Четвертая новелла

Сатисфакция

Время шло, и постепенно любовь и тепло моей семьи, а пуще того, время меня излечили. Ко мне вернулись радость и интерес к жизни, каждый день нес что-то новое и удивительное, и будущее снова стало казаться прекрасным.
Не скажу, что произошедшее со мной вовсе меня не изменило. Я чувствовала, что стала старше и мудрее. Стала чаще и больше задумываться об отношениях между людьми, о том, что руководит человеческими поступками.
Было бы не правдой сказать, что я совсем не думала о Якове Платоновиче. Нет, я вспоминала его, разумеется, но в этих мыслях не было уже ни прежнего восторга, ни прежней обиды. Лишь сожаление о том прекрасном, что я чувствовала к нему, но что ушло без возврата. Что ж, не всякая влюбленность становится любовью. Зато у меня остались чудесные воспоминания, ведь не все же было плохим и неправильным. А вспоминать дурное мне не хотелось. Я получила опыт и сделала выводы, теперь наступило время жить дальше.
Было еще то, о чем я отчаянно тосковала порой, а именно – ощущение того, что я могу принести пользу. Ведь совершенно объективным фактом являлось то, что я со своими способностями сделала много полезного для полиции, и воспоминания об этом наполняли меня гордостью и ощущением собственной значимости.
Не так уж много людей на свете знали о моем даре. Но только дядя относился к нему так, как мне бы того хотелось. Папа предпочитал делать вид,  будто и нет никаких духов. А мама даже не скрывала, что считает мои «странности» чем-то таким, о чем упоминать не очень прилично. Я всегда знала, что родители меня любят, никогда в этом не сомневалась. Но я медиум, и изменить это никак нельзя. Так неужели это просто такая вот постыдная странность, вроде тех, о которых не принято говорить в обществе? Неужели в этом мире медиумы нужны лишь для того, чтобы развлекать народ?
Но попав в мир полицейских расследований, я ощутила, что это не так. От моего дара могла быть реальная польза. Я могла делать нужное дело, могла помогать людям, оставаясь при этом собой. И вот по этому ощущению я и в самом деле скучала.
Впрочем, унывать было не в моих привычках. Раз путь в полицейский участок мне заказан, я просто должна была найти иное применение своим способностям. Нашлось одно – найдутся и другие. Было бы желание. А пока что я изучала дядины книги по спиритизму, в ожидании того, когда все эти знания мне понадобятся.

Окончилась осень, наступила зима, близилось уже Рождество. Праздничное настроение завладело всеми, и я не была исключением. Раньше я никогда особо не верила в гадания, но в этом году решила попробовать непременно. В конце концов, если уж я могу видеть духов и вещие сны, то почему бы мне не увидеть в зеркалах хоть что-нибудь?
Запершись в своей комнате, чтобы никто, не дай Бог, не застал меня в такой момент, я тщательно установила зеркала, засветила между ними свечу и замерла  в предвкушении. Вот интересно, получится у меня или нет? Даже страшновато слегка, но это какой-то совсем не страшный страх, а напротив, радостный, будоражащий.
А что, если все получится, и я увижу в зеркале своего суженного, но он мне не понравится?  Нет, чепуха! Как это он может мне не понравится, если мы суждены друг другу? Мне надоело сомневаться, и я решительно приступила к делу.
– Суженый мой, ряженый, явись! – позвала я, на всякий случай зажмурившись. – Суженый мой, ряженый, явись!
Приоткрыв глаза, я взглянула в зеркало, но там отражалось лишь пламя свечи. Я даже нахмурилась. Неужели, все это лишь сказки? Не может быть! Должно получиться!
– Суженый мой, ряженый, явись, – позвала я более требовательно. – Суженый мой, ряженый, явись!
Зеркало вдруг будто подернулось рябью, потом снова просветлело, но теперь вместо свечи в нем отражалось лицо, мужское и чрезвычайно знакомое. Получилось! У меня получилось!!! Он пришел и улыбается мне, совсем как в том сне. Может быть, он тоже видит меня в эту минуту? Может быть, он рад меня видеть?
Но мой суженый вдруг отвел от меня взгляд, оборачиваясь к кому-то за плечом, и я увидела женщину рядом с ним. Она подошла и прижалась щекой, будто имела на это все права, и он не оттолкнул ее, напротив, ласково потянулся к ней навстречу. Вне себя от изумления я отпрянула от зеркала и даже отвернулась на мгновение, будто пытаясь найти вокруг себя объяснение странному этому видению. А когда я вновь заглянула в зеркала, они опять отражали лишь свечу и мое лицо.
Рассердившись, я решительно задула свечку. Ну, все у меня не так, как у людей, даже погадать не могу нормально! Зачем, спрашивается, мне вместо суженого опять показали господина следователя, да еще не одного, а с дамой? Я, между прочим, не про его суженую спрашивала! Нет, определенно, все эти гадания – сплошная глупость. И незачем мне этим заниматься. И вообще, уже поздно и пора спать! Утром придумаю, как мне объяснить увиденное.

Выйдя к завтраку на следующее утро, я увидела отца, поправляющего перед зеркалом мундир. Папа крайне редко надевал военную форму, и я об этом очень жалела. Она ему была к лицу до чрезвычайности.
– Решил тряхнуть стариной, – чуть смущенно сказал отец, видя мой восхищенный взгляд.
–А что это за медали? – спросила я, рассматривая награды, прикрепленные на мундире.
– Ой, Анюта, давно это было, – со смехом отмахнулся папа. – Будто и не было.
– Ну, почему? Вы же воевали, вы заслужили!
– Потом как-нибудь расскажу, – пообещал он.
– А зачем вы его достали через столько лет? – поинтересовалась я. – Куда-нибудь собираетесь?
– Генерал Трофимов дает прием для участников турецкой кампании, – пояснил отец. – Ну вот, решил пойти.
– Вы должны идти, – сказала я, с гордостью любуясь им. – Обязательно.
Папа обнял меня со смехом. Мое восхищение его забавляло, но и явно было приятно. А я восхищалась и гордилась им.  Жаль только, что отец никогда и ничего не рассказывает о своих подвигах. Но может быть, если я буду достаточно настойчива, он согласиться поведать хоть что-то?

– Так что же это за награды, – вернулась я уже за завтраком к интересующей меня теме.– Вы никогда не рассказывали.
– Это не интересно, – отмахнулся папа, смазывая медом блинчик.
– Почему же?– изумилась я. – Мне очень интересно. Мой отец – герой войны, а я ничего не знаю.
– Даже я ничего не знаю, кроме того, что все это за Турецкую кампанию, – вздохнула мама.
– Не люблю я вспоминать войну, – строго сказал папа, явно желая поставить точку в наших расспросах.
– Прощения просим, – вмешался Федор, наш дворник, входя в столовую. – Почта.
Отец взял конверты и быстро их пересмотрел. Один явно вызвал его интерес, и он выжидательно взглянул на Федора.
– Вот этот под дверь подсунули, – пояснил дворник.
– Скромность, конечно, украшает, – сказала мама, отсылая Федора и продолжая разговор, – но тогда для чего же дарить все эти награды: ордена, медали?
– Как раз для того,– пояснил папа, перебирая конверты, – чтобы их обладатель мог скромно промолчать, а за него говорили его награды.
– Вот ведь адвокат! – сыронизировала мама. – Всяко вывернется.
– Папа, а вы возьмете меня с собой?– спросила я.
– Ну, почему бы и нет?– усмехнулся отец, вскрывая конверт, как я могла видеть, тот самый, что подложили под дверь. – Там же будет прием. Вероятно, будут танцы.
Можно подумать, что меня танцы интересуют. Просто такой прием – отличный способ выяснить больше о военном прошлом моего отца. Ведь это, в конце концов, история моей семьи, я должна ее знать, а папа не расскажет сам.
– Вот там-то я все и узнаю от  ваших сослуживцев, – сообщила я отцу о своих коварных планах.
Я думала, он посмеется моей хитрости, но отец меня будто бы и не слышал. Он, не отрываясь, смотрел на фотокарточку, что достал из конверта, с каждой секундой бледнея все больше. А потом схватился за сердце.
Мы с мамой взметнулись в тревоге, пытаясь понять, что происходит, но отец не дал нам никаких объяснений, лишь бросил фотографию на стол и быстрыми шагами удалился в кабинет. Мама побежала следом за ним, а я задержалась на несколько минут, чтобы взглянуть на то, что стало причиной всеобщего смятения.
Фотография запечатлела людей в военной форме, довольно молодых еще. Четыре лица из всех были перечеркнуты крестом. И одним из перечеркнутых было лицо моего отца. Мне сделалось страшно и холодно.
А в следующее мгновение я поняла, что снова приняла за озноб холод потустороннего мира. Столовая вокруг меня внезапно исчезла, и я погрузилась в видение.

Ночь озарена всполохами факелов и костров. А может и не ночь, просто день почернел от дыма, и даже снег, лежащий на земле, кажется грязным. Солдаты стреляют, заряжают ружья и стреляют опять, кони ржут, все бегут куда-то, и не понять, есть  ли в этих перемещениях хоть какая-то система, или хаос владеет всем. Нет, это не хаос, это бой. Я вижу мертвых людей в военной форме, их очень много. И среди всего этого кошмара – мой отец. Он гораздо моложе, чем сейчас, и на нем военная форма. И он отчаянно сражается с кем-то на саблях. Но его противника мне не видно. Только папино лицо, искаженное яростью  боя и озаренное пламенем.

Видение окончилось столь же внезапно, сколь и началось, и я покачнулась, переводя дыхание. Что все это значило? Ясно, что фотография имеет непосредственное отношение к военному прошлому отца, и что в ней заключена какая-то тайна. Причем, судя по тому, как папа отреагировал на это послание, тайна небезопасная. И я обязательно должна разобраться, что происходит, обязательно! Это видение, оно же неслучайно пришло! Оно совершенно точно означает, что моя помощь отцу необходима. С этими мыслями, прихватив фотографию – виновницу переполоха, я поспешила в кабинет.
Папа сидел за столом, по-прежнему потирая грудь, а мама хлопотала над ним, уговаривая выпить капли.
– Это кровяное давление, наверное, – предположила я, с тревогой вглядываясь в бледное лицо отца.– Пап, это из-за того письма? Что это за фотография?
Отец не ответил мне и переключил свое внимание на маму, пытающуюся уговорить его вызвать доктора. Но я не собиралась отступать. Он должен мне рассказать, ведь иначе я не смогу ему помочь.
Но тут мои планы были нарушены появлением дяди, в крайнем волнении вошедшего в кабинет.
– Что с тобой такое? – встревоженно склонился он к отцу.
– Петр, у меня к тебе есть важное дело, – очень серьезно сказал папа. – Ты должен мне помочь.
– Ну, конечно, – с готовностью согласился дядя. – Что случилось-то?
Я приготовилась было слушать, надеясь выяснить что–то из папиных объяснений,  но не тут-то было.
– Я прошу вас, оставьте нас, – сказал папа, взглянув на меня и маму. – У нас с Петром есть разговор.
– Это добром не кончится, – сердито сказала мама, одаривая дядюшку недружелюбным взглядом и покидая кабинет.
Я последовала за ней. К сожалению, хоть и в ином смысле, но я была в ней согласна. Эта история и в самом деле, кажется, могла иметь очень нехорошие последствия, хоть и не дядя тому виной.
– Принесла нелегкая твоего дядю! – сердилась мама вполголоса, – Оставался бы он у себя в Париже!
Я слушала ее краем уха, даже не пытаясь защитить дядюшку, как делала обычно. Не это сейчас было главным. Мне просто необходимо было узнать, о чем говорили папа и дядя в кабинете. А для этого надо было остаться под дверью.
– Анна, что ты стоишь? – окликнула меня мама недовольно, – Пойдем.
– А я здесь побуду, – нашлась я. – Вдруг отцу опять плохо станет?
– Да, – согласилась мама. – А я все-таки позову доктора и велю принести сердечных капель.
Отлично! Все вышло так, как я и хотела. Едва дождавшись, пока мама выйдет из комнаты, я приникла к двери, пытаясь расслышать как можно больше.
– И у меня такое чувство, что за мной кто-то следил, – рассказывал папа дяде. – А сегодня я получил конверт с фотографией.
– Почтой получил?
– В том-то и дело, что нет, – ответил отец. – Это старая фотография с Турецкой кампании.
– Я помню, – сказал дядя. – Я тогда так гордился тобой. Мой брат на войне, офицер, герой! Это же… Прости, я слушаю тебя, – серьезно добавил он, выныривая из воспоминаний.
– Это все офицеры нашего полка, – поведал ему папа.
– А почему вот эти отмечены?
– Погоди-ка, – вдруг прервался папа, и я услышала, как скрипнуло его кресло.
Должно быть, увлекшись подслушиванием, я проявила неосторожность и как-то себя выдала. Бежать было поздно, так что я распласталась по стене, перестав даже дышать и надеясь лишь, что папа не заглянет за дверь. Мне повезло, меня не заметили, и через несколько мгновений, показавшихся мне вечностью, дверь затворилась снова.
– Так вот, эту фотографию мы сделали незадолго до того, как наш отряд попал в засаду, – продолжил отец, убедившись, что их никто не подслушивает. – Мы двигались к одной сербской деревушке. Не доходя где-то верст семь до нее, мы вдруг попали в густой туман, и тут начался сущий ад.
Мне немедленно вспомнилось мое видение: яростный бой, и то ли туман, то ли дым, мешающий рассмотреть подробности.
– Пули свистели вокруг, – рассказывал отец, будто описывая увиденное мной. – Мы спешились, начали отстреливаться. Потом все побежали. Я тоже побежал и оказался один в густом тумане. И вдруг передо мной с саблей в руках вырос он.
Он – это видимо, тот, с кем в моем видении отец дрался. Вот только кто он? Папа имя не произнес, а я была уверена, что это очень важно. Должно быть, оно прозвучало в самом начале, пока я с мамой разговаривала.
– То есть, вас обошли с тыла? – уточнил дядя.
– Именно, – мрачно согласился отец. – И он предупреждал об этом.
Снова он. И снова имя не названо! Да что же такое!
–М-да, ситуация, – огорченно протянул дядя.
– Все офицеры нашего полка погибли, за исключением меня и еще троих,– закончил папа свой рассказ. – Я хочу, что ты помог мне. Ну, ты ведь практикуешь? Попробуй узнать, что все это значит.
Подобного оборота разговора я ожидала меньше всего. Папа мой в спиритизм и духов не верил никогда. Мои детские рассказы он считал выдумкой и предпочитал думать, что у меня просто богатая фантазия. А над дядей за его увлечения сверхъестественным откровенно посмеивался. Сколь же сложна должна быть ситуация, чтобы папа решил обратиться с такой просьбой?!
– Хорошо, – ответил дядя и, судя по звуку шагов, направился к двери.
Я поспешила снова прижаться к стене, но дядюшка, в отличие от папы, мой маневр разгадал мгновенно. Впрочем, ругать меня он не стал. Лишь прикрыл дверь плотнее, чтобы папа не услышал наших голосов.
– Я знал, что ты здесь, – сказал дядя очень серьезно, но без тени неодобрения. – На этой фотографии тайна твоего отца. Ты должна ему помочь.
– Но он просил об этом тебя, – удивилась я, принимая фотографию из его рук.
– Просил меня, – согласился дядя. – Но у тебя лучше получится. Дурное предчувствие у него, – добавил он расстроенно.
Ох, у меня тоже были предчувствия, причем, самые наихудшие. Эта фотография сулила беду отцу, я в этом не сомневалась.
Впрочем, нет времени для пустых переживаний. Нужно и в самом деле поскорее разузнать все, что могу, раз уж дядя дал мне фотокарточку. Он прав, у меня обязательно получится.

Не выпуская из рук фотографию, я поспешила в свою комнату. Нужно было немедленно приниматься за дело, я просто чувствовала, что оно не терпит отлагательств. Вот только было совершенно неясно, как именно за него приниматься. Я ведь не знала имен людей с фотографии, кроме моего отца, но его уж точно вызывать бесполезно, слава Богу. Не знала я, и кто прислал письмо. Так как же быть? В задумчивости я подняла фотографию со стола и пристально в нее вгляделась, пытаясь снова вызвать в себе ощущения, пришедшие в тот момент, когда я впервые взяла ее в руки. Должно быть, решение было верным. По спине пробежал холодок, а в следующее мгновение я вновь провалилась в видение.

Я снова была в дыму и тумане того боя. И снова наблюдала, как отчаянно бьется с кем-то отец. Он фехтовал неистово, с такой скоростью, какую и вообразить трудно. Так бьются только за свою жизнь, яростно и отчаянно. Но я опять не видела его противника. Лишь раз, когда скрестились в очередной раз сабли, я разглядела на его запястье грубый шрам видимо, от сабельного удара, плохо зажившего когда-то.

Видение оставило меня, как обычно, внезапно. И что же? Получается, я и не узнала ничего? Ну, кроме того, что у врага моего отца есть шрам на запястье правой руки. Хорошо, конечно, что есть такая вот особая примета. Да вот толку с нее мне мало.
Нет, так не пойдет. Одна я с этим делом не справлюсь. И потом, духи духами, но фотографию на наше крыльцо не призрак ведь подкинул. Это был живой человек, явно желавший отцу зла. А с живыми должна разбираться полиция. Папа ни за что не согласится обратиться к властям, я точно знаю. Ну, так я сделаю это без его согласия. И совершенно не важно, что я давала себе слово никогда больше не переступать порог управления и не встречаться с господином Штольманом. Все это неважно сейчас. Моей семье грозит опасность, и никто, кроме Якова Платоновича, не сможет мне помочь. А значит, следует отбросить сомнения и поторопиться, пока моя решимость мне не изменила.

Ни Якова Платоновича, ни Антона Андреича в управлении не оказалось, но я была твердо намерена переговорить с ними, так что расположилась на стуле, приготовившись к ожиданию и стараясь не волноваться в преддверии встречи. Сохранять спокойствие получалось не слишком-то хорошо, меня терзали совершенно противоречивые эмоции. Да что там, если честно, я бы убежала без оглядки, если бы не мысль об отце. Раз за разом прокручивала я в голове убедительнейшие аргументы для господина следователя. Только бы он отнесся к моим словам всерьез!
Наконец Штольман и Коробейников появились. Антон Андреич был явно рад меня видеть, и не пытался это скрывать, а на лице Якова Платоновича я смогла заметить разве что легкое удивление. Впрочем, он согласился меня выслушать и вежливо пригласил в кабинет, даже помог снять пальто и предложил стул. Но я не могла сидеть, не находя себе места от волнения. Все слова, заготовленные мною для убеждения господина следователя, моментально вылетели из головы. Оставалось лишь рассказать все, что произошло за сегодняшнее утро, и надеяться, что Яков Платонович отнесется к моему рассказу с  доверием.
Штольман, по обыкновению, слушал чрезвычайно внимательно, и это помогло мне собраться и поведать ему все по порядку. Разумеется, я умолчала о своих видениях. Господин следователь ведь всегда относился к ним с недоверием, насмешкой даже, а мне сейчас просто необходимо, чтобы он воспринял мои слова серьезно.
– А теперь Вы, как всегда, посмеетесь надо мной! – сказала я, подавая ему карточку, которую дал мне дядя, – Но вот эта фотография. И я знаю, что в ней скрыта тайна, опасная для моей семьи!
Яков Платонович взял фотографию, внимательно рассмотрел. Потом молча показал ее подошедшему Антону Андреичу. Лицо его было по–прежнему серьезным, скорее даже недовольным. Ну, да, как и ожидалось, он не верил мне! Подумаешь, какая-то старая фотография! Он ведь не видел того, что видела я. И не видел, как побелел при виде ее отец, как он был взволнован. Должно быть, он снова считает, что я просто барышня с излишне богатой фантазией, а я просто не представляю, как мне его переубедить.
– Господи, да что же это такое! – воскликнула я в отчаянии, – Почему Вы мне не верите? Эта фотография опасна!
– Отчего же не верю? – сказал вдруг Яков Платонович, понимаясь из-за стола. – Очень даже верю.
И он достал из шкафа и подал мне фотографию, точно такую же, какая лежала на столе.
– Откуда это у вас? – изумилась я.
– Нашли у одного отставного поручика, умершего сегодня ночью при невыясненных обстоятельствах, – ответил Яков Платонович очень серьезно.
– Господи!
Мне и раньше было чрезвычайно тревожно, а вот теперь стало по-настоящему страшно. «Умершего поручика»,– сказал он. Умершего. То есть, эта фотография предвещает смерть? Или предупреждает о смерти? И отец, он тоже в опасности? Что же делать?
– Расскажите подробнее о Вашем снимке, – попросил Яков Платонович, и его спокойный голос несколько притушил мою разрастающуюся панику и помог успокоиться. Я не зря сюда пришла, и Яков Платонович мне верит. Он разберется в этом деле непременно, а я помогу ему всем, чем смогу. И сейчас не время терять голову от страха, нужно собраться и ответить на все вопросы.
– Отец говорил, что все офицеры, изображенные на этой фотографии, погибли, – принялась я вспоминать все, что мне известно. – Кроме него и еще троих.
– Очевидно, выжившие – это те, кто отмечен на фотографии, – предположил следователь.
– Да, это они, – подтвердила я. И указала на человека в верхнем ряду. – Вот это мой отец.
– Больше никого не узнаете?
– Нет, больше никого, фотография–то старая.
– Ну, начнем с того, – возразил Яков Платонович, – что фотография не старая. Очевидно, что…
– Как не старая? – удивилась я. – Отец говорил, она была сделана лет десять назад.
– Возможно, – ответил Штольман, – но отпечатана фотография совсем недавно. Края ровные, и не пожелтела совсем. Очевидно, тот, кто печатал эту фотографию, имеет старую негативную пластину. А может, он сам делал фотографию. Это я Вам как специалист по фотографии говорю.
Все это было чрезвычайно интересно, и возможно, могло помочь в расследовании, хотя я и не понимала, как именно, но меня в первую очередь интересовало одно: как защитить отца от неведомой угрозы, заключенной в этой фотографии, как бы давно ее ни отпечатали.
– Так, и что же теперь делать? – попробовала я вернуть наш разговор в более практическое русло.
– Нужно спросить у Вашего отца, кто их фотографировал, – сделал вполне логичный вывод господин Штольман.
Что ж, я знала, когда шла сюда, что этого не избежать. Папа страшно рассердится, когда узнает, что я, не спрашивая его, оповестила о происходящем полицию. Но это было уж точно неважно теперь, когда выяснилось, что уже один человек, получивший такую фотографию, умер. Пусть сердится, я это переживу, лишь бы с ним ничего не случилось.

Вопреки моим ожиданиям, папа не рассердился на меня, лишь посмотрел хмуро и отослал прочь, запершись в кабинете вместе со следователем. Я попыталась снова подслушать, но не узнала ничего нового. Разве что прозвучала фамилия одного из погибших офицеров. Я старательно ее запомнила: поручик Садковский. Кстати, как мне показалось, папа был не слишком-то уверен, что этот поручик погиб. Кажется, и Яков Платонович это тоже заметил. Убедившись, что ничего нового услышать мне не удастся, я отошла подальше от двери, устроившись в гостиной, чтобы переговорить с господином Штольманом перед отъездом, и принялась перебирать в голове известные мне факты.
Итак, некто, чьего имени я не знаю, рассылает фотографию выжившим во время войны офицерам. И один из этих офицеров умер. Возможно, убит. Кто же это может сделать? Судя по моим видениям, тот с кем отец дрался во время того боя. Ну, иначе, почему я все время вижу этот поединок? Но папа сказал, что выжило четверо. Что же получается, убийца кто-то из тех двоих, что остались в живых на сегодняшний день? Или папа ошибается, и не все офицеры погибли в том бою? Там, судя по тому, что я видела, был такой хаос, что разобрать что-либо точно было трудно. Вполне возможно, что кто-то, кого отец считает погибшим, смог остаться в живых. Тот же Садковский, например.
Но вот что мне совершенно непонятно, так это то, зачем нужно этому человеку убивать бывших сослуживцев. А разобраться в этом было  совершенно необходимо, потому что если я узнаю мотив, то наверняка пойму, кто убийца. И как же мне это узнать? Может быть, попробовать вызвать дух кого-либо с фотографии? Эти люди служили вместе, много знали друг о друге. Наверняка такой дух сможет поведать мне что-то полезное.

Задумавшись, я чуть было не пропустила момент, когда господин Штольман собрался уходить.
– Погодите, Яков Платоныч! – окликнула я его, выскакивая за ним на улицу. – Вы будете дело открывать?
– Все зависит от заключения доктора Милца, – развел руками следователь. – Если он установит, что произошло убийство, то – разумеется. А если Набокин умер от естественных причин, то…
Господи, до чего же он спокоен! Неужели он не понимает, что отцу грозит опасность?
– Но как же! – не сдержала я возмущения, хоть и понимала, что следует сохранять спокойствие. – Но ведь две фотографии с отметками – это же не случайность!
– Конечно, не случайность, – согласился Штольман, – но, если Набокин умер своей смертью, то все эти фотографии не более чем чей-то розыгрыш. Вашему отцу кто-то прислал фотографию, на которой отметил его и еще троих его боевых друзей. И все.
– Да как все!
Розыгрыш, подумать только! В это невозможно было поверить, но он говорил эту чушь абсолютно серьезно.
– Да не переживайте вы раньше времени! – попытался успокоить меня Яков Платонович. – Давайте дождемся заключения врача.
Но я не могла просто успокоиться и ждать. Мне было необходимо убедиться, что господин следователь понимает всю сложность и тревожность ситуации. Я не хотела напоминать ему о своих способностях, но, как видно, этого не избежать. Просто он должен знать то же, что знаю я. Тогда он непременно поймет, что  опасность реальна.
– Я видела там, на войне, на отца напал офицер, – сообщила я ему, собравшись с духом. – Он был в длинной шинели и с саблей.
– Видели? – удивился Яков Платонович и  слегка усмехнулся. – Ах да, эти ваши видения…
Зря я ему рассказала. Ведь с самого начала знала, что упоминать про мои способности не следует, если я хочу, чтобы мои слова были восприняты серьезно. А теперь он снова надо мной смеется! Не в силах сдержать досаду, я поспешила вернуться в дом. Не верит – и не надо! Лишь бы он дело открыл. А с видениями я сама разберусь.

– Он даже не собирается заводить дело! – все еще кипя от возмущения, пожаловалась я дяде, которого нашла в столовой. – Он думает, это шутки!
– Аннет, Штольман – полицейский, – напомнил мне дядя. – У него нет пока оснований.
– И ты туда же? – возмутилась я. – У него нет оснований, но у меня есть! Я видела что-то. Отец дрался с кем-то на саблях.
– На войне такое случается, – пожал плечами дядюшка. – И потом, это было давно.
– Да, но я думаю, что опасность может грозить ему сейчас!
Дядя не ответил, задумавшись о чем-то явно мрачном.
–Ну, что ты молчишь! – не выдержала я. – Ты же должен мне помочь!
– Прости, я не в силах, – вздохнул дядя, потупившись. – Твой дар гораздо сильнее. И поэтому я отдал тебе фотографию. Ты можешь то, чего я, увы, не могу.
– Я не знаю, как управлять этим, – пожаловалась я, присаживаясь рядом. – И дар ли это вообще или проклятие.
– Я тоже так думал раньше про себя, – сочувственно сказал дядя. – В церковь ходил. Потом решил: раз это дано – значит, не просто так.
– Ну, что же нам теперь делать? – спросила я огорченно.
– Тебе нужно сеанс провести, – ответил он. – Вызвать дух одного из погибших офицеров. Что-нибудь прояснится.
Что ж, дядин совет полностью совпал с моими собственными мыслями на эту тему. А потому я решила не откладывать дело в долгий ящик. Что-то подсказывало мне, что чем дольше я промедлю, тем большая опасность будет угрожать моему отцу.

Поднявшись в свою комнату, я решительно заперла дверь и приступила к экспериментам. Я разузнаю правду, чего бы мне это не стоило. Пусть господин Штольман насмехается, но мои способности уже не раз помогали ему в расследовании. И сейчас помогут, нужно только сообразить, как правильно задать вопрос. Ни одного имени папиных сослуживцев я не знала. Впрочем, однажды мне уже удалось обойтись иносказанием, когда я призывала дух Катерины Саушкиной, еще не зная ее имени. Попробую и теперь сделать что-то подобное. Кто-нибудь да явится, я уверена.
– Дух с фотографии, явись, – позвала я. – Дух с фотографии, явись!
Не холодный сквозняк, а порыв ледяного ветра пронесся по комнате. Я была права, предполагая, что кто-нибудь из духов откликнется на мой призыв. Вот только я не ожидала, что они придут все одновременно. Множество духов людей, одетых в офицерскую форму, с лицами в крови и копоти, еще искаженными яростью боя, в котором они погибли когда-то, возникли вокруг меня. И каждый из них пытался мне что-то сказать, умолял о чем-то, кричал. Их голоса сливались в моей голове в бессмысленную оглушающую мешанину, к которой мне не удавалось разобрать ровным счетом ничего. Казалось, от этих голосов моя голова сейчас просто взорвется. Я заткнула уши, но это не помогло, я продолжала их слышать.
– Прочь! – закричала я, чувствуя, что через мгновение потеряю сознание.
Призраки исчезли в одночасье, будто бы их и не было, и я смогла перевести дыхание. Нет, как-то не так. Надо действовать иначе. Утерев выступивший пот и сосредоточившись, я снова взяла в руки фотографию.
– Дух поручика Садковского, явись, – позвала я.  – Дух поручика Садковского…
Ничего не изменилось. Этот дух говорить со мной не хотел. Может, папа ошибся? Может, он живой? Хорошо, попробуем по-другому. Живых ведь тоже можно призвать, например, если человек сошел с ума или даже просто спит. Это непросто, но вполне возможно, я читала.
– Мертвый ты или спящий, – изменила я формулу призывания, – дух поручика Садковского, явись!
В первый момент мне показалось, что я снова ничего не добилась. Но вдруг человек на фотографии, запечатленный в профиль, повернулся ко мне лицом. А затем поднес палец к губам, как бы призывая меня к молчанию. В испуге я отбросила фотографию на стол. Что это было, Господи? Я про такое и не слышала даже!
Все, хватит на сегодня экспериментов. Я совсем без сил, нужно хорошенько отдохнуть, а потом обдумать еще раз все происшедшее.

На следующее утро про расследование пришлось забыть на время: мама категорически настояла на том, чтобы я отправилась с нею к портнихе. Не послушаться было немыслимо: мама и так с утра пребывала в настроении крайне раздраженном, и сердить ее отказом было себе дороже.
– Мне хотелось бы, – строго говорила она мне, когда мы шли к ателье, – чтобы ты поменьше общалась со своим дядей. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Дядя очень изменился в последнее время, – встала я на защиту своего лучшего друга.
– Изменился? – фыркнула мама. – Он каждый раз меняется. То он карточный игрок, то он медиум. А сейчас он кто?
Но я уже не слушала ее. Мое внимание привлек человек, стоявший на площади с шарманкой. Одет был шарманщик в долгополую шинель, точь-в-точь такую, как человек из моего видения. Не слушая возражений мамы, я подошла ближе, пытаясь его рассмотреть. Лицо было незнакомым. Но мне лицо без надобности. Мне бы руки его увидеть. Правую руку.
Решившись, я схватила шарманщика за руку и попыталась задрать рукав шинели, чтобы разглядеть запястье, но он руку выдернул, подхватил свою шарманку в охапку и был таков. Испугался моих неожиданных действий? Или скрывает особую примету?
– Анна ты зачем его трогала? – гневно спросила подошедшая мама.
Ох, в азарте расследования я совсем забыла, что была на площади не одна. Придется придумывать какие-то объяснения, ничего не поделаешь.
– Мне показалось, у него рука ранена, – ответила я.
– Час от часу не легче!  – возмутилась мама. – Ты могла подцепить какую-нибудь заразу. Домой немедленно, мыть руки!
– Мама, ну что за фантазии! – теперь уже и я рассердилась.
Меня всегда удручало, что мама, хотя никогда и не забывала пожертвовать нищим, никогда не одобряла меня, когда я пыталась общаться с теми из них, кто забредал к нашему дому в надежде на кусок хлеба. Прасковья всегда отдавала этим горемыкам то, что оставалось от обеда, и мама не возражала, но старалась следить, чтобы я с этими людьми не соприкасалась. Все ей чудилось, что они больны чем-то заразным и могут мне навредить. Но я все равно с ними общалась, когда мама не видела, - и ни разу не заболела. И папа тоже говорил, что это все предрассудки.
Но вот про этого шарманщика надо обязательно оповестить полицию. Очень он подозрительный. Зачем он побежал? И шинель еще! Обязательно расскажу Якову Платоновичу, как только его увижу.

Визит в ателье привел маму в доброе расположение духа. Меня же все эти примерки и разговоры о нарядах вывели из себя настолько, что я едва сдерживалась. Время идет, расследование не продвигается, папе грозит опасность, а я изображаю из себя манекен!
– Нужно еще в аптеку зайти, – рассуждала мама, – успокоительные капли твоему отцу купить. Тебе, кстати, тоже нужно пройти курс лечения от нервов. Ты слишком впечатлительная натура, Анна!
Я только вздохнула обреченно. Маме все равно не объяснишь, и незачем ей перечить.
– А может быть, на воды, в Кисловодск? – спросила мама вдруг. – Накладно, конечно, но, говорят, очень помогает. Непременно нужно подумать над этим вопросом!
– Смотрите, опять шарманщик, – воскликнула я, заметив знакомую долговязую фигуру в шинели. – Только без шарманки!
– Господи, сдался тебе этот шарманщик! – возмутилась мама. – Столько нервов по такому пустяку!
Я оглянулась, пытаясь снова высмотреть шарманщика в толпе, и вздрогнула: совсем рядом стоял дух и смотрел прямо на меня. Этого человека я не знала. Он был примерно возраста моего отца, с роскошными усами, но лысоватый. Одет, как для визита. А на шее духа зияла окровавленная рана.
– Кто вы?– спросила я его, поскольку не было никакого сомнения, что пришел дух именно ко мне, а вовсе не случайно здесь пролетал. – Ответьте мне, кто вы?
Дух молча показал куда-то. Наверное, там был ответ на мой вопрос.
– Анна, да что с тобой! – приглушенно сказала мама, беря меня за рукав. Кажется, мое общение с духом было замечено, и теперь она сердилась.
– Скорей домой, – сказала я и, подхватив маму под руку, быстро пошла по улице.
Если я все правильно понимаю, то погиб еще один из папиных сослуживцев. Иначе, зачем бы этому духу ко мне приходить. Нужно срочно убедиться, что папа дома и в порядке. И на фотографию взглянуть.

Мои подозрения подтвердились. Один из тех, кто на фотографии оказался перечеркнутым, определенно, имел сходство с явившимся мне духом. Только на карточке он был сильно моложе и еще не полысел.
– Папа! – воскликнула я, буквально врываясь в отцовский кабинет.
– Что случилось? – удивленно поднял глаза от бумаг отец.
– Я думаю, тебе сегодня лучше на улицу не выходить, – сказала я ему чрезвычайно серьезно.
– Это что же, я под домашним арестом, что ли? – рассмеялся папа.
– Кто это? – спросила я отца, показывая на фотографии на человека, чей дух меня посетил.
– Прапорщик Ишутин, – с недоумением ответил отец. – Он здесь в Затонске живет.
– Я думаю, уже не живет.
Папа смотрел на меня молча, но я видела, что он мне поверил. И даже пообещал мне, что не выйдет из дома без крайней необходимости, чем весьма меня успокоил.
Дело принимало совсем уж дурной оборот. Поручик Набокин был мертв. И прапорщик Ишутин был мертв тоже. И его наверняка убили, уж такая рана случайностью быть никак не могла. Ну, теперь уж господин Штольман будет просто вынужден открыть дело. Не станет же он и дальше утверждать, что все это лишь розыгрыш?

Вечером, запершись в своей комнате, я попыталась прояснить обстоятельства последнего убийства, вызвав дух, приходивший ко мне сегодня.
– Дух прапорщика Ишутина, явись мне, – позвала я.
Ничего не произошло, но я была твердо настроена не отступать, повторяя формулу призвания снова и снова. И, в конце концов, моя настойчивость сделала свое дело: по спине побежал знакомый холодок и прямо передо мной появился давешний дух.
– Кто вас убил? – спросила я Ишутина.
Но он только хрипел и хватался за горло. Не мог говорить? Или просто снова переживал момент своей смерти?
– Кто вас убил? – повторила я настойчивей.
Ишутин вдруг вытянул руку и показал куда-то мне за спину.
Я оглянулась. Но там было лишь окно. Может, он хочет, чтобы я посмотрела на улицу? Отодвинув занавески, я выглянула во двор и онемела от ужаса. Прямо под моим окном во дворе стоял человек в шинели и целился в окно первого этажа из револьвера. Господи, там же как раз папин кабинет! Папа наверняка сейчас там!
Не помня себя от страха, я сбежала вниз по лестнице, одержимая лишь одной мыслью: успеть предупредить отца. Мама, сидевшая над счетами в столовой, сказала, что отец в кабинете. Я бегом бросилась туда, мама за мной. Но не успели мы добежать, как послышался звон разбившегося стекла и сухой хлопок выстрела.
Вне себя от ужаса мы с мамой вбежали в кабинет и увидели отца, лежавшего на полу. Слава Богу, он был жив, хотя я, разумеется, не могла сразу определить, насколько серьезна его рана. Зато я немедленно задернула шторы на окнах, чтобы убийца, если он пожелает повторить нападение, не смог бы прицелиться.
Мама крикнула, чтобы я бежала за врачом, и я кинулась было к двери, но меня остановил окрик отца:
– Стой, а что если он все еще там - тот, кто стрелял?
Папа был прав, несомненно. С врачом придется подождать. Впрочем, с улицы уже доносились крики и свистки городовых, так что можно было надеяться, что помощь придет быстро. А пока мама велела Прасковье принести простыни, и мы с ней вдвоем худо-бедно наложили повязку.

Штольман появился позже, когда доктор Милц уже закончил обрабатывать папину рану. Был он запыхавшимся, встревоженным и сильно сердитым. Убийцу они не поймали, и Яков Платонович был этим сильно недоволен. Вышагивал по гостиной, как тигр в клетке. Так папа всегда ходит, когда сердится или волнуется.
– Вот теперь я точно уверен, что все это связано с вашим военным прошлым, – недовольно сказал он отцу.
– Ну, теперь я и сам в этом не сомневаюсь, – не менее сердито ответил папа и попытался встать, но помешало простреленное плечо. Мама и доктор в четыре руки удержали его на месте.
– Виктор Иваныч, милейший, – попенял отцу доктор Милц.– Ну, вы, право, как ребенок. У вас же рана. Ну, хорошо, она сквозная, неопасная. Но вам резких движений делать нельзя.
Папа только покивал, соглашаясь. Кажется, собственное ранение заботило его куда меньше, нежели всех окружающих. Мама вон испереживалась вся, глаз от него отвести боится, а он только морщится и глаза закатывает, показывая, что суета вокруг собственной персоны его утомляет. Папа, конечно, замечательный, но в некоторые моменты ведет себя просто невыносимо!
Видимо, все мужчины такие: совершенно не умеют о себе заботиться и терпеть не могут, когда это делают другие. Господин Штольман, между прочим, точно такой же, я помню, как он реагировал, когда я пыталась о нем позаботиться после того удара по голове.
Эта мысль заставила меня вспомнить и все остальное о той истории, и я немедленно рассердилась. И на себя, за то, что вспомнила и за то, что было, и на господина следователя, который был главным героем этих воспоминаний. Кстати, он ведь опять всей правды не говорит. Что за манера такая у человека – вечно что-то скрывать?
– Как был убит господин Ишутин? – спросила я решительно, всем своим видом и тоном показывая, что намерена настаивать на ответе.
Но Яков Платонович и не думал увиливать.
– Зарезан в борделе, – ответил он резко, и я поняла, что он мной тоже недоволен.
Кажется, ему опять не понравилось, что я встреваю в его расследование. Совсем уж сердитым взглядом Штольман обвел комнату, будто искал, на кого выплеснуть свой гнев. Не повезло, как это часто бывало, Коробейникову, смирно стоявшему у стены в ожидании указаний:
– Антон Андреич! Разболтали уже?! И когда Вы все успеваете!
– Я?! – безмерно удивился тот.
Ох, как неловко, право! Я ведь никак не могу при маме, да и при папе тоже, защитить Антона Андреича, объяснив его строгому начальнику, откуда я на самом деле узнала о смерти Ишутина. Надо будет потом непременно перед Коробейниковым извиниться! Он меня простит, я это точно знаю. А Якову Платоновичу я все расскажу, конечно, но позже.
– Ишутин убит? – изумленно спросил папа, отвлекая, к счастью, внимание господина Штольмана от помощника. – Господи, мы же встречались иногда. Офицеры нашей роты, те, что на фотографии, они родом из нашей губернии. Мы же были знакомы еще до войны.
– Так что же произошло на войне? – настойчиво спросил господин следователь.
Но тут, прерывая разговор, в комнату вбежал дядя, чрезвычайно взволнованный.
– Жив?! – бросился он к папе. – Куда?
– Да пустяки, – раздраженно отмахнулся отец. – В плечо, навылет.
– А я иду, смотрю – полиция, – пояснил нам дядюшка. – Говорят, стреляли. Но ведь стреляли же?!
– Говорил я тебе, – расстроенно сказал он папе, – надо было в полицию идти сразу! Вся эта история…
– А что за история? – тут же отреагировал Яков Платонович.
Кажется, он твердо намеревался не дать папе уйти от ответа на этот раз. Это решение я могла только приветствовать. Если папа расскажет, наконец, что произошло тогда на войне то, возможно, я лучше пойму, что говорят мне духи с фотографии.
Но не тут-то было: папа хоть и согласился поведать свою историю полиции, меня он в известность ставить явно не собирался.
– Маша! И ты, Анна! Я прошу Вас, оставьте нас,– сказал он строго. –Военные воспоминания не для женских ушей.
Спорить было бесполезно, и я послушно вышла. Остаться в комнате – не единственный способ услышать, что в ней происходит. Быстренько поручив Прасковье позаботиться о маме, которая совсем переволновалась и хотела прилечь, я вернулась к двери. Подслушивать, разумеется, нехорошо, и я это знаю. Но для пользы дела это иногда бывает просто необходимо!

Услышать мне удалось не так уж много, учитывая, что я не смогла приступить к этому занятию немедленно, а должна была подождать, пока мама удалится. Но в целом получалось, что у папы и поручика Садковского была дуэль во время того боя. Видимо, этот поединок я и видела в видениях.
Папа настаивал на том, что Садковский погиб в том бою. Только вот я совсем не была в этом уверена. Его дух не пришел ко мне, и ощущения мои при этом были несколько иными, нежели, например, когда я вызывала дух Ишутина, а он ведь тоже пришел далеко не сразу. Кажется, я могу как-то различать, жив человек или умер, если пытаюсь вызвать его дух.
А с другой стороны, я ведь еще очень неопытна в спиритизме и знаю недостаточно. Вполне возможно, Садковский все же мертв. Ведь пошевелилась же фигурка на фотографии. Или это не был дух? А что  тогда? Надо бы дядю расспросить, но, видимо, придется ждать утра. Сегодня он вряд ли в силах вести серьезные разговоры.
И все-таки мне кажется, что поручик Садковский жив. И вполне возможно, что сегодня на площади я видела именно его, замаскированного под шарманщика. Ну, иначе как объяснить, что он от меня сбежал? Надо рассказать об этом полиции. Шарманщика ловить – это их дело, не мое. Он ведь еще живой! Заметив, что господа полицейские закончили разговоры и готовятся покинуть наш дом, я поспешила за ними, чтобы осуществить свое намерение.
– Яков Платоныч! – обратилась я к Штольману. – Вы видели, что убийца был в шинели?
– Разумеется, – вежливо кивнул он.
– Как и в моем видении! – обратила я его внимание. – А днем я видела шарманщика в точно такой же шинели и фуражке!
– Да, верно, – согласился Яков Платонович, – я тоже его видел на площади. Так он всегда там стоит.
– Задержите его!
– Только потому, что он в шинели? – рассмеялся он. – Так это нам придется полгорода арестовать.
Да что же это такое? Почему он никогда не принимает меня всерьез?! Такой умный, такой здравомыслящий – и не видит элементарной логической связи! Собрав в кулак все свое терпение, я постаралась объяснить как можно спокойнее:
– Но ведь тот, кто стрелял, был в шинели! Это же след?!
– Ну, хорошо, я буду иметь это в виду, – отделался от меня Штольман своей дежурной фразой. – А Вас попрошу более инициативу не проявлять и оставаться по возможности дома. Доброй ночи!
– Доброй ночи, – вежливо ответила я, в душе пожелав этому твердолобому упрямцу самых страшных ночных кошмаров из всех возможных.
Ну, ничего, господин следователь! Дайте мне только время, и я докажу вам, что была права! Если понадобится, я сама этого шарманщика найду и арестую. И вот тогда-то вы поймете, как вы во мне ошибались!