Решать буду я.
– Какое дело? – спросил я, давая ему еще один шанс ответить.
– Хочу дом купить, – явно сымпровизировал задержанный.
– С чего? – поинтересовался я. – Родственники здесь у Вас или дела?
– Ни того, ни другого, – признал Сеславин. – А что, славный городишко!
– Вы мне расскажите, – перешел я к делу, – знакомы ли вы с мадам Де Бо.
– Нет, – ответил он беспечно. – А кто это?
Плохой он актер. А вернее, не желает себя утруждать правдоподобным лицедейством. Уверен, видимо, что ему ничего не грозит. Опять же зря. Своим запирательством он рассердил меня, и теперь ему, как минимум, грозят последствия этого необдуманного поступка.
– И с ассистентом ее не знакомы?
– С каким еще ассистентом? – вновь прикинулся не ведающим ни о чем Сеславин.
– Андрэ, – пояснил я с усмешкой, – которому Вы выписали вексель на сто рублей. Он убит. Вексель выписан вчерашним числом. Так что расскажите, что Вас связывало.
– Я занимал у него деньги, – сочинил новую сказку Сеславин, забыв, видимо, что минуту назад утверждал, что и вовсе не был знаком с убитым. – Вот, вернул.
– Вы у Андрэ? – улыбнулся я, не скрывая недоверия. – Правду говорите. Убийство произошло. Когда Вы его вчера видели?
– Не помню, – ответил Сеславин со вздохом, призванным продемонстрировать мне, как я утомил его, вместе с моими глупыми расспросами. – Вечером.
Дверь отворилась, и вошел Коробейников.
– Вот, – сказал он, выкладывая передо мной пачки с деньгами. – Обнаружено при обыске.
Следом за деньгами он выложил на мой стол нож.
– Ваши? – спросил я Сеславина, показывая на деньги.
– Мои, – ответил он. – А что, деньги нынче запрещены?
Я разложил нож. Хорошее оружие, будто специально созданное для убийства. И в хорошем состоянии. Сразу видно, хозяин ножа бережет его и заботится тщательно.
– Нож наваха, – прокомментировал задержанный, – подарок друга.
– Приготовили его для встречи с Андре? – поинтересовался я.
– Я никого не убивал, – сказал Сеславин резко. – И не желаю больше отвечать на Ваши вопросы.
– Можете не отвечать, – ответил я ему. – Задержаны Вы по подозрению в убийстве.
– Это полная чушь! – изобразил смех господин Сеславин. – Значит так, я требую прислать ко мне адвоката.
– Непременно, – пообещал я ему.
– Каков, – сказал Антон Андреич, проводив взглядом Сеславина, покинувшего кабинет в сопровождении городового.
– Следов крови на ноже нет, – сказал я ему.
– Это понятно, – ответил Коробейников, – но обнаружен он в потайном кармане.
– Выяснили, кто встречался с Де Бо? – спросил я.
– Да, – сказал Антон Андреич, – но сама мадам отказалась рассказать о своих визитах. Но я опросил служащих и жителей гостиницы. Приходила некто купчиха Зуева. Больше никого не было.
– Вот к Зуевой и отправляйтесь, – велел я ему. – В гостинице кто-то дежурит?
– Оставил городового, мало ли что.
– Мало ли что… – произнес я задумчиво.
Не складывалось у меня это дело в голове. Что-то в нем было не так. Или что-то просто ускользало от моего взгляда, или я оказался на неверном пути. Сеславин наглец и хам, он злил меня, но я не чувствовал в нем убийцу. Возможно, моя интуиция начала сбоить от усталости, не знаю. А возможно, дело было лишь в том, что мне немыслимо не хватало Анны Викторовны. Ее тепла, ее поддержки. И даже ее духов.

Как всегда в таких случаях, я решил посетить доктора Милца. Беседы с Александром Францевичем обладали способностью пробуждать мои мыслительные способности. У доктора всегда находились для меня рассуждения, тревожащие мою фантазию и заставляющие меня думать. Кроме того, я и должен был побеседовать с ним, ведь он наверняка уже закончил вскрытие Андрэ.
– Итак, было нанесено три удара, – сообщил мне доктор, – один в шею и два удара в грудь. Причем, судя по характеру ран, я могу сказать, что орудие убийства, скорее всего, было острым и узким. А вот ровность порезов при отсутствии синяков говорит скорее о том, что убийца действовал умело. Рука его была тверда.
– То есть, удары ножом произведены не как попало, – уточнил я, – а убийца наносил точные уколы в уязвимые места? Не похоже на убийство в состоянии умоисступления.
– Яков Платоныч, – покачал головой доктор Милц, – я бы на Вашем месте не торопился с этим выводом. Вот посмотрите, удар в шею был нанесен, я бы сказал, с хирургической точностью. Одного этого удара вполне было бы достаточно, чтобы жертва скончалась. Он перебил и сонную артерию, и гортань.
– То есть, по-Вашему, – спросил я доктора, – удары в грудь свидетельствуют о том, что он был вне себя?
– Я полагаю, что так, – мрачно ответил Александр Францевич и тяжело вздохнул.
– Спасибо, доктор, за подробнейший анализ, – поблагодарил я его. – И как Вы только все успеваете? По-прежнему без помощников?
– Да нет, слава Богу, прислали недавно одного фельдшера, – ответил доктор. – Вроде, парень толковый. Я при случае Вас познакомлю.
– Благодарю, – ответил я ему.
Мне весьма сильно хотелось познакомиться с этим фельдшером, и уже давно. Только вот никак не удавалось. Видимо, не хотел он со мной знакомиться. Но всему, как говорится, свое время.

Покинув царство доктора Милца, я вернулся в управление. Почти одновременно со мной вернулся и Коробейников, побеседовавший с госпожой Зуевой.
– На первый взгляд, очень простое дело, – рассказывал он мне свои впечатления. – Но весьма, весьма запутанное. Тамара Зуева рассказала, что она приходила к госпоже Де Бо. Де Бо, в свою очередь, отрицает всякие визиты.
– И что? – поторопил я его.
– Купчиха Зуева рассказала, что приходила к Де Бо за деньгами, мадам совершила покупки за день до этого, – продолжил рассказ мой помощник, торопливо отхлебнув чаю. – Тамара просила не рассказывать об этом брату, купцу Зуеву.
– И что за секреты такие? – удивился я.
– Дело в том, – пояснил Коробейников, – что мадам Де Бо купила вещи в кредит, чего Зуев никогда бы не допустил. И он очень осерчает, если узнает, может быть, даже отлучит сестру от дел, а ей бы этого очень не хотелось.
– Не понимаю, – задумчиво сказал я, – почему же мадам утаила визит Зуевой? Бытовые хлопоты, не более.
– И я не понимаю, – развел руками Антон Андреич и добавил: – Купца Зуева я тревожить не стал без Вашего ведома.
– Вот это правильно, – одобрил я его действия.
Странное это было дело, во всем странное. Все в нем врали или недоговаривали, а больше всех – эта мадам Де Бо, которой, как возможной жертве, вроде бы полагалось как можно больше сотрудничать со следствием. Еще эта Зуева. Слишком уж настойчиво она просила хранить от брата ее визит к мадам. Но Зуева женщина, а клиентами мадам Де Бо, как я понимаю, чаще становятся все-таки мужчины. Кстати об этом. А что если господин Сеславин тоже был клиентом мадам? Тогда, следуя логике, я догадываюсь, где можно поискать информацию о нем.
Так что, отпустив домой уставшего Коробейникова, я решил наведаться в дом терпимости. Тамошние обитательницы, включая хозяйку, зла от меня никогда не видели и при случае охотно делились информацией. За плату, разумеется, но отчего же не заплатить осведомителю? Дамы не подвели и в этот раз, сообщив мне о господине Сеславине кое-какие сведения, показавшиеся мне весьма любопытными и требующими тщательного обдумывания.

Из борделя я отправился в гостиницу, благо было это недалеко, да еще по пути домой. Все-таки любопытно было мне узнать, что было в письме, полученном госпожой Нежинской нынче днем.
Нина открыла на мой стук сразу.
– Я уже думала, ты не придешь, – произнесла она дрожащим голосом.
– Прости, дела задержали, – ответил я, проходя в комнату и оглядываясь.
Все следы беспорядка были прибраны, и сундука не было видно. Кажется, Нина Аркадьевна передумала уезжать. Я прошел в соседнюю комнату. Нина сидела на кровати и пила вино. Лицо ее было залито слезами, а плечи опущены. Она воплощала собой аллегорию отчаяния. Я устроился на диванчике напротив, не снимая даже пальто, и принялся ждать, пока она расскажет, зачем просила меня прийти. Если она и в самом деле в таком отчаянии, то, возможно, примет, наконец, мою помощь, а в ответ снабдит меня столь необходимыми мне сведениями.
– Как я рада, что ты пришел, – сказала Нина тихо и как-то печально. – Ну, не молчи! – продолжила она. – Поговори со мной.
– Я действительно считаю, что тебе лучше уехать, – сказал я ей.
– Я уеду, – со слезами сказала Нежинская. – Все равно уеду, пусть они меня убьют.
– Кто? – спросил я ее в волнении. Никогда она не была так близко от того, чтобы рассказать мне правду. – Ну, расскажи мне все. Я хочу тебе помочь.
– Правда? – спросила Нина, борясь со слезами. – Пожалуйста, посиди со мной!
Я пересел к ней на кровать. Она схватила мою руку и прижалась к ней губами. Подобный жест был бы мне неприятен в любом случае, но отобрать руку, не проявляя грубости, не получилось бы.
– Ты что-то хотела сказать, – напомнил я ей.
– Я не хочу разговаривать, – ответила она, гладя меня по плечу.
– Послушай, – сказал я ей предельно серьезно, – сейчас подходящий момент. Другого такого может не быть. Расскажи мне все.
– Что? – спросила она сквозь слезы. – Что все?
– Ты когда-то спасла мне жизнь, – продолжил я ее убеждать. – Дай мне отплатить тем же.
– Я спасла тебя бескорыстно, – проговорила она, гладя мое лицо. – А ты требуешь плату.
– Ну, какую плату? – начал сердиться я.
– Каких-то признаний, – взволнованно сказала Нина Аркадьевна. – Мне не в чем тебе признаваться.
– Ну, тогда и бояться тебе нечего, – раздраженно ответил я ей, поднимаясь.
Бесполезно. Нельзя спасти того, кто этого не хочет. Нина слишком глубоко погрязла в этом всем, и ни я, ни страх – ничто не может заставить ее рассказать правду. А, следовательно, делать мне здесь больше нечего. Нужно идти домой и ложиться спать. Я просто смертельно устал сегодня.
– Это все, на что ты способен? – гневно воскликнула Нина, бросая на пол подушку.
Я поднял подушку, отряхнул и вернул на постель.
– Пока ты покрываешь князя, – сказал я ей, – я ничем не смогу тебе помочь.
И, оставив госпожу Нежинскую размышлять над моими словами, я покинул ее номер.

Спускаясь по лестнице, я увидел весьма интересную картину. Мадам Де Бо, одетая как для прогулки, листала за конторкой журнал регистрации. Портье не было, видимо, снова спал. Я отступил назад, не желая, чтобы мадам меня заметила. Интересно, куда это она собралась в такой час? И что ей понадобилось в журнале? Спустя минуту я услышал звук рвущейся бумаги и быстрые шаги. Хлопнула входная дверь. Я сбежал по ступенькам к конторке и быстро перелистал журнал. Так и есть, отсутствовала страница, на которой был записан Сеславин. Значит, он все-таки был знаком с мадам Де Бо, причем она не хотела, чтобы об этом узнали. И мы не узнали бы, если бы не вексель, найденный у Андрэ, о котором мадам, судя по всему, известно не было.
Я вышел на улицу, нашел глазами мадам Де Бо и пошел за ней следом. Долго идти не пришлось. На Ярмарочной площади навстречу мадам вышла статная барышня, закутанная в вуаль до такой степени, что опознать ее не представлялось возможным. У них с мадам Де Бо произошел короткий разговор, после чего они разошлись, каждая в свою сторону. Мадам повернула обратно, намереваясь, по всей видимости, вернуться в гостиницу. Впрочем, меня сейчас гораздо больше интересовала ее собеседница, и я пошел за ней. На этот раз следить пришлось более скрытно, девушка шла осторожно, часто оглядывалась, будто опасаясь слежки. И все же меня она не заметила. Зато отлично заметил тот, кто, как видно, ее сопровождал. Потому что внезапно я почувствовал удар по голове, и все перестало быть.
В сознание я пришел довольно быстро. Даже замерзнуть не успел, лежа на снегу. Но барышни в вуали уже и след простыл, как и ее неведомого защитника.
Что ж, ничего не оставалось, как отправляться домой. Голова болела, и усталость заявляла о себе все настойчивее. Может быть, сегодняшний удар по голове сыграет свою роль, и я все-таки в кои-то веки смогу выспаться.

Утро облегчения не принесло, лишь к привычной уже усталости добавилась головная боль – последствие моей вчерашней неосмотрительности. Я явно становился рассеян, и это не могло меня не тревожить. Почему мне вчера не пришло даже в голову проверить, не следует ли кто за барышней в вуали? Что за беспечность, право! Вот и расплатился за нее собственной головой. Следует сделать правильные выводы и не подставляться впредь.
Едва я пришел утром в управление, как в кабинет мой вошел адвокат Миронов. Виктор Иванович представлял интересы господина Сеславина и был намерен любыми средствами освободить своего подопечного. Жаль, конечно, его огорчать, но у меня иные планы, Сеславин мне пока нужен.
– Господин Сеславин попросил меня, как своего адвоката, – начал свою речь Виктор Миронов, – изложить Вам его версию событий последних дней.
– Конечно, – усмехнулся я язвительно, – сам ведь он не в состоянии.
– Причину, по которой он возложил это на меня, – усмехнулся мне в ответ Виктор Иванович, – Вы поймете из моего рассказа. Итак, – перешел он к делу, – господин Сеславин действительно прибыл в Затонск для того, чтобы встретиться с мадам Де Бо.
– Заметьте, – обратил я внимание Миронова на важный для меня факт, – в чем он не признался, даже уже будучи арестованным.
Виктор Иванович рассмеялся снисходительно, будто прощая своему клиенту маленькие шалости.
– На это у него была причина, – сказал он. – У него был заказ к мадам Де Бо. Она должна была подобрать ему служанку или, вернее сказать, содержанку на время его длительного пребывания в Европе.
– А у него что, – поинтересовался я, – проблемы с дамами?
– Яков Платоныч, – сказал Виктор Иванович, голосом давая мне понять свое неудовольствие от моей шутки на тему его подопечного, – мой клиент человек занятой, к тому же он холост. А заниматься романами в Европе – на это у него не будет времени. Поэтому служанка такого рода необходима ему для поддержания здоровья и, так сказать, душевного равновесия.
– Понимаю, – ответил я, – служанка как нельзя лучше подходит для этой роли.
– Именно, – сказал Виктор Иванович с некоторым облегчением.
Видимо, эта часть повествования была для него особенно сложной.
Интересно мне, вот как у адвокатов это получается? Миронов обязан защищать своего клиента, и он оправдывает его действия с невозмутимым лицом. А, тем не менее, я точно знаю, что Виктору Ивановичу, как и мне, неприятна сама мысль о подобном. Я бы так не смог, наверное.
– По фотографиям, которые предоставила ему мадам Де Бо, – продолжил Виктор Иванович, перестав измерять шагами мой кабинет и присаживаясь, наконец-то, – он подобрал себе девушку, за которую тут же внес соответствующий аванс. После чего мадам Де Бо пообещала ему предоставить эту девушку через пару дней.
Меня передернуло. Все это отчетливо напоминало невольничий рынок. Да им, собственно, и являлось.
– Однако, ни через пару дней, ни через неделю этого не произошло, – продолжал рассказывать Миронов. – На вопрос господина Сеславина, когда же он наконец может получить свой заказ, мадам Де Бо повела себя весьма странно. Она всячески уклонялась от ответа, более того, настаивала на том, чтобы господин Сеславин покинул Затонск, а девушку, дескать, она привезет ему в Петербург.
– Причины объяснила? – спросил я.
– В том-то и дело, что нет, – ответил Виктор Иванович. – Но, безусловно, подобное поведение возмутило моего клиента, и он потребовал немедленного исполнения его заказа. Однако, мадам Де Бо предложила ему другую девушку. Но мой клиент настаивал на той особе, которую он выбрал.
– Необычная, наверное, особа, – сказал я. – Посмотреть бы на нее.
А еще лучше поговорить с ней. Точнее, допросить, как следует. Если девушка, а судя по всему, именно ее я видел вчера ночью, отказалась послушаться мадам Де Бо и уехать с новым покупателем, то у нее самый яркий мотив для убийства Андрэ. Вернее, мадам, конечно, но ведь могла же и она ошибиться.
– К сожалению, – вздохнул Виктор Иванович, – Сеславин отказывается назвать ее имя.
Ну, так сам и виноват, раз отказывается. Пусть еще посидит немножко, может быть, станет сговорчивее.
– Значит, у него был мотив, – заявил я господину адвокату. – Он хотел вернуть аванс, был разгневан и принял переодетого Андрэ за мадам Де Бо. И убил его.
– Яков Платоныч, – сказал Виктор Иванович, понимаясь, – все это домыслы, а нужны доказательства.
– И, тем не менее, Виктор Иванович, – ответил я ему твердо, – он подозреваемый и пока останется у нас.
– Честь имею, – усмехнулся адвокат Миронов.
Он прекрасно видел, что я упрямлюсь, и знал, что если он подаст жалобу на мои действия, то меня принудят Сеславина отпустить. Но того он не знал, что я не собираюсь долго удерживать его клиента. Пока мы беседовали, мне пришло в голову, как можно просто и быстро проверить, виновен наш задержанный или нет. И сейчас я намерен был этим заняться. И после этого я либо Сеславина отпущу, на радость Виктору Ивановичу, либо получу доказательства его вины, и тогда жалобы станет мало для его освобождения. В общем, каждый будет заниматься своим делом. Я не прокурор, чтобы обвинять. Моя задача – расследование. Вот им я и собираюсь заняться.
– Дежурный, – позвал я, – Коробейников пришел?
– Так точно, – ответил городовой, дежуривший сегодня.
– Скажите ему, чтобы взял арестованного Сеславина, – велел я. – Мы едем в гостиницу.

Выйдя из кабинета, я увидел в коридоре господина Ребушинского. Опять этот щелкопер пасется в отделении! Да еще и ухмыляется довольно.
– Яков Платоныч, – воскликнул Ребушинский, едва завидев меня, – Яков Платоныч, на две минуты!
– Простите, – попытался я отвязаться от него, – мне некогда.
– А Вам мое предложение очень понравится! – заговорщицким тоном промурлыкал Ребушинский, следуя за мной по пятам.
Что ж, послушаю, все равно Сеславина еще из камеры не вывели.
– А я ведь Вас вчера видел, – улыбнулся мне господин Ребушинский своей мерзкой сладенькой улыбочкой, – вечером!
И что? Он явно ждет от меня какой-то реакции, но я не понимаю, что он имеет в виду.
– Надеюсь, Вы понимаете, что если о Вашем посещении борделя станет известно, – понизил голос Ребушинский, – то Ваша карьера, так сказать, и Ваша репутация…
Мне стало весело, как становилось весело всегда, когда пора было драться. Веселая такая злость. Шантажировать он меня решил, мокрица этакая! Господи, спасибо тебе, ты услышал наконец-то мои молитвы, этот слизняк дал мне повод. Жаль только, что мы в управлении, и я не могу на самом деле обойтись с ним так, как он этого заслуживает. Но здесь много иных возможностей, и я сейчас их использую.
– Нет, ну я понимаю, мы все живые люди, Яков Платоныч, – продолжал Ребушинский, не замечая моего настроения, – но такой чин в борделе! Скандал!
Так, теперь нужно заставить его высказать требования, чтобы шантаж был законченным.
– Я не очень понимаю, чего Вы хотите, – сказал я ему.
– Ну, я надеюсь, что за мое молчание я имею право кое на какие привилегии? – с довольной улыбочкой сказал Ребушинский, решивший, видимо, что его план удался. – Подробности расследования для прессы, улики, версии. И вообще, Вы знаете, хотелось бы, чтобы сотрудничество полиции с «Затонским телеграфом» было бы более тесным.
Мимо нас городовые провели Сеславина, за ними следовал Коробейников. Увидев меня в столь неожиданной компании, он приостановился в ожидании.
– Антон Андреич, идите в пролетку, – сказал я, – а я закончу с господином Ребушинским и присоединюсь.
Коробейников кивнул и вышел. А я взглянул на Ребушинского. Тот стоял важный и довольный, уверенный в собственной победе.
– Так что? – спросил он меня, едва не лопаясь от самодовольства.
– Любезный, – окликнул я дежурного, – отправьте господина журналиста в арестантскую.
– За что?! – возмутился Ребушинский.
– За подкуп должностного лица, – ответил я ему.
– Яков Платоныч, но Вы меня не так поняли! – закричал Ребушинский, влекомый городовым в камеру без лишней обходительности.
Я вышел, не слушая его криков. Жаль, при нашем разговоре свидетелей не было. Можно было бы и дело завести. Но хоть посидит немного, авось, станет понятливее.