Шестая новелла

Месть

   
Утро того дня началось с сообщения об убийстве. В меблированных комнатах было обнаружено тело мертвой женщины со множественными ножевыми ранами. Нашелся и свидетель, тот самый, что обнаружил тело. Так что личность убитой прояснилась сразу. Девушка из заведения Маман, некая Евгения Григорьева. В общем, мертвая проститутка в номерах. Ничего особо загадочного. И я, если честно, весьма рассчитывал раскрыть дело по горячим следам.
Обнаружил тело студент Вершинин, ее верный поклонник, похоже, сильно в нее влюбленный. Его я и допрашивал сейчас в коридоре, пока в комнате, где находился труп, шел осмотр.
– Я заметил, как она выходила из заведения Маман, и не удержался, – рассказывал он вздрагивающим от сдерживаемых слез голосом. – Она меня увидела уже здесь, на лестнице. И попросила уйти.
– И вы покорно ушли? – спросил я его.
– Да, я пошел домой и лег спать.
– А зачем же сегодня вернулись сюда?
– Я ужасный сон увидел! – пояснил он взволнованно. – Почувствовал, что с Женей нехорошо. Вернулся, и вот… Нашел.
– И часто у Вас такие сны? – взглянул я на него строго.
– Что? – не понял он.
– Здесь оставайтесь, – приказал я ему.
Со студентом, в принципе, все ясно. Типичный романтик, влюбившийся в проститутку. Небось, и жениться мечтал. Спасти ее от участи, более страшной, чем смерть. Но и такие бывают убийцами, и весьма часто. Если она посмеялась над его чувствами, демонстративно ушла с другим, мог и убить, в ярости и от ревности. Вполне мог. А теперь вот слезы льет, со следствием сотрудничает.
Ладно, рано строить версии, данных пока маловато. Посмотрим, что нам даст осмотр комнаты, где убили девушку.
В комнате находились доктор Милц, уже завершивший осмотр, и околоточный надзиратель Ульяшин. Я спросил последнего:
– А что, есть ли сведения об этих меблированных комнатах? Или полиция вовсе сюда не суется?
– Отчего же не суемся, – даже как-то обиделся Ульяшин. – Ежели ищем кого, порой и облавы устраиваем. Ну, а так-то, конечно, место неблагонадежное.
– М-да, – вздохнул доктор Милц, окидывая взглядом обшарпанные стены комнаты. – И место неблагонадежное, и публика мерзкая.
– Хозяин сказал, – продолжил Ульяшин, – что комнату покойная вчерась сняла, как стемнело.
– Всех постояльцев допросили? – уточнил я.
– Так точно, – доложил он, – но никто ничего не слыхивал.
– Или говорить не хотят?
Ульяшин пожал плечами, как бы подтверждая, что и такое вполне возможно. И продолжил:
– Оружие убийства уже ищем, я велел все вокруг дома облазить.
– Сомневаюсь, что найдете, – предрек я ему.
– Ну, что я хочу сказать, – вмешался доктор Милц, – смерть наступила, очевидно, девять-десять часов назад. Причем, жертва не сопротивлялась. Или сопротивляться не могла. Скорее всего, это результат действия морфина.
И в самом деле, на прикроватной тумбочке лежал шприц и стоял аптечный пузырек с надписью «Морфий» на латыни. Я внимательно осмотрел оба предмета:
– А какова была доза?
– Яков Платоныч, – укоризненно ответил мне доктор, указывая на тело, – какая бы доза не была, причина смерти очевидна.
Я вновь взглянул на залитый кровью труп:
– Очевидней некуда.
Я отправил Ульяшина препроводить студента в участок. Пусть посидит, подумает. Может, вспомнит чего.
А сам присел на корточки перед мертвой девушкой, вглядываясь в ее лицо. Красивое лицо, даже в смерти. И на нем не заметно печати вульгарности, обычно накладываемой этой профессией. Просто красивое женское лицо. Мертвое. Интересно, что же привело тебя сюда, Григорьева Евгения? Кто и почему тебя так жестоко убил?
Ну, я это узнаю. Работа у меня такая, узнавать подобные тайны. И начну я, пожалуй, с заведения, в котором служила девушка. Может, ее подруги мне что-то поведают.
В доме терпимости было по-утреннему тихо. Вчерашние посетители уже разошлись, сегодняшние еще не подтянулись. За столом коротала время за пасьянсами уже знакомая мне Лиза Жолдина.
– Будьте любезны, – обратился я к ней, – я бы хотел увидеть Аглаю Львовну.
– Да? А она еще не выходила! – повернулась ко мне Лиза, и я отметил, что она слегка пьяна. То ли с вечера еще не протрезвела, то ли с утра рано начала. С девушками из заведения подобное не редкость.
Лиза усмехнулась и, слегка заигрывая со мной, пересела на диван и приняла завлекающую позу:
– Так я могу распорядиться вместо нее! Чего Вы желаете?
Похоже, пьяна она сильнее, чем мне сперва показалось. Потому что в этом заведении все уже знали, что я прихожу только по делу и услугами барышень не пользуюсь никогда.
Я заговорил с ней строго, не обращая внимания на ее призывные жесты:
– В какой комнате проживала мадемуазель Григорьева?
– Проживала? – слегка встревоженно поинтересовалась Лиза. – А что с ней?
– Убита.
Это слово подействовало как заклинание. Лиза сделалась серьезной, села по-человечески. А в следующую минуту зарыдала в голос, на весь дом.
На ее крик и рыдания немедленно выбежала из своей комнаты встревоженная Аглая Львовна, Маман этого заведения. Взглянула на рыдающую Лизу, затем на меня:
– Яков Платоныч? Что-то случилось?
– Ваша подопечная, мадемуазель Григорьева, убита, – ответил я ей. – Комнату ее покажите.
Аглаю Львовну заметно огорчило принесенное мною известие. Но, будучи женщиной весьма сдержанной, она никак более не проявила своих чувств и жестом предложила мне следовать за ней.
Я осматривал комнату Жени, мало чем отличавшуюся от комнат других девушек, а Аглая Львовна, присев на кровать, рассказывала:
– Женечка часто ездила на могилку к своей матери. Я ее отпускала. Я, знаете ли, относилась к ней по-особенному!
– И что ж такого особенного в ней было, позвольте полюбопытствовать? – поинтересовался я.
– О! От нашей Графини многие голову теряли! – со значением произнесла Аглая Львовна. – Но она никогда, никогда не стремилась вырваться отсюда!
– Отчего же?
Подобное заявление и вправду было странно. Всем известно, что тайная мечта любой девушки заведения – покинуть дом терпимости и зажить обычной жизнью. Правда, обязательно жизнью обеспеченной при этом.
– Знаете ли, вкусила тяжелой жизни, – пояснила Аглая Львовна. – Она всегда была роковая!
– Денег при ней совсем никаких обнаружено не было, – сменил я тему.
Маман удивилась весьма:
– Да? Но она этим не была обделена, поверьте! Самая дорогая девочка моя!
Вот теперь в голосе Аглаи Львовна чувствовалось весьма заметное и очень искреннее огорчение. Что и понятно, ведь если Женя настолько пользовалась успехом, как рассказала мне Маман, то она приносила заведению изрядные барыши.
Я продолжил расспросы:
– Вы всех ее гостей знаете?
– Последний месяц, – сообщила мне Аглая Львовна, – можно сказать, что она была на содержании. Всего один гость посещал. Белецкий!
И, видя мое удивление, добавила:
– Да-да! Управляющий Яковлева!
– Это фабриканта Яковлева? – уточнил я.
– Его-с! – подтвердила Аглая Львовна с некоторой даже гордостью. – Это очень солидный клиент. Правда, здесь он никогда не оставался. Но, бывало, брал ее даже на два дня. А это недешево!
О Яковлеве я знал. Один из самых богатых и влиятельных жителей Затонска. Мы с ним, разумеется, не были знакомы. Но я слышал, что человек он весьма разумный. И, кстати, семейный. Видал я и его управляющего, пересекались в собрании. Белецкий производил впечатление господина весьма положительного, да к тому же, обожающего свою несколько деспотичную жену.
Ну, да ладно. Всех проверим, со всем разберемся.
– А из новеньких, – спросил я Аглаю Львовну, – кто-нибудь к Жене проявлял интерес?
Та задумалась и тут же улыбнулась, видимо, вспомнив:
– Ах! Студент! – взмахнула она рукой. – Ну конечно! Студент нахаживал! Часами сидел в зале, знаете ли. Такой идеалист! Боже мой, откуда такие берутся!
Да уж, наши с Аглаей Львовной мнения по поводу студента совпадали в точности. Но у меня не было времени это обсуждать. Я вновь поменял тему:
– Мать, Вы говорите, у нее умерла. А отец?
– А о нем я ничего не знаю, – ответила Мадам. – Женечка была из Зареченска. Это на том берегу.
– Точный адрес знаете?
– Нет, – ответила она строго. – У нас здесь семейственность не поддерживается.
Когда мы с Аглаей Львовной покинули комнату Жени и вернулись в зал, там уже собрались все девушки заведения. Сидели вокруг стола опечаленные, даже не болтали между собой. Завидев нас, они испуганно вскочили.
– Ну, что все повылазили? – Прикрикнула на них Аглая Львовна. – Господин следователь ко мне пришел. Быстро по комнатам!
– Погодите, Аглая Львовна, – остановил я ее. – Я хочу с девушками поговорить.
– Скажите, над ней сильно издевались? – спросила со слезами на глазах одна из девушек, кажется, Паша. – Они же Женечку по дороге схватили?
Я обратил внимание на этот вопрос, отложив себе в память, что с Пашей нужно будет поговорить подробнее. Вообще-то, в заведении Маман грубость клиентов по отношению к девушкам не приветствовалась. Но кто знает, что можно купить за деньги? Нужно будет разобраться подробнее.
А пока я спросил девушек:
– Кто-нибудь знает, с кем Евгения могла встречаться на Малой Купеческой?
– Ее гости в такую дыру не хаживали, – ответили они мне.
– А не гости, а знакомые какие? – уточнил я.
– Если сама решила, то сама и пошла, – вмешался в разговор Полкан, местный швейцар. – Ничего не боялась!
– Женечка, она отчаянная была! – подтвердила Паша.
– Она за правду прямо на рожон лезла! – проговорил Полкан скорее неодобрительно. – Глаза белые делались! Аж жуть!
– За правду ее, поди, и убили, – тихонечко сказала Паша.
– За какую такую правду? – поинтересовался я.
Аглая Львовна демонстративно прокашлялась. Паша смешалась:
– А мне почем знать? – сказала она нарочито громко. – Женечка, она не любила о своих делах болтать.
Ну, ясно. При Маман она мне не скажет ничего. Я вежливо распрощался с Аглаей Львовной и девушками и попросил Пашу проводить меня до выхода. Не слишком изящно получилось, но мне сейчас не до тонкостей.
На лестнице Паша заговорила тут же сама, без моей просьбы:
– Господин следователь! Клиент у меня есть один. Ну, такой… Запросы у него… специальные.
И, чуть спустив с плеча воротник платья она показала мне след от укуса на плече. Изо всех сил укусил, гад, до крови.
– Он еще грозился иголками тыкать! Говорит, мне любо-дорого смотреть, как тебя корчит. А тут Женечкой интересовался!
Значит, в милом провинциальном Затонске объявился садист! Что ж, я с этим разберусь. Даже если он не имеет отношения к убийству Жени Григорьевой, я разберусь с ним обязательно.
– Кто такой? – спросил я Пашу.
– Жорж! – сообщила она мне испуганно.
– Псевдоним для визитов к вам? – уточнил я.
– Не могу знать, – помотала головой Паша. – У нас не принято документы спрашивать. В последний раз, когда он был, он все на Женечку засматривался. А так он только ко мне ходит. Может, они сговорились?
– Когда он снова придет?
– Да кто ж его знает? – испуганно ответила мне Паша. – У него нет расписания.
– Если появится, сообщить сможете? – спросил я ее.
– Непременно! – Паша быстро закивала, глядя на меня с надеждой. – Только Вы Маман не говорите! Ой, что-то я боюсь теперь Жоржа этого!
– Ну, а что Вам бояться? – постарался успокоить я девушку. – Любовь-то у вас давняя.
– Он совсем сдурел! – заплакала Паша. – Все хуже и хуже! Прямо одержимый! Издевается, как над лягушкой какой! – она вздохнула, утерла слезы. – А Женечка этого бы терпеть не стала.
– Значит, если появится, сразу за мной присылайте, – сказал я Паше на прощанье и покинул бордель.

Едва выйдя на улицу, я столкнулся с Коробейниковым, явно меня разыскивавшим. С утра мой помощник был занят, ездил по делам управления, выполняя поручение Ивана Кузьмича, а потому к началу расследования не успел. И теперь явно торопился наверстать упущенное.
– Яков Платоныч! – обрадовался при виде меня Антон Андреич. – Мне сказали, что Вы здесь, и я вот…
– Убитую звали Евгения Григорьева, – не теряя времени, начал я вводить Коробейникова в курс дела. – Мать умерла, а вот отец жив, возможно. В Заречной слободе, на том берегу жили. Так что Вы отыщите, кто есть из родственников, и опросите.
– Всенепременно, – кивнул Антон Андреевич. – А что с Вершининым? Серьезные против него улики?
В голосе Коробейникова неожиданно для меня прозвучала искренняя встревоженность. Я взглянул на него внимательно:
– Так Вы что, осведомлены уже?
Антон Андреич покивал:
– Опросил его. Вины своей не признает.
Было похоже, что у моего помощника в этом студенте имеется личная заинтересованность. Я ответил ему как можно строже:
– Улики? Улики еще надо искать.
– Я давно знаю его! – принялся убеждать меня Антон Андреич. – Он не похож на убийцу!
А вот подобного я в расследовании не потерплю однозначно:
– И это говорит мне сыщик? – пристыдил я Коробейникова. – Похож-не похож? Удивляете Вы меня.
– Да в голове не укладывается, – смутился он. – Приятель, можно сказать, под подозрением.
Я никак не стал комментировать эти слова. Что тут обсуждать? Рано пока делать выводы, нужно собирать факты.
И, покинув расстроенного Антона Андреича, я отправился к доктору Милцу, чтобы узнать результаты вскрытия тела Евгении Григорьевой.

Доктор Милц, против обыкновения, находился в кабинете не один. Вместе с ним меня ожидал еще один мужчина, одетый по-врачебному. Александр Францевич представил мне его:
– Доктор Сомов, Константин Алексеич. Прошу его, как говорится, любить и жаловать.
Мы с Сомовым обменялись рукопожатием, и я тоже представился.
– Дело в том, – пояснил доктор Милц присутствие своего коллеги, – что доктор Сомов, я полагаю, был единственным, кто мог выписать морфин.
Ай да доктор Милц! Вот молодец! Я думал, мне будет непросто выяснить происхождение препарата, найденного у покойной Григорьевой. А он вот подсуетился, причем по собственной инициативе. И, вполне возможно, я сейчас получу объяснение того, откуда Женя взяла морфин.
Доктор Сомов сделал шаг к столу, намереваясь поднять простыню, закрывавшую лицо покойной. Приостановился на секунду, взглянул на меня вежливо:
– Вы позволите?
– Конечно, – я отошел в сторону, чтобы не мешать врачам.
Сомов взглянул на лицо мертвой девушки, вновь опустил простыню и повернулся ко мне:
– Собственно, назначение абсолютно соответствовало показаниям. Выхода, к сожалению, не было никакого. У нее уже начинались боли.
– Так Вы лечили ее? – уточнил я.
– Да, это моя пациентка, – подтвердил Сомов.
– И болезнь у нее была неизлечимая?
– Да, – твердо ответил врач. – И она об этом знала доподлинно.
– В курсе были, чем девушка на жизнь зарабатывает? – поинтересовался я у него.
– Меня, как врача, это мало интересовало, – с легким раздражением в голосе ответил доктор Сомов. – Я провел обследование и выявил опухоль.
– И сразу же ей сообщили?
– Обрисовал ей общее положение дел. Максимум, полгода тяжелой болезни. Очень тяжелой. Признаться, – добавил он с некоторым недоумением, – восприняла она это совершенно спокойно.
– Возможно, уже чувствовала что-то, – предположил я.
– Да, несомненно, – вздохнул доктор Сомов.
– Ну что ж, благодарю Вас, – сказал я ему. – Вы свободны.
Доктор Сомов кивнул мне и Милцу и молча покинул кабинет.
– Значит, доктор Сомов, – обратился я к Александру Францевичу после его ухода. – И что же он за птица?
– Он очень толковый доктор, – ответил Милц, – имеет свою частную практику.
– Что же он, в таком случае, в больнице делает? – удивился я.
– Ну, так ведь наш попечитель, – начал пояснять доктор, – ну, господин Яковлев…
– Он что, – перебил я Милца, – к нему отношение имеет?
Александр Францевич усмехнулся:
– Сомов его личный семейный доктор.
– Вот как! То доктор, то управляющий, – я взглянул на доктора Милца, размышляя вслух, – и за всеми господин Яковлев?
– Вы что, полагаете, – встревожился доктор, – что это он мог интересоваться девушкой?
Было, от чего встревожиться. Яковлев был не просто богачом, он был весьма влиятельной фигурой в городе, и уважаемой, так как не был жаден и на благотворительность денег не жалел. Именно он финансировал городскую больницу и приют для сирот в Затонске. И мне следует быть крайне осторожным и дипломатичным, если я хочу что-либо от него узнать в плане полицейского расследования.
– Во всяком случае, эти отношения нужно проверить, – ответил я Милцу. – Ведь при таких-то обстоятельствах она могла и на шантаж пойти.

Вечером того же дня я беседовал в своем кабинете со студентом Вершининым. Господин студент был подавлен и расстроен, но говорил охотно. Видно было, что ему хочется поделиться своим горем, и он готов рассказывать о погибшей возлюбленной любому слушателю, даже мне.
– Она принципы свои имела! – говорил он убежденно. – Мнения самого резкого свойства не боялась высказывать!
– Положим. И что? – поощрил его я к дальнейшему рассказу.
– Да вот! – волнуясь, продолжал студент. – Да хоть бы Полкану этому влепила недавно. Он, знаете, гостей из трактира водил, совершенно непотребных. Так она, не стесняясь в выражениях, начала его из-за какого-то психа отчитывать. В больницу, говорит, его надо свести, а не ублажать. Если б я только уговорил ее уехать…
Он и вызывал мое сочувствие своей романтичной наивностью, и раздражал одновременно. Сколько я перевидал их за время работы, таких вот мальчиков, исполненных романтических иллюзий. Правда, я их обычно встречал тогда, когда их иллюзии были разбиты. А сами они обмануты, ограблены. А иногда и не живы.
– Не стоит брать на себя того, что не по силам, – попытался пояснить я ему.
– Нет! – он слышал только себя, и мои нравоучения вряд ли могли его остудить. – Она могла бы выучиться! И навсегда покончить со своим делом! – Он налил себе стакан воды и залпом выпил. – Да! Только она не верила никогда!
– Потому что не первый Вы у нее такой, – со вздохом сказал я ему, – с романтическими чувствами.
Он смотрел на меня с плохо скрываемым возмущением, явно сдерживаясь с трудом. Мальчишка. И если не расстанется он со своими романтическими воззрениями, жизнь быстро его с ними разлучит и сделает это, по своему обыкновению, весьма болезненно. Но, как бы то ни было, Женю он не убивал, я в этом уверен. Надо будет Коробейникову сказать, пусть порадуется.
– Вы, Николай, свободны, – сказал я Вершинину.
– Я действительно свободен? – он удивился и как будто не сразу поверил. – Я могу идти?
– Да, я не вижу пока причин Вас задерживать, – ответил я, – но и из города не отлучайтесь.
Только Вершинин ушел, как раздался стук в дверь, и в кабинет в сопровождении дежурного вбежала запыхавшаяся Лиза Жолдина.
– Господин Штольман! – выпалила она взволнованно. – Меня Паша отправила к Вам. Ее Жорж забрал, в номера повел. На Малой Купеческой.
Ага! Вот и наш маньяк объявился. И повел Пашу в те же комнаты, между прочим, где нашли убитую Женю. Место понравилось? Ну, сейчас поглядим, что там у нас за садист завелся!
Я велел Лизе идти домой, а сам, прихватив револьвер, отправился на Малую Купеческую.

В меблированных комнатах было полутемно. Экономили даже на свечах в коридоре. Меня встретил хозяин, угодливо улыбавшийся неприятной улыбкой.
– Скажите-ка любезный, – спросил я его, – в каком номере только что уединилась парочка?
– Сударь, я не понимаю, – все с той же улыбкой прикинулся дурачком хозяин.
– Прекрасно Вы меня понимаете, – ответил я ему, пропуская в голос раздражение.
– Я не знаю, что Вы там себе вообразили, – упорствовал он, – но у нас приличное заведение. Ежели желаете комнату…
Мне надоело случать это вранье, и я ухватил его за ворот рубашки:
– Ну, хорошо! Я из полиции! И советую Вам отвечать быстрее. В какой номер уединился господин средних лет с молоденькой девицей?
Он перепугался безмерно, заговорил сразу.
– Откуда же мне знать, что Вы полиция, – лепетал он извиняющимся тоном. – Может быть, муж какой-нибудь ревнивый! Они прошли-с в нумер шесть-с!
– Это там, где убийство было? – уточнил я.
– Точно так-с, – угодливо поклонился хозяин.
Я бросился вверх по лестнице. Надеюсь, я не опоздал и успею предотвратить еще одно убийство. Бегом поднялся на этаж, подошел к двери, прислушался. Два голоса, мужской и женский. Слов не разобрать.
– Дверь откройте! – заколотил я в дверь рукояткой револьвера. – Откройте немедленно!
– Минуту! – крикнул мужчина из-за двери.
За минуту можно убить человека. Да много для этого минуты!
Я ударил в дверь плечом, она распахнулась, и я ввалился в комнату с револьвером наизготовку.
И замер, с изумлением глядя на представшую передо мной картину. На кровати, в состоянии полуобморочном, сидела Анна Викторовна Миронова. А Петр Иванович в пальто и при шляпе, стоял перед ней на коленях, явно пытаясь привести ее в чувство. Рядом с Анной на кровати лежала спиритическая доска, объясняя, чем они тут занимались. Меньше всего я ожидал увидеть эту пару здесь и сейчас.
– Вы что тут делаете, черт подери! – воскликнул я изумленно и рассерженно.
– Яков Платоныч! – пролепетала Анна. – Я просто хотела… то есть, мы хотели…
Но ее сбивчивые объяснения вдруг прервал женский крик, донесшийся из коридора:
– Помогите!
Я бросился в коридор, влетел в комнату, откуда доносились крики, и увидел Пашу, привязанную к кровати за руки и ноги. Кроме нее в комнате не было никого. Негодяй скрылся, видимо, услышав, как я ломлюсь в номер, где были Мироновы. Я упустил его.
– Отвяжите меня! – рыдала Паша.
– Где он? – на всякий случай спросил я ее.
– Сбежал! Развяжите меня!
– Девушку развяжите, – бросил я Петру Ивановичу, вбежавшему в комнату вслед за мной.
Анна Викторовна тоже сунулась было в комнату, но увидев такое зрелище, закрыла лицо руками и выбежала обратно в коридор. Я вышел вслед за ней. Нужно присмотреть, а то от подобных впечатлений можно и чувств лишиться.

Чуть позже мы все вчетвером сидели в той же комнате и беседовали. В дверях топтался хозяин, нервничающий, и от того непрестанно утиравший пот. Паша, уже полностью одетая в довольно скромное платье, рассказывала:
– Не знаю я его настоящего имени. Ничего я о нем не знаю. Побоялась спрашивать. Как я хотела вырваться! Он озверел! Сатана и есть сатана! А что, если он меня на улице поджидает?
– Сбежал он, – попытался я успокоить перепуганную девушку. – Думаю, больше к Вам не подойдет.
– А если подойдет?! – настаивала испуганная Паша.
Анна Викторовна смотрела на нее с сочувствием. Петр Иванович сидел, виновато потупившись.
– Петр Иваныч, – обратился я к нему, – девушку проводите.
– Я Вас провожу, – успокаивающим голосом уверил Миронов Пашу.
– Спасибо Вам, – пролепетала она в ответ. – Я Вам благодарна буду.
– Я сначала завезу тебя домой, – объяснил Петр Иванович Анне, – а уж потом барышню.
– Я доберусь, – успокоила его Анна Викторовна, – ты не переживай за меня.
– Анну я провожу, – заявил я непререкаемым тоном.
И пусть хоть кто-то из них попробует мне возразить! Я не допущу, чтобы она одна ходила по улице поздно вечером. И дядюшке ее не доверю тоже. Видел я сегодня результат его заботы и воспитания! Поздно вечером, в номерах, на месте убийства! И, ручаюсь, родителям ничего не известно. Петр Иванович, дядюшка-приятель, покрывает все проделки любимой племянницы! Да и сам в них участвует не без удовольствия, уверен.

Я шел по улице рядом с Анной и старался не злиться. Анна Викторовна же в этом благом начинании помогать мне совершенно не хотела.
– Что ж Вы, Яков Платоныч, – спросила она с долей язвительности, – барышню проводить отказались?
– Много чести, – отрезал я в ответ.
– Не замечала я за вами этого высокомерия, – неодобрительно произнесла Анна.
– Помилуйте, – возразил я ей, – эта подопечная Маман сама выбрала свой путь.
– Сама?! – возмутилась Анна Викторовна.
– Да, – отрезал я резче, чем хотелось. Анна моего раздражения не заметила. Или не пожелала заметить, отстаивая свою точку зрения:
– А был ли выбор у нее?
– И Вы туда же! – проговорил я устало. – Я сегодня уже разговаривал с одним студентом-идеалистом. Перевоспитать нашу убитую мечтал.
– А если бы у него получилось? – не без вызова ответила Анна Викторовна. – И жили бы они долго и счастливо!
– Если бы, – подчеркнул я. – Только вот далеки все эти мечтания от реальности.
– Вы считаете, – спросила Анна, устав спорить и меняя тему, – что этот Жорж и есть убийца Жени?
– Выводы делать рано, – сказал я ей строго. – Если бы не Ваша самодеятельность, наверное, мы бы узнали чуть больше.
Анна виновато потупилась.
– Может, расскажете, кто Вас вывел на это дело? – спросил я ее.
– Одна из ее подруг, – неохотно призналась Анна Викторовна.
– Так я и думал, – усмехнулся я. – Лиза?
Она кивнула виновато.
– Я прошу Вас, Вы берегите себя! – сказал я ей с чувством. – Этим маньяком может оказаться кто угодно.
– Вы так трогательно заботитесь обо мне! – поблагодарила меня Анна слегка обиженным голосом. – Спасибо.
Ну конечно, она-то уверена, что вполне может постоять за себя! И как я только посмел в этом усомниться! Я вздохнул и покачал головой. На дальнейшие споры с юными романтическими натурами, уверенными в своей правоте, у меня просто не оставалось сил. И дальнейший путь до дома Мироновых мы проделали в молчании.

Следующим утром в кабинете Коробейников докладывал мне о своем общении с отцом убитой:
– Толку никакого от отца этого. С двенадцати лет он ее не видел, с тех пор, как она из дому сбежала.
– Какая несладкая жизнь, – прокомментировал я рассказ Антона Андреича.
– Хорошо, что он выпивши был, – продолжил тот, – спьяну поплакал, да вроде смирился. А иначе не знаю, как бы я ему сказал.
– И где он теперь? – осведомился я у помощника.
– На постоялом дворе, что за ярмаркой. На стройке там работает. С тех пор, как жена умерла, он живет бобылем, других детей нет.
И Коробейников расстроенно вздохнул. Чувствительная он натура, наш Антон Андреич. Кругом одни чувствительные натуры. Один я сухарь бездушный. И высокие материи меня волнуют мало. А волнует, как убийство раскрыть.
– Надеюсь, с господином студентом все в порядке? – осведомился я у Коробейникова. Видимо, из-за мыслей о чувствительных натурах. – Стреляться не надумал?
– Господь с Вами! – не то испугался, не то обиделся Антон Андреич.
– Десятой дорогой должен он обходить публичный дом, – продолжал я. – Это же ловушка для идеалистов.
– А Вы, Яков Платонович, – с вызовом спросил меня Коробейников, – не верите в чистые намерения по отношению к девушкам такого рода?
Все-таки, обиделся. Не понятно, правда, за друга, или вообще за идеалистов всего мира.
Я усмехнулся:
– Ад полон добрых намерений и пожеланий, Антон Андреич!
– Все еще подозреваете Вершинина? – спросил он у меня.
– Уже нет, – успокоил я его. – Думаю, Евгения другому тайное свидание устроила.
– Неужели Жоржу? – догадался Коробейников.
– Может, и Жоржу, – ответил я, – а может быть, уважаемому господину Белецкому. А Вы спросили, от чего умерла жена Григорьева?
– Нет, – удивился Антон Андреич. – Это же было десять лет назад. Неужели Вы думаете, что есть какая-то связь?
– Прошлое иногда возвращается.
В дверь осторожно постучали, и в кабинет, не дожидаясь разрешения, вошла Анна Викторовна. Я спрятал улыбку. Как к себе домой, честное слово! И, что особенно забавно, ее и дежурные всегда пропускают. И даже докладывать о ней не считают нужным. Весь участок очаровала! Но я все равно ей рад. А уж как рад Коробейников, и описать нельзя! Вытянулся в струночку, того гляди весь превратиться в собственную улыбку.
– Здравствуйте, Анна Викторовна, – приветствовал я ее, улыбаясь.
Она сняла шапочку. Антон Андреич бегом бросился помочь с шубкой.
Анна молча прошлась по кабинету, в рассеянности потрогала лампу на моем столе. Она была смущена и, кажется, чем-то расстроена. И явно не знала, с чего начать разговор.
Я молчал, терпеливо ожидая, пока она соберется с мыслями. Наконец Анна Викторовна, явно собрав всю свою смелость, произнесла:
– Она сама этого хотела!
Как частенько у нее выходило, с первой фразы ничего понятно не было. Я молча ждал продолжения, и оно не замедлило воспоследовать:
– Евгения! – уточнила Анна Викторовна. – Она хотела, чтоб ее убили.
Понятнее мне не стало. Ей удалось что-то разузнать, или это снова вести из потустороннего мира? Ладно, попробуем прояснить ситуацию.
– Это вам она сама сообщила? – осторожно спросил я, стараясь, чтобы голос мой звучал предельно серьезно.
Достаточно я уже обижал ее насмешками. От меня не убудет один раз поговорить нормально. Тем более, что Анна так явно расстроена.
– Да! – как-то даже удивилась она в ответ, будто и предполагать иной источник информации было странно.
– А почему она этого хотела, она Вам не объяснила, – продолжил я осторожные расспросы.
– Нет, она не хочет об этом разговаривать, – вздохнула Анна Викторовна.
– Своенравные духи пошли, – постарался я развеять ее огорчение шуткой. – Ни порядка тебе, ни закона. И в участок их не вызовешь!
Увы. Анна восприняла мою шутку как колкость. Одарила меня испепеляющим взглядом и резко пошла к двери. Коробейников, подарив мне еще один гневно-негодующий взгляд, кинулся подать шубку.
Вот так, господин Штольман, убийца романтики и враг идеалистов! Вечно Вы со своим сарказмом всех обижаете. И даже пошутить не умеете по-доброму.
– Анна Викторовна! Извините! – попытался я остановить ее.
Куда там! Кинула мне еще один такой взгляд, что у меня едва волосы не вспыхнули, и гордо вышла.
– К Григорьеву отправляйтесь, – бросил я Коробейникову, огорченно глядящему ей вслед.
Он мигом схватил револьвер со стола, пальто – в охапку и кинулся из кабинета бегом. Видимо, углядел возможность догнать Анну Викторовну, обиженную злобным начальником, и утешить, развеселить.
А я остался в кабинете. Сел за стол, пролистал бумаги. Работать не хотелось.
И почему-то было грустно и даже, в некоторой степени, стыдно.

Для перемены настроения и чтобы избавиться от не слишком-то понятных мне эмоций, я решил навестить господина Белецкого, управляющего фабриканта Яковлева. Вызвал экипаж и отправился в поместье.
Господин Белецкий ждать себя не заставил, вышел ко мне почти сразу. Был он ухоженным представительным мужчиной лет за пятьдесят. Смотрел вежливо, без нетерпения, но и без угодливости. Уважаемый, знающий себе цену человек. Сразу видно, весьма достойный господин.
– Добрый день, – представился он первым. – Управляющий Белецкий к Вашим услугам.
– Штольман, Яков Платоныч, – отрекомендовался я в ответ, – начальник сыскного отделения.
Он предложил мне присесть и осведомился:
– Чем могу служить?
– Я по поводу убитой девушки из заведения Аглаи Львовны, – объяснил я цель своего визита. – Вы ее знали?
– Разумеется, – не стал отпираться Белецкий. И добавил: – Иначе бы Вы сюда не пришли.
– Разумно, – улыбнулся я ему. Его спокойствие и деловой подход мне импонировали. – Часто там бывали?
– Случалось, – ответил он лаконично.
– И всегда забирали Евгению с собой?
– Не помню, – улыбнулся он мне в ответ. – Кажется, да.
– Доктора Сомова Вы ей рекомендовали? – продолжил я расспросы.
– Нет! – удивился Белецкий. – Вот доктора я ей не рекомендовал.
Попался. Про общение Жени с доктором Сомовым Белецкий просто не знал. А поскольку попасть к частному доктору, который, небось, еще и немалые деньги берет за прием, она без протекции никак не могла, то, следовательно, с доктором ее свел кто-то другой. Тот, кто, собственно, и общался с ней на самом деле. Как я изначально и предполагал.
– Уверены? – с улыбкой спросил я управляющего?
– Абсолютно, – твердо ответил тот.
– Что же получается? – пустился я в рассуждения. – Если б Вы в действительности общались с девушкой из заведения Маман, неужели б не поинтересовались бы ее здоровьем?
Белецкий ощутимо напрягся, молча мне улыбнулся и взял паузу. Достойный противник. Приятно с таким.
Я поднялся, давая понять, что хочу окончить разговор.
– Мне бы не хотелось вызывать в отделение на допрос уважаемого человека, – сказал я ему без нажима. – Так что следствие просит от Вас помощи.
Белецкий поднялся тоже. Смотрел он на меня уважительно.
– Я вас понимаю, Яков Платоныч, – сказал он со значением. И поклонился благодарно.
Он и в самом деле меня понял, этот умный человек, доверенный управляющий. И он обязательно передаст мою просьбу господину Яковлеву.
– Благодарю, – я поклонился ему в ответ и удалился.
Итак, с Белецким все прошло так, как и задумывалось. Время у меня еще оставалось, к бумагам по-прежнему не тянуло, и я решил пока поискать Жоржа. Была у меня одна догадка, кто может рассказать мне, где его искать. И за этим осведомителем я отправился в кабак.

В помещении было душно, чадно и очень шумно. Кабатчик меня узнал, поклонился любезно:
– Здравствуйте, Яков Платоныч! Желаете отужинать?
– Нет, – ответил я ему, – благодарствую.
И прошел дальше в зал, внимательно вглядываясь в лица посетителей, разыскивая того, кто был мне нужен.
Я увидел его почти сразу. Полкан сидел за столом, выделяясь среди посетителей малым своим ростом. Был он карлик и урод. Само по себе это не делало его в моих глазах хуже остальных. Но во имя уродства телесного он оправдывал свое уродство душевное, полагая, что раз он такой несчастный, то все ему можно, и все ему должны. И этим он был мне противен.
Полкан мгновенно понял, что я пришел по его душу. И тут же попытался сбежать. Я ухватил его за ворот, поволок в дальний угол. Он заверещал, как пойманный заяц. Вырваться даже не пытался, только орал:
– Маленьких обижают!
Впрочем, вступаться за него никто не торопился. Я пихнул его на табурет у стола в самом дальнем углу, сам сел напротив.
– Милостивый государь, – произнес я со всем сарказмом, на который был способен, – уделите мне минуту Вашего времени.
Он затих, глядя на меня притворно-испуганно.
– С кем Григорьева встречалась в меблированных комнатах? – спросил я его.
– Я ничего не знаю! – заголосил он снова, пытаясь вскочить.
По-хорошему с такими нельзя. Не понимают, принимая вежливость за слабость. Я схватил Полкана за грудки, рванул как следует.
– Она не была моей лучшей подружкой, – сказал он уже тише, заискивающе заглядывая мне в глаза.
– Врешь, – произнес я, отвечая ему твердым взглядом. – Все обо всех ты знаешь.
– Отстаньте от меня, я увечный с детских лет, – снова начал изображать истерику Полкан.
Пришлось встряхнуть его еще раз, посильнее.
– Поэтому и обнаглел в конец! – сказал я ему, показывая со значением набалдашник трости.
– Только не надо меня бить, – жалобно попросил он, отводя трость в сторону. – Пожалуйста!
– Говори, кто такой Жорж, – спросил я его, демонстративно поигрывая тростью.
Подействовало. Он начал рассказывать:
– Я его здесь встретил. С виду так, обычный приказной. Но иногда мелькает что-то в глазах такое… Я сразу понял, он парень не промах. Это не простой парень. Не простой! Если бы Вы знали, чем он на жизнь зарабатывает!
Я еще раз встряхнул Полкана, поторапливая. И он все мне рассказал. И хотя я так и остался в недоумении, почему Полкана так уж потрясло то, что Жорж трудится дамским портным, главное, я теперь знал, где его искать. Правда, делать это было лучше завтра. Сегодня уже слишком поздно, чтобы застать его на службе.
Так что я отправился обратно в управление.
На стуле, предназначенном для ожидающих посетителей, я увидел мужчину потрепанного вида, лелеющего перевязанную руку. Чем-то этот посетитель привлек мое внимание с первого взгляда.
– Кто это? – вполголоса спросил я дежурного городового.
– Некто Григорьев, – ответил дежурный. – Антон Андреич его привезли, Вас дожидаются.
Похоже, мой помощник, беспокоясь, как бы не оплошать еще раз, упустив какой-нибудь вопрос, решил проблему просто. Доставил отца потерпевшей к строгому начальнику, и пусть тот сам задает все нужные вопросы. А что, неплохая идея, пожалуй. Вот только с рукой-то у него что? Рана явно свежая, кровь не запеклась. Это он ехать не хотел, что ли? Нужно выяснить. И я прошел в кабинет.
Коробейников в двух словах обрисовал мне ситуацию: он поехал, как было велено, к Григорьеву и подоспел очень вовремя, потому что на того напали какие-то неизвестные с ножом. Об этот нож Григорьев и поранился, пытаясь отвести от себя лезвие. Коробейников нападавших спугнул выстрелом в воздух, а Григорьева отвез сперва к доктору Милцу, где ему сделали перевязку, а потом в управление. Чтоб целее был. Чрезвычайно разумный поступок.
И вот теперь Григорьев сидит в моем кабинете, а я, превозмогая усталость этого длинного дня, пытаюсь выяснить, кто же на него напал и зачем. А он то ли не хочет рассказывать, то ли и вправду не знает. И почему-то мне кажется, что скорее первое.
– Так все же, господин Григорьев, неужели Вы совсем не узнали нападавшего? – спрашивал я его в который уже раз. – Вас ведь убить пытались, не просто так пугали.
– Да я его и не разглядел. Там темно было. И вообще не до этого, – Григорьев отвечал тихим, спокойным голосом, полностью сохраняя самообладание. Будто бы и не видел ничего странного в том, что его пытались зарезать, будто давно к подобному привык. – Ну, такой, молодой, крепкий.
– Да вы тоже не из робкого десятка, как я погляжу.
– Да, сила есть пока, – вздыхая, подтвердил Григорьев.
– Почему напали на вас?
– Да почем я знаю! – в голосе его засквозило раздражение, будто я интересовался чем-то на редкость малозначимым.
– Должна же быть какая-то причина, – не отставал я.
– Я человек мирный, – пояснил мне Григорьев. – Никого не обидел. Артель мной довольна. Не ведаю я!
– И никаких предположений?
– Да не было такого! – выговорил он с жаром. – Ну, по молодости было, дрался, что было, то было. А теперь чего уж? Я человек степенный.
– Ладно, – сменил я тему, – а что же с женой с Вашей случилось?
– С какой женой? – поднял на меня усталые глаза Григорьев. – Я уже десять лет, как вдовец.
– Ну, вот с той женой, что померла, – пояснил я.
– Так померла, – ответствовал он мне спокойно.
Интересно, чем же он меня так раздражает? Почему так не нравится? Сидит передо мной спокойный усталый человек. Отвечает охотно. Не грубит. Даже, вроде бы, и не врет. А я просто из себя выхожу, так он мне неприятен.
И интуиция моя во весь голос кричит, что верить ему нельзя. А я ей верю, моей интуиции.
– А отчего померла? – продолжил я расспрашивать Григорьева.
– Беда, – ответил мне он. – Напали ночью на улице. Домой пришла избитая и померла через время.
– Кто напал, почему?
– Ну, ограбить, поди, хотели, – предполажил Григорьев. – А кто – неведомо.
– А Вы не думаете, – сказал я ему, – что между всеми этими случаями есть связь? Дочь Вашу убили, жену десять лет назад убили, Вас хотели убить. В чем причина?
– На все воля Божья! – ответил Григорьев, горько вздохнув.
Ничего он говорить не хочет. Ни о чем. Ну не может же он совсем не предполагать даже, почему его желали убить? А его ведь именно убить хотели. Ограбить даже не пытались. А ему будто все равно. И я в это не верю. Вполне может быть, что ему все равно на смерть жены, умершей десять лет назад. Даже на смерть дочери, которую он Бог знает, сколько лет не видел и не интересовался ее судьбой. Хотя, помнится, Коробейников упоминал, что дочь он вроде оплакивал, хоть и спьяну. Но собственная жизнь же должна быть ему небезразлична?
Так что – нет. Не верю. Куда проще предположить, что господин Григорьев отлично представляет себе, кто его и за что. Но не хочет посвящать в это полицию. Возможно, считает, что эти обстоятельства к делу смерти его дочери отношения не имеют. Но это я буду решать, что имеет к чему отношение. И Вы, господин Григорьев, все мне расскажете. Не сегодня, так завтра.
И тут наша беседа была прервана самым неожиданным образом. В коридоре послышался приближающийся шум, дверь в кабинет распахнулась, и на пороге, сопровождаемая Коробейниковым и дежурным городовым, явно пытающимися ее удержать, возникла рыдающая Аглая Львовна.
– Господин Штольман! – бросилась она ко мне. – Пропала моя девушка, Лиза! Это кошмар какой-то!
– Как пропала? – спросил я Аглаю Львовну.
– Не было ее дома, – пояснила Маман. – Нет ее вещей!
– И что?
– Ее кто-то выманил из дома, – проговорила Аглая Львовна со значением, – уверяю Вас!
– Допустим, она уехала, – предположил я. – Не в рабстве же она у Вас?
– Она никогда, никогда не ушла бы сама! – снова разрыдалась Аглая Львовна. – Боже мой, ее убили! Ее убили!
– Антон Андреич, – распорядился я, – дайте команду городовым, пусть отобьют телеграмму по всем станциям.
– Елизавета Тихоновна! – напомнила Коробейникову рыдающая Аглая Львовна. – Жолдина!
– Слушаюсь, – отреагировал растерянный всей этой суматохой Антон Андреевич.
– А вы, Аглая Львовна, – сказал я, вежливо выпроваживая из кабинета рыдающую Маман, – подождите, пожалуйста, в коридоре.
– Может, все-таки кто-то думает, – обратился я снова к Григорьеву, который во время появления Аглаи Львовны отошел к окну и отвернулся, – что Женя передала деньги Вам?
– Я не знаю, – не скрывая раздражения отозвался Григорьев. – Я не видел никаких денег. А вот отец я скверный. Недоглядел за ней опосля матери, и покатилась по наклонной.
– Ну, что ж, Вы свободны, господин Григорьев, – сказал я ему.
– Благодарю Вас, – он поднялся.
– Только советую смотреть по сторонам.
– Мне бояться нечего, – твердо заявил Григорьев, покидая кабинет. – Я человек честный.
Пусть идет. Все равно он сегодня больше ничего не расскажет. Надеюсь, его не убьют раньше, чем я придумаю, как его разговорить.

Утро я решил начать с того, чтобы посетить и задержать Жоржа. Разумеется, возиться с такой мразью радости мало, но я с удовольствием предвкушал, как размажу его по паркету. А уж если он еще и окажется искомым убийцей Жени Григорьевой, то и вовсе выйдет хорошо. Хотя моя интуиция подсказывала мне, что к убийству Жени Жорж вряд ли имеет отношение, там все намного сложнее. Но, как бы то ни было, с ним тоже нужно разобраться.
Так что я, прихватив на всякий случай городового, отправился в модное ателье в приподнятом настроении. Которое немедленно улетучилось, стоило мне войти в помещение. Нет, Жорж был на месте, и по описанию, данному мне Пашей, я узнал его с первого взгляда. Вот только находился он в ателье не один. В креслах у окна сидела, удобно устроившись и листая модный журнал, Анна Викторовна Миронова.
Ни на минуту не возникло у меня предположение, что она здесь случайно. Я же предупреждал ее! Я ее просил! Я говорил ей, что этот маньяк-садист опасен! Но она все равно не слушает моих доводов. Все равно лезет на рожон! А если бы я не пришел сейчас? Кто бы гарантировал, что именно в этот момент ему не вздумалось поразвлечься? И что бы он мог с ней сделать?!
От этих мыслей в глазах потемнело, перехватило дыхание. Я убью ее сам, точно. Прямо сегодня. Убью, выпорю, оттаскаю за уши. Чтоб на всю жизнь запомнила!
Но в данную минуту я не мог даже словом с ней перемолвится. Сперва нужно арестовать этого доморощенного садиста. А Анна тихонечко улыбалась мне из угла. Видимо, была рада встрече и довольна, что нашла Жоржа первой.
– Добрый день, сударь-с! Чем могу служить? – изогнулся передо мной в поклоне Жорж.
– Вы портной? – на всякий случай уточнил я.
– Точно так-с, – угодливо улыбнулся он.
– Что делали третьего дня вечером с двенадцати до двух ночи? – спросил я, переходя сразу к делу. – Жорж, или как Вас там! Только не вздумайте от меня бежать!
Его улыбка сильно поблекла.
– Я прошу прощения, – отступил он на шаг испуганно, – какая-то ошибка-с! Меня зовут Христофор Захарович.
– Это в миру Вы Христофор, – сказал я, заглядывая на всякий случай в заднюю комнату. – А в фантазиях Ваших – Жорж. Не так ли?
– Прошу Вас! – горячо и испуганно зашептал он. – Не надо-с! При посторонних!
Ах, да! У меня же тут еще одно дело есть! Которое, пользуясь моей занятостью, сейчас пытается тихонечко улизнуть за дверь!
– А кто здесь посторонний? – спросил я во весь голос, обращаясь, скорее, к Анне Викторовне, чем к Жоржу. – Мы с мадемуазель давно за Вами наблюдаем.
Анна вздрогнула, но остановилась и пытаться тихонько покинуть ателье больше не пыталась. Жорж с изумлением взглянул на нее, потом на меня:
– Я прошу Вас! Поверьте-с! Я не убивал той девушки! Я вообще очень честный и законопослушный гражданин!
– В обычной жизни, – снова перебил я его. – А ночью Вы что вытворяете? Где инструменты?
– Какие инструменты-с? – состроил он неведение и сложил руки на груди, ясно мне показывая, где лежит искомое.
– Ваши инструменты, – жестко сказал я, – с которыми Вы в меблированные комнаты ходите.
И показал сопровождавшему меня городовому на карман. Тот подошел и достал сверток с инструментами.
– Вы арестованы, – бросил я Жоржу и добавил для городового. – В управление его.
– Нет-нет! – закричал Жорж. – Я не делал ничего противозаконного. Они сами за деньги соглашаются!
– Соглашаются?! – мое и так слишком долго сдерживаемое раздражение прорвалось наружу. – Соглашаются, чтоб их калечили и убивали?
И кивнул городовому:
– Уводите.
Городовой увел упирающегося Жоржа. Анна, бледная и очень серьезная, проводила его долгим взглядом. Я повернулся к ней. Испуг, который я пережил, и злость на нее за то, что снова не послушалась и поставила себя в опасную ситуацию, не давали мне успокоиться. И наконец-то я имел возможность дать выход своему негодованию.
– Анна Викторовна, – сказал я ей официальным тоном, – Вы тоже можете быть свободны. Наблюдение с этого господина снято.
Она повернулась ко мне, кипя от возмущения:
– Вы что себе позволяете?!
– Вы что, обиделись? – спросил я ее, не скрывая сарказма в голосе. – Отчего? Вы же в полиции уже почти служите!
– Вот еще! – она не знала, куда деваться от гнева.
– Помилуйте, – продолжил я, – я готов извиниться, если Вы находите что-то оскорбительное в службе в полиции.
– В полиции я ничего не нахожу! – выпалила она мне в лицо. – Но вы! Вы, Яков Платоныч! Шутите Вы слишком резко.
– Прошу прощения, – уточнил я, – а Вы что, здесь случайно оказались?
– Нет, не случайно! – с вызовом ответила Анна Викторовна. – У меня здесь свое дознание!
– Дознание! – рассмеялся я. – Ну вот видите!
И, чтобы сдержать свои эмоции, отвернулся от нее и начал осматривать ящики комода.
Анна помолчала немножко, то ли сердясь на меня, то ли пережидая мое дурное настроение. А потом заговорила со мной спокойно, как ни в чем ни бывало:
– Как же так? Такой приличный семейный человек! И вдруг какой-то Жорж! Вы уверены, что это он?
– Я пока ни в чем не уверен, – ответил я, не глядя на нее.
– А Лиза? – спросила Анна Викторовна. – Может, она знала, кто убийца? Или догадалась, кто убил? Потому испугалась – и в бега.
– Вы что, и это знаете? – удивился я.
– Знаю, – подтвердила она.
– Пока всякая версия свой резон имеет, – продолжил я. – Отец убиенной в городе объявился, и на него тоже покушались.
– В самом деле? – Анна явно удивлена. Надо же, хоть что-то про наше расследование ей неизвестно. – Где он становился?
– Анна Викторовна! – я резко развернулся к ней, готовый разразиться еще одним нравоучением о пользе осторожности и вреде безрассудства. Но мне не дали и слова сказать.
– Я хочу выразить ему свои соболезнования! – быстро прервала она меня. И улыбнувшись, добавила. – Я ж все равно узнаю.
Узнает. И очень-очень быстро. Просто зайдет в участок и спросит… да любого! И ей все расскажут. С ней, что ли, сходить? Не могу, времени нет. Да Бог с ней, пусть идет, раз так хочется. У меня просто нет ни аргументов, ни возможностей ее остановить. По крайней мере, буду знать, откуда начинать искать, если что.
– На постоялом дворе он остановился, – сердито сказал я, – возле ярмарки.
– Спасибо! – преувеличенно вежливо поблагодарила Анна. И у самой двери добавила. – Я к Вам еще зайду.
Я усмехнулся. Упрямое, неукротимое, непослушное создание! Одна головная боль мне с ней! Вечные треволнения. Но, честное слово, мне начинало казаться, что именно это и делает мою жизнь бесконечно интересной. Еще зайдет она, надо же! Что ж, Анна Викторовна, буду ждать с нетерпением.
И я поспешил в управление. Нужно было срочно допросить Жоржа.