Восьмая новелла

Тайна  синей тетради

Начало той истории можно смело назвать началом нового периода моей жизни. Но, разумеется, я тогда об этом не знала. И не подозревала даже, что мое наивное детство, в котором самой великой проблемой было, как скрыть от мамы мои проделки, уже закончилось безвозвратно, а я вот-вот попаду в водоворот немыслимых событий, управляемых силами едва ли не более могущественными нежели силы потустороннего мира, с которыми мне приходилось иметь дело в последние полгода.
Но пока что я лишь мечтала стать по-настоящему взрослой и самостоятельной, а потому очень старалась сама зарабатывать свои карманные деньги, видя в этом немалое достижение. Не так уж много было у меня для этого возможностей, но знание английского языка выручало: я давала уроки, делала переводы на заказ и, получая гонорары, ощущала гордость и удовольствие от собственной финансовой независимости.
Иногда попадались тексты более сложные, и тогда я обращалась за помощью к своей старой учительнице английского, Надежде Дмитривне Курочкиной. Курочкина всю жизнь занималась преподаванием английского языка и никогда не отказывала мне в помощи. Полагаю, поскольку она вела довольно уединенный образ жизни,то  радовалась моим визитами возможности общения. Мы частенько разговаривали за чашкой чаю, и Надежда Дмитревна потчевала меня своими вкусными пирогами.
Вот и в тот вечер, намучившись со сложным текстом, я отправилась к ней, чтобы получить консультацию. Зима была в самом разгаре, так что когда я подошла к крыльцу дома Курочкиной, уже совсем стемнело. Впрочем, время на самом деле было еще раннее, так что я без колебаний поднялась на крыльцо и с изумлением уставилась на приоткрытую входную дверь. Как странно! Вряд ли Надежда Дмитревна забыла запереть дверь, она всегда была чрезвычайно аккуратна. Не случилось ли чего?
- Надежда Дмитревна, - позвала я от двери, не торопясь входить. – Надежда Дмитревна, это я, Анна!
Никто мне не ответил, и я постучала дверным молотком, все еще надеясь, что Курочкина просто меня не слышит. Но и на стук никто не ответил тоже. Мне делалось все тревожнее, а темная пустая улица тоже не добавляла спокойствия. Входить или не входить? Боязно как-то. Но тут, решив все мои сомнения, из глубины дома донесся жалобный скулеж собаки. Муха, собачонка Надежды Дмитревны, единственная живая душа, скрашивающая ее одиночество, скулила так жалобно, что я все же решилась войти. Не будет живое существо просто так скулить. Курочкина обожала свою собачку, и та платила ей взаимностью. Должно быть, случилась беда, если она так плачет.
Осторожно войдя в коридор, я огляделась и снова окликнула Курочкину по имени, но опять ответом мне был лишь жалобный скулеж Мухи. Придерживаясь за стену, чтобы не споткнуться и не упасть в темноте, я пошла на звук. Муха выбежала мне навстречу. Я подняла собачонку на руки. Она явно была испугана, прижалась ко мне, вся дрожа. Да что же это? Что произошло?
А в следующую минуту я свернула в гостиную и чуть не задохнулась от ужаса: Надежда Дмитревна лежала на полу. Я торопливо спустила Муху с рук и бросилась к ней. Курочкина была жива и дышала, но никак не реагировала на меня. Вокруг головы ее расплывалось кровавое пятно. Я попыталась поднять ее, хотя бы посадить, но Надежда Дмитревна была слишком тяжела и бессильно обвисала на моих руках, у меня ничего не вышло. Лишь из-под шали скользнула на пол какая-то тетрадка, выпавшая у нее из-за пазухи. Я совершенно машинально подняла тетрадь, пытаясь собрать свои разлетевшиеся в панике мысли. Что делать? Кого звать? Доктора? Полицию? Мне уже случалось видеть людей без сознания, и даже мертвые тела, но тут я растерялась совершенно, не зная, как поступить.
И вдруг в соседней комнате что-то упало, и послышались осторожные шаги. Что это? Кто может быть тут? Курочкина одна жила, почему кто-то ходит в ее доме? Паника накатила мгновенно, лишая меня возможности думать. Не помня себя от страха, я бегом промчалась по коридору и выскочила на крыльцо:
- Помогите!
Улица была пуста, никто не торопился откликнуться на мой крик. Не помня себя от страха, продолжая звать на помощь, я побежала куда глаза глядят в надежде найти хоть какую-то помощь и защиту. К счастью, спустя какое-то время я наткнулась на двух городовых, патрулировавших эту часть города.
- Помогите, - кинулась я к ним. – Там в доме Курочкиной… Там женщина… Нападение! – от страха слова путались, и связно объясняться я не могла, да и вообще производила впечатление странное, потому что городовые смотрели на меня с явным изумлением. – Ну, что же вы стоите?! – закричала я, поняв, что они упустят убийцу из-за своей медлительности.
Стражи порядка подхватились и побежали в сторону указанного дома, а я осталась на улице. Заставить себя последовать за ними я не могла. Страх еще не отпустил меня, сердце стучало, как сумасшедшее, и даже перестать плакать не получалось. Надо же, а я и не заметила, когда разрыдалась. Должно быть, тоже от страха. Я и сама не понимала, что именно так меня напугало. Просто какой-то ужас накатил, совершенно неконтролируемый, как ночной кошмар. Мне и теперь было все еще страшно, и колени подгибались. Преодолевая слабость в ногах, я подошла к уличному фонарю и облокотилась на него. Хоть какая-то опора. Постою так, успокоюсь немного, а потом пойду обратно. Надо же выяснить, что с Надеждой Дмитревной. Она тяжело ранена, кто-то должен позаботиться о ней, ведь родственников у Курочкиной нет. Я только немного успокоюсь, постою тут, а потом обязательно вернусь, обязательно. Но сперва немножечко постою.
Тут я заметила, что так и держу в руке тетрадь, что подобрала в доме Надежды Дмитревны. Желая хоть чем-то отвлечься от охватившего меня страха, я решила пролистать ее. Не важно, что там, лишь бы хоть на минуточку не думать о происшедшем.
Тетрадь не обманула моих  ожиданий. Вся она была исписана аккуратным почерком, причем, по-английски. Я неплохо владею языком, но не настолько свободно все же, чтобы без проблем перевести незнакомый, тем более рукописный текст. Так что, погрузившись в чтение, я несколько отвлеклась от своего страха, и спустя какое-то время ощутила, что мне уже лучше.  Слова складывались в строки, явно рифмованные. Странный текст. Не сказать, что бессмысленный, но очень странный. Почерк детский, а стихи будто бы для взрослых, вот только и взрослому в них разобраться непросто.
Что же это такое, интересно? И зачем Надежде Дмитревне понадобилось прятать эту тетрадь? Я листала и листала тетрадь в свете тусклого фонаря, пытаясь все же понять, о чем и зачем написаны эти тексты, но найти в них смысл не могла. Строки связывались рифмой, но не идеей, не единой мыслью.
Нет, ничего не понимаю. Должно быть, я что-то неверно перевожу из-за волнения. Нужно будет позже рассмотреть тетрадь еще раз, уже в спокойном состоянии. Может быть, тогда я пойму что-то. Я перевернула очередную страницу, и вдруг мне на глаза попалась моя же перчатка, все еще испачканная кровью. Наверное, когда  пыталась поднять Надежду Дмитревну, я нечаянно задела кровь на полу или на ней самой. Ноги снова ослабели, опять накатила паника. Оглянувшись, я поняла, что совершенно одна на этой пустой улице.  Господи, страшно-то как! И снова хочется бежать, сломя голову, куда глаза глядят. Но я уже достаточно взяла себя в руки, чтобы соображать хоть немного. Безопаснее всего мне сейчас не убегать, а наоборот, вернуться к дому. Там сейчас полиция, а значит, там мне точно ничего не грозит. И на Курочкину напали, ее пытались убить, а стало быть, этим делом должен будет заняться Штольман. Возможно, он уже приехал, несмотря на поздний час. Так что если где-то я и укроюсь от этого отвратительного страха, то именно на месте преступления, каким бы абсурдным не казался подобный вывод.

Полиция и в самом деле оказалась на месте. Перед дверью стояла коляска со знакомым городовым, сидящим на козлах, и еще один, которого я не знала, прогуливался перед крыльцом. Он попытался остановить меня, но тот, что правил экипажем, его остановил. Поднимаясь на крыльцо, я услышала, как он поясняет своему напарнику: «Это Анна Викторовна. Когда убийство, она завсегда приходит. Велено пущать». В другой день я бы порадовалась, наверное, что меня «велено пущать», но сейчас меня поразило другое слово. Убийство! Значит, Надежда Дмитревна умерла!
Осторожно открыв дверь, я вошла в дом. Городовой, видно, не слишком поверивший напарнику, пошел со мной. Я была этому даже рада. Воспоминания нахлынули мгновенно, и меня снова затрясло. Преодолевая страх, я пошла на голоса, доносящиеся из гостиной.
Яков Платонович и в самом деле был тут, как и Антон Андреич. Мне сразу спокойнее стало. И почему-то снова захотелось плакать, наверное, от облегчения.
– Анна Викторовна, – изумился Штольман при виде меня, – вы как здесь оказались?
– Это я позвала городовых, – пояснила я ему, чувствуя, как горло снова перехватило.
- Пропустить, - велел мой сыщик городовому, и тот ушел в коридор, должно быть, на пост вернулся.
– Как Вы узнали, что здесь произошло? –  спросил Яков Платонович.
Он, должно быть, ожидал, что я, как всегда, расскажу ему про очередной визит духов. Да только сегодня они были вовсе не причем. Зато от его вопроса мне снова ясно вспомнилось все происшедшее. А еще вдруг нахлынуло осознание того, что женщина, которая учила меня, помогала мне, радовалась моим визитам, умерла. Убита. Больше она никогда не поможет мне с переводами, не напоит чаем с баранками. И мой мир без нее не будет уже прежним. От этих мыслей хотелось плакать так сильно, что я едва могла сдержаться.
– Я… Я пришла к Надежде Дмитриевне, – сказала я, изо всех сил стараясь не разрыдаться. – Она… Она прекрасно английским владела. Мы… Она помогала мне с одним переводом…
Коробейников подошел, встал рядом, прислушиваясь к моему рассказу, глядя сочувственно.
– Антон Андреич! – строго сказал ему Штольман. – Делом займитесь!
Тот отошел поспешно, не желая сердить строгого начальника.
– Помогала мне с переводами… – продолжила я, утерев сорвавшиеся все-таки слезы. – Вот и сегодня… Я, когда… когда подходила, смотрю - дверь немного приоткрыта. Странно. И собака, Муха, лает как-то нехорошо. И я захожу, а она лежит!
Я рассказывала, а он слушал меня, как и всегда, спокойный и внимательный. И его взгляд помогал мне собраться.
– А где Вы были все это время? – спросил Яков Платонович.
– Я… Я убежала. Испугалась, – Я все-таки не выдержала и заплакала. – Побежала за помощью.
– Я здесь уже около сорока минут, – сказал Штольман, нахмурившись. – Следовательно, Вы отсутствовали около часа.
– Да? – как долго, оказывается. А мне показалось, и четверти часа не прошло.  – Я не знаю. Я не заметила!
Я оглянулась в растерянности и вдруг заметила распростертое на полу тело Курочкиной. Меня как холодом пронзило. Тело. А совсем недавно она была живая. Приятная славная женщина, с которой я дружила.
Яков Платонович неожиданно бережно взял меня под локоть и повлек в соседнюю комнату:
- Пойдемте, поговорим.
Он усадил меня на диван и сам присел рядом. Взгляд у него был на удивление мягкий и участливый. Мне вдруг ужасно захотелось, чтобы он меня за руку взял, но он не стал, конечно, делать ничего подобного, просто смотрел выжидающе и ждал, пока я заговорю. И даже нетерпения не проявлял. Я сделала над собой усилие и все же принялась рассказывать:
– Я брала у нее уроки английского. Она блестяще языком владела. Давно это было, года два назад. Мы с тех пор с ней сохранили хорошие отношения. Я продолжала к ней обращаться, она помогала мне с переводами.
– Хорошо, – прервал Яков Платонович мои воспоминания. Видимо, понял, что я сейчас снова начну плакать. – Вы пришли в дом и увидели тело…
– Нет! – перебила я его поспешно, так страшно прозвучало то, что он сказал. – Она не была еще тогда телом! Я… Я зашла, она еще жива была, дышала.
– Она что-то Вам говорила?  - спросил он, присев передо мной на корточки и заглядывая в лицо.
– Нет, – покачала я головой. - Я попыталась ее поднять, но ничего не получилось. И… Здесь в доме кто-то был! – выговорила я наконец самое страшное.
– Кто? – изумился Штольман.
– Ну, я не знаю! Здесь темно было! – пояснила я ему. – Я просто услышала шаги такие тихие-тихие, здесь где-то! В соседней комнате!
Внезапно я вспомнила про тетрадь, что забрала из дома, убегая, и которую по-прежнему сжимала в руках.
– Вот, Яков Платоныч, – подала я ему тетрадку, – вот это выпало, когда я поднимала. На груди у нее было, под платком.
– И вы унесли это с собой? – попенял он мне. – Опрометчиво это. Все-таки улика.
От его строгости, от того, что он  был мной недоволен, слезы выступили снова.
– Яков Платоныч! – сказала я, изо всех сил пытаясь их удержать и не разрыдаться. – Но я же не… Я просто испугалась!
Он кивнул, показывая, что не сердится, и мне сразу сделалось легче
– Это ребенок писал, – пояснила я, показывая на тетрадь.
– Я вижу, – кивнул Штольман, пролистав тетрадь. И, успокаивающе сжав мою ладонь, добавил. – Вы идите домой. – Потом, увидев, что я так и стою столбом, не решаясь сделать шаг, взял меня под локоть и сам повел к выходу.  – Идите, идите! Завтра утром приходите в управление, поговорим.
Это его приглашение будто бы придало мне сил, и я послушно пошла к двери. Но тут мне вспомнилось, что я хотела просмотреть тетрадь еще раз, когда успокоюсь. Все равно я не усну нынче ночью, так хоть будет чем себя занять.
– Дайте мне эту тетрадь! – попросила я следователя.
– Нет, – ожидаемо возразил он. И только потом решил поинтересоваться. – А зачем?
– Пожалуйста! – попыталась я его уговорить. – На одну ночь. Тексты посмотреть.
– Но Вы же знаете, что это не по правилам, - недовольно нахмурился Штольман.
И в самом деле, не по правилам. Папа рассказывал, что улики нельзя отдавать посторонним. Но если проявить немножко фантазии, в любых правилах можно найти лазейку. Этому меня уже дядя научил.
– Яков Платоныч, – спросила я осторожно, опасаясь его рассердить, – я знаю, что Вы прекрасно владеете немецким. А как у Вас с английским?
– Неблестяще, – неохотно признался Штольман.
– Дайте мне ее на перевод! – предложила я ему выход.  Ну, он же имеет право привлекать переводчика, если в материалах дела имеются документы на иностранном языке. – Пожалуйста! Утром я Вам ее верну.
– Только на одну ночь, – вздохнул, соглашаясь, мой сыщик.
Я поспешила убрать тетрадь под пальто, пока он не передумал.
– Я понимаю, Вам тяжко пришлось, – сказал вдруг Штольман, заботливо обнимая меня за плечи и провожая к дверям. – Вы уже постарайтесь об этом не думать.
От его заботы, от этой сильной и надежной руки на моем плече мне вдруг снова захотелось плакать. Я наклонила голову пониже, чтобы Яков Платонович не заметил моих слез. Хорошо, что мы не одни тут. Если бы не Коробейников и городовые, я бы точно не удержалась и давно бы уже рыдала у него на плече. А он бы меня утешал. И было бы нам обоим потом крайне неловко. Ах, как же жаль, что в доме столько народу.
– Проводите Анну Викторовну домой на нашем экипаже, – велел Штольман городовому, стоявшему у дверей.
– Слушаюсь! – ответил тот и вежливо распахнул передо мной дверь.
Яков Платонович пронаблюдал, как я сажусь в коляску, а потом вернулся в дом. Я тихонечко вздохнула. Разумеется, он же не может бросить расследование, и я все понимаю. Но мне бы так хотелось сейчас, чтобы он сам меня проводил. Да, я понимаю, это глупое, ребяческое желание. Но если бы он поехал со мной, мне бы не было так страшно. Экипаж тронулся, и я тихонько утерла снова выступившие слезы. Хватит плакать уже. Сейчас приеду домой, займусь делом и перестану, наконец, лить слезы. Произошло убийство, и я должна сделать все, чтобы помочь его раскрыть.

Дома мне все же удалось утаить расстроенное свое состояние. Мои родители были знакомы с госпожой Курочкиной, и известие о ее гибели их весьма огорчило. Родители даже не стали возражать, когда я, отказавшись от ужина, ушла в свою комнату. Мысли и эмоции переполняли меня, и я хотела лишь одного: отвлечься на что-нибудь как можно скорее. Тетрадь, выпрошенная мною у Штольмана, подходила для этого как нельзя лучше. Я почему-то совершенно не сомневалась, что она как-то связана с убийством. Возможно, если я ее расшифрую, то смогу понять, как именно.
Час за часом я разбирала написанное. Складывала слова в строки, пыталась рифмовать их уже на русском, чтобы лучше вникнуть в смысл. Но он все равно ускользал. Стихи, или, верней, считалки, были написаны так, что казались совершенно бессмысленными. Я никак не могла понять, что в них было скрыто. Но что-то было, несомненно, иначе, зачем Надежда Дмитревна спрятала тетрадку.
Я так увлеклась, что даже не заметила знакомого холодного дуновения. А потому детский голос, декламирующий стихи на английском языке, явился для меня полной неожиданностью. Я оглянулась, но в комнате никого не было. Но дверь в мою комнату оказалась приоткрыта. А голос все звучал. Он доносился приглушенно, будто дух находился где-то в доме, но не рядом со мной. Прихватив шаль, я вышла в коридор и спустилась на первый этаж. Теперь считалка слышалась будто бы с улицы. Накинув пальто и платок, я вышла на террасу и увидела маленькую девочку у дальней окраины нашего сада. То есть, дух девочки, разумеется. Ей было на вид лет восемь, совсем ребенок. Она стояла среди зимы и снега в одном платье, но, разумеется, не замечала этого. Что такое мороз для духа? Им уже все равно. А девочка все продолжала читать свою считалку, глядя прямо на меня.
- Эта тетрадка, - спросила я малышку, решив обращаться к ней по-английски, - она твоя?
Дух промолчал, только смотрел на меня внимательно, не по-детски серьезно. Я заторопилась подойти ближе, пересекая лужайку напрямик.
- У тебя красивые стихи, - сказала я ей, надеясь завоевать доверие.
Но девочка снова не ответила. Вместо этого она повернулась и исчезла. Я бросилась туда, где она была, заметалась между деревьями,  надеясь, что дух не ушел, а просто решил поиграть в прятки, как играл со мной когда-то дух Жени Григорьевой. В этой погоне я даже не заметила, как пересекла границу нашего сада и ушла в соседский. С нами граничила усадьба князя Разумовского, но сам он никогда не бывал в Затонске, и мне не раз доводилось гулять в этом саду. Вот и теперь я прошла в поисках девочки оба сада и даже не заметила этого, пока не обнаружила, что стою перед соседским домом. Сзади вдруг послышались шаги, я обернулась и вскрикнула от неожиданности: ко мне приближался совершенно незнакомый человек.
- Простите, - вежливо сказал он, заметив мою реакцию,  - я не хотел напугать вас.
- Ничего-ничего, - ответила я, с трудом переводя дыхание после испуга. Что-то я стала часто пугаться,  не похоже на меня, право. Только тут я поняла, что стою перед чужим домом, а передо мной, судя по богатому пальто, трости и цилиндру, наверное, сам хозяин. Как неловко, однако, вышло. Время для визитов совсем неподходящее.
- Простите ради Бога, - сказала я ему. – Я, видимо, забрела.
- Да, - улыбнулся мой неожиданный собеседник, -  к моему дому.
- Извините, я просто задумалась.
- Хорошо вот так прогуляться спозаранку, не правда ли? – как ни в чем не бывало, сказал он. – Сейчас, полагаю, половина пятого, и я обычно просыпаюсь в это время. Возраст. А вы-то что? У молодых обычно в это время самый сладкий сон.
- А я тоже плохо спала, - нашлась я с ответом.
Если честно, я нервничала все сильнее. Мне вовсе не хотелось беседовать, я бы лучше поискала пропавший дух. Но я и так уже достаточно проявила невоспитанность, забредя в столь неурочное время в чужой сад, так что надо было теперь изображать вежливость.
- Позвольте представиться, - учтиво поклонился мужчина. – Разумовский Кирилл Владимирович, ваш сосед, полагаю.
Ох, это и в самом деле князь Разумовский. Теперь это уже не просто неловкость, это чуть ли не кошмар. И если только мама узнает…
- Извините, ради Бога, - заторопилась я закончить разговор, - Я правда задумалась. Извините.
- Все говорят о ваших необыкновенных способностях, - сказал он вдруг.
Я остановилась в изумлении и смущении. Мне и в голову не приходило, что наш сосед, никогда не бывавшей в своем доме на моей памяти, вообще знает о моем существовании.
- О, это сильно преувеличено, - улыбнулась я смущенно.
- Знаете, я в Петербурге знаю несколько медиумов, - сказал Кирилл Владимирович, - но по большей части это все шарлатаны.
- Могу себе представить, - согласилась я.
Да что же он все никак меня не отпустит? Мне и так неловко, а этот разговор становится неудобнее с каждой минутой. И дух… Он ведь уйдет, пока я тут болтаю.
- Извините, пожалуйста, - на всякий случай еще раз сказала я, отступая в сторону нашего сада. – Всего доброго.
Не знаю, что он обо мне подумал, должно быть, принял за полоумную. Бродит по ночам девица с растрепанными волосами, да еще про нее говорят, что она медиум. Ну, и пусть! Мне-то что до его мнения? Наша встреча совершенно случайна, и вряд ли она когда-либо повторится. Князь Разумовский наверняка имеет свой, более подходящий круг общения. И я этим ничуть не была расстроена. Хоть он и был вежлив и приветлив, его намеки на то, что я шарлатанка, мне вовсе не понравились.

Дух так и не пришел ко мне больше, но зато после прогулки меня наконец-то потянуло в сон, и я даже выспалась, несмотря на то, что спала совсем мало. Когда я спустилась в столовую, родители уже заканчивали завтрак.
- Доброе утро, - сказала я, приветствуя их поцелуем. – А где же дядя?
- Думаю, он появится только к обеду,  - сдержанно ответил папа. – Ему нездоровится.
По тону его я сразу поняла, какого рода нездоровье имелось в виду. Зимой дядя хандрил особенно сильно, он терпеть не мог холод. Так что частенько поднимал себе настроение при помощи графина с наливкой. Иногда ему случалось и увлекаться. Меня это не особо беспокоило, я знала, что со временем хандра пройдет, и он снова заинтересуется окружающим. Но папа очень переживал каждый раз, а мама сердилась. Вот и теперь она не удержалась, чтобы не заметить язвительно:
- Все та же болезнь. Все не выздоровеет никак.
- Всего-то третий день, - недовольно ответил папа.
- Пора бы уже на поправку, - сердито сказала мама.  – А то мимо его комнаты пройти невозможно. Дух такой стоит, что с ног свалит. Как с бутылки шампанского.
- Наш сосед приехал, - постаралась я сменить тему, видя, что папа сердится все сильнее.
- Князь Разумовский? – уточнила мама. – Да, приехал на днях.
- А я никогда прежде его не видела.
- Последний раз он был лет пять назад.
- Восемь, - поправил папа.
- Ах, как время-то быстро летит, - вздохнула мама. И добавила уважительно. – Он все в Петербурге, на высоких постах. Государственный человек.
- Теперь уже в отставке, - заметил папа.
- Здесь очень редко появляется, - продолжила мама, сделав вид, что уточнения не заметила. – А где ты его видела?
- В саду гулял, - ответила я чистую правду, не вдаваясь в подробности. – Так, мне пора, - добавила я, поскорее заканчивая завтрак.
- Куда это? – строго спросила мама.
- В управление полиции, - ответила я абсолютно честно. – Яков Платонович поручил мне сделать перевод с английского. Я должна отнести.
Вчера рассказав родителям о том, что Курочкина умерла, я не стала уточнять, что она была убита. И уж тем более умолчала, что обнаружила ее именно я. Иначе мама бы точно решила, что я это сделала нарочно, лишь бы поучаствовать в расследовании.
- Ты у нас уже словно в полиции служишь, - недовольно сказала мама, подтверждая невольно, что в своем молчании я была права, и посмотрела на папу, явно ища его поддержки, но он опустил глаза к тарелке. Похоже, обиделся за дядю, а потому решил принять мою сторону.
- Но я не вижу ничего плохого в том, чтобы помочь Якову Платоновичу в таком пустяке, - сказала я, улыбаясь как можно невиннее.
- Надеюсь, ты до ночи там не задержишься, – язвительность мамы сегодня границ просто не знала.
- Не волнуйтесь вы обо мне, - попросила я, поднимаясь из-за стола и целуя маму. – Ну, не волнуйтесь.
Родители ничего не ответили, но и возражать не стали. А мне иного было и не надо.

День выдался теплый и солнечный, и казалось, пригревает уже по-весеннему. И настроение у меня было под стать погоде, даже не смотря на то, что в управлении Якова Платоновича я не застала. Там сегодня вообще царила суматоха. Михаил Иванович Ульяшин, встретившийся мне во дворе, поведал, что утром прибыл новый полицмейстер, и хотя околоточный был довольно скуп в оценке нового начальства, я поняла, что это господин суровый. Видимо, в связи с этим сыскное отделение в полном составе выехало на место вчерашнего преступления, о чем Ульяшин сообщил мне, не скрывая зависти. Ему, должно быть, тоже хотелось бы куда-нибудь уехать, но служба не позволяла. Разузнав у него последние новости и выяснив, что за ночь следствие не слишком-то продвинулось, я направилась к дому Надежды Дмитревны. Нынче светило солнышко, и все было иначе, нежели вчера ночью. Сейчас я с трудом могла понять, что напугало меня вчера до такой степени, что я бежала отсюда, не помня себя от страха. Конечно, грусть осталась, но страха дом у меня больше не вызывал. Да и какой может быть страх? Там, в доме сейчас находится человек, рядом с которым я никогда ничего не боюсь. И я несу ему перевод, это непременно должно его порадовать.
– Good afternoon, gentlemen! –  с улыбкой приветствовала я следователей.
– How do you do, missAnna? – радостно отозвался Антон Андреич.
– В участке сказали, что Вас можно здесь найти, – сказала я в ответ на вопросительный взгляд Штольмана. – Я все перевела. Это не было сложно, здесь только стихи и считалки.
Коробейников при моем появлении оставил свои занятия и подошел, видимо, желая поговорить, но строгий начальник ему не позволил:
– Антон Андреич, вы осмотрите кухню и спальню.
– Конечно – очень серьезно ответил Коробейников и поспешно удалился.
Мне даже жаль его стало немного, но было приятно думать, что Яков Платонович отослал помощника, чтобы несколько минут провести только со мной.
– Это девочка очень талантлива! – поведала я моему сыщику. – Ей лет восемь, не больше.
– И уже стихи пишет? – удивился он. – Постойте-ка! А откуда вы это знаете?
О! Ну, вот, опять и снова. Когда ему уже надоест спрашивать одно и то же? А сейчас я отвечу, и он немедленно со мной попытается поссориться. Вот только я ссориться не стану. Не хочу портить настроение нам обоим.
– Я видела ее, – ответила я со вздохом, предчувствуя реакцию на мои слова. – Она приходила ко мне сегодня ночью. Читала все время одну и ту же считалку.
– Видения, – как всегда раздраженно констатировал он. – А она так все стихами и говорила? А почему прямо не сказала, кто она, откуда?
– А я не знаю! – обиделась я на его язвительность. – Духи, они не подвержены человеческой логике.
– Это действительно так! – вступил в разговор Антон Андреич, выглядывая из кухни. – Видения как сон! А во сне тоже нет никакой логики!
– Антон Андреич, а вы все осмотрели? – тут же напустился на него Штольман.
– Не успел, – смутился Коробейников, поняв, что в попытке мне помочь только еще сильнее рассердил и без того раздраженное начальство. – Но я сию секунду!
Он снова скрылся в кухне, а Яков Платонович сердито вздохнул и посмотрел на меня с неудовольствием. Я, впрочем, тоже смотрела на него довольно сердито, и от моего веселого настроения следа не осталось. Ну, раздражают его мои духи, ничего не поделаешь, но зачем же на подчиненных отыгрываться? Нехорошо это. Высказать свое мнение по этому вопросу я не могла, потому лишь взглянула неодобрительно, отвернулась и отошла в сторону. Сам пусть мирится, если хочет. А не захочет – так я могу вообще уйти.
Яков Платонович помолчал с минуту, пошуршал страницами, потом вздохнул и все же заговорил первый.
– Зачем хранить эти странные тексты? – спросил он недоуменно. – Ведь они странные.
Ладно, я согласна, мы помирились.
– Они написаны с большой выдумкой и талантом, – ответила я, стараясь, чтобы ни тени прежнего недовольства не прозвучало в моем голосе. – Но абсолютно иррациональны. Так, словно они не ребенком писаны, и не для детей.
– И что это нам дает? – поинтересовался он. – Кто-то залез в дом, убил хозяйку и украл столовое серебро. Обычное банальное преступление. Хотя Вы правы, есть в этой тетради что-то странное.
Он тоже это чувствовал! И тоже, как и я,  не знал, как объяснить свои ощущения.
– Можно мне подвал осмотреть? – попросила я его.
Про подвал мне рассказал околоточный в управлении. Он сказал, что вроде бы там обнаружили кирпич, которым была убита Курочкина. Странно, я столько раз бывала у нее, но даже не знала, что в доме имеется подвал. Надежда Дмитревна заготовками не особо увлекалась. Так что же она там хранила тогда?
Яков Платонович задумался над моей просьбой, и я уже приготовилась было уговаривать и упрашивать, но он неожиданно уступил.
– Антон Андреич! – велел он, и мне вдруг показалось, что ему весело, причем настолько, что он едва сдерживает смех, но при этом старательно сохраняет строгий вид. – Проводите Анну Викторовну в подвал. Только осмотрите там все сами, чтоб без сюрпризов.
– Безусловно! – кивнул Коробейников.
Я посмотрела на Штольмана. Нет, мне не показалось, у него глаза смеялись. И даже губы чуть подрагивали. Что его так развеселило, хотела бы я знать? Пяти минут не миновало, как молнии глазами метал. А впрочем, что мне за дело до его перепадов настроения? Не сердится больше – я очень рада. Разрешил осмотреть подвал – спасибо большое. Дядя меня учил, что иногда не нужно мудрствовать, пытаясь разгадать все на свете, нужно уметь наслаждаться мгновениями. Вот этим и займусь. Я очень рада, что у Яков Платоновича снова хорошее настроение, и я очень довольна, что могу заглянуть в интересующий меня подвал. И вообще, сегодня отличный денек, правда?

Но когда мы с Антоном Андреичем спустились по лестнице в подвал, все мое хорошее настроение как ветром сдуло. Не знаю, почему, но это место произвело на меня совершенно гнетущее впечатление. Возможно, дело было в том, что подвал, неожиданно большой и гулкий, был в полном запустении. Видно было, что хозяйка спускалась сюда нечасто, и даже бочки для засолки капусты заросли многолетним слоем пыли. Пауки сплели в углах целые рыбачьи сети, и я обходила эти украшения подальше, скрывая дрожь при виде их хозяев. Интересно, чем они тут питаются? Здесь и мух-то не бывает, наверное, нечего им делать в таком безжизненном и заброшенном месте.
- Будьте осторожны, - попросил меня Антон Андреич, явно очень серьезно воспринявший напутствие начальника.
Я прошлась по подвалу, пытаясь понять, зачем мне вообще понадобилось его осматривать. Ничего тут не было: сломанные корзины, старый самовар, пара каких-то ящиков. Ничего интересного. И все же я ощущала что-то странное, но никак не могла понять, что именно.
И вдруг я отчетливо услышала плач. Плакала девочка. Неужели та самая, что приходила ко мне ночью? Я заметалась по подвалу, пытаясь понять, откуда доносится звук. Кажется, из шкафа, стоящего у стены. Он был достаточно велик, чтобы ребенок мог в нем спрятаться.
- Она там, - сказала я Коробейникову, взиравшему на меня с тревогой.
- Кто? – не понял он.
- Девочка.
Антон Андреич, по обыкновению, не стал со мной спорить. Он просто подошел и открыл дверцы шкафа. За ними никто не прятался. Да и не мог бы: в шкафу оказались полки, и все они были заставлены старой посудой.
А я вдруг почувствовала, что задыхаюсь в этом отвратительном месте. Не знаю, почему, но мой страх неожиданно вернулся, мне захотелось убежать сломя голову, захотелось немедленно оказаться отсюда как можно дальше, а лучше всего – рядом с Яковом Платоновичем. И почему я не догадалась попросить его пойти со мной?
- Анна Викторовна, – кинулся ко мне испуганный Коробейников.
Но я уже не могла владеть собой. Оттолкнув его протянутую руку, я чуть не бегом поднялась по лестнице, а затем поскорее выскочила на улицу. На воздухе мне сразу стало легче. Посмотрев через площадь,  я увидела знакомую фигуру в котелке и с тростью и ощутила, как сердце перестает колотиться и страх отпускает. Антон Андреич в нерешительности топтался рядом, явно перепуганный моей эскападою, и чтобы его успокоить, я сделала над собой усилие и улыбнулась. А потом спустилась с крыльца и поспешила через площадь. Я обязательно должна рассказать Якову Платоновичу про девочку, непременно. Это очень важно, я уверена. И это совершенно точно связано с убийством Курочкиной.
Когда мы с Коробейниковым подошли, Штольман наблюдал за тем, как городовые вытаскивают из дома совершенно пьяного мужичка.
- Этого в управление, в отдельную камеру, - велел им Яков Платонович.
Я только подивилась, зачем ему понадобился этот пьяный. Но он следователь, ему лучше знать. Впрочем, все разъяснилось быстро. Оказывается, пока мы с Коробейниковым исследовали подвал, господин следователь успел разобраться, кто именно забрался в дом Курочкиной. Это был чистильщик обуви, и в его ящике обнаружилось то самое пропавшее серебро. Сам преступник оказался пьян в дым, он даже не проснулся, пока его арестовывали и грузили на телегу, чтобы доставить в управление. Все-таки, Яков Платонович просто замечательный сыщик! И получаса не прошло, а он уже арестовал преступника!
- Антон Андреич, возьмите ящик и сапоги, - велел Штольман,  - да смотрите, чтоб с них ни пылинки не упало, - затем он подошел ко мне. – Я бы хотел с вами поговорить,  но лучше это сделать в управлении.
- Конечно, - кивнула я, сдерживая радость.
Это гораздо лучше и удобнее, чем рассказывать ему все посреди площади. А в дом я возвращаться не очень-то хочу. Яков Платонович помог мне сесть в экипаж и сам устроился рядом. По дороге мы оба молчали, он о чем-то сосредоточенно размышлял, а я смотрела на него украдкой и радовалась, что мне больше не страшно. Он найдет эту девочку и разберется, что с ней произошло, я уверена. Он самый умный, самый лучший сыщик на свете! Он во всем разберется.

В управлении Яков Платонович попросил меня подождать его в кабинете, а сам ушел куда-то. Я в его отсутствие снова заглянула в тетрадь, пытаясь понять хоть что-то, ускользнувшее от меня ранее, но так ничего и не обнаружила. Я почти наизусть уже заучила эти считалки, вот только смысл их по-прежнему ускользал. Будто бы стихи были специально так написаны, чтобы скрыть что-то. Но что могла скрывать маленькая девочка?
Дверь кабинета отворилась, и вошел Штольман. При виде меня он будто бы удивился, как если бы забыл, что я его жду. По его нахмуренному мрачному лицу я сразу поняла, что настроение у него снова преотвратное. Интересно, что могло случиться за четверть часа? Характер у моего сыщика, конечно, не сахар, настроение его порой меняется мгновенно, но для такой мрачности все же должны быть причины. Впрочем, ситуация разъяснилась тут же.
- Прошу прощения, я, кажется, зря вас побеспокоил, - сказал он огорченно. – Дело закрыто.
- Как? – изумилась я.
- Вот так, – ответил он резко, и я поняла, что он очень зол, причем, не на меня. – Убийца найден и изобличен, начальство довольно. Это чистильщик.
Ах, вот в чем дело. Похоже, новый полицмейстер приказал ему закрыть дело. Но он же не собирается согласиться с этим решением, правда?
- Яков Платонович, - я попыталась мягко направить его мысли в нужную сторону, - но вы же не думаете, что все так просто?
- Вы знаете, мой опыт работы подсказывает, что зачастую мотивы преступлений просты и банальны, - ответил Штольман, делая вид, что его страшно интересует какая-то папка, которую он принес с собой.
Я почувствовала, что начинаю сердиться. Как он может сдаваться так быстро? Еще и уговаривает то ли меня, то ли себя.
– Да, но Курочкина хранила этот дневник! – напомнила я ему, уже с трудом сдерживаясь.
– Тысяча версий! – махнул он рукой, будто отметая мои возражения. – Допустим, у госпожи Курочкиной была подопечная, маленькая англичанка. И она хранила ее сочинения как память.
– Просто хранила! – возмутилась я, не скрывая гнева. – Она его прятала!
– Я согласен, что есть во всем этом что-то странное, – пошел он на попятную.
– Странное здесь может быть только одно, – твердо сказала я, закрепляя достигнутый успех, – то, что зашифровано в этой тетради.
– Очень может быть, – сказал Штольман, снова делая вид, что погрузился в изучение какого-то документа, видимо, для того, чтобы дать мне понять, что он занят и мне пора уходить. – Но к нашему убийству это отношения не имеет.
– Но нужно же это проверить! – В отчаянии воскликнула я, понимая, что мне все-таки не удалось его переспорить.
Все равно не сдамся. И не уйду. Буду тут сидеть, пока он не согласится что-нибудь сделать.
И вдруг снова все переменилось в мгновение ока, будто по волшебству.
– Да, это нужно проверить, – задумчиво сказал Яков Платонович без тени прежней сердитости в голосе и поднялся из-за стола. – Нужно расшифровать эти тексты. Немедленно.
– А вы что, еще и криптограф? – изумленно спросила я, с одной стороны довольная этими внезапными изменениями, а с другой не понимая их причины.
– Нет, этой наукой не владею, – ответил Штольман слегка рассеянно, будто его голова была занята более важными мыслями, – но знаю, к кому обратиться.
– Я с Вами! – поднялась я со стула.
– Но…
– Ну, какие «но»!  - не дала я ему даже начать возражения. - Ну, это же я перевела! –  и добавила, чуть помедлив, видя, что он колеблется. – Ну, пожалуйста!
– Ну что с Вами поделаешь! – вздохнул он, сдаваясь. – Хорошо. Едем в гимназию.
От радости я едва не пустилась в пляс, но тут только поняла, что он сказал, и удивилась несказанно:
– В гимназию?
– В гимназию, – подтвердил Штольман – Здесь меня подождите, я только отдам распоряжение.
Ну, вот, снова ждать. А если он опять передумает? Впрочем, я все равно ему не позволю это сделать. Эта тетрадь очень важна, я точно это знаю! И в этом необходимо разобраться.

Господин Семенов, директор гимназии, с которым я когда-то познакомилась в гостях у покойной нынче Татьяны Кулешовой, не оставил у меня добрых воспоминаний, и теперь это мнение не изменилось. Он и тогда проявлял ко мне весьма навязчивый интерес, я даже заподозрила, что он хочет меня убить. Но он оказался не убийцей, а просто неприятным человеком, охочим до женского внимания. Вот и теперь он смотрел на меня так, что я с трудом сдерживалась, чтобы не сбежать. Почему-то после его взглядов возникало желание помыться, будто бы они меня пачкали. Как можно одним взглядом вызвать такие ощущения? Ведь он даже ничего не сказал мне, кроме приветствия, сосредоточив свое внимание на Якове Платоновиче. Но и с ним держался омерзительно угодливо, аж изогнулся весь. И это тоже было неприятно видеть. Штольману он тоже не нравился, я это ясно видела.
– И чем же наш Павел Иванович заинтересовал уголовный сыск? – полюбопытствовал директор, провожая нас по лестнице в класс.
– Хотим привлечь его в качестве консультанта в одном деле, – туманно объяснил Штольман, явно пытаясь дать понять, что лишних вопросов не потерпит.
– Ах, вот оно что! – сказал Семенов со значением. – А Вы знаете, недавно из Петербурга, из самого жандармского управления к нему приезжали! Да!
Говорил он со следователем, но смотрел на меня, и от его взгляда мне сделалось так неловко, что я передвинулась поближе к Якову Платоновичу, привычно ища у него защиты.
– А у Вас что, тоже какой-то ребус? – спросил у сыщика Семенов.
– Служебная тайна, – ответил Штольман таким тоном, что я поняла, что он не просто раздражен уже, он откровенно злится на этого горе-поэта. С чего бы? Впрочем, у него сегодня такое настроение… непонятное. Может, ему любопытство Семенова не понравилось.
– Понимаю-понимаю! – снова поклонился Семенов с отвратительно-угодливой улыбочкой. – У них тоже все было в тайне.
Вспомнила, кого он мне напоминает! Жоржа, того, что любил мучить девушек. И улыбка эта, и угодливость, и взгляд липкий. Не удивительно, что мне захотелось спрятаться.
– Сюда, пожалуйста! – с поклоном указал на дверь Семенов. – Павел Иванович занимается с отстающими учениками. Ну, математика, знаете, довольно сложный предмет, не всем дается. Тем более у Павла Ивановича. У него требования ого-го!
Мы прошли в класс за ним следом. За партами сидело двое учеников, а у доски стоял учитель и что-то писал.
– Павел Иваныч! – обратился к нему  Семенов. – Голубчик, ну, Вы так не увлекайтесь! Все-таки пятый класс!
Учитель отвернулся от доски и ответил очень спокойно:
– Все в пределах программы. Разве что немного расширенной.
Он был совсем молодой, этот Павел Иванович, вряд ли сильно старше меня. И мне понравилось, как бестрепетно он ответил Семенову. А еще мне понравилось, как он на меня смотрел, прямо, не скрываясь. У него был открытый взгляд честного человека, не привыкшего скрывать свои мысли и намерения, и, особенно по контрасту с угодливостью директора, это вызывало симпатию.
– Мы уже закончили, – ответил Павел Иванович Семенову, который спросил, нельзя ли прервать урок. И, повернувшись к ученикам, прибавил.– Вы записали домашнее задание? Свободны.
Мальчишки выбежали бегом, радуясь воле. Ну, мои юные ученики ведут себя точно также, это еще не говорит о том, что Павел Иванович плохой учитель. Просто дети есть дети.
– Хочу представить Вам, – обратился к учителю Семенов, – Якова Платоновича и Анну Викторовну. Насчет своего дела они Вам сами скажут, а я вас покидаю.
И, поклонившись нам всем на прощание, Семенов наконец ушел. Мне сразу стало будто бы легче дышать.
– Рад знакомству, – с улыбкой сказал Павел Иванович. Но тут же сделался серьезным, видимо, понимая, что мы пришли по делу. – Чем обязан?
– Я представляю полицейское управление,  - объяснил Яков Платонович. - Мы занимаемся одним делом. Наслышан о Ваших талантах. Знал, что еще в Петербурге Вы оказывали некоторые услуги полицейскому и военному управлению.
– Я бы не хотел касаться этой темы, – смутился учитель.
– Понимаю, – кивнул Штольман. – Сам совсем недавно оказался здесь, на новом месте службы, и узнал, что Вы в Затонске.
– Я родом отсюда, – пояснил Павел Иванович. – Волею судеб был вынужден покинуть Петербуржский университет.
Хоть я и отошла к окну, не желая мешать их разговору, но все равно почти все время чувствовала, что вызываю у Павла Иванович пристальное внимание. И оно не было мне неприятно. Он совсем не так смотрел, как Семенов, например. Его взгляд был дружелюбным и открытым, и в то же время я ощущала, что в его глазах я очень привлекательна. Даже более того, я вдруг ощутила себя почти красивой. Немного новое для меня ощущение, но весьма ободряющее. Вот если бы еще не он, а другой человек смотрел на меня так же! Но моего упрямого сыщика не интересовало вовсе, красивая я или нет, он в мою сторону не смотрел даже, и вообще думал только о деле.
– Я бы попросил Вас, – сказал он Павлу Ивановичу строго, – оказать содействие в расшифровке материала следствия.
– Пожалуй, я согласился бы, – ответил учитель. – Но есть один деликатный момент. Мы можем переговорить с глазу на глаз?
– Конечно, – согласился Штольман.
Они отошли в дальний угол класса и заговорили негромко. Я старательно делала вид, что мне вовсе не интересно. Разговор длился лишь пару минут, и вскоре Павел Иванович поспешил сообщить мне, что вопрос решен положительно. Меня позабавило, с какой радостью он мне это сказал, будто я ждала и переживала, удастся ли им договориться. Да я ни минуты не сомневалась, что Яков Платонович добьется того, чего хочет.
- Я сегодня же примусь за работу, - заверил Штольмана учитель, принимая у него тетрадь.
А я вдруг почувствовала небывалое огорчение. Что же это получается? Тетрадь останется у Павла Ивановича, и мне придется ждать, пока он закончит расшифровку? Да к тому же он ведь не мне потом все расскажет, а Якову Платоновичу, а захочет ли мой сыщик делиться со мной этими сведениями, еще неизвестно. А если не захочет, то я что, так ничего и не узнаю? Нет, так не пойдет, нужно что-то делать, и немедленно.
– А Вы в достаточной мере владеете английским? – решилась спросить я, в надежде, что он языка не знает и попросит моей помощи.
– Думаю, да, – улыбнулся мне Павел Иванович.
– Просто, если есть такая необходимость, то я могла бы помочь, – попыталась я еще раз.
– Анна Викторовна переводила эти материалы, – неожиданно поддержал меня Яков Платонович.
– С удовольствием воспользуюсь Вашей помощью! – вежливо ответил учитель. – Я уверен, она мне понадобиться. Но сначала я должен ознакомиться с материалами.
– Дайте знать, – сказала я и полезла в сумочку в поисках визитки, но они, как всегда, закончились в самый неподходящий момент.
Ну, что я за недотепа?! И даже блокнота не прихватила. На глаза попалась доска, висящая на стене. Не бумага, разумеется, но подойдет. Взяв кусок мела, я написала свой адрес, чтобы Павел Иванович мог меня разыскать.
- До скорого, – вдруг резко бросил Штольман и вышел поспешно.
Ой, кажется, у него снова изменилось настроение. А в чем дело? Только что улыбался! Кивнув на прощание Павлу Ивановичу, я поспешила следом. Нужно исправлять ситуацию поскорее. Правда, сперва неплохо было бы выяснить, из-за чего он сердится на этот раз.

Догнав Штольмана почти у выхода, я пристроилась рядом. Он слегка сдержал шаг, подстраиваясь под меня, но шел молча и молчал сердито. Я тоже молчала, пытаясь понять, чем вызвана эта вспышка гнева. Уж больно внезапно она произошла.
– Вы прямо сразили Павла! – с сарказмом заметил мой сыщик спустя некоторое время. – Да и, признаться, на меня произвели впечатление. Ни одна из женщин, которых я встречал в своей жизни, не могла бы так написать свой адрес на доске.
Ох, так вот он из-за чего рассердился! Я снова поступила необдуманно. Мама пришла бы в ужас, если бы узнала о моей выходке. Яков Платонович, конечно, не мама, но и он, случается, не слишком доволен моей непосредственностью.
– Вы считаете, что я фривольно поступила? – спросила я его, изо всех сил стараясь не выглядеть виноватой.
– Для любой другой девушки – конечно, – ответил Штольман. – Но не для Вас.
Интересно, это он меня поругал или похвалил? Хочется думать, что похвалил, но ведь он сердит до сих пор, я же вижу. А может быть, его настроение вовсе не из-за меня испортилось? Вдруг это Павел Иванович виноват, на самом деле? И откуда Яков Платонович о нем узнал? Похоже, это как-то связано с прошлой, дозатонской его жизнью, той самой, про которую я так и не знаю ничего до сих пор. А ведь так хочется узнать побольше!
– А Павел Иванович, он в Петербурге учился? – спросила я, пытаясь осторожно выйти на интересующую меня тему.
– Да, на математическом факультете университета, – ответил Штольман. – Проявил там незаурядные способности криптографа. Поэтому и привлекался к работе в военных и полицейских ведомствах.
– А почему же он университет покинул? – не отставала я.
– Не знаю, – резко и с неудовольствием ответил мой сыщик. – Вы сами можете у него спросить. Я думаю, теперь он Вам с удовольствием всю свою жизнь расскажет.
Я даже приостановилась, так поразила меня открывшаяся правда.
– Вы ревнуете! – не сдержала я изумления.
Ну, так он и признался в подобном!
– Напротив, – с сарказмом ответил Штольман. – Наконец-то теперь Вы переключите свое внимание на новый объект, а я смогу спокойно работать.
Мне хотелось смеяться от радости, но я не стала. Слишком у него был огорченный вид. И горечь проскользнула в голосе, будто он представил себе то, что сказал только что, и ему эта картина вовсе не понравилась. Ох, ну, как же можно быть таким глупым? Неужели он не видел, что там, в классе, пока он разговаривал с Павлом Ивановичем, я, пользуясь моментом, глаз с него не сводила. Рядом с этим восторженным  студентом Яков Платонович выглядел настолько уверенным в себе, умным, спокойным и… и привлекательным, что дух перехватывало. И он вздумал ревновать? Да еще и огорчаться решил?
– Что за фантазии? – мягко спросила я его, не надеясь на ответ, если честно.
Но он ответил. Видимо, от огорчения не смог сдержаться.
– Я видел, как Вы смотрели на этого вундеркинда.
И улыбнулся так, что мне захотелось его немедленно обнять и утешить. Улыбается, а в глазах какая-то совершенно детская обида. Бог мой, да что он себе напридумывал-то?
– И как? – спросила я его, всем своим видом показывая, что все его домыслы – сплошные глупости.
Штольман не ответил на этот раз, просто посмотрел на меня, улыбаясь все той же напряженной, неестественной улыбкой, попрощался и пошел в другую сторону. Ну, вот как назвать подобное? Слов же не хватает! А еще меня ребенком называл.
Мною вдруг завладело нестерпимое желание его подразнить. Просто чтобы не поощрять подобные ревнивые выходки. Ну, или чтобы убедиться еще раз, что мне не почудилось, и он на самом деле именно ревнует.
– Яков Платоныч,  - окликнула его я, - а когда мы снова с Вами увидимся?
Он остановился на полушаге, повернулся, видимо обдумывая ответ поязвительнее, я это ясно видела по его глазам. А потому добавила, подойдя поближе:
– Чтоб Павла Ивановича посетить.
– Вы написали ему свой адрес, уверен, он Вас теперь сам найдет, – ответил он сердито и уже совсем без улыбки.
Быстро повернулся и пошел прочь.  Я не удержалась и рассмеялась этой его реакции. Ну, а разве не смешно? Да сама мысль о том, что я могу заинтересоваться кем-то, кроме него, смешна сама по себе.
Но  все-таки, значит, я не совсем ему безразлична, если он ревнует, так? Было приятно чувствовать это. И в то же время меня огорчало то, что он так расстроился из-за пустяков. Впервые в жизни я вдруг задумалась о том, что он, возможно, вовсе не так уж уверен в себе, как казалось. И я вполне могу ранить его неосторожным словом. Мне тут же сделалось стыдно за то, что вздумала его дразнить. Не следовало поступать так. Ведь видела же, что он всерьез огорчен.
Но не может же он, в самом-то деле, сомневаться в моем к нему отношении? Разумеется, это невозможно! А значит, это просто чувство собственности в нем заговорило, и правильно я поступила, чтоб впредь было неповадно. А настроение его я найду, как исправить. Долго сердиться из-за такой ерунды я ему не позволю.
И вообще, довольно уже думать о всяких глупостях. У нас тут важное дело, убийство, некогда заниматься ерундой. Лучше я пойду домой и подумаю, как бы мне вызвать дух той девочки, что приходила ночью. Нужно же выяснить, что с нею произошло.

Дома у нас оказался неожиданный гость – наш сосед князь Разумовский. Надо же, столь высокородный господин – и не чурается зайти по-соседски. Родители принимали его радостно, особенно, мама, разумеется. Впрочем, и папа был очень приветлив. Кирилл Владимирович производил приятное впечатление: в его голосе и поведении не было ни намека на снисходительность, лишь любезность и приветливость.
Но меня он смущал чем-то. Должно быть, из-за неловкости нашей первой встречи. Я бы прокралась тихонечко в свою комнату, обойдя гостиную стороной, но в этот момент меня окликнул спустившийся дядя. Он явно еще не оправился до конца от своих болезней, и вид имел встрепанный и расхристанный, но соображал вполне ясно.
- Дядь, ну, сколько можно, в самом деле, - сердито попеняла ему я, ясно видя, что нынешним днем он свои занятия продолжил. – Ну, пятый день!
Дядюшка прижал палец к губам и поманил меня на второй этаж, где мы могли поговорить так, чтобы мама нас не услышала. Показываться ей на глаза в таком виде он не решался, и я это его намерение полностью разделяла.
- Прячусь, - сказал он, когда мы пришли в мою комнату и закрыли дверь. – Сказался больным. Ну, я и в самом деле пока еще не в форме. А завтра… Ах, все завтра.
Я только головой покачала, с улыбкой на него глядя. Все равно он самый лучший, добрый, милый и славный. Хотя иногда я чувствую себя старше, нежели он. Ох, что-то я сегодня чувствую себя более взрослой, нежели большинство мужчин, меня окружающих.
- А скажи-ка мне, Штольман знает? – спросил вдруг дядюшка.
- О чем? – не поняла я.
- Что князь здесь.
Я промолчала в изумлении, пытаясь связать в голове Якова Платоновича и нашего соседа.
- Это тот самый Разумовский, у которого со Штольманом была дуэль, - пояснил дядя, видя мое недоумение.
Господи ты, Боже мой! Еще не хватало. Мало мне сложностей с этой ревностью к Павлу Ивановичу, так теперь соперник моего сыщика оказался нашим  соседом. Может, мне стоит его предупредить? Или наоборот лучше промолчать? Может, он и не узнает ничего. Князь не приезжал в Затонск много лет, вряд ли он задержится в нашем городке надолго. Что ему тут делать?
- Аннет, - перебил дядя мои размышления, - ты можешь спуститься и узнать, чего ему надо?
Не могу сказать, чтобы подобная мысль меня привлекала. И дядино неистребимое любопытство мне тоже вовсе не нравилось. Но идея была вполне здравая. Лучше бы мне и вправду узнать, что понадобилось в нашем доме его сиятельству. Как знать, возможно, это очень пригодится.

Еще с лестницы я услышала доносящиеся из гостиной голоса и смех.
- Благодарю вас за кофе, - вежливо сказал Разумовский. – Я так по-соседски бесцеремонен.
- И правильно сделали, ваше сиятельство, - радостно  ответила мама. – Мы очень рады.
- Прошу вас, без чинов, - сказал князь, - Все-таки жаль, что Петру Ивановичу нездоровится.
О, так вот что имел в виду дядя, говоря, что прячется? Гость, стало быть, к нему пожаловал? Занятно, я не думала, что они знакомы. В свое время, рассказывая мне про дуэль Штольмана, дядя об этом упомянуть забыл. Что ж, теперь у меня есть повод выспросить всю историю еще раз, и в подробностях.
- Я слышал, что у вашей дочери тоже есть способности медиума, - внезапно сказал гость, и я вся обратилась в слух.
- О, это только слухи,   -  напряженно сказала мама.
- А может быть, мне к ней обратиться за консультацией?
- Она просто играет в это, - ответил папа.
- Молодости свойственен романтизм, фантазии.
Этого я перенести уже не могла. Я знаю, родители стараются скрывать то, что я не такая, как все девушки, но раньше папа никогда не показывал, что считает меня  выдумщицей и обманщицей. Он скорее предпочитал делать вид, что не замечает моих «странностей», как называла мама мой дар. Нет, пусть сердятся, если желают, но притворяться я не стану. Если наш сосед желает консультацию медиума, я вполне способна ее дать. Оставив колебания, я решительно вошла в комнату.
- О, Анна Викторовна, а мы как раз обсуждаем ваш дар, - приветствовал меня князь.
Должна сказать, на меня произвело приятное впечатление то, что в его голосе не прозвучало ни капли насмешки. Кажется, убеждениям родителей он не поверил и был намерен относиться ко мне всерьез.
- Вы не могли бы проводить меня до границы моих владений? – вежливо попросил Разумовский. – Мне нужна ваша помощь.
- Извольте, если я могу быть полезна, - ответила я ему.
- Я похищаю вашу дочь, - обратился он к родителям, - но лишь на несколько минут и в пределах моего сада.
- Конечно-конечно, ваше сиятельство! – с готовностью ответила мама. – Всего хорошего, ваше сиятельство.
- Прошу вас, без чинов, - с улыбкой повторил гость. – По-соседски.
Он подал мне руку, и мы неторопливо направились в прихожую. В глубине души я торжествовала, хоть и не показывала вида. Мне всегда хотелось, чтобы мама и папа признавали мой дар. И теперь, когда столь высокородный господин, как князь Разумовский, не скрываясь, проявил к моим способностям интерес и доверие, быть может, родители тоже пересмотрят свою позицию?

Мы с Кириллом Владимировичем вышли из дома и неспешно пошли по дорожке сада в сторону его владений.
- То, что я вам сейчас расскажу, должно остаться между нами, - сказал он.
- Разумеется, - ответила я. – Вы можете рассчитывать.
- Дело в том, что в последнее время я слышу голос, – поведал мой собеседник. – Это маленькая девочка. И она читает какие-то стихи по-английски.
Неожиданно. Значит, это не ко мне, а к нему являлась ночью та малышка? А я лишь случайно увидела ее? Но как могло получиться, что князь Разумовский ее услышал? Он же не медиум, иначе не пришел бы за помощью к дяде. Но какое, право, удивительное совпадение.
- Нет, вы не думайте, - чуть смущенно произнес Кирилл Владимирович, видимо, неверно истолковав мое молчание. – Я не сумасшедший. И у меня никогда не было никаких видений, голосов, но тут…
- Чем я могу помочь? – спросила я, не спеша, впрочем, рассказывать, что видела ту девочку.
Не стоит сразу открывать слишком многое. В конце концов, я лишь второй раз в жизни вижу этого человека.
- Вы поговорите с ней, с этой девочкой, - попросил князь.  – Пожалуйста! Вы ведь медиум. Может быть, она оставит меня в покое после этого?
Я была совершенно растеряна, если честно. С одной стороны, я никому, кроме Штольмана, не рассказывала о своем видении, и Разумовский говорил так искренне, так убедительно. А с другой – я почему-то не хотела рассказывать ему все, что знала. Должно быть, плотное общение с полицейскими начало сказываться на моем характере, делая меня излишне подозрительной.
- Понимаете, я… я не знаю…
Это был какой-то жалкий лепет, но, слава Богу, князь меня перебил.
- Я слышу этот голос по ночам, - сказал он взволнованно. – Она совершенно измучила меня.
- Что она говорит?
- Она просит, чтобы я ей отдал какую-то тетрадку.
Ох, а ситуация становилась все более странной. Нет, не стану я рассказывать про тетрадь, не стану. По крайней мере, пока не разберусь, что здесь происходит.
- Вы что-то знаете? – спросил Кирилл Владимирович, должно быть, заметив, что я переменилась в лице.
- Нет, - ответила я твердо. – Нет, что вы.
- Да что уж там! – сказал он вдруг. – Я буду говорить прямо. Анна Викторовна, она называет ваше имя и говорит, что вы знаете, где эта тетрадь.
- У меня ее нет.
Может быть, я и в самом деле стала чересчур подозрительна, но от его напористости мне почему-то сделалось не по себе. Больше всего на свете я жалела сейчас, что успела пообещать держать в тайне все, рассказанное князем. Потому что мне очень нужен был совет, а получить его, не нарушив слова, я не могла.
- Ну, пожалуйста, Анна Викторовна, - в голосе князя снова появились умоляющие нотки. – Она мучает меня.
А что, если он говорит правду? Он так убедителен, что невольно вызывает сочувствие. И все же я не могла рассказать ему про тетрадь. Ведь это же тайна следствия. Так что оставалось лишь извиниться и уйти, проявив довольно невежливую поспешность. По дороге к дому я обернулась: князь Разумовский стоял на аллее и смотрел мне вслед. Ох, как же непросто все! И не расскажешь никому, придется самой думать и принимать решения.

Дядя, к счастью, меня не дождался, ушел к себе. Это очень порадовало, потому что удовлетворять его любопытство я была сейчас не готова. Я бы вместо этого с удовольствием его самого о многом расспросила, но уж подожду, пока он соизволит протрезветь. А к тому времени, возможно, я разберусь, что и кому могу рассказывать.
Родителям я объяснила, что Кирилл Владимирович расспрашивал меня о моем даре, потому что интересуется спиритизмом. Кажется, это объяснение их устроило и даже где-то порадовало, так что меня оставили в покое, и остаток дня прошел без тревог.
А ночью я снова проснулась в кошмаре. С тех пор, как духи стали активно вторгаться в мою жизнь, кошмары, нарушавшие мой сон с самого детства, сделались особенно частыми. Сев на постели,  попыталась вспомнить, что же мне снилось, но тут мое внимание привлек мужской голос, говоривший по-английски.
- Элис, - сказал он, – ты готова?
- Я готова, - ответил детский голосок.
Я повернулась и увидела девочку, ту, из сада. Она сидела за столом, держа в руках перо, и явно собиралась что-то записывать в очень знакомой тетради.
- Записывай, - велел невидимый мужчина. – Звезда, роза, черная собака, цепь, кот.
- Записала? – спросил он. – Ну, за работу. Теперь напиши стихотворение с этими словами. Ты знаешь правила.
- Да, папа, - ответила Элис и принялась старательно писать. – В доме черная собака, роза белая в саду, - приговаривала она, записывая стишок в тетрадку. – Звезды бледные во мраке. Я иду, я иду, я иду. Я иду, как в бреду. На цепи кота веду.
Вдруг она подняла глаза и отчаянно закричала, будто увидела что-то невыразимо страшное. И исчезла.
А я осталась сидеть у стола, куда пересела с кровати, чтобы получше видеть призрак. Я помнила этот стишок. Он был записан самым последним. После него маленькая Элис ничего не написала. Что же случилось с ней? И что такое жуткое она увидела? Что вообще произошло там? Ведь это все, кажется, было очень давно. Но тогда какое отношение Элис имеет к смерти Надежды Дмитревны Курочкиной, а заодно и к нашему соседу князю Разумовскому? Господи, одни вопросы без ответов, а я даже не могу никому ничего рассказать. Придется разбираться самостоятельно, выстраивая задачи по степени важности. И самая главная из них для меня – выяснить, что же случилось с маленькой Элис.