Одиннадцатая новелла

Реинкарнация

 
Заканчивалась зима, и весна все настойчивее заявляла о себе, вступая в свои права. Солнце пригревало, и на открытых местах появлялись первые проталины. К ночи еще подмораживало, но днем погода была уже совсем весенняя. На улицах прибавилось гуляющих: дамы спешили продемонстрировать весенние уже наряды, кавалеры в расстегнутых пальто взирали на них с обновленным восхищением. А на крышах и деревьях вовсю чирикали ликующие воробьи. Все, устав от долгих метелей, спешили порадоваться наступающей весне.
Не то чтобы я вовсе не замечал происходящих в природе перемен, но меня в последние недели радовала только работа. Каждое новое дело я встречал как долгожданный подарок и набрасывался на него, как голодный на кусок хлеба. Если же дел не было, я их находил, вытаскивал из архива или занимал свою голову иным способом, работая по двадцать часов в сутки, лишь бы не оставалось сил на то, чтобы думать и чувствовать. Я загонял своих подчиненных, и только Коробейников решался общаться со мной без страха. Впрочем, и с ним я говорил лишь о делах, пресекая все его попытки вызвать меня на откровенность.
Причина такого моего поведения была проста и, увы, осознаваема мною во всей полноте. Меня сжигал стыд.
После моего последнего разговора с Анной Викторовной, я вернулся домой и проспал почти сутки. А когда я проснулся… Честное слово, никогда мои ощущения не были так близки к желанию застрелиться от стыда. Я чувствовал себя последним мерзавцем и редкостным идиотом в придачу. Разумеется, я понимал, что мой срыв в тот день был вызван чудовищным нервным напряжением и переутомлением, которые я испытал во время дела Ферзя. Голова у меня тогда не работала, видимо, вовсе, зато эмоции бушевали с необычайной силой, в кои-то веки вырвавшись из-под власти контролировавшего их разума. Думаю, назвать меня тогда вменяемым не смог бы даже Коробейников, всегда и во всем принимавший мою сторону.
Но все это лишь объясняло причины моего поведения. Но, разумеется, оправданием служить не могло. Что я наделал? Что я наговорил! Я обидел и оскорбил, оттолкнул и изломал все самое чистое и светлое, что было в моей жизни. Как я мог сказать ей такое? И, что, пожалуй, еще страшнее, как я мог так о ней думать? Мысли о том, что в момент помутнения рассудка я счел искреннюю заботу и желание помочь грязной манипуляцией, посмел сравнить свет с тьмой, терзали меня непрерывно.
И именно они были причиной того, что я не полетел на следующий же день в дом Мироновых с визитом и извинениями. Не скрою, порыв такой был. Да что там порыв! Непрерывное желание испросить, вымолить прощение, преследовало меня, и именно его я и гасил, окунувшись в работу с головой. Потому что знал, что, если я приду, Анна Викторовна простит меня. Как прощала мне много раз и грубость мою, и скепсис, и вечные насмешки. Только вот я не достоин оказался такого милосердия. Видимо, я способен воспринимать только черную сторону мироздания, потому что сам являюсь ее частью. И незачем мне пытаться приблизиться к тому, что я не способен оказался оценить по достоинству. Полагаю, я настолько часто сталкивался с грязью и злом этого мира, что замарал и собственную душу, и оказался неспособным воздать должное подарку судьбы, показавшей мне истинную доброту.
Что ж, раз я так хорошо приспособлен к борьбе со злом, этим я и буду заниматься с должной отдачей и старанием. И лишь в самой глубине души, в ее уголке, предназначенном для меня одного, я сохраню воспоминания о чудесных мгновениях, о доброте, заботе и нежности. Об Анне.

Тот день ничем не отличался от предыдущих. И я, обрадовавшись новому делу, даже не подозревал, что неизвестно за что милосердная ко мне судьба намерена вывести меня из бездны бесконечного самобичевания, в которую я себя загнал. Сообщение о трупе в овраге близ Слободки пришло около полудня, и мы немедленно выехали на место обнаружения тела.
Первая странность, на которую я обратил внимание, заключалась в том, что обнаружить тело случайно было очень сложно, если не сказать, невозможно вовсе. Труп находился на дне оврага, забросанный ветками, и с тропинки, проходящей значительно выше, был вовсе незаметен. Собственно, именно поэтому он и пролежал там достаточно долго. Чтобы обнаружить тело, требовалось сойти с тропы и преодолеть весьма непростой спуск по скользкому от оседающего снега склону оврага. Такого подвига можно было бы ожидать от мальчишки-сорванца, полезшего в овраг по какой-нибудь фантазии или мальчишечьей игре. Но, тем не менее, труп обнаружила хорошо одетая барышня, которую меньше всего можно было заподозрить в желании скользить по обледеневшим склонам. Барышня стояла тут же, чуть в стороне, дожидаясь, пока я задам ей свои вопросы, и утирала платочком слезы, непрерывно выступающие вновь. Не похожа ее реакция была на простое потрясение при виде мертвого тела. Так, скорее, можно оплакивать близкого усопшего. Но городовой, доставивший известие об обнаружении тела, сказал, что обнаружила его свидетельница, Сурина Арина Михайловна, совершенно случайно. Поэтому я и не спешил с ее допросом, давая ей время выплакаться, а себе – понаблюдать. Вместо этого я подошел к доктору и городовым, осматривающим тело.
– Документов при нем не обнаружено, – доложил, заметив мое приближение Евграшин, осматривающий бумажник жертвы.
– Яков Платоныч, – привлек мое внимание доктор Милц, показывая мне листок бумаги, найденный им в кармане погибшего, – вот полюбуйтесь, что происходит с бумагой за такой срок.
– А кстати, какой здесь срок? – поинтересовался я у него, внимательно осматривая лежащее передо мной тело.
– Судя по степени разложения трупа, не меньше года, – высказал свое мнение доктор. – Впрочем, я думаю, и не больше.
– Жертву не грабили, раз бумажник на месте, – отметил я.
– Вы сказали, жертву? – поинтересовался Александр Францевич. – То есть, Вы не рассматриваете возможность смерти естественным путем?
– Но Вы же не думаете, что он разоделся в модное пальто, спустился сюда в овраг по грибы и скончался от сердечного приступа? – ответил я несколько саркастично. – А после этого еще и закидал сам себя сверху ветками?
– М-да… – смущенно покосился на меня доктор. – Это резонно.
Мне сделалось неловко. Мой ставший дурным характер еще не повод для бестактности. Можно было бы выбрать и иную формулировку. Доктор все-таки не Коробейников, не следует так указывать ему на ошибки, да еще в присутствии городовых. Скрывая недовольство собой, я отошел от Милца, продолжившего осмотр, и обратился к свидетельнице, обнаружившей тело.
– Арина Михайловна, – спросил я ее, – Вы знали покойного?
– Нет, я его не знала, – ответила она дрожащим от слез голосом.
– А убиваетесь, как по близкому человеку, – заметил я.
– Я просто испугалась, – отвела она глаза.
Это была ложь, я был в этом абсолютно уверен. Она была настолько расстроена, что овладеть собой для того, чтобы солгать правдоподобно, не смогла.
– Вы сказали, что какой-то мальчик указал Вам на это место, – продолжил я расспросы, не акцентируя пока внимания на моих подозрениях, – а что за мальчик?
– Не знаю. Ходит за мной по пятам, – ответила Арина. – Какой-то странный мальчик. Иногда пытается заговорить. Говорит тоже странно.
– То есть, – уточнил я, – незнакомый странный мальчик велел Вам прийти сюда в овраг, и Вы покорно пошли?
– Да, я понимаю, что это глупо, – сказала она подавленно, – но мне показалось, я должна это увидеть.
Все более и более странно, однако. Либо она врет, либо не в себе. Первое, несомненно, предпочтительней.
– А почему же Вам так показалось? – спросил я. – Что он сказал?
– Сказал, что там его тело, – вымолвила Арина Михайловна смущенно.
От неожиданности я чуть не вздрогнул. Вот так новости! А главное, мне эти новости очень сильно напомнили некоторые прошлые расследования.
– Его тело? – переспросил я. – Что он имел в виду?
– Я не знаю, – она снова заплакала.
Нет, на умалишенную она не похожа, совершенно точно. Сбита с толку, растеряна и испуганна. И очень сильно расстроена. Что-то она от меня скрывает, несомненно. Но это, скорее, касается личности усопшего и ее знакомства с ним. А вот причины, по которым она пошла в овраг искать тело… Эта история со странным мальчиком настолько абсурдна, что, скорее всего, является правдой. Даже полный глупец мог придумать ложь правдоподобнее. А свидетельница Арина Сурина глупой не выглядела. Я решил не давить пока на нее, пытаясь добиться правды. Мы попробуем определить личность погибшего своими силами и методами. Ну, а если уж окажемся вовсе в тупике, я заставлю госпожу Сурину рассказать нам то, что она предпочла утаить.
Я отпустил Сурину, дав ей в провожатые городового. И отдельно указал тому, чтобы он последил, не обнаружиться ли где-нибудь по пути их следования мальчик, наблюдающий за Ариной или пытающийся с ней заговорить. Очень мне хотелось побеседовать с этим пацаном, по какой-то причине считающим себя покойником.

В управлении меня ожидало письмо, принесенное, по словам Коробейникова, посыльным. Изящный конверт, пахнущий духами, замысловато-игривые завитки почерка. Нина Аркадьевна вновь напоминает мне о себе. Что ж, посмотрим, какие еще способы придумает госпожа фрейлина, чтобы выманить меня из Затонска.
Но новости, содержащиеся в письме, превзошли все, даже самые худшие мои ожидания. В своем обычном кокетливо-ироничном стиле, будто и не было нашей последней размолвки, Нина сообщала мне, что, испросив отпуск при дворе, якобы для поправки здоровья, она приехала в Затонск с намерением прожить здесь, судя по всему, продолжительное время. Также в письме говорилось, что его отправительница остановилась в гостинице, и будет очень рада, если я нанесу ей визит.
Итак, отчаявшись выманить меня из Затонска, мои противники решили действовать прямо здесь. Собиралась госпожа Нежинская лишь приглядывать за мной или надеялась меня контролировать, было неважно. Ее появление означало, что интрига продолжает набирать обороты. А также то, что моя жизнь с этого момента весьма усложнится. Зная Нину Аркадьевну, я должен был теперь учитывать ее присутствие. Упускать ее из виду было нельзя ни в коем случае. А не придавать ей значение – и вовсе опасно. Пожалуй, мне следует выбрать время и нанести ей визит вежливости, дабы попытаться узнать, чего она пытается добиться своим приездом в Затонск. Мне даже думать неприятно было о том, чтобы увидеться, а тем более говорить с ней. Но все же без этого обойтись никак не удастся. К счастью, прошлое наше общение должно было установить между нами достаточную дистанцию. И мне не будет слишком сложно это отчуждение поддерживать. Потому что изображать что-либо иное в нынешнем моем расположении духа было бы поистине затруднительно и крайне утомительно для меня.
– Доктор сказал, что нашему убитому было от сорока до шестидесяти лет, – ворвался в мои размышления голос Коробейникова. – Я решил поднять архивы и проверить всех пропавших в прошлом году.
– Вы учтите, – сказал я ему, – что, кроме возраста, он еще и при деньгах был, судя по костюму.
Антон Андреевич на минуту задумался, перебрал бумаги.
– В таком случае, один московский артист, Андроник Сапфиров, – предположил он. – Год назад они приезжали с гастролями в Затонск. Представление, надо сказать, было прескверное. Но Андроник пропал после этого и в Москву не вернулся. Поговаривают, что он бегает от кредиторов, но кто знает?
– Думаете, такая медаль могла быть у артиста? – спросил я его перекидывая ему маленькую медальку, облупившуюся до полной неузнаваемости, найденную в коробочке, лежавшей в кармане убитого.
Коробейников поймал медальку на лету, рассмотрел внимательно:
– Ну, такая медаль могла быть у кого угодно, это ведь не государственная награда, это так, безделушка, – сказал он. – Нам в гимназии такие давали, я получал, часто. За особые успехи.
– Вряд ли зрелый мужчина будет носить с собой гимназические награды, – язвительно указал я Антону Андреичу. – За какие другие заслуги могли наградить такой медалью?
Мой помощник на мою раздражительность внимания особого не обратил. Привык уже, видно.
– Первое место на какой-нибудь выставке… – пустился он в предположения. – Ну, на выставке молочных поросят, например!
– Шутник Вы, Антон Андреич, – строго пресек я его очередную попытку поднять мне настроение. – А благотворительность? В вашем списке есть кто-нибудь, кто занимался благотворительностью?
Коробейников сверился со своими бумагами.
– Разве что один купец, Епифанов, – сообщил он. – Пропал прошлым летом, до Вашего приезда. Его жена и дочь сразу обратились в полицию. Но никаких успехов поиски не принесли.
– Вызывайте их на опознание, – велел я.
– Жена умерла год назад, – сказал Коробейников.
– Ну, так дочь пригласите! – повысил я голос, не удержав раздражения.
Антон Андреич быстро вышел, торопясь выполнить мое указание.

Дочь покойного купца Епифанова, Надежда Кирилловна, с первого взгляда производила впечатление женщины сильной, твердой характером. Со второго и третьего взгляда это впечатление лишь усиливалось. Тело, год пролежавшее в овраге, своим видом и запахом могло выбить из равновесия кого угодно. Коробейников, например, вовсе предпочел к столу доктора близко нее подходить и остался у окна, прикрыв рот и нос платком. Надежда же Епифанова стояла рядом со мной, твердо выпрямив спину. Когда доктор приподнял простыню, показывая тело покойного, она даже не переменилась в лице, лишь вздрогнула слегка, да отступила буквально на пол шага.
– Да, это он, – сказала она мне недрогнувшим спокойным голосом. – Его одежда. Это он.
Потрясающее самообладание для дамы. Да и не только для дамы, если честно. Вызывает уважение. Разумеется, если в процессе следствия не окажется, что она убийца.
– Нам нужно будет соблюсти некоторые формальности, – сказал я, выводя ее из покойницкой, – но для этого нужно будет проехать в управление.

В моем кабинете Надежда Кирилловна продолжала держаться также ровно и выдержанно.
– Антон Андреич составит протокол опознания, – сообщил я ей, – Вы ознакомитесь и подпишите.
Она даже не кивнула, видимо, считая это излишним. В таких случаях гораздо проще взять паузу и подождать, пока человек сам захочет заговорить. Я открыл папку, делая вид, что изучаю бумаги в ожидании, пока составят протокол. После нескольких минут молчания Епифанова все-таки решила заговорить первой.
– Я не могу представить, что кто-то мог убить батюшку, – ровным голосом произнесла она. – У него не было врагов. Бывает, некоторые наживаются, ничем не брезгуют. Но он таким не был. Его все уважали.
– А в семье? – спросил я как бы между прочим, продолжая для виду перебирать бумаги.
– Я Бога каждый день благодарила за такого батюшку, – ответила она. – И с матушкой у них все было хорошо.
Тон ее был по-прежнему ровный, спокойный. Но я все же смог почувствовать в ее словах какую-то не то чтобы даже фальшь, а чрезмерную, что ли, убежденность. И, кажется, Надежда Епифанова пыталась убедить в сказанном не только меня, но и себя саму. Нужно будет попробовать проверить, не ошибся ли я.
– Тело Вашего отца было найдено в Слободке, на окраине города, – сообщил я ей. – Как он там мог оказаться?
– Я не знаю, – спокойно сказала она.
– Ну, может, знакомые Ваши какие там проживали? – предположил я.
– Знать не знаю таких знакомых, – все также ровно ответила она. И спросила: – А как нашли тело батюшки? Кто?
Первый и, собственно, единственный пока вопрос, который она мне задала. В общем-то, и не самый необычный вопрос. Вот только я не хотел ей на него отвечать, причем именно потому, что он был единственным.
– А среди Ваших знакомых, – поменял я тему, – нет ли подростка со странными манерами?
– Откуда бы у меня в знакомых подросток? – ответила она твердо.
– Ну, мальчик лет двенадцати-четырнадцати, – пояснил я подробнее. – Возможно, работал на Вашего отца незадолго до гибели. Посыльный, разнорабочий какой.
– Не припомню такого, – сказала Надежда. – Так Вы мне не сказали, кто нашел батюшку.
И не скажу. Потому что мне весьма любопытно, почему ей это так нужно это знать. До такой степени, что в ее ровном, спокойном голосе послышались отчетливые нотки настойчивости и нетерпения.
– Узнаете в свой черед, – ответил я ей с несколько ироничной усмешкой, показывая, что уговаривать меня бесполезно.
– Будьте любезны, подпишите протокол, – подошел к ней с бумагами Коробейников, поймавший мой взгляд, – Ознакомьтесь и подпишите, если нет никаких возражений.
– Так я же дочь его, – не обращая внимания на Антона Андреича, обратилась ко мне Епифанова. – Почему Вы мне не хотите сказать?
В голосе ее уже куда заметнее проскользнули эмоции. Она была так раздражена моим отказом, что одинаково готова, похоже, как упрашивать меня, так и настаивать. Зачем-то ей было очень важно знать именно это – кто нашел тело. Важнее даже, чем кто убил. Не скажу! И посмотрю, что она будет делать дальше.
– В интересах следствия, – улыбнулся я вежливо.
Надежда не стала уговаривать меня более. Внимательно изучила написанный Коробейниковым протокол, аккуратно его подписала. И поинтересовалась, может ли она быть свободна. Я не возражал против ее ухода. Мы еще поговорим, но это будет несколько позже.

Утром следующего дня мы с Коробейниковым вновь обсуждали это дело.
– Любопытно все-таки, – сказал я, – как такой респектабельный господин мог оказаться в овраге.
– И что он вообще делал на окраине города? – спросил Антон Андреи, и тут же, по обыкновению, принялся строить предположения. – Может быть, его убили в другом месте, а потом спрятали в этом овраге?
– Вариантов много, – вздохнул я с неудовольствием. – Могли и в речку бросить.
– Это было бы и проще, – согласился мой помощник.
– Вот что, Антон Андреич, – сказал я ему, – Вы прогуляйтесь в Слободку, опросите жителей. Может, кто расскажет про этого Епифанова.
– Думаете, кто-то помнит? – усомнился Антон Андреич. – Год прошел.
– Ну, если у Епифанова был там интерес, в этих краях, и он регулярно туда наведывался, кто-нибудь да вспомнит.
– Согласен, – поднялся Антон Андреич. – Опрошу всех, кого смогу.
В этот момент в дверь тихо и коротко постучали, и вошла Анна Викторовна.
Это было так неожиданно, что мне на мгновение показалось, что я вижу сон. Сердце вдруг сорвалось со своего места и запрыгало беспорядочно, дыхание перехватило. Я вскочил с места с чуть ли не неприличной поспешностью:
– Анна Викторовна! Я…
Я остановился, не зная, что сказать. Сотни эмоций обуревали меня одновременно. Но одна заслоняла все остальные: я был счастлив от того, что вижу ее.
– Добрый день, – сказала Анна с нежной улыбкой.
Я смотрел на нее и не мог наглядеться. Как я выдержал столько без этой улыбки?
Коробейников бросился к ней радостно, перенял пальто. Она поблагодарила его ласково. А я просто стоял, как столб, за своим столом, и смотрел. И не мог насмотреться.
– Я знаю, что Вы расследуете дело об убийстве купца Епифанова, – сказала Анна Викторовна моему столу. Глаз на меня она не поднимала. – Так вот, я познакомилась с подростком, который периодически считает себя этим человеком. Причем такие вещи говорит, которые только сам Епифанов мог знать.
Я по-прежнему молчал, не сводя с нее глаз. Слова, которые мне хотелось ей сказать, устроили в моей голове целую бурю и в очередь выстаиваться не хотели. И уж точно, среди них не было ни одного про купца Епифанова.
– Не тот ли это самый мальчик, о котором рассказывала свидетельница? – спросил меня Коробейников, удачно заполняя паузу.
– Возможно, – я сделал над собой усилие, пытаясь совладать с эмоциональной бурей, – а как его зовут?
– Егор Фомин, – коротко и все также не глядя на меня, ответила Анна Викторовна.
Я должен с ней поговорить. Должен попросить прощения, объясниться. Любым способом должен, не важно каким. Мне нужно, просто необходимо снова увидеть ее глаза.
Но, разумеется, что бы я ни собирался сказать, свидетели мне ни к чему.
– Вот что, Антон Андреич, – сказал я Коробейникову, – вызовите сегодня на очную ставку этого Егора и …
Я замялся, потому что имя и фамилия свидетельницы, оказывается, улетучились у меня из головы. Там вообще сейчас мало что осталось, имеющего отношение к делу.
– Арину, – подсказал Антон Андреич, видя мое замешательство.
– Арину? – спросила Коробейникова Анна Викторовна. – А кто это?
Мой помощник с удовольствием объяснил ей это, а также в подробностях изложил историю обнаружения тела купца. С ним Анна разговаривала по-прежнему непринужденно и свободно, как раньше. Это и объяснимо, он ведь ничем ее не обидел. Хоть и оказался лишен ее общества по моей вине. И когда Антон Андреич все-таки заторопился уходить, Анна Викторовна решила, что им по пути. Не глядя на меня, она все тем же спокойным голосом попросила разрешения зайти, чтобы узнать результаты очной ставки, так как беспокоилась за Егора. И, получив мое разрешение, удалилась вместе с Коробейниковым, очень вежливо попрощавшись с моим столом.
Я же опустился в кресло, будто у меня подломились колени, и долго сидел, не в силах прийти в себя. Мыслей по-прежнему не было ни одной. Впрочем, и эмоции меня покинули. Кроме, пожалуй, безмерной злости на самого себя.

Я так и просидел некоторое время в бездействии. Но, к счастью, злость – не та эмоция, которая позволяет находиться в неподвижности. Она ищет выход, заставляя нас действовать. Оставалось только собрать всю волю, чтобы направить эту энергию на полезное дело, а не на саморазрушение. Подумав немного, я решил воспользоваться временем и настроением, чтобы посетить все-таки приехавшую Нину Аркадьевну. По крайней мере, если моя злость изольется на нее, это будет не столь огорчительно.
На пороге гостиницы я лицом к лицу столкнулся с князем Разумовским. Видимо, и он решил нанести визит прибывшей в Затонск фрейлине.
– Яков Платоныч! – деланно обрадовался мне князь. – Добрый день!
Я попытался пройти мимо, сделав вид, что вовсе его не замечаю.
– Ну, полноте, Яков Платоныч! – остановил он меня. – Ну не пора ли нам уже забыть это недоразумение? Дело прошлое.
Следовало все-таки взять себя в руки. Какими бы ни были мои переживания, Разумовский – это часть моей работы. А подобным своим поведением я лишь дам ему повод для еще одной дуэли. Такого подарка своим врагам я делать не собирался, а поэтому собрал волю в кулак и постарался ответить спокойно и с достоинством:
– Если Вы имеете в виду дуэль, то дело действительно конченное. Здесь и говорить не о чем.
– Позвольте в таком случае, – обрадовался он, – в знак полного и окончательного примирения пожать Вашу руку.
Для полного катарсиса мне, пожалуй, сегодня не хватало именно рукопожатия предателя.
Я снял перчатку и пожал протянутую мне ладонь. Катарсис – именно то, что мне сейчас требуется.
– Я рад! – расплылся в улыбке Разумовский. – Мы же в одном городе живем. Не странно ли нам уже не замечать друг друга? Буду ждать Вас, во всякое время!
– Благодарю, – усмехнулся я в ответ, – но знаете…
– Я знаю, знаю! – перебил он меня. – Вы очень заняты! И, тем не менее, заходите запросто. Я принимаю по четвергам. У меня собирается небольшое общество, все свои. Кстати, бывает и ваш полицмейстер. Так что, заходите!
И, поклонившись мне на прощание, он направился к экипажу.
Я же с трудом разжал зубы, проводил его взглядом и пошел в гостиницу. Очень хотелось вымыть руки, особенно правую.

Номер госпожи Нежинской располагался на втором этаже гостиницы. Дверь была распахнута, и по комнатам сновали лакеи, распределяя багаж гостьи. Сама Нина Аркадьевна в безупречном наряде по последней моде распоряжалась процессом. Мне она обрадовалась и даже, как будто, слегка изумилась, словно и не она писала то письмо, приглашая меня ее посетить.
– Якоб! – Нина с улыбкой протянула мне руку для поцелуя. – Здравствуй!
– День добрый, Нина Аркадьевна, – ответил я, касаясь губами ее перчатки.
– Вот мои покои! – провела меня по номеру Нежинская, будто бы случайно забыв отпустить мою руку. – Всего две комнаты, но мне больше и не нужно. Я подумала, что в гостинице будет лучше всего. Дом мне пока не по карману, а селиться на квартире как-то вульгарно.
Я осторожно забрал у нее руку, стараясь, чтобы это не выглядело грубо. Левую руку, кстати. Так что обе мыть придется.
– Ну, что ты такой серьезный? – заглянула она мне в глаза с нежной улыбкой. – Ты не рад, что я поживу с тобой, в твоем городе?
Тонкая, едва заметная пауза между «с тобой» и «в твоем городе», резанула мой слух. Это, несомненно, был вопрос. И он требовал ответа. Что ж, ответ у меня готов.
– Напротив, – ответил я ей официально-любезным тоном, – пришел поинтересоваться, не нужно ли чего, не беспокоит ли кто.
– О, это очень приятно, что у нас полиция интересуется, как устроились гости города, – язвительно произнесла Нина Аркадьевна. – Благодарю, не жалуюсь.  А ты знаешь, впрочем, – добавила она, изображая встревоженность, – за мной кто-то ходит. Два каких-то господина следуют попеременно за мной по улицам. И одного из них я видела в Петербурге, в твоем обществе.
– Странно! – ответил я ей притворством на притворство. – Мои знакомые здесь, в Затонске? Я разберусь. Надолго ли к нам? – поинтересовался я небрежно.
– Пока на полгода, – ответила Нежинская, – дальше посмотрим.
– Жизнь при дворе так вредна для здоровья?
– Истощает нервы, – сделала она вид, что не заметила сарказма в моем голосе. – А ты не пил местные воды?
– Да нет, как-то пока в голову не приходило, – усмехнулся я в ответ.
– Напрасно! Их целебные свойства известны по всей России.
Нина Аркадьевна почувствовала, что я собираюсь окончить разговор, и как бы случайно встала так, чтобы преградить мне путь к двери.
– Ну что ж, отдыхайте, не буду задерживать, – вежливо поклонился я ей. – Позвольте откланяться?
– Ну, к чему этот официальный тон! – она заглянула мне в глаза. – Мы же теперь соседи. Город маленький. Давай будем дружить.
М-да… Сплошные друзья и соседи.
– Удивительно, но сегодня я уже слышал эти слова, – чуть усмехнулся я ситуации. – Всего доброго.
– По чашечке кофе? – попыталась она меня задержать.
– Спасибо, дела, – ответил я, уже не скрывая резкости.
– До скорого! – донеслось мне вслед.
Ну, уж если только это будет зависеть от меня, скоро мы не увидимся.

Для беседы с Егором Фоминым я пригласил доктора Милца. Он хоть и напомнил мне, что душевные болезни не являются его профилем, тем не менее, согласился охотно. Видно было, что ему чрезвычайно любопытно увидеть подобный феномен.
Егор, приведенный Коробейниковым в управление в сопровождении матери и отца, оказался веснушчатым рыжим пацаном лет четырнадцати. Но сейчас на мальчика своего возраста он походил менее всего. Так получилось, что мне повезло увидеть то, что его родители называли «приступом», то есть Егора, считающего себя Епифановым. И должен сказать, что было ли это притворство или душевная болезнь, но мне и вправду порой казалось, что я разговариваю не с мальчиком, а со взрослым, пожившим мужчиной. Даже жесты, повадки его были не подростка, а взрослого.
– Да, припоминаю, – солидно произнес он, крутя в пальцах переданную мною медальку, – я получил ее от комитета дам-благотворительниц. Я снял помещение для вечера в пользу сирот. И взял на себя кое-какие мелкие расходы. В сущности, пустяки, не о чем говорить.
Странно было слышать интонации и слова взрослого солидного человека, произнесенные ломающимся голосом подростка.
Доктор тоже наблюдал за поведением Егора с крайним интересом.
– Да замолчи ты, шут гороховый! – подхватился с криком со стула отец мальчика. И обратился к нам просительно. – Господа, это болезнь его говорит, это не он сам.
– По крайней мере, он неплохо вжился в роль, – сказал я, задумчиво глядя на Егора.
– Значит, вы отрицаете какие-то отношения с господином Епифановым? – спросил я родителей.
– Мы от Егора впервые это имя услышали, – ответила мать.
– У вас ведь мастерская, а Епифанов много торговал, и лесопилка у него была, – сказал я отцу Егора. – Уверены, что у Вас не было с ним никаких дел?
– Конечно! – уверенно ответил тот. – Я еще способен помнить своих заказчиков.
– Егор Вам помогает? – продолжил я расспрашивать Фомина-старшего.
– Да какой из него помощник! – где-то даже презрительно отозвался папаша. – Вы посмотрите на него, Ваше Благородие.
Я отметил его недовольное лицо, горестно заломленные брови матери, смотрящей на сына со стыдом и жалостью. Да, мальчишке живется явно несладко.
– Я понимаю, что это Ваш долг – все выяснить, – обратился вдруг ко мне Егор, – но, право, Вы потратите мое время. Я никогда не был знаком с этими людьми.
И он снова опустился на стул, всей позой своей изображая вежливое терпение.
– Значит, такое поведение не свойственно Вашему сыну? – обратился я к родителям.
– Да приступ у него, – вздохнул отец. – Были б мы дома, я бы его сейчас в воду окунул, и все бы прошло.
– Все бы прошло? – мне стало любопытно. Я налил стакан воды и жестом предложил отцу Егора продемонстрировать нам свой метод лечения. Он смешался сперва, но потом подошел к сыну и резко плеснул тому водой в лицо.
Метаморфоза, произошедшая с Егором, впечатляла. От вылитого на него стакана воды он вскинулся, будто резко просыпаясь. А в следующую секунду перед нами сидел мальчишка четырнадцати лет, донельзя смущенный и со страхом поглядывающий на отца. Поговорив с ним буквально несколько минут, я понял, что передо мной действительно ребенок, причем ребенок перепуганный. Полагая, что в отсутствие родителей мальчик может стать раскованнее, я попросил у них дозволения провести очную ставку Егора с Ариной без их присутствия. К моему удивлению, они согласились весьма охотно. Видно было, что отцу не терпится убраться из полиции и ему абсолютно все равно, о чем я собираюсь допрашивать его сына. Мальчик явно был для него стыдом и обузой.
Родители ушли, и я попросил пригласить в кабинет Арину Сурину.
– Да, это тот самый мальчик, который показал мне, где лежит тело, – подтвердила Арина, взглянув на Егора.
– Это правда, Егор? – спросил я его мягко.
– Не помню, – ответил он и потупился.
– А откуда же ты узнал, что тело находиться в овраге? – попробовал я продолжить расспросы.
– Не знаю, – сказал он и вздохнул.
– А почему же ты решил обратиться к Арине Михайловне?
– Не знаю.
Егор совсем сжался на стуле, видимо, ожидая, что я вот-вот начну сердиться, что он не отвечает ни на один мой вопрос.
Я наклонился к нему, пытаясь всем видом своим и голосом вызвать у него хоть немного доверия:
– Как ты познакомился с этой женщиной?
– Нельзя сказать, что он со мной познакомился! – вмешалась Арина Сурина, которой тоже, видимо, стало жалко этого перепуганного мальчишку. – Просто время от времени я вижу его у своего дома. А иногда он ходит за мной по пятам по улицам.
– Это правда, Егор? – спросил я его.
Он промолчал в ответ, совсем наклонив голову, и только пылающие уши выдавали его отношение к происходящему.
– Раньше он был поразговорчивее, – сказал я доктору, дружелюбно кладя Егору руку на плечо. И почувствовал, как он вздрогнул испуганно. Мальчик вызывал искреннее сострадание. Похоже, родители потратили немало сил, чтобы выбить из него всю уверенность в себе. И как же это его поведение не вязалось с уверенностью этого же ребенка, изображающего купца Епифанова. Как бы то ни было, пугать его дальше я не собирался. А поскольку толку от его расспросов не было никакого, я позволил ему уйти. Отпустил я и Арину Сурину. Я убедился, что именно Егор рассказал ей про тело Епифанова, а более пока мне от нее ничего не было нужно.
– Что Егор был знаком с Епифановым, я практически уверен, – сказал я доктору, в задумчивости пройдясь по кабинету, – только как его разговорить?
Завершив поворот, я чуть не споткнулся. Оказалось, что за время моей фразы в кабинет неслышно вошла Анна Викторовна и молча встала у двери.
Теперь, когда я познакомился с Егором, для меня больше не было загадкой, что заставило ее прийти в управление, несмотря на неизбежную, неприятную для нее встречу со мной. Даже я чувствовал сострадание к этому мальчику, отвергнутому и презираемому родителями, да и всем миром. Анна же, я был в этом уверен, увидела в этом несчастном ребенке себя. Раньше, когда мы гуляли, она иногда рассказывала мне истории из своего детства. И, хоть это и не было никогда ее целью, я составил себе свое видение. Мария Тимофеевна всячески пресекала «странности», как он это называла, и чрезвычайно стыдилась любых публичных проявлений того, что отличало ее дочь от других. Виктор Иванович старался выступать миротворцем, держа нейтралитет. И единственным человеком, кто проявлял к Анне понимание и доверие, был дядюшка, Петр Иванович.
У Егора же такой поддержки не оказалось, он был один на один со своей то ли болезнью, то ли странностью. И, разумеется, Анна Викторовна не могла пройти мимо такой вопиющей несправедливости. Она ведь всегда приходила в мой кабинет, желая кому-то помочь. Иногда это был очередной дух, иногда и я сам. А сегодня это был Егор.
– Яков Платоныч, – обратился ко мне доктор Милц, – ну вот Вы – человек здравомыслящий. Ну, неужели Вы будете строить Ваше следствие на показаниях Егора?
Анна Викторовна, видимо, поняв, куда клонит доктор, в волнении прошлась по кабинету. На лице ее появилось столь знакомое мне выражение непримиримого упрямства. Ее позиция была ясна мне безо всяческих объяснений: она считала, что Егор здоров, что он просто общается с духом Епифанова. И эту позицию Анна будет отстаивать до конца.
– Вы же видели его блуждающий взгляд, – продолжал убеждать меня Александр Францевич, – как быстро он переходит от состояния возбуждения к апатии. Уверяю Вас, это не спектакль. Это болезнь. Это серьезная душевная болезнь.
– Плохо, – ответил я доктору, – Егор необходим нам как свидетель. Возможно, он был свидетелем убийства, иначе как бы он нашел тело?
– Я вполне допускаю это, – ответил Милц. – Возможно, он был свидетелем убийства. Вы знаете, сцена убийства настолько его потрясла, что он просто-напросто мог обо всем забыть.
Доктор читал свою лекцию, а я любовался Анной, стараясь делать это незаметно. Она слушала Александра Францевича и была с ним не согласна. И терпение ее было на исходе, об этом говорили и упрямо сжатые губы, и вздернутый подбородок. Еще немножко – и ринется в бой. Невозможно было не залюбоваться ее решительностью и воинственностью. И при виде этой столь знакомой картины мне захотелось улыбнуться, кажется, впервые за долгое время.
Я помирюсь с ней. Добьюсь ее прощения любым способом. Пусть это слабость или что-либо подобное, но я это сделаю непременно. Просто потому, что, когда она рядом, для меня светит солнце. И я позже обязательно обдумаю, что это значит, и возможно, приду к каким-то выводам, умным или не очень. А сейчас, в этот момент, я просто принял решение и его исполню.
– Знаете, наш мозг, защищаясь, вытесняет пережитые ужасы. Вспомните, как он ушел в себя, когда Вы спросили его о найденном теле, – окончил свою речь доктор, так и не заметивший, что я слушаю не слишком внимательно.
– Но может быть, можно как-то вернуть память мальчику? – задал я очередной вопрос, с трудом заставляя свои глаза вернуться к собеседнику.
– Ну, можно попробовать гипноз, – задумчиво сказал доктор Милц. – Но где гарантия, что к нему вернулась память? А может быть, это все его фантазии. Знаете, в такой серьезной душевной надломленности очень трудно отличить, где фантазии, а где реалии. И, уверяю Вас, следствие может пойти не в ту сторону.
– Доктор! – не выдержала наконец Анна Викторовна. – Но ведь он абсолютно здоров! Он просто…
– Простите, – возмущенно перебил ее Милц, – я правильно понимаю, что Вы хотите сказать мне и Яков Платонычу, что здоровый подросток будет считать себя покойным купцом Епифановым?
– У Анны Викторовны, как всегда, свои теории, – остановил я доктора, пока его возмущение не переросло в гнев, – поэтому я догадываюсь, что сейчас она скажет. Что дух Епифанова вселился в подростка?
Анна Викторовна с готовностью переключила свое негодование на меня, воинственно выпрямившись и расправив плечи.
– Не хотите верить? – она посмотрела на меня, на доктора, снова на меня. – Ну и не верьте!
И, выражая всем своим видом невысказанное возмущение, почти бегом покинула кабинет.
Мы с доктором переглянулись беспомощно.
А я вздохнул про себя. После подобного проявления моего недоверия наше примирение легче явно не станет. И все же, я принял решение, и я его исполню, чего бы мне это не стоило. А дело, связавшее нас, мне поможет, вынудив Анну Викторовну снова бывать в управлении. Егора она не бросит, это совершенно точно. Она хочет ему помочь, и ни я, ни вся рать небесная ее не остановит. Но, если я правильно оцениваю ситуацию с настолько непривычной мне точки зрения, помочь Егору можно лишь найдя убийцу Епифанова. И вот это я сделать не только могу, но и обязан. Вполне возможно, что, вновь увидев человека, напугавшего его, Егор вспомнит то, чему он был свидетелем. И его проблемы с воображаемым купцом Епифановым, который, если верить доктору, помогает Егору защититься от страшных воспоминаний, закончатся.
Где-то в этом месте моих размышлений я понял, что, пытаясь совместить материализм со спиритизмом, я начал путаться. Ну и хватит с меня обоснований. Пусть доктор Милц защищает основы материализма, Анна Викторовна сражается за спиритов. А я поймаю убийцу и всех помирю.

Коробейников появился в управлении лишь когда стемнело. Зато он вернулся с победою и был тем вполне законно горд. Он не только отыскал, куда именно направлялся в Слободке купец Епифанов, но и выяснил, зачем он там бывал. Оказывается, купец снимал в Слободке квартиру и регулярно посещал в ней даму. Антон Андреич, окрыленный своим успехом, привез мне для допроса квартирную хозяйку, у которой Епифанов снимал жилье для своей пассии, чтобы допросить ее в моем присутствии. И вот теперь она сидела в кабинете перед моим столом и пыталась отрицать все, что могла. Я не вмешивался в допрос до времени, не мешая моему помощнику наслаждаться триумфом.
– Вы что же думаете, – говорила она возмущенно, – что у меня на дому притон был какой?
– Ну что Вы, – попытался успокоить разгневанную женщину Антон Андреич, – мы ничего такого не думаем. Но соседи говорили, что некий солидный господин захаживал к Вашей жилице.
– Господь с Вами, – продолжала упираться домовладелица, – да если бы я узнала, я бы выселила ее тут же!
– Да полно Вам! – изобразил изумление Коробейников. – В одном доме, и не видели?
Она отвела глаза со вздохом.
– Я Вам устал повторять, – убеждал ее Антон Андреич, – Вас никто ни в чем не обвиняет. Нас интересует исключительно Ваша бывшая жилица.
– Да, был грех, – согласилась она наконец-то. – Солидный господин хорошие деньги дал, чтобы я поселила полюбовницу его.
– Купец Епифанов, – подсказал ей Коробейников, – так?
– Он самый, – подтвердила женщина удивленно.
– А ее звали Арина, верно?
– Ну, да, – снова согласилась домовладелица.
Антон Андреич взглянул на меня и развел демонстративно руками, дескать, все сказано, и добавить к тому нечего. Что ж, молодец мой помощник, ничего не скажешь. Я подозревал нечто подобное еще в овраге, когда беседовал с Суриной впервые. Но то, что он нашел доказательства и свидетельства, давало нам возможность предметно побеседовать с Ариной Михайловной о ее отношениях с Епифановым, а также о том, почему она их утаила.
– Давно она от Вас съехала? – спросил я домовладелицу.
– Да год уже прошел, – ответила та.
Еще интереснее. Получалось, что Арина покинула квартиру, которую снимал ей Епифанов, тогда же, когда купец был убит. Возможно, она знала об убийстве?
– Помолвлена или замужем она была?
– Вроде одинокая была.
– Дорога к Вашему дому проходит через овраг. И как же он к Вам приезжал?
– Так он экипаж на той стороне оставлял, – пояснила квартирная хозяйка, – а сам мимо оврага, пешочком.
Пешочком, стало быть. Мимо оврага. Того самого, где и было обнаружено его тело. Логично предположить, что во время одной из таких прогулок его и настиг убийца. Или – еще один, но менее вероятный вариант, – он был убит в квартире Арины, а потом его тело вынесли и спрятали в овраге. Менее вероятный, потому что Слободка – место весьма оживленное в любое время суток. И люди там живут тесно, а потому часто видят, что происходит у соседей. Но «менее вероятно» не значит «невероятно вовсе». Так что проверять будем все версии, возникшие в связи с открытием новых обстоятельств дела. И начать, разумеется, следует с беседы с Ариной Суриной.

Поздно ночью принесли записку, в которой доктор Милц просил нас с Коробейниковым прибыть к нему как можно скорее. Разумеется, мы отправились немедленно.
Оказалось, дело и впрямь серьезное и требовавшее большой спешки. В кабинете у доктора находились Анна Викторовна и Егор, которого кто-то ударил ножом. К сожалению, в тот момент он находился в состоянии своего «приступа», а потому рассказать, кто и за что его пытался убить, не мог. Раненный, он каким-то образом добрался до дома Анны Викторовны, которая и привезла его к доктору. Сейчас помощь ему уже оказали, и теперь я пытался хоть чего-то добиться от его спутанной памяти.
– Ну, хоть что-то ты помнишь? – спросил я в который раз уже. – Как ты оказался у дома Анны Викторовны?
– Шел… – Егор честно постарался припомнить события, но, видно, ничего не вышло. – Не помню.
– Он был еще Епифановым, когда в окно стучал, – пояснила Анна.
Она сидела тут же, на стуле, не сводя с Егора встревоженных глаз.
– Кстати, рана явна ножевая, – сообщил доктор Милц.
Это лишний раз подтверждало предположение, что за Егором охотился убийца Епифанова. А значит, мальчик и в самом деле что-то видел, вот только не способен это вспомнить.
– Кто на тебя напал? – вновь подступил я к Егору с расспросами. – Рост, одежда, возраст.
Он задумался. Сейчас он гораздо меньше боялся меня, слишком напуганный, видимо, убийцей. И очень хотел помочь, это было видно.
– Хлорал! – произнес Егор внезапно.
– Что хлорал? – не понял я.
– Запах хлорала, – сказал он. И добавил смущенно: – Мне его раньше дома давали, когда у меня были приступы.
– Хлорал, Яков Платоныч, это такое сильнодействующее снотворное, – пояснил доктор Милц. – Кстати, часто используется, как обезболивающее.
– Антон Андреич, – велел я, – Егора домой проводите.
Доктор пошел с ними, чтобы открыть запертую дверь. И мы с Анной остались в кабинете вдвоем.
– Как жаль, что Егор самого главного не помнит, – сказала Анна Викторовна и, в расстроенных чувствах, не глядя положила сумочку на прикрытый простыней стол, предназначенный для осмотра трупов. Тем же жестом, которым она не раз пристраивала ее на мой стол, порой на важные бумаги, чем забавляла меня несказанно.
– На самом деле, он рассказал нам немало, – ответил я, убирая сумочку со столь неподходящего для нее места и возвращая хозяйке. – По его словам, на него напали в Конюшенном переулке.
– Да это он в себя пришел в Конюшенном переулке! – возразила Анна. – А где напали на него, мы не можем знать.
Она тревожилась за мальчика и, ради того, чтобы узнать подробности, была готова забыть, что не хочет говорить со мной и смотреть на меня. Что ж, я готов поведать ей все, что она хочет знать, во всех подробностях. Лишь бы иметь возможность просто смотреть на нее.
– Ну, скорее всего, в окрестностях Конюшенного и напали, – предположил я. – А, к Вашему сведению, там проживает Арина Сурина.
Глаза Анны распахнулись в изумлении.
– А я тоже сразу почувствовала, – произнесла она, – что эта женщина здесь замешана как-то.
– Больше, чем Вы думаете, – рассказал я ей. – Перед тем, как стать мадам Суриной, юная курсистка Арина была содержанкой Епифанова.
– Она сразу Епифанова узнала, – сказала Анна Викторовна. – Но почему-то решила об этом молчать.
– Епифанов снимал ей домик в Слободке, – продолжал я рассказывать Анне все подробности, известные следствию. – Частенько ее посещал, а приходил пешком, через овраг. Там его смерть и настигла.
– И Егора смерть чуть не настигла, – с тревогой сказала она, – и тоже возле дома Арины!
За разговором мы незаметно покинули владения доктора Милца и, оказавшись на улице, неспешно направились к дому Мироновых. По дороге Анна Викторовна рассказала мне о приступах Егора подробнее. С ее точки зрения все выглядело по-иному, так как она верила Егору и считала, что общалась именно с покойным Епифановым. Я с большим интересом выслушал ее рассказ об их с Егором посещении Надежды Епифановой. Со слов Анны Викторовны получалось, что Надежда Кирилловна знала о связи своего отца и была сильно ею недовольна.
Мы шли по пустынным улицам, и я не решался прервать наше общение, даже ради извинений. Во время обсуждения дела Анна оживилась и говорила со мной почти также непринужденно, как раньше. И я не хотел прерывать этот разговор, наслаждаясь каждым его мгновением. Лишь у самого дома Мироновых Анна вспомнила, что мы в ссоре. И попрощавшись со мной сухо и несколько смущенно, скрылась за дверями.
Ну, а я отправился в полицейское управление. Занимался рассвет, и возвращаться домой смысла не было уже никакого. В кабинете я сделал себе чаю и устроился за столом. Несмотря на то, что я почти не спал в эту ночь, настроение у меня было просто отличное. Появившаяся надежда на примирение согревала мне сердце. Возможно, после моего отвратительного выступления, наши с Анной Викторовной отношения уже не станут прежними, но, по крайней мере, я смогу видеть ее. И вполне вероятно, со временем получу возможность заслужить ту светлую и нежную улыбку, которая снилась мне каждую ночь, как бы ни пытался я вымотать себя работой.
Я как раз допил чай, когда вернулся Коробейников, провожавший Егора. Я ждал его, чтобы отправиться к Арине Суриной.
Новости, принесенные моим помощником, были неожиданными и весьма тревожными. Антон Андреич видел, как отец Егора беседовал с Жаном Лассалем. Учитывая то, что, как мне было известно, этот самый Фомин является чуть ли не самым лучшим механиком Затонска, известие о его контакте с Жаном вызывало острое беспокойство. Антон Андреич же был чрезвычайно расстроен. Он, разумеется, попытался проследить за Лассалем, но безуспешно, и теперь переживал этот свой провал.
– Он свернул за угол и исчез! – возмущенно рассказывал мой помощник. – Будто сквозь землю провалился!
– Как всегда, – прокомментировал я вечную неуловимость Жана.
– Яков Платоныч, я искал его там везде! А там, знаете, хоть обыщись! Швах! – Коробейников, видимо, принял мой комментарий на свой счет. – Да Вы и сами говорили, что, если встретишь француза, не преследовать.
Очень своевременно он это вспомнил! Где же эта мысль была, когда он снова пытался за Лассалем проследить? Хорошо, хоть по голове в этот раз не схлопотал, а то и еще чего похуже.
– Правильно сделали, Антон Андреич, – успокоил я его. – Так что, он разговаривал с Фоминым?
– Да, они что-то обсуждали, – ответил Коробейников.
Нужно будет сегодня обязательно поговорить с филерами и выяснить, почему я не в курсе интереса Жана к Фомину-старшему. Да и самому бы с отцом Егора побеседовать неплохо. Может быть, он расскажет мне, чем таким занимается. И что именно интересовало француза.
За разговорами мы незаметно дошли до дома, в котором проживала Арина Сурина. Хозяйку мы нашли в мастерской, под которую был отведен первый этаж. Здесь же за работой устроились у окна две наемные швеи.
– Доброе утро, господа, – приветствовала нас Арина Михайловна удивленно. – Я не ожидала визитов так рано.
– Вы уж простите, – извинился я. – Служба.
– У Вас тут целое производство на дому! – подивился Коробейников.
– Да, – ответила вежливо Арина. – Снимать отдельное помещение слишком дорого.
– Редкая хозяйка сама работает в своей мастерской, – продолжил светскую беседу мой помощник.
– Я считаю аморальным использовать наемный труд, а самой сидеть сложа руки, – сказала Арина.
Отвечала она вежливо и подробно, но в голосе ее слышалось некоторое нетерпение. Понятно было, что мы пришли не мастерской ее полюбоваться. И Арине Михайловне явно хотелось бы, чтобы мы перешли к делу.
– Похвально, – продолжил Антон Андреич. – А супруг Ваш? Он, вероятно, другого мнения, раз спит еще.
– Нет, он тоже работает, – возразила Сурина, – он коммивояжер. И распространяет наш товар, а также ведет бухгалтерию. Он пошел на вокзал, за билетами. А он Вам нужен?
– Нет, нам нужны Вы, – сказал я ей строго.
И в двух словах объяснил ей, как именно нам стало известно о ее давнем знакомстве с Епифановым.
Арина смутилась и расстроилась, узнав, что мы поймали ее на лжи. Хотя, как я ни приглядывался, я не мог увидеть ничего, что сказало бы мне, что она чувствует свою вину за убийство. Единственное, что я видел, так это то, что ее горе по поводу смерти купца было искренним.
– Да, мы с Кирилл Артемьичем были близки, – рассказывала Сурина. – Я должна была Вам сразу об этом сказать, но я не смогла.
– Почему? – спросил я у нее.
– Подумайте сами! – ответила Арина расстроенно. – У меня муж. Как я могла допустить, чтобы он узнал?
– Так он что, ничего не знает?
– Нет, – покачала он головой. – Я любила Кирилла Артемьича. Для нас обоих было трагедией, что мы не можем вступить в законный брак. Ведь у него уже была семья.
– Как же при такой любви Вы решились выйти замуж за другого человека? – поинтересовался я.
– Я решила, что Кирилл Артемьич бросил меня, – пояснила она со слезами на глазах. – Он перестал отвечать на мои письма, он не приходил. Я решила навести справки, узнала, что он пропал. Конечно, я в это не поверила! Как такой человек может пропасть? Господи, если б я только знала, что с ним случилось на самом деле! Я даже в страшном сне не могла представить, что его могут убить.
– Когда Вы познакомились со своим мужем? – продолжил я расспросы. – С Суриным?
– Осенью, в октябре.
– Это до или после исчезновения из Вашей жизни Епифанова?
– После, – вздохнула она. – Я осталась совершенно одна, мне некуда было деться. И я приняла предложение Сурина. Он тоже очень хороший человек.
– Там, в овраге, – спросил я, желая подтвердить свое впечатление, – Вы же сразу опознали останки Епифанова?
– Да, – кивнула она виновато.
– Может, Ваши показания насчет Егора Фомина тоже изменятся?
– Что Вы имеете в виду? – не поняла меня Арина.
– Может, пора признаться, – уточнил я строго, – что Егор Вам знаком гораздо лучше, чем Вы нас здесь уверяете.
– Я Вам сказала правду! – растерянно произнесла Сурина. – Этого человека я не знаю вовсе.
– Вы знаете, что сегодня ночью, – спросил я ее, – недалеко от Вашего дома на Егора напали?
– Господи, нет, конечно! – перепугалась Арина Михайловна. – Откуда я могла это знать?
– А где Вы находились вчера, с десяти до одиннадцати вечера?
– Здесь, в мастерской, – ответила она. – Мы получили большой заказ.
– Кто-то из Ваших работниц может это подтвердить? – осведомился я.
– Нет, было поздно, – ответила Арина. – Я их отпустила.
– Ну, а кто тогда может подтвердить это алиби?
– Мой муж, он был дома.
– Здесь, рядом с Вами, в мастерской? – уточнил я.
– Нет, – растерянно сказала она. – Я была в мастерской, он был дома.
– Ну, тогда, боюсь, это свидетельство ненадежно, – огорчил я ее.