Четырнадцатая новелла

Куафер

 
И снова потекли дни за днями, постепенно превращая весну в лето. Я полностью отдался работе, запретив себе думать и чувствовать. И даже во сне воспоминания почти перестали тревожить меня. Впрочем, возможно, я просто мало спал. Я работал, работал и работал, превратив свою жизнь в череду повторяющихся действий, призвав на помощь всю свою самодисциплину.
Иногда я встречался с Нежинской. После того нашего ночного возвращения из усадьбы Брауна, Нина сочла наши с нею отношения восстановленными. Я не разуверял ее. Кроме того, я надеялся, что увлеченная мной, она оставит в покое англичанина. Поэтому я не сопротивлялся, когда она приглашала меня поужинать вместе. Однажды мы и вовсе провели вместе целый день, отправившись верхом за город.
После этих встреч оставалось ощущение горечи и отвращения к самому себе, но я отбрасывал его, не желая замечать. Полагаю, подсознательно я пытался наказать себя, измаравшись как можно сильнее, чтобы даже мыслей о светлом и чистом не могло возникнуть в моей голове. В конце концов, работа превыше всего. И было правильнее для дела держать Нежинскую ближе к себе, чтобы иметь возможность некоторого контроля, а иногда и получения сведений.
Так, именно во время верховой нашей прогулки, я узнал, что князь Разумовский оформил опеку над Элис Лоуренс и поселил ее в своем доме. Это было тревожно, но не слишком. Разум Элис спал беспробудным сном, и от доктора Милца, который принимал в ней участие по просьбе Анны Викторовны, я знал, что надежд на выздоровление крайне мало, если не сказать, вовсе никаких. Зато интерес князя к Элис ясно говорил, что синяя тетрадь была им все же не уничтожена. Иначе, зачем ему могла понадобиться несчастная девушка, кроме как для расшифровки этих данных. Видимо, в тех стихах был скрыт не только компромат на самого Разумовского, но и еще какие-то важные сведения. И пока тетрадь цела, у меня оставалась надежда рано или поздно ее заполучить.
Выполняя желание Анны Викторовны не видеть меня, я старался не бывать в тех местах, где мы могли встретиться. Видимо, эти старания были взаимными, потому что даже случайных столкновений на улице, вполне возможных в маленьком Затонске, не происходило. Наверное, я все делал правильно, потому что даже судьба согласилась со мной, не подбрасывая мне ни единого дела, которое могло бы вызвать у Анны Викторовны желание помочь кому-либо и привело бы ее в управление полиции. Постепенно я привык не прислушиваться к шагам в коридоре, не вздрагивать, когда открывается дверь кабинета. Лишь от великого собирателя сплетен Коробейникова я узнавал порой какие-либо новости о ней, но и эти разговоры старался прекратить поскорее.
Но именно эти сплетни кое-что сообщили мне о посетителе, явившемся в один из дней в мой кабинет. Поручик Иван Шумский, молодой человек из хорошей семьи, рано потерявший родных, но делающий прекрасную военную карьеру. Поговаривали, у него были блестящие перспективы. Шумский приехал в Затонск по поводу болезни госпожи Ивановой-Сокольской, которая в свое время приняла в нем большое участие после смерти его родителей и помогла получить образование, послав мальчика в кадетское училище. Сама Екатерина Федоровна была в дружеских отношениях с семейством Мироновых, и поручик, со слов всезнающего Коробейникова, был принят в их доме и рассматривался Марией Тимофеевной как весьма перспективная партия для дочери. К сожалению, госпожа Иванова-Сокольская скончалась вчера после весьма непродолжительной болезни. И вот теперь господин поручик, именовавший ее не иначе, как тетушкой и благодетельницей, сидел в моем кабинете и пытался доказать мне, что эта смерть не была случайной. Зачем ему это было нужно, в расчете ли на наследство или просто от горя потери, я не знал. Да и разбираться не хотел. В данном случае я не видел состава преступления, а, следовательно, и повода открывать дело.
– Послушайте, – убеждал меня Шумский, – кончина моей благодетельницы была не естественной, а скорей злоумышленной.
– Не понимаю, – ответил я ему, – выражайтесь яснее.
– Ее убили, – безапелляционно заявил поручик.
– У Вас и доказательства есть? – поинтересовался я.
– Я думаю, это проклятие, – вздохнул он. – Ну, или что-то в этом роде.
Я и до подобного заявления не был рад видеть этого блестящего молодого человека. А после этих его слов и вовсе почувствовал нарастающее раздражение.
– Проклятие? – я посмотрел на него возмущенно. – Поручик, полиция не принимает к рассмотрению таких обвинений.
– А ее слова «Меня убили» полиция принимает? – ответил он мне с не меньшим возмущением.
– Вы сами говорите, она болела, была не в себе, – постарался я его урезонить. – К сожалению, я не могу принять ваше прошение. Просто не вижу на то оснований.
– То есть, как? – не поверил он.
– Ничем не могу помочь, – ответил я ему с возможной твердостью.
Шумский потупился, задумавшись на минуту. Я сделал вид, что занялся документами, показывая ему, что разговор окончен.
– Я найму адвоката! – заявил поручик, поднимаясь.
– Ваше право, – не удержал я раздражения. – Я даже знаю, кто этот адвокат.
Надеюсь только, что Виктор Иванович Миронов проявит рассудительность и не станет браться за это дело.
Увы, надежды мои не оправдались. Уже на следующий день с утра господин Трегубов передал мне постановление от прокурора расследовать дело о смерти госпожи Ивановой-Сокольской, с целью установления, была ли эта смерть насильственной, или вышеозначенная госпожа Иваново-Сокольская скончалась от естественных причин. Разумеется, это вызвало мое неудовольствие – никому не нравится принуждение. Но, в конце концов, наше дело полицейское. Приказали расследовать – будем расследовать. И начнем, пожалуй, с визита к доктору Милцу, который, кстати, и лечил Екатерину Федоровну, и лично присутствовал при ее кончине. Вполне возможно, этим визитом все дело и ограничится.
Доктор был весьма мрачен. Ему тоже не нравилось это расследование, и он тоже не полагал неестественной смерть помещицы.
– Я не смог установить причину болезни, – сказал он мне несколько раздраженно. – Потому как симптомы больной, они не похожи на отравление ни одним из известных мне ядов. Поэтому утверждение господина Шумского, что это могло быть убийство, мне кажется абсолютно несостоятельным.
– И, тем не менее, есть постановление прокурора о проведении дознания и следствия, – огорчил я Александра Францевича. – Кстати, стараниями известного Вам адвоката Миронова.
– Я могу лишь сказать, – сердито отвечал доктор, – что в известных мне описаниях я такого не встречал.
– Но и болезнь Вы определить не можете, – уточнил я.
– Да, не могу! – признал доктор недовольно, даже несколько возмущенно. – Я могу сказать с уверенностью, что это тяжелое поражение внутренних органов. Чем – я не знаю!
– Да Вы успокойтесь, доктор, – сказал я Милцу миролюбиво. – Такие вещи в нашей практике иногда случаются.
– Да, такие вещи случаются не только в Вашей практике, в нашей тоже, – куда спокойнее уже ответил мне Александр Францевич. – Вот аналогичный случай у нас, например, был.
Я насторожился. Аналогичный? Совпадений не бывает.
– Вы что, шутите? – осторожно спросил я доктора. – С такими же симптомами?
– Ну да, – доктор достал папку с историей болезни. – Терентьев Савелий Наумович, он умер в три дня.
– И давно это было? – спросил я.
– Ну, чтобы не соврать, – заглянул в историю доктор, – месяц назад. Да, Вы поговорите, Яков Платоныч, с его сыном, Никитой. Тогда тоже не могли найти причину болезни, ну и, соответственно, смерти.
Я только головой покачал. Два случая неясной смертельной болезни за месяц, и никого это не насторожило. Бред какой-то. Кстати, кто сказал, что лишь два? Это еще выяснить надо. Доктор Милц ведь не единственный врач в Затонске. И вполне возможно, другие его коллеги тоже сталкивались с подобными случаями. В общем, кажется, поручик Шумский был не так уж неправ в своих подозрениях.
Поблагодарив доктора Милца, я зашел в управление, прихватил Коробейникова и отправился навестить господина Курносова, наследника благодетельницы поручика Шумского.
– Нужно искать связь между двумя случаями, – пояснял Коробейникову по дороге.
– Легко сказать! – ответил Антон Андреич.
– Две смерти, похожие симптомы, – принялся перечислять я, – а еще в нашем деле есть определенные правила. Во-первых, cui prodest.
– Ну, в первую очередь это выгодно наследникам, – принялся рассуждать мой помощник.
– Даже если предположить, что это убийство, – сказал я ему, – это мог быть только яд.
– Что за яд такой, – с сомнением сказал Коробейников, – если доктор Милц не может его определить.
– Я к господину Курносову, – сказал я Антону Андреичу, – а Вы отправляйтесь в дом к Терентьевым. Разузнайте, с кем они общаются, кто к ним приезжает.
– Dictum factum! – важно ответил мне Коробейников. – Сказано – сделано!

Господин Курносов, наследник состояния Ивановой-Сокольской, был рано полысевшим человеком с явными следами разгульной жизни на лице. Мое появление его, разумеется, не обрадовало, даже возмутило.
– Не пойму я Ваших этих всех расспросов! – сказал он мне, нервно расхаживая по комнате.
– А что здесь непонятного? – удивился я. – А правду ли говорят, что тетушка Вас хотела наследства лишить?
– Это Шумский нашептал, да? – усмехнулся Курносов. – Да, бывало, тетушка явно гневалась на меня, только, знаете, я скажу Вам одно: лучше мне остаться совсем без наследства, дай Бог, чтоб она только жила.
Ну, подобные горестные вздохи и скорбные выражения лиц я видал в таком количестве, что давно научился отличать скорбь истинную от наигранной. Господин Курносов сейчас занимался театром. Это, правда, не делало его еще убийцей. Вполне возможно, смерть тетки была для него просто удачным совпадением. Ну да это неважно. На этой стадии расследования проверять и подозревать мы будем всех, а наследников – в первую очередь.
– Так зачем же тогда Шумский приехал? – спросил я Курносова.
– Видите ли, я… – неловко замялся господин наследник. – Ну, в карты я проигрался, понимаете? Ну, тетушка написала Шумскому, чтоб тот приезжал и после нее поместьем владел. Ну, она написала, и он, естественно, примчался. Только насчет поместья она ничего такого не говорила. И завещания она не оставила.
– Так значит, Вы наследник, – уточнил я.
– Разумеется! – подтвердил Курносов. – Шумский, он же даже не родственник. И опекуншей его тетушка официально никогда не состояла.
– Ну, а что же Вас тогда беспокоит? – спросил я, в который раз отмечая сильное его волнение.
– Следствие Ваше беспокоит, – натянуто улыбнулся господин Курносов. – Видите ли, кому было бы приятно, когда какой-то молодчик обвиняет тебя в смерти тетки, когда сам-то…
– Что? – поощрил я замешкавшегося Курносова к дальнейшему рассказу.
– Ну вот, Вы посудите сами, – с доверительностью обратился ко мне наследник, – если меня, например, признают виновным, то значит, меня лишат наследства. Значит, тогда Шумский отсудит все!
– Но если невиновны, чего бояться-то? – спросил я его.
– А то Вы не знаете, как у нас следствие ведется! – пренебрежительно бросил Курносов.
– Ну, только Вы мне про это не говорите, – одернул я его строго.
Он сообразил, что натворил, принялся торопливо извиняться. Я только покивал в ответ. Свое представление о Курносове я составил довольно быстро, и грубая его фраза ничего для меня не добавила. Мне этот человек уже и так был неприятен.
Оставив Курносова, я отправился поговорить с кем-нибудь из домашних слуг. Мне попался Федор, дворник, который заодно был в доме и вместо привратника, и вообще на все руки мастер. Мужик он оказался умный и разговорчивый. Он мне рассказал, что с Терентьевыми его покойная хозяйка дружбы не водила и в дом не приглашала, даже если вдруг и была знакома, что вряд ли. Кухарила в доме его жена, уже много лет. И покойная барыня, с его слов, отдельных блюд для себя не требовала, что люди едят, то и ей хорошо было. Учитывая, что больше в доме никто не умер, пищевое отравление можно было отбросить. Выяснив, что мой собеседник еще и грамоте обучен, я попросил его составить мне подробный список всех, кто за последние две недели приезжал в поместье, от посыльного до знатных господ, и завтра принести мне в управление.
В управлении меня ждал расстроенный Коробейников. Его миссия закончилась полным провалом, так как господин Терентьев просто выгнал моего помощника, не пожелав с ним разговаривать.
– Как разговаривать не захотел? – возмутился я подобным пренебрежением.
Антон Андреич только потупился виновато. Во многом он был хорош, но там, где нужно было задавить авторитетом и противостоять хамству, чаще пасовал.
– Привозите его завтра ко мне, – велел я, – и возьмите городового, если брыкаться будет. Что еще?
– По моему приезду у Терентьева была некая мадам ле Флю, – доложил Коробейников. – И разговор их был… недружественный.
Что за привычка у моего помощника выражаться околичностями! И знает ведь отлично, насколько меня подобная манера разговора выводит из себя, но все равно отвыкнуть не может.
– Прямо говорите! – потребовал я строго.
– Ругались, – ответил он. – Одну только фразу я услышал: «Как бы Вас не постигла участь Вашего батюшки». Холод по всему телу прошел!
Что-то мой помощник как-то слишком впечатлен этим делом. Обычно так бывало, когда дело касалось чего-либо мистического или потустороннего. Но тут у нас пока ничего такого вроде бы нет. Чем же он так впечатлился-то?
– Что это за особа, мадам ле Флю? – попытался я выяснить, что же произвело столь сильное впечатление на Коробейникова.
– Извольте взглянуть, – он протянул мне газету, раскрытую на странице для объявлений.
– Предсказание будущего, раскрытие тайн прошлого… – прочитал я. – Обыкновенный шулерский набор. Ну, так поезжайте к ней!
Коробейников замялся, потом произнес смущенно:
– Быть может… Вы со мной? Вместе?
– А что такое, Антон Андреич? – сделал я вид, что не понимаю, что его беспокоит.
– Мне совестно признаться, – потупился Коробейников, – но из-за этой фразы у меня закралось ощущение…
– А что, если она вправду ведьма? – спросил он шепотом, приблизившись.
Ясно! Мой помощник испугался ведьмы-шарлатанки настолько, что даже забыл, что меня следует бояться сильнее. Сейчас напомню.
– Пожалуй, я к этой ведьме сам съезжу, – сказал я, вставая.
Антон Андреич немедленно устыдился, что я поеду в такое опасное место один, без его защиты.
– Можно я с Вами? – бросился он меня уговаривать. – Мне будет неспокойно!
– Боитесь? – сказал я ему резко. – Здесь оставайтесь, канцелярией занимайтесь!
Вот так. В следующий раз подумает, прежде чем пугаться всякой чуши.

Комната, где практиковала мадам ле Флю, представляла собой классический образец местообиталища ведьмы-гадалки. На столе хрустальный шар на подставке, на подзеркальнике человеческий череп, ну и прочих атрибутов полным-полно.
А вот сама мадам была не совсем похожа на гадалку. Те, обычно, стараются производить экзотическое впечатление. А я увидел женщину в обычном платье, с неприбранными волосами и, вроде как, недавно плакавшую.
– Ваш долг велит Вам копаться в чужом белье? – спросила она, когда я объяснил ей причину своего визита. – Что ж, извольте: господин Терентьев обманул меня в самых нежных чувствах. Но теперь между нами все кончено.
– Меня особенно интересует Ваша фраза: «Берегитесь повторить судьбу Вашего отца», – сказал я, с интересом разглядывая человеческий череп, превращенный в подсвечник.
– У полиции везде уши, – сказала она. – Тогда странно, что Вам неизвестно все остальное.
– На вопросы отвечайте, – одернул я ее строго.
– Хорошо, – кивнула мадам ле Флю и приступила к рассказу. – Мы скрывали наше знакомство. Его отец не одобрял. Бог прибрал старика, и я надеялась… Как же мне стыдно было самой явиться к нему! А потом еще услышать… Может быть, я в сердцах сказала, чего говорить не следовало. Он же просто выгнал меня!
Она смахнула слезинку с глаз. Я наблюдал за ней, слушал и пытался понять, верю я ей или нет. Почему-то однозначного ответа не получалось.
– Господи! – подхватилась вдруг мадам ле Флю. – Мне нужно привести себя в порядок.
И она быстро скрылась за ширмой в углу комнаты.
– А хорошо ли младший Терентьев ладил со своим отцом? – спросил я невидимую мне собеседницу.
– Откуда мне знать, – ответила она из-за ширмы. – Хотя старик был самодур, да и жаден изрядно.
– Так Ваша размолвка с Терентьевым, – уточнил я, – была основана только на Ваших личных отношениях?
– Разумеется, – ответила гадалка. – А что нам еще делить?
Что ж, я вроде бы узнал все, что нужно. Теперь мне требуется поговорить с Терентьевым, чтобы выслушать его версию.
– Благодарю, – сказал я в сторону ширмы, – будьте здоровы.
– Постойте! – окликнула она меня.
Я повернулся. Мадам ле Флю вышла из-за ширмы. И сейчас она ничем не напоминала ту расстроенную женщину, с которой я разговаривал несколько минут назад. Яркое платье, делающее ее похожей на экзотическую птицу, причудливая причёска. Ни следа слез на лице.
– Хотите, я Вам погадаю? – спросила она с загадочной улыбкой. – Я все равно уже опоздала, поеду утром.
И, не дожидаясь моего ответа, мадам ле Флю присела к столу с колодой карт в руках.
– Да нет, спасибо! – сказал я с заметным сарказмом. – Избавьте.
Надев шляпу, я уже шагнул в дверной проем, когда услышал ее слова.
– Рядом с Вами есть женщина, – сказала гадалка вкрадчиво. – Вы скрываете друг от друга Ваши чувства?
Против своей воли я остановился, прислушиваясь.
– Ей грозит опасность, смертельная! – встревожено проговорила мадам ле Флю. И тут же смешала карты, – Впрочем, Вы же не просили о гадании…
– Что за опасность? – спросил я ее.
– Ну, Вы же не верите во все это! – сказала гадалка. И добавила, кокетливо взглянув на меня снизу вверх. – Или верите?
Я усмехнулся в ответ и вышел. Гаданиям я не верил, разумеется. А вот в то, что меня сейчас пытались пугать, верил стопроцентно. Переиграла мадам ле Флю, увлеклась. Если бы она остановилась на первом акте, я бы, скорее всего, поверил ей. Но она не смогла. И теперь я уверен, что мадам имеет отношение к расследуемым мною смертям или, по крайней мере, что-то об этом знает. В противном случае, поостереглась бы она угрожать полицейскому следователю, пусть и столь завуалированно.
И все же я почувствовал тревогу из-за ее слов. Есть две женщины, от которых я скрываю свои чувства. Нина, ошибочно уверенная в моей к ней привязанности, и Анна, считающая, что я… Не знаю даже, что она думает обо мне теперь, но точно не знает о моих истинных чувствах к ней. Кого из них имела в виду мадам ле Флю? Впрочем, не слишком ли много значения я придаю этой гадальной чепухе? К мадам гадалке, несомненно, следует присмотреться крайне внимательно. Но принимать ее гадания всерьез – это уже слишком.

Утром следующего дня Коробейников доставил в управление господина Терентьева. Как и было приказано, под конвоем. Тот был, разумеется, разъярен таким обращением и сходу ринулся в бой. Отлично, я тоже был не прочь подраться! Мне доставит удовольствие осадить этого наглеца.
– Да как Вы смели! – орал мне Терентьев. – С городовым, через весь город! Это позор!
– А что в дверях-то? – спросил я его небрежно, намеренно не вставая ему навстречу. – Садитесь. В следующий раз подумайте, прежде чем полицейского чиновника из дому выставлять, – посоветовал я ему.
– Что Вам от меня понадобилось-то? – все еще возмущенно, но уже гораздо тише спросил Терентьев.
– Есть основания полагать, что Ваш батюшка был отравлен, – сообщил я ему. – Имел ли кто причины желать ему смерти?
– Мой батюшка был уважаемый человек, – заявил Никита Савельич. – Его все любили.
– А вот это мы знаем, – сказал я ему. – Вот только говорят, что Вы сильно с ним не ладили.
– Мало ли кто что болтает! – презрительно фыркнул Терентьев. – Где ж это видано, чтобы сын родного отца травил.
– А вот такие случаи часто встречаются, – пояснил я.
Господин Терентьев, кажется, наконец-то начал понимать, что я вовсе не шучу.
– Вы чего, господин следователь, – проговорил он ошеломленно. – Я не виноват.
– А кто?
– Я не знаю!
Весь гонор слетел с него, теперь он выглядел насмерть перепуганным.
– Может, мадам ле Флю или, вернее сказать, госпожа Анастасия Потоцкая?
– Вы до нее уже доискались, – спросил Никита Савельич с неудовольствием. – А ей-то зачем?
– Она рассказала нам, что Вы хотели на ней жениться, – изложил я ему версию, почерпнутую от гадалки. – Вот только батюшка Ваш был против.
– Я? Жениться? – Терентьев, кажется, не поверил собственным ушам.
А вот тут я ему, пожалуй, верю. Этакий надутый индюк ни за что не женится на какой-то там гадалке. В самом лучшем случае, сделает из нее содержанку, но только не женится. Похоже, вчера мадам Потоцкая от неожиданности выдумала первое, что пришло ей в голову, чтобы объяснить одновременно и свой визит к Терентьеву, и то расстроенное состояние, в котором я ее застал. Странно, неужели ей не пришло в голову, что я с легкостью проверю ее слова, просто спросив?
– Зачем она приходила к Вам? – спросил я его.
– Видите ли, я обещал ей денег, – ответил Терентьев, потупившись. – Я ходил к ней на батюшку гадать, а она предсказала ему скорую смерть. Ну, я сдуру и ляпнул, что если все сбудется, то я ей пятую часть наследства отдам. А батюшка возьми, да и помри. Ну, а она стала требовать. А я что ж, дурак, ей деньги отдавать?
– Так обещали же! – возмутился из-за своего стола честный Коробейников.
– Кому-нибудь из своих знакомых Вы советовали к ней обратиться? – спросил я Терентьева с неприязнью.
Ни на минуту не поверил я его попытке представить все, как совпадение. Тут, однозначно, имелся сговор. А потом он просто отказался платить за заказанное убийство, надеясь, что убийца в полицию не пойдет.
– Кому это? – не понял он.
– Например, поручику Шумскому? – предположил я.
– Ваньке-то? – удивился Терентьев. – Да с чего?
– Хорошо, хоть знакомство с ним не отрицаете.
– Зачем? Мы знакомы с ним с детства, – ответил Никита Савельич. – Целый год в гимназии учились, пока эта Екатерина Федоровна его в Кадетский корпус не отправила. А прошлым летом я встретил его в Петербурге.
– А знакомство с господином Курносовым, случаем, не водите? – поинтересовался я.
– Видеть – видел. Но так, чтобы знакомство водить – нет, этого не было. Зачем мне?
– Действительно… – сказал я задумчиво. И добавил: – Свободны. Только из города не уезжайте. Если из города уедете, обратно доставим под конвоем.
Как я и ожидал, Терентьев мгновенно пришел снова в возмущенное состояние:
– Да что это все за угрозы такие!
– До свидания! – выпроводил я его, наконец.
Итак, я уверен, что Терентьев сказал правду, хоть и не всю. Он заказал мадам ле Флю убийство отца, а потом отказался платить. Экий бесстрашный тип, однако! Или просто не принял ее всерьез, потому что женщина? Подобные ему, обычно, женщин презирают. Чаще всего из-за того, что женщины презирают их.
– Получается, от этого допроса никакого толку, – протянул задумчиво Коробейников, перечитывая протокол.
– Не скажите, Антон Андреич, – возразил я ему, – хоть какая-то связь между двумя смертями образовалась. Надо Шумского допросить, найдите мне его и доставьте в управление.
Коробейников начал было собираться, но я его остановил:
– Да подождите! Это позже. Вам списки тех, кто бывал в доме Терентьева, прислали?
– Точно так.
– А я как раз получил списки от Иваново-Сокольской. Ну что? Сверим?
После получаса работы нам удалось выяснить, что лишь три человека бывали в обоих домах: известная нам мадам ле Флю, поручик Шумский и некий Мишель, модный нынче в Затонске куафер.
– Вот нам и новая связь! – обрадовался Коробейников, когда мы обнаружили последнее совпадение.
– Не столь очевидная, Антон Андреич, – огорчил я его. – Вы представляете, какая у него клиентура? Хотя к нему я еще зайду.

Господин Мишель, модный куафер, недавно прибывший в Затонск и уже успевший покорить своим искусством всех Затонских дам, оказался молодым человеком преувеличенно изящных манер, с наигранным иностранным акцентом. С первого взгляда он мне категорически не понравился.
– Чего изволите? – угодливо спросил он меня, когда я представился.
– Давно ли практикуете? – осведомился я у него.
– Ну, дело свое с юности знаю, а в городе недавно, – ответил он, всем своим видом выражая недоумение моими расспросами.
– Наслышан, – сказал я. – И уже успели обзавестись обширной клиентурой?
– Так полгорода у меня бывает! – улыбнулся он любезно.
– А у другой половины бываете Вы, – ответил я ему не менее любезной улыбкой. – Госпожу Иванову-Сокольскую также посещали?
– Была моей клиенткой, – подтвердил Мишель.
– Как и господин Терентьев, – продолжил я.
Теперь он уже не улыбался.
– Точно так! – сказал куафер с некоторым раздражением. – А Вы, собственно, почему интересуетесь?
– Оба недавно умерли, – сообщил я. И прибавил, для пущей весомости. – Отравлены.
– Что Вы хотите этим сказать? – возмутился Мишель. – Все мои препараты прошли апробацию, у меня все по закону! Да у меня сотни клиентов, все ходят живы-здоровы! Кстати, сейчас у меня назначено госпоже Нежинской! – добавил он со значением. – Между прочим, фрейлина Ея Величества Императрицы.
– Да что Вы говорите? – усмехнулся я. – Давно ли она Ваша клиентка?
– Первый раз, – ответил куафер. – Вы знаете, это ведь большая удача для меня.
– Действительно, фортуна, – подтвердил я.
– Прошу меня извинить, – закончил наш разговор Мишель, – мне нужно собираться к юной фрейлине.
На душе у меня было как-то тревожно. Вспомнилось некстати предсказание гадалки. Никакой мистики, но если кто-то захочет добраться до меня, то первые кандидаты несомненны. И я должен сделать хоть что-то. Хотя бы оградить их общение с этим, несомненно, подозрительным типом. Поэтому, едва выйдя на улицу, я подошел к первому городовому, что попался мне на глаза, и попросил его задержать куафера под любым предлогом. Ну, сказать, будто он на какого-то преступника похож, подержать пару часов, а потом отпустить с извинениями. Мне нужно было выиграть немного времени для защиты.

От Мишеля я направился прямиком в гостиницу. Как бы я не относился к Нине, смерти я ей не желал и должен был ее предупредить. Но по дороге увидел на улице поручика Шумского и решил поговорить с ним прямо сейчас, не откладывая до его вызова в управление.
– Поручик Шумский! – приветствовал я его, подходя. – Неужели? Какая удача! У меня к Вам несколько вопросов.
– Слушаю Вас, – с готовностью повернулся он ко мне.
– Вам знакома госпожа Потоцкая? – спросил я его.
– Нет, – ответил он, не задумываясь даже. – Никогда не встречался. Кто это?
– Неважно, – ответил я. – А, как я понимаю, с господином Терентьевым Вы давние приятели?
– Ну, не то чтобы… – замялся Шумский. Кажется, приятелем Терентьева он считать не хотел. – Знакомы с детства. Недавно виделись в Петербурге, и в Затонске я его навещал. Просто визит вежливости. Только я не пойму, к чему эти вопросы.
– Я Вас подозреваю, – ответил я ему, не скрываясь.
– Меня? – поручик был явно удивлен, но вряд ли испуган. – Это же смешно!
– Ну, не смешнее, чем подозревать господина Курносова, – сказал я, давая понять, что разницы меду всеми подозреваемыми делать не собираюсь. – Честь имею.
Интересно, я на самом деле подозреваю его или просто злюсь по известным мне причинам, которые даже мысленно запретил себе произносить? Хотя он и в самом деле входит в число тех, кто бывал как в доме Терентьева, так и у Ивановой-Сокольской. Так что основания для подозрений у меня, в принципе, имеются. Ну, вот и разобрались. Я его подозреваю, и никаких иных домыслов тут нет. И неприятен он мне именно потому, что подозрителен. И с чего бы мне вообще сомневаться в своей объективности? Нет к тому никаких причин.

Нину Аркадьевну я обнаружил в ресторане гостиницы, в обществе господина Гордона Брауна. Вот уж неприятный сюрприз! Я и не знал, что они продолжили общение. Впрочем, когда это Разумовский отступался от своих планов?
– Яков Платоныч! – приветствовала меня Нежинская. – Посмотрите, кто оказался в наших краях.
– Ошьень рад! – приветствовал меня господин Браун.
– Осматриваете достопримечательности нашего города? – поинтересовался я.
– О, yes! – согласился Браун. – Ошьень хороший город!
– Ну, не буду Вам мешать, – откланялся я. – Я лишь на минуту зашел выпить чашку кофе.
Я отошел от этой парочки и устроился поодаль, а мистер Браун немедленно вернулся к прерванному мной разговору. Впрочем, довольно скоро разговор их окончился, и мистер Браун откланялся, расцеловав Нине Аркадьевне ручки со всей возможной куртуазностью. Да, судя по увиденному, я многое пропустил.
– Как я рада тебя видеть! – сказал Нежинская, пересаживаясь после ухода англичанина к моему столику.
– А мне показалось, я не вовремя, – ответил я, усмехаясь.
– Почему? – удивилась она. – Ты зря к нам не присоединился. Этот мистер Браун, он такой забавный!
– Не хотел мешать Вашему свиданию, – сказал я.
– Боже мой, ты ревнуешь! – с радостным изумлением произнесла Нина, заглядывая мне в глаза.
– Первый раз вижу его в городе, – пояснил я.
– Конечно, – сказала она с иронией, – он же приехал ко мне на свидание! И потом, он же не заключенный в своей Михайловской усадьбе.
– Ну да, – ответил я мрачно.
Не сомневаюсь, что Нина Аркадьевна приложила все силы, чтобы убедить Гордона Брауна в том, что частые прогулки в Затонск ему весьма полезны.
– Ты ревнуешь! – по-своему поняла мою мрачность Нина. – Какое счастье!
Ну, насчет счастья не знаю, но довольно удачно, что она поняла меня именно так. В данном случае, ее тщеславие сослужит мне хорошую службу.
– Я, собственно, тебя хотел попросить отказаться от услуг этого парикмахера, – сменил я тему, сообщая то, ради чего, в сущности, и пришел.
– Мишеля? – удивилась Нина. – Почему?
– Подозрительный он, – сказал я. – В последнее время несколько его клиентов умерло.
– Куафер-убийца? – сыронизировала Нежинская. – Ах, как интересно!
– Пока это не точно, – сказал я, поднимаясь, – но я советую тебе дать ему отставку.
– Спасибо тебе, что думаешь обо мне, – нежно сказала Нина, сжимая мою руку.
Я коснулся губами ее перчатки и откланялся. Кроме нее была еще женщина в этом городе, о которой я думал гораздо чаще. И ее я тоже должен был предупредить. Хотя уж она-то, в отличие от Нины Аркадьевны, не обрадуется моему визиту.

Я знал, отправляясь к Мироновым, что этот визит будет для меня нелегким. Но и предположить не мог, что он станет настоящим испытанием. Потому что первым, кого я увидел, войдя в гостиную, был поручик Шумский с корзиной цветов. Да, судя по всему, и в этих событиях я упустил немало. Сведения Коробейникова устарели. Шумского не просто прочат в женихи, он уже ухаживает по всем правилам. Некоторое время мы с поручиком молча сидели поодаль, бросая друг на друга одинаковые злобно-ревнивые взгляды. К внезапно вспыхнувшей моей ревности примешивалось еще и раздражение из-за ситуации, при которой я оказался как бы в очереди женихов. Очень хотелось выйти на террасу и присоединиться к Петру Ивановичу, отдыхавшему там в компании бутылки домашней наливки. Я не делал этого лишь потому, что подобное поведение было бы слишком похоже на позорное бегство, которое уж всяко не в моих правилах. Так что я просто сидел и ждал, стараясь сохранять каменное выражение лица, но глаза мои снова и снова возвращались к поручику и его корзинке. И мысли, которые лезли мне в голову, добрыми нельзя было назвать даже с натяжкой. Наконец я понял, что нужно хоть как-то разбавить эту звенящую тишину, пока она не взорвалась.
– Господин поручик, – обратился я к Шумскому.
– Господин полицейский! – с готовностью поднялся он мне навстречу, с корзиной цветов наперевес. – Неужто Вы следите за мной?
– Прекрасные цветы, – похвалил я.
Вопрос его я оставил без ответа. Пусть помучается сомнениями.
В этот момент на лестнице послышались знакомые легкие шаги. Я обернулся. Анна Викторовна застыла в дверях, не сводя с меня глаз. Видимо, не ожидала меня увидеть и была изумлена.
– Анна Викторовна! – сказал ей Шумский, вытягиваясь по стойке смирно прямо со своей дурацкой корзинкой в руках. – Мне необходимо с Вами поговорить!
– Одну минуту, – вежливо кивнула она ему и повернулась ко мне. – Здравствуйте. Вы к папе?
– Нет, – ответил я ровно, – к матушке Вашей.
– Она скоро выйдет, – кивнула Анна Викторовна, опуская глаза.
– Тогда, пользуясь случаем, хотел сказать Вам пару слов, – попросил я, – и, если можно, наедине.
– Извините, – вежливо улыбнулась Анна поручику и отошла вместе со мной к лестнице.
– Я вижу, все семейство Мироновых принимает участие в судьбе поручика Шумского, – сказал я. – А, между прочим, он под подозрением.
– Ну, это у Вас, может быть, – холодно ответила Анна. – У семейства Мироновых другое мнение на этот счет.
Господи, снова я все порчу своей глупой и несвоевременной ревностью. Ну, зачем мне понадобилось ее сердить? И захочет ли теперь она прислушаться к моим предостережениям?
– Ну, это Ваше право, – сказал я. – Мое дело предупредить. Просто, будьте осторожны.
– Ваши предупреждения ничего, кроме недоумения, у меня не вызывают, – все также холодно сказала Анна Викторовна. – Извините, меня ждут.
Я бы сказал, что они вызывают у нее еще и раздражение, но это не меняло сути дела. Она не слушает меня, а я очень за нее беспокоюсь. И поэтому я любыми средствами должен добиться, чтобы Анна всерьез восприняла мои предостережения. Любыми!
– Одну минуту, – остановил я ее, решившись. – Я… Я сегодня ходил к гадалке… Если мне не верите, может, гадалке поверите! Она сказала, что…
– Вам гадали? – в голосе Анны прозвучало веселое изумление. – Как это Вы допустили?
– Она сказала, что опасность угрожает Вам, – не поддержал я шутки.
– Прямо по имени назвала! – теперь уже Анна Викторовна вовсе не скрывала иронии.
Ох, кажется, я уже принимал участие в подобном диалоге, и не раз. Вот только роли поменялись. Что ж, поделом мне. Теперь я знаю, как трудно, когда ты пытаешься предостеречь, а над тобой лишь смеются.
– Нет, – признался я. – Она сказала, что опасность угрожает близкому мне человеку.
– Ну, так это не обо мне, – все также холодно ответила Анна. – Извините.
И резко повернувшись, она ушла в гостиную, где ее ждал с корзиной цветов поручик Шумский. Я же наконец-то осуществил свое желание и ускользнул на террасу, в общество Петра Ивановича. Марию Тимофеевну я могу и там дожидаться. И незачем мне мешать свиданию в гостиной.
– Яков Платоныч! – обрадовался моему появлению Петр Миронов. – Давненько! По рюмочке?
Интересно, а я его хоть раз видел абсолютно трезвым? Кажется, нет. Но все равно я очень рад его видеть. Да и вообще, Петр Миронов, несмотря на свою общую безалаберность, был мне весьма симпатичен. Было в нем что-то удивительно душевное. Видимо, та самая часть его характера, которая позволила ему стать лучшим другом юной племяннице.
– Нет, благодарю, – отказался я, заставляя себя отвернуться от окна, за которым Анна Викторовна с радостной улыбкой благодарила поручика Шумского за цветы.
От такой картины выпить захотелось немедленно, но не здесь, не сейчас и не в этой компании.
– И часто у Вас поручик Шумский в доме бывает? – поинтересовался я у Петра Ивановича. – Прыткий молодой человек.
– Не то слово! – отозвался Петр Миронов, вновь устраиваясь за столом и уютно кутаясь в плед. – Третий раз за два дня.
– Ну, – обратился ко мне добрый дядюшка, снова наполняя рюмку наливкой, – может, развлечете меня светской беседой?
Я с трудом отвел глаза от окна. В конце концов, почему бы и нет? Уж если и спрашивать совета в таком вопросе, то именно у Петра Миронова. Хотя бы потому, что он точно не поднимет меня на смех.
– Вы верите в гадание по картам? – спросил я с некоторой нерешительностью. – Ну, что карта может пророчить беду?
– И верю, и видел, – Миронов вдруг сделался внезапно серьезным и даже каким-то образом почти что трезвым. – Но только вряд ли Вам будет этого достаточно. Ответьте Вы мне, Яков Платоныч, верите ли Вы в статистику?
– Разумеется, – ответил я. – Статистика – это факты, это цифры.
– Вот! – Петр Иванович со значением поднял палец. – Тогда ein Fakt, zum Beispiel: Анна в который раз оказывает Вам неоценимую услугу, помогает Вам в расследовании, а Вы ее по-прежнему не принимаете всерьез.
– Должен с Вами согласиться, – ответил я ему, снова отводя от окна непослушные глаза.
Интересно, Петр Иванович заметил, что я все время смотрю поверх его плеча? Лучше уж ему не знать, насколько всерьез я воспринимаю его племянницу.
– Так же и с людьми, обладающими даром гадателя, – продолжил Петр Миронов, – никто не принимает их всерьез. А предсказания-то сбываются!
– Яков Платоныч! – появилась на террасе Мария Тимофеевна. – Вы совсем нас забыли.
– Служба, – дежурно извинился я. – Вы позволите Вас на пару минут?
– Разумеется, – ответила она, отходя со мной на другой край террасы.
– Вы наверняка наслышаны, – сказал я, – в городе появился модный куафер.
– Не только наслышаны, – ответила Мария Тимофеевна, – но уже приглашали его к себе. Не думала, что Вы интересуетесь такими вещами.
– Интересуюсь, но только по долгу службы, – ответил я ей. – Я прошу Вас воздержаться пока от его услуг.
– Вы его в чем-то подозреваете? – встревожилась она.
– Не то, чтобы подозреваю, – сказал я, – прямых указаний пока против него нет, но по долгу службы хотел Вас предупредить не использовать его услуги, пока все не выяснится.
– Благодарю, – вежливо улыбнулась мне Мария Тимофеевна.
– Честь имею.
И я удалился, желая оказаться как можно дальше и от этого дома, и от конкретного окна в гостиную. Я так и не понял, согласилась ли Мария Тимофеевна с моим предостережением или с благодарностью отвергла. Но в любом случае, сделать что-либо еще было не в моих силах. Остается надеяться, что Мария Миронова расскажет о моем предостережении мужу, а уж адвокат Миронов, будучи человеком профессионально осторожным, прислушается к моим словам просто на всякий случай.

Той же ночью мне принесли записку от доктора Милца, который просил меня прибыть в дом Терентьева как можно скорее. Когда я приехал, Никита Терентьев бредил, и даже мне, непрофессионалу, было ясно, что долго он не протянет.
– Есть способ привести его в чувство? – спросил я доктора.
– Я как раз пытаюсь сделать укол морфия, – ответил тот.
Терентьев выгибался дугой, задыхаясь, на посиневших губах выступила пена. Какая страшная, мучительная смерть!
– Никита Савельич, – позвал я его, наклонившись.
Он не отзывался, хотя после укола вроде бы затих.
– Больше мне помочь нечем, – вздохнул доктор Милц.
Внезапно Терентьев открыл глаза.
– Вас отравили? – спросил я его.
– Да! – прохрипел Терентьев.
– Кто? Потоцкая?
– Да!
– А батюшку Вашего?
– Она уговорила! – задыхаясь, проговорил Терентьев. – Я согласился…
– Шумскому Вы про нее рассказали?
– Бесы! – вцепившись в мой рукав, прохрипел он. – Бесы! Нет!!!
От судороги тело его выгнулось дугой, вновь выступила пена на губах. И вдруг он внезапно обмяк. Доктор приложил пальцы к сонной артерии, взглянул на меня:
– Он мертв.
Я отошел от постели Терентьева, все еще потрясенный кошмарной мучительностью его смерти. Что за яд делает такое с человеком? Кем надо быть, чтобы убивать вот так?! И существует ли противоядие?