Первым уроком была математика и это было весьма кстати. Учитель, Семён Васильевич, помятый и всклокоченный, что-то недовольно бурча себе под нос, написал на доске условия двух задач про неизменные аршины зеленого и синего сукна, после чего плюхнулся за свой учительский стол, уткнувшись в какую-то толстенную книгу и на класс демонстративно не обращая внимания.
Спать после вчерашнего хотелось зверски. Да и остальным тоже. Складывалось впечатление, что в Поветинской роще были не только они вшестером, но и весь класс. Пацаны зевали, потихоньку переговаривались, лениво скрипели перьями. Лучший друг и сосед по парте Гришка и вовсе не явился. Васька сначала поискал глазами Веньку-очкарика – вот кому все эти аршины пересчитать было проще, чем пальцы на руках, да и списать он давал всегда, - но и этот куда-то запропал. Не найдя среди склонившихся над партами голов черноволосой Венькиной башки, Василий принялся со вздохом переписывать задачу в тетрадь. У него с математикой тоже было неплохо, но сегодня и вовсе не хотелось думать про купцов из задачника и их молью траченое сукно. Он уже с утра, по дороге в школу, успел сунуть нос в найденную вчера книжку и теперь ему не терпелось узнать, что же будет дальше.
   
Доворковать хотя бы до конца страницы, как обычной парочке, сыщику и его барышне не удалось: барышне явился покойник. В смысле, неупокоенный дух покойника. И графская дочка-оторва, ни минуты не раздумывая, помчалась, куда он её звал – как раз в таинственную усадьбу князя Михайловского.  А сыщик, вместо того, чтобы малахольную девицу вразумить, пошёл с ней вместе. Как есть дурак влюблённый! Васька даже посочувствовал. Брат Мишка в прошлом году тоже, было дело, влюбился, так ходил балда-балдой. У Мишки, правда, прошло, а вот бедолага фон Штофф увяз, похоже, по самую маковку и бегать за своей барышней и её духами стало для него делом привычным.
   
От учительского стола послышался лёгкий стук и, подняв глаза, Васька обнаружил, что учитель уже не читает свою толстую книгу, а сладко дремлет, положив на неё голову. Собственно, именно на это Василий и рассчитывал: математика, если была она первым уроком, нередко проходила именно так. Семён Васильич, по слухам, крепко закладывал за воротник. Наскоро нацарапав в тетрадке что-то невразумительное, Васька её отложил и, не скрываясь, вытащил пёструю книжку.
"Мрачная и зловещая усадьба князя Михайловского доживала свои последние дни на дальней и глухой окраине города, под сенью вечно дрожащих еловых лап, что распростёрли над ней древние вязы и корявые сосны. Сжимая в одной руке один из пяти своих верных револьверов, другой рукой Якоб фон Штофф медленно и осторожно повернул дверную ручку, прислушиваясь к тому, как она с мертвенным и душераздирающим скрипом трётся об окружающую ее железную пластину замка.
   Внутри царило могильное запустение. Когда-то здесь гремела музыка и прекрасные пары танцевали среди блистающей позолоты подсвечников и ажурных лепных потолков. Теперь последние воспоминания о тех счастливых временах стыдливо прятались в обрывки пыльных тряпок и серую золу. Мрачные солнечные лучи тускло освещали упадок и разорение, и единственным светлым пятном во всём этом унынии был мужской труп совсем молодого человека, украшавший собой каменные кирпичи пола, да задумчиво стоявшая рядом с ним Аврора Романовна.
- Мне было видение, господин фон Штофф, - произнесла она дрогнувшим голосом. – Перед тем, как неведомые убийцы лишили жизни несчастного покойника, он успел вытащить и спрятать некие загадочные бумаги – вон там, под камнем! Он говорит, что мы должны забрать их!
   - Мы должны забрать также и его самого, - мрачно откликнулся Якоб фон Штофф, чьи пронзительные глаза уже изучали каждый дюйм мёртвого тела как снаружи, так и изнутри. – Это не просто сторонний мертвец – это один из моих агентов, коего я не так давно направил на некое сложное и тайное полицейское задание. Бедолага! Кто пробовал хоть раз, тому никогда не забыть, как это тяжело - нести на руках гроб с телом трупа друга!
   С трудом оторвав разогорчённый взор от оного, героический сыщик направился к таинственному камню, на который ему мгновение назад указал не знающий промаха дар прекрасной спиритки. Внезапно он остановился и со свистом втянул мрачный воздух заброшенного особняка своими могучими ноздрями, после чего взволнованно воскликнул:
   - Аврора Романовна, чувствуете ли вы дух?
   - Дух? – удивлённо откликнулась прекрасная спиритка. – Если вы про дух вашего агента, то он давно ушёл!
   - Нет, фройляйн, я про другой дух. Про тот самый дух прогресса и новаторства, что сшибал с ног за полверсты от изобретательского сарая господина Татселя. Клянусь Гробом Господним, что где-то здесь побывали его пропавшие бутылки с Абсолютным Топливом!"
Оторваться от книжки казалось невозможным. Теперь, по мнению Васьки, в ней было всё, чему надлежало быть в хорошей детективной истории – труп в страшном доме, таинственные бумаги, мудрый сыщик, его храбрый помощник, и даже назойливая девица-духовидица уже не так раздражала. Тем более, что барышня оказалась не промах. Пока её сыщик и вызванное им подкрепление занимались особняком и трупом, его неугомонная Аврора то ли по подсказке духа, то ли по собственной инициативе рыскала по окрестным кустам и небезуспешно.
"- Смотрите, господин фон Штофф! – взволнованно возгласила прекрасная спиритка, протягивая знаменитому сыщику свою странную находку. – Вы должны присовокупить это к своим трофеям и уликам. Духи говорят мне, что очень важно! Вот этот предмет, это и есть ключ к разгадке!
   - Разберёмся! - начальник N- ского сыска с недоумением взял из её рук тоненькую, и вне всякого сомнения, детскую книгу. Яркую синюю обложку покрывали радостные рисунки, и восхитительное, захватывающее заглавие, мимо которого бы не прошло ни одно любознательное дитя:
«Весёлые и поучительные похождения меча в брюхе.»
   
На математике пронесло, а вот на уроке Закона Божьего могли возникнуть проблемы. На первом году было куда проще. Тогда преподавал у них отец Николай, подслеповатый и глухой как пень; целыми уроками бубнил себе под нос что-то невразумительное и на учеников, занятых своими делами, внимания вовсе не обращал. Прошлой же зимой законоучителя им поставили нового: этот батюшка, несмотря на почтенные свои лета, глаз на всякие безобразия имел зоркий, и спуску особо не давал.
Впрочем, мальчишки и у отца Артемия нашли слабину, пусть и случайно. Однажды ходил батюшка по классу, заглядывая ученикам через плечо, и в тетрадке Веньки Берковича вместо хоть какой-то из Десяти Заповедей, что велено было вспомнить и записать, узрел сплошную математику.
   
Венька, числившийся иудеем, на урок Закона Божьего мог и вовсе не ходить. Но инспектор училища Байбаков евреев не жаловал, искал любого повода, чтобы к таким ученикам лишний раз придраться, и Венька предпочитал не будить лиха пока оно тихо. Ходил исправно и на Закон Божий, только занимался порою вовсе не им.
А вот отец Артемий в тот раз повёл себя и вовсе необычно. Присмотрелся внимательнее - и вместо того, чтобы влепить нерадивому ученику подзатыльник, сел с ним рядом. Видать, было в той тетрадке что-то более хитроумное, чем обычные их задачи про купцов и аршины. Весь урок Венька с батюшкой о чём-то горячо шептались, что-то друг другу разъясняя на пальцах.
Венька, лучший ученик в классе, математику любил особенно сильно. Говорил Очкарик, что физика – это еще круче, но физику в их училище преподавали лишь в самых старших классах, оттого Венька пока просто до дыр зачитывал и перечитывал те редкие выпуски «Вестника знания», что вдруг да попадались в затонских книжных лавках. Над Венькой посмеивались. Очкарик в ответ только улыбался светло. Васька не смеялся, а однажды, в момент острой книжной голодухи, сам выпросил один из Венькиных журналов «на почитать». В статье о гироскопах, которой восхищался Беркович, не понял ни единого слова, а вот про мамонтов ему даже понравилось.
Мечтал Венька об университете, за что над ним тоже посмеивались – эк хватил! Да кто бы его взял в университет, после четырёхклассного городского! Но на уроках Закона Божьего от Очкарика была теперь неоценимая польза. При молчаливом одобрении класса он время от времени вытаскивал свою тетрадку, после чего отец Артемий чаще всего подсаживался к нему и про священную историю забывал.
   
Сегодня Берковича не было и на помощь его волшебной тетрадки рассчитывать не приходилось. Но Васька решил рискнуть. Не мог он бросить доблестного фон Штоффа наедине со злодейскими планами коварных преступников!
"- Смотрите, Гектор Гордеевич! – воззвал знаменитый сыщик. Гектор Гордеевич посмотрел. Его глазам предстали лишь длинные и запутанные ряды пересекающихся параллельных стрелок, треугольных кружков, шестигранных квадратов и прочих загадочных отметок. Но для проницательных глаз его начальника, что стремительно бегали среди сих секретных знаков, в них не было тайн. Вне всякого сомнения, погибший мужественный агент ценою своей жизни доставил ему тайный Преступный План, составленный некими злоумышленниками! Могучим усилием своего светлого ума великий сыщик сейчас раскалывал этот план, точно гнилой орех.
   Неизвестные преступники затевали Большое Ограбление и целью их были N-ские Три Банка.
Уверенным движением Якоб фон Штофф перевернул злодейские бумаги и теперь его внимательные глаза пронзительно блуждали по их обратной стороне, которая, на первый взгляд, казалась чистой и непорочной. Гектор Гордеевич присоединился к этим блужданиям со своей семисотсильной лупой и только тогда смог разглядеть то, что сразу узрели стальные очи его невероятно зоркого наставника: на обратной стороне злодейского Преступного Плана виднелся слабый отпечаток иного, вне всякого сомнения, еще более Преступного Плана.
   Казалось бы, бесстрашному борцу со всяческим беззаконием следовало взыграть духом и возликовать, но голос его был мрачен, точно вой ворона, застигнутого зимней бурей.
   - Задуманное негодяями Большое Ограбление, кое мы с вами, любезный Гектор Гордеевич, прозрели и прочитали, есть только начало, некий «план А». Здесь перед нами предстают замыслы куда более чудовищные и коварные – это следы некоего «плана Б» и они зашифрованы. А шифр к ним, как подсказывает мне моё не знающее промаха сыщицкое чутье, находится в той самой книжке, что отыскала наша несравненная Аврора Романовна!"
Васька с размаху шлёпнул себя по щеке и отправил в небытие насосавшегося комара. Прибил – и только тут понял, что привлёк к себе ненужное внимание.
- Встань, отроче, - прозвучал в притихшем классе густой голос отца Артемия. Васька, едва успев запихнуть книжку в щель в парте, медленно поднялся, почёсывая укушенную щёку. Вот ведь, попался, как кур в ощип!
- Отроче, ты бы сказал матери, чтобы она тебя постригла. А то волосат, аки Самсон, гроза филистимлян, чью силу хранили семь кос головы его, - нахмурился отец Артемий, неодобрительно разглядывая Васькину голову, заросшую буйными патлами, что за лето выцвели почти до белизны. – Но это мирское, а мы о духовном. Расскажи-ка, Василий Смирной, когда ты в последний раз о Боге думал?
О боге он в последний раз думал, когда удирали они с Гришкой с плещеевского огорода. Тогда он молил и Бога, и всех святых, чтобы не догнал их злющий плещеевский кобель! Вот только батюшке такое признание вряд ли понравится.
- Да каженный момент только и думаю, - елейным голосом протянул Васька, старательно тараща глаза, чтобы выглядеть дурак-дураком. В подтверждение своих слов осенил себя размашистым крестом.
- Да? – с сомнением прогудел отец Артемий. - Тогда расскажи нам, отроче, что ты думаешь о Промысле Божьем? Ну, Василий?
На Ваську он при этом не глядел: стоял, заложив руки за спину, рассматривал что-то за окном. Васька тупо разглядывал ладонь с размазанным по ней кровососом, пытаясь выцарапать из памяти хоть что-нибудь. Какое там, о Промысле Божьем думать, когда в N-ском участке творятся такие страсти!
Надо было как-то от святого отца отвязаться.
- Ну, это… Непостижим он ни людям, ни ангелам… - протянул Васька наконец. – Что непостижим, это точно. Вот, батюшка, зачем Бог комаров создал?
В классе захихикали. Отец Артемий от картинки за окном оторвался и воззрился на Ваську с удивлением.
- Хороший вопрос, - кивнул он. – А сам как думаешь?
Васька снова прикинулся дурачком. Поп поглядел на него пристально и усмехнулся в бороду.
- А я вот думаю, для того, чтобы люди о Боге не забывали, - вдруг сказал он. – Сидит на уроке раб божий Василий, занят своими делами, а тут комар его – цоп! И гляди-ка – вспомнил раб божий и про урок, и про Господа! И иные так же: комар, он различий не делает, несть перед ним бедных и богатых, укусил – и полетел. А грешный чешется и думает: за что послал Господь такую напасть? А вот за то и послал! А что ты вдруг, Смирной, подобными вопросами заинтересовался?
- Любопытен, батюшка, - вывернулся Васька. Отец Артемий на миг нахмурился, а потом вдруг улыбнулся, словно бы что-то припомнив. Глаза его весело замерцали.
- Молитва, сын мой, от любопытства – только молитва, - произнёс он лукаво и назидательно, оглаживая седую бороду. – А ежели молитва не помогает, так иди, раб божий Василий, в полицейские следователи, там твое любопытство будет в самый раз! Садись, отроче!
Класс так и грохнул. Васька сел с горящими ушами. У него появилось и крепло ощущение, что змейский поп сквозь парту разглядел, чем он занят на уроке, и теперь изощрённо над ним издевается. Ходить ведь ему теперь в «следователях» до конца дня, а то и до воскресенья! Записал, гад, в полицейские ищейки!
   
К полиции Васька имел отношение сложное. Брат Михаил полицейских иначе, как «врагами трудового народа» не именовал. Да и сосед, Сергей Степаныч, которого вся улица уважает – ушёл же он из полиции в девятьсот пятом, когда велели рабочих разгонять, не захотел в паскудном деле участвовать. С другой стороны, все любимые Васькой книжные сыщики в полиции если не служили, то с ней сотрудничали безотказно, даже великий Пинкертон. Перед этим, если верить книжкам, и вовсе полиция на цыпочках ходила! И этот, Якоб фон Штофф который – самая, что ни на есть полицейская ищейка, начальник сыскного отделения. А человек хороший.
Пока Васька разбирался в своём отношении к полиции, отец Артемий быстро пресёк строгим окриком веселье в классе, и принялся рассказывать про мудрые деяния царя Соломона. Васька демонстративно уставился в потолок. На ехидного попа он злился, да и на царя Соломона ему было наплевать.
   
«Приключения героического сыщика», которые пришлось прервать на таком жутком месте, призывно зашуршали под партой и сил не было противиться этому зову. Васька украдкой оглянулся - на него никто не смотрел, одни глазели в окна, другие слушали батюшку, -  и потихоньку открыл книжку.
А там уже разворачивались события, куда как страшные! Доблестный сыщик разгадал коварные планы злодеев и уже готовился их достойно встретить, но с утренней почтой ему доставили некое таинственное послание, от которого кровь моментально застыла в жилах не только у доблестного Якоба фон Штоффа, но и у Васьки тоже.
" 'Многоуважаемому господину фон Штоффу!
   Вы, вне всякого сомнения, являетесь знаменитым и прославленным сыщиком – я же, наоборот, имею честь быть таинственным главарём страшной преступной организации, но до сего момента наши пути не пересекались. Вот уже много лет, как на Ежегодном Съезде Общества Преступных Гениев меня предупреждали, чтобы я не совался на подведомственную Вам территорию. Но побуждаемый чёрной моею душой, снедаемой алчностью и жаждой крови, я всё-таки рискнул это сделать. Итог вам известен – Вы раскрыли мой Большой Преступный План еще до того, как я смог приступить к его исполнению.
   На этом месте мне бы следовало воскликнуть «Я сожалею!»; но, как и подобает истинному Злому Гению, я не привык отступаться от своих Чёрных Козней, а потому, господин Великий Сыщик, сожалеть придётся не мне, но Вам.
   Мой зловещий Преступный План будет приведён во исполнение. Более того, господин сыщик, Вы сами приложите все усилия к тому, чтобы задуманное мною преступление свершилось и осталось безнаказанным. Гарантией же вашего посильного участия в моём зловещем замысле будет жизнь и безопасность прекрасной Авроры Романовны, которая в данный момент пребывает в моём обществе в совершенно секретном месте, кое не под силу отыскать даже Вам, с Вашим непревзойдённым сыщицким чутьём.
   Спешу Вас заверить, что госпожа Морозова абсолютно цела и невредима, но сколь долго она таковой останется, будет зависеть только от Вас.
   Страшное подтверждение моим ужасным словам и знак серьёзности моих коварных намерений Вы найдёте в этом же письме. Узнаёте ли вы локон Вашей возлюбленной, господин фон Штофф? Надеюсь, это убедит Вас сложить оружие и объявить войну проигранной еще до того, как она началась. Объявить о своей капитуляции вы можете в вашей местной газете, дав какое-нибудь несущественное объявление на имя Преступника Абсолютно Злого И Коварного (можно кратко ПАЗИК).
   Появление такового объявления я буду считать выражением Вашего согласия на недобровольное, но добросовестное сотрудничество, и пришлю вам дальнейшие указания относительно Вашего участия в моём Преступном Плане. Если же никаких вестей от Вас в завтрашней газете не будет, то от Преступного Плана я с сожалением откажусь, а вместо указаний пришлю Вам Вашу очаровательную Аврору, разделив её на столько посылок, на сколько хватит моего тёмного и извращенного воображения.
   Впрочем, что-то я наверняка отправлю родным и близким барышни, а что-то оставлю себе на память…'
Рукой недрогнувшей, но настолько бледной, что казался чёрным окружавший её белоснежный манжет, великий сыщик перевернул конверт – и выскользнувший из него каштановый локон обвил его похолодевшие пальцы нежной шелковой лентой. Страшно расширившиеся глаза мужественного героя не издали ни крика, ни стона, но ноги его беззвучно подкосились, и доблестный Якоб фон Штофф упал в обморок, с треском проминая своей благородной головой дубовый паркет.
Когда героический сыщик пришел в себя, он обнаружил, что на лбу у него лежит мокрая тряпка, а на челе склонившегося над ним Гектора Гордеевича лежит столь же страшная печать ужаса и отчаяния."
Васька с трудом перевёл дух. По его мнению, тут и раздумывать было не о чем. В конце концов, преступники собирались всего лишь что-то там ограбить. Да и пёс бы с ними, с деньгами! Всё равно принадлежат они каким-то толстосумам. Было бы о чём жалеть!  Да он, на месте Великого Сыщика, сам бы открыл им тот банк своими чудными отмычками и позволил вынести всё, до последнего пятиалтынного. Понятное дело, по голове его за это не погладят, но что ему важнее – чьи-то там капиталы или барышня, которую пообещали порезать на куски?! Злодей-то в своём письме явно не шутил.
"Голос всегда неустрашимого сыщика был настолько холоден, что замороженные торосы Монблана в сравнении с ним казались раскалёнными, точно адская сковородка для самых страшных грешников.
   - Увы, мой верный Гектор, боюсь, что всё не так, как кажется. Мы с вами еще не сталкивались со столь злокозненным и хитроумным врагом, как этот преступный главарь. Еще никто не наносил мне столь меткого и неотвратимого удара ниже пояса - в самое сердце. Большое Ограбление есть всего лишь часть его зловещего плана, причем далеко не самая жуткая и устрашающая, и моё недобровольное, но добросовестное сотрудничество требуется ему для совсем иного.
   С этими словами знаменитый сыщик медленно погрузился в своё высокое кресло и тяжкие раздумья. Отважный Гектор Гордеевич застыл рядом с ним. Мысли скакали в его светлой голове из угла в угол, принося в них то отчаяние, то надежду.
Наконец мужественный начальник N-ского сыска поднял на своего помощника незрячие глаза, затянутые пеленой невыносимой сердечной муки. Глядеть в эти глаза сейчас было столь же страшно и трудно, как в раскрытую и распахнутую могилу.
   - Гектор Гордеевич, верите ли вы мне? – всё тем же ледяным и прозрачным голосом спросил великий сыщик. – Верите ли вы, что я никогда не пойду против своего долга полицейского, который велит мне охранять покой и оберегать порядок среди мирных жителей мирного города, порученного мне судьбой?
   - Как самому себе! – взволнованно воскликнул его помощник, и от полноты переполнявших его чувств добавил: - И иногда даже больше.
   - В таком случае, мой верный друг, бегите! Подобно вспугнутому охотниками оленю бегите в редакцию нашей газеты и дайте в неё то самое злосчастное объявление, на котором настаивает этот низкий негодяй! – и изящные длинные пальцы сыщика, сплетясь друг с другом в причудливую фигуру, брезгливо подтолкнули письмо преступного главаря к Гектору Гордеевичу.
- После чего вы вернётесь в полицейское управление, - продолжал Якоб фон Штофф. – Вы проведёте здесь весь оставшийся день, пусть все вас видят, но когда ночная тьма опустится на наш город своим милосердным покрывалом, вы покинете его самым тайным образом, используя все свои непревзойдённые способности к конспирации! Наденьте все тёмные очки, чёрные плащи и маски, накладные усы и бороды из тех, что у вас имеются - и с письмом, которое я вам дам, отправляйтесь в М-ск, к генералу Сугубову!
- А вы, мой мудрый наставник? Что будете делать вы? – рискнул спросить Гектор Гордеевич, преисполненный самой неизгладимой решимости выполнить свой долг сыщика и непонятное, но бесспорно прозорливое указание своего начальника.
   - А я отправлюсь в сумасшедший дом, - оскал на лице великого сыщика был страшен, как барабанная дробь перед началом циркового представления. – Я отправлюсь в сумасшедший дом и поговорю с графом Рыгайловым, а точнее – с тем, кто ныне занимает его место."
Давно прозвенел звонок на перемену, ушёл отец Артемий. Из соучеников Васькиных, кто, разложив на парте обед, уминал за обе щеки хлеб с салом или мамкины пирожки, кто умчался в рекреационный зал играть в чехарду. Подскочил Золотуха: «Эй, следователь, давай в пёрышки!» - но Васька только отмахнулся, а тот, заметив на парте книжку, посмотрел жалостливо, как на блажного, и убежал. Пришел учитель, принялся развешивать на доске и подставках большие географические карты к следующему уроку – всё это Васька воспринимал отстранённо, краем глаза и краем уха.  Хотя в другое время он учителя слушал, география всё ж таки не церковнославянский, вот где скулы сводило от зевоты, а язык деревенел. Иногда Егор Саныч рассказывал интересно, а иногда тоскливо было от названий никогда не виданных народов и земель. Где Затонск, а где амазонская сельва или как её там…  Впрочем, если Егора Рыжего и не слушали, всё равно старались не шуметь сильно, даже самые отпетые бездельники. Не иначе, мертвяков боялись, тех самых, про которых так красочно рассказывали вчера братья Маренковы. Васька в мертвяков так и не поверил, но шуметь не собирался. Слушать тоже. Простите, Егор Саныч, не до географии мне сейчас!
"В указанном месте и в указанное время отважного Якоба фон Штоффа уже ждали. В дремучих зарослях крапивы, окружавших страшную Михайловскую усадьбу, жаворонком свистнул соловей, и из мрачных развалин показалась исполненная злобы и подозрительности толпа, которая окружила отчаянного сыщика, не скрывая своих преступных намерений.
   - Я рад, что вы проявили благоразумие, благородный господин фон Штофф, - воскликнул один из негодяев, лицо коего даже среди прочих злодейских и бандитских лиц дышало особой низостью и вероломством. – Разрешите представиться, я – Чёрная Рука, верный помощник и правая рука нашего хитроумного и непобедимого предводителя, именующего себя Преступным Гением.
   - А я – Кровавый Глаз, - выступил другой преступник, стоявший с ним рядом, чьё злобная физиономия приплясывала от самой зверской радости и с вожделением перебирала худыми ногами. – Я самый острый и самый всевидящий глаз нашего двуличного и кровожадного вождя!
   - А я – Зелёный Палец, - представился еще один бандит. – И я есть самый…
- Достаточно, - холодно перебил его героический сыщик. – Я уже понял, что все вы, здесь присутствующие, есть самые верные и преданные части тела и прочие органы вашего атамана. Не сомневаюсь, что где-то в ваших задних рядах скромно трутся бок о бок Жестокие Кишки и Синие Зубы, но я не имею ни малейшего желания столь подробно углубляться в анатомию вашего гнусного предводителя. Чего вы от меня хотите? Чтобы я помог вам провернуть ваше Большое Ограбление?
В ответ Чёрная Рука засмеялся самым ужасающим смехом, от которого кровь вставала дыбом в похолодевших венах.
   - Ну что вы, господин сыщик! Разве бы мы посмели вовлекать вас, известного своей кристальной честностью в столь постыдное дело? Три Банка и задуманное нами Большое Ограбление - это слишком низкое занятие для ваших высоких принципов. Тем более, что наш господин предводитель не сомневается, что вы уже раскусили часть наших преступных замыслов и у вас готов хитрый полицейский ответ. Но сейчас мы говорим о другой их части. Большой Взрыв – вот дело достойное вас!
Васька давно изгрыз ногти на правой руке и взялся за левую. Чёртовы злодеи, откуда их только, душегубов, набралось, требовали, чтобы сыщик провёл их в охраняемое здание вокзала, куда у них не было доступа, и где они хотели установить некую Большую Бомбу. Взрыв этой адской бомбы должен был уничтожить и вокзал, и пару не то подъезжающих, не то отправляющихся поездов вместе со всеми пассажирами, а заодно и две-три соседние улицы вместе с домами и жителями… Преступники не мелочились. Это был неожиданный и мрачный поворот.
- А когда наш Большой взрыв свершится, вы, господин начальник сыскного отделения, броситесь на святое дело спасения несчастных жертв, забрав с собой всех до единого ваших полицейских, включая тех, что денно и нощно охраняют Площадь Трёх Банков. Ну а остальное – уже наша забота. И да, наш предусмотрительный вождь просил передать вам это – дабы ускорить ход ваших раздумий!
   Оскалив редкие и гнилые зубы прямо в похолодевшую душу мужественного сыщика, Чёрная Рука вытащил из кармана помятый конверт и грязными пальцами извлёк из него длинный каштановый локон.
- Я сделаю всё, как вы хотите, - жутким голосом произнёс Якоб фон Штофф. Золотистый локон в руке злодея нежно и доверчиво переливался в лучах безразличного солнца, отражаясь в потемневших от боли глазах всегда непоколебимого сыщика."
Не моргая и затаив дыхание, Васька читал, как сыщик и впрямь отправился на вокзал вместе со всей шайкой бандитов и их адским механизмом. Провёл их мимо охраны и сам помог Чёрной Руке и его своре установить их поганую Большую Бомбу!
«Ах, ты ж!» - мысленно воскликнул Васька, но других слов у него не нашлось. Да не может такого быть! N-ский вокзал как-то сразу напомнил ему затонский, который Васька хорошо знал: прибывающий поезд, толпа народу, бабы с детишками... Господи помилуй, неужели сыщик и впрямь готов пожертвовать всеми ими ради своей синеглазой Авроры! Да не может такого быть. Он же герой! С трудом переведя дух, Васька перевернул страницу – и тут случилось непредвиденное.
   
Чья-то здоровенная ладонь легла на книгу. Васька тупо моргнул. В один миг не стало перед его глазами доблестных сыщиков и безжалостных злодеев, зато на их месте возникла долговязая фигура в потрёпанном синем мундире. Тёмные глаза смотрели сурово. А через миг случилось и вовсе ужасное: усеянная рыжими веснушками лапища бесцеремонно забрала книгу прямо из-под Васькиного носа, а строгий голос произнёс: «Прошу к доске».
Наверное, храбрый фон Штофф ощущал нечто похожее, когда узнал, чего хотят от него преступники. Васька потащился к доске, кося глазом на «Приключения героического сыщика», кои теперь покоились на столе перед учителем. А, ладно, где наша не пропадала! Что там от него хочет Егор Рыжий? Северные губернии? Ладно, пусто будут Северные губернии.
Васька размашисто водил указкой по карте, стараясь держаться поближе к надписи «Ледовитый океанъ». Судя по названию, Северные губернии находились где-то там; главное в Турцию какую-нибудь не залезть, а остальное сойдёт. Кто там проживает? Русские, самоеды – этих Васька еще с прошлого урока запомнил, больно название смешное, - а еще кто? Петька-Золотуха на первой парте пытался подсказать, корчил страшные рожи, помогал себе руками и ногами, изображая неведомые народы, населявшие Северные губернии, но сегодня Ваське ничего в голову не шло.
- Что-то, Смирной, из тебя нынче каждое слово клещами приходится вытаскивать, - неодобрительно покачал головой Егор Александрович. – Ладно, раз с людским населением не идёт, давай расскажи про звериное население Северных губерний. То самое, о котором сейчас на уроке говорилось.
Из того, о чём на уроке говорилось, у Васьки в голове не отложилось не словечка. Но нужно было выкручиваться, потому перечислил то зверьё, что водилось в родных краях, здраво рассудив, что волки и белки с зайцами – они везде есть. Но дальше дело не пошло, а Егор Рыжий явно ждал еще чего-то. Из-за спины зазвучал Петькин шёпот и Василий навострил уши.
- Эти…медведи белые, - послушно повторил он. – Моржи… Перелётные тюлени…
- Какие-какие? – переспросил учитель с ничего не выражающим лицом. Васька почуял неладное, но отступать было некуда.
- Перелётные, - повторил он, отчаянно вспоминая, что за птица такая – тюлень, и видел ли он её хоть на картинке. Сзади засмеялись.  Но Егор Саныч посмотрел вроде бы даже с сочувствием. Ага, как на дурачка малолетнего.
- На чужих подсказках, Смирной, далеко не заедешь, - сказал он наконец. – А заедешь, так туда, куда и тюлени не летают. Иди, читай учебник.

Васька сидел на ступеньках школы, раскрыв потрёпанный учебник географии. С черно-белого рисунка ему издевательски ухмылялся жирный тюлень. Ой, позорище… Это ж надо было так опростоволоситься! Петька, балаболка! Хотя сам виноват. И стыдно было вовсе не за то, что не знал, а за то, что повторял чужие слова, как учёный попугай в трактире. Прав Егор Саныч. А тюлень – да пропади он пропадом, летает он там или бегает, Ваське от того не жарко и не холодно. В Затони, чай, не водится. Не знал, да и не знал. Ванька Маренков давеча Нижний Новгород в Индию запихнул, вот это было смешнее. Васька насупился и сунул учебник в сумку.
Вот только день определённо не задался. Хотя Божий Промысел в лице комара, «полицейский следователь», и «перелётный тюлень» - всё это была ерунда, всё бы это забылось уже через пять минут; но Егор Саныч, уходя с урока, забрал с собой то, что послужило причиной всех этих мелких неприятностей – книжку. Потому Васька уже второй час ошивался на школьном крыльце и непонятно тосковал. Хотя что толку было тосковать: нужно было идти в школу, разыскивать учителя и вымаливать обратно свои драгоценные «Приключения». Раз он сам всё не идёт. Или еще подождать? Всё-таки двор, люди по улице ходят, дворник Мустафа шебуршится в своей сторожке… Как бы не хорохорился Васька, но сейчас он вдруг ощутил, что оставаться с Егором Рыжим один на один после вчерашних полуночных баек - страшновато. А ну, как и впрямь?
Но еще страшнее казалось так никогда и не узнать, как удалось доблестному фон Штоффу справиться со злодеями. Это еще повезло, что книжку отобрал Егор Саныч, а не инспектор Байбаков и не злющий Миша-Банный Веник, что историю и церковнославянский преподает. У тех с книжкой можно было бы попрощаться сразу. А Егор Саныч - он хороший человек. Пусть и со странностями. Поймет, если попросить хорошенько. Пообещать, только, что всё выучишь.
Надо идти. Пусть бы там у него хоть все затонские покойники собрались!
   
На самом деле, конечно, в пустом классе никого не было, но Васька всё равно долго собирался с духом, перед тем как тихонько поскрестись.  Дверь была приоткрыта и сквозь щель можно было разглядеть, что Егор Рыжий сидит за столом, не то пишет, не то читает; услышав шебуршание, он от своего занятия оторвался и воззрился на входящего с интересом.
- А, Смирной. С чем пожаловал? У вас, вроде, и уроки давно кончились!
- Учебник читал, как вы и велели, – Васька подошёл ближе и вдруг почувствовал, что воздуха ему не хватает. Глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть в омут. – Егор Саныч! Я выучу всё, вот клянусь! И про тюленей, и про лопарей с самоедами. К следующему же уроку выучу! И впредь учить буду, вот вам крест! Только это… книжку мне отдайте. Пожалуйста, очень прошу!
- Книжку? – учитель кивнул на стол и Васька увидел знакомую пёструю обложку. Сердце так и бухнуло. Книжка была раскрыта и лежала страницами вниз. Вот, значит, что тут читал Егор Саныч… Ну, теперь, как пить дать, не отдаст.
Учитель Фомин взял книжку со стола, перелистнул её медленно и покачал головой. Выражение лица у него было непонятным.
- Ребушинский, ну надо же. Давно я такой не видел: где ты, Вася, её только выкопал? Я вот смотрю, то у тебя Пинкертон под партой, то сыщик Путилин, теперь это… А что ты, Василий, во всех этих героических сыщиках находишь? – вдруг спросил Егор Александрович. Васька потупился. Слова про «Пинкертона под партой» означали, что Егор Саныч на уроках замечает куда больше, чем об том говорит.
Но учитель не отказал сразу и ругаться не стал, это внушало определённые надежды.
- Да ты садись, в ногах правды нет, - Егор Александрович кивком указал ему на парту перед собой. Васька, неловко потоптавшись, сел. На вопрос учителя надо было отвечать. Васька честно попытался осмыслить, но получалось как-то не особенно толково. Нравится – и всё тут? А действительно, почему?
   
– Это вроде, как задачу решать, Егор Саныч, - попробовал он, наконец, выразить свои ощущения. – Вот сидишь-сидишь, ломаешь голову, весь употеешь и вдруг – бах! Решил! Так сразу здорово становится. А сыщик, ему же куда сложнее. Злодея какого хитрого поймать, это же не купец Петров, который три аршина продал и пять купил. Ты с ним поди справься, с душегубом этим!  Но в книжках, ты всё равно знаешь, что он справится, Холмс там, или Пинкертон. У этой задачки есть решение, только найти нужно. Тут даже легче – сыщик ищет, а ты только знай, читай. Хотя и переживаешь, конечно. Вот, в книжке, что вы у меня отобрали… Егор Саныч, вы простите меня, что я на уроке читал! Там же сыщик, ему хоть разорвись: и барышню свою спасти нужно, и лиходеев этих остановить, пока они бомбу свою не взорвали! Ну не оторваться было!
- Не оторваться… - как эхо повторил за ним Егор Александрович. – Но ты прав, в книжке сыщик правду ищет, а ты только читай. А сам бы ты хотел так вот попробовать? На месте сыщика?
Вопроса этого Васька от учителя не ждал, но мысленно примерять на себя сыщицкую шкуру – примерял, а как же. После каждой очередной взахлёб проглоченной книжки. Но вот рассказывать кому-то, что он при этом чувствовал… Еще раз глянул Васька украдкой на учителя, и встретившись с ним глазами, вдруг решил, что можно. С Егором Санычем – можно.
- Хотел бы. Он ведь герой, - выдавил он наконец и тут же понял по удивлённо дрогнувшим бровям учителя, что получилось не больно-то внятно. Эх, как бы объяснить!
- Они ведь все герои, сыщики эти. И Путилин, и Пинкертон, и прочие. Самый смелый, самый умный, никакому злодею с ним не совладать. И…
- И любит его самая прекрасная девушка, - с улыбкой подсказал Егор Александрович. Васька смущенно опустил глаза и поковырял пол носком ботинка. Ну, об этом он как-то не думал, но... Перед внутренним взором вдруг сама собой возникла синеглазая Аврора, какой она была на картинке в книжке. Ботинок принялся ковырять пол еще яростнее, а его хозяин смущенно буркнул:
- Ну, и это тоже. Но это не главное. Главное, Егор Саныч, что сыщик, он ведь всегда побеждает, ну, помытарят его иной раз, бывает, но всё равно побеждает. Вот только бывает ли он взаправду? Холмс, Пинкертон, это всё в заграницах где-то. А у нас что, Егор Саныч? Только полиция. А в полицию я не пойду. Этот вон, Якоб фон Штофф который, - Васька кивнул на книжку. – Он, вроде как, тоже из полиции, но не похожи ведь ни капельки. Ни он, ни помощник его. Тут, мне думается, что-то напутал тот, кто историю эту сочинял!
   
Егор Александрович улыбнулся, но как-то криво, брови напряжённо сдвинулись. У Васьки внутри всё сжалось. Может, зря он всё-таки разоткровенничался? Не задел ли он за больное? Может, у Егор Саныча с полицией какие неприятности были? Но спустя мгновение выражение это странное с лица учителя пропало, улыбка стала просто грустной.
- Значит, герои всегда побеждают… И тут - тоже? – спросил он, кивнув на книжку.
Васька изумился про себя. Конечно, он не знал, как оно будет, но в том, что сыщик обязательно победит он не сомневался.
- Да я не дочитал еще, - смущенно признался он. - Потому и пришёл, вот… Но ведь спасёт он и город, и свою барышню, всенепременно, а как же иначе, Егор Саныч?! Выхватит сейчас откуда-нито пять своих револьверов и… Егор Саныч?
- Пять револьверов… Ох, Ребушинский, выдумщик! Гомер Затонский… Пять револьверов!
Васька растерянно замолк, глядя на учителя. А тот, спрятав лицо в ладони, смеялся, аж всхлипывал. Да что это с ним?! Наконец, Егор Александрович поднял голову и, поглядев на ничего не понимающего ученика, усмехнулся в последний раз – грустно.
- Он и один-то револьвер редко вытаскивал…
- Кто? – тупо спросил Васька. Егор Александрович ткнул пальцем в пеструю обложку.
- Твой героический сыщик. В жизни.
Лицо его снова помрачнело, он тяжело вздохнул, поднялся и начал медленно ходить перед доской, заложив руки за спину. Наконец остановился и повернулся к Ваське.
- Приключения и прочее – это всё выдумки конечно, как и про пять револьверов, а вот героический сыщик… Он на самом деле был. Яков Платонович Штольман, следователь, начальник сыскного отделения. И Анна Викторовна была.
Васька нахмурился, соображая, что учитель имеет в виду. Выходит, это что же… То-то ему всё время чудилось что-то знакомое в этом самом «городе N»! Выходит, оно и взаправду было? Тут, в Затонске и впрямь жили когда-то сыщик и…
- А Анна Викторовна, это… - решил уточнить Васька. Егор Александрович кивнул.
- Это та, которую в книжке зовут Авророй Романовной Морозовой. Анна Викторовна. Барышня Миронова.
   
Васькина рука сама собой поползла почесать в затылке. Барышня Миронова. Постойте-постойте… Особняк на Царицынской, рядом с княжеским, тем, о котором столько было говорено вчера и где якобы гнездится чуть ли не все затонская нечисть. В особняке, том что рядом, нынче жила богатая семья с какой-то непроизносимой фамилией, не то Винкелькок, не то Фингелькот – но эти Винкели-Фингели жили и в доме, и в самом Затонске совсем недавно, а сам-то особняк в городе именовали не иначе, как «дом Мироновых»!
Барышня-спиритка в книжке, барышня Миронова в жизни. Ведьма-духовидица, про которую болтал Петька: которая кинулась в речку «от большой любви», и чей дух теперь видят в соседнем с домом Мироновых парке. И Егор Александрович её знал… Васька сглотнул. Всё складывалось, но как же страшно складывалось!
   
Но раз уж начал – надо идти до конца.
- А она и впрямь была такая, как в книжке? – почему-то Ваське вдруг остро захотелось это знать. Спросил, и сам себе удивился. До сих пор он воспринимал Прекрасную Спиритку, скорее, как некую помеху в сюжете, да дополнительную головную боль для бедняги сыщика. Ведь не влюбись он в барышню, злодеям бы некого было похищать и угрожать убить, так?
- Гораздо лучше, - широко улыбнулся Егор Александрович. – Господин Ребушинский очень старался, но кое-чего так и не понял. Анна Викторовна, своим даром она стремилась помогать не столько духам, сколько живым людям. Духу, ему частенько уже всё равно. Справедливость нужна живым!
Последние слова учитель Фомин произнёс с какой-то непонятной, резкой откровенностью. Очень горько это прозвучало, Васька даже поёжился. Ну, Егору Санычу виднее, с духами-то.
Он еще дальше говорил, а Васька слушал молча. Настоящая спиритка, оказывается, вовсе не была тем непонятным нечтом, что просто болтается под ногами и ждёт, когда её спасут. Она действительно помогала людям, и сыщику своему помогала. Любовь там тоже была, это и по разговору Егора Саныча понятно, но любовь – это уже дело десятое.
Такую барышню стоило уважать. Пожалуй, он был несправедлив к книжной Авроре Романовне.
- Егор Александрович, а эта Анна Викторовна Миронова – это от неё вы получили свой… спиритический дар?
Слава богу, выкрутился, вспомнил нужное слово «спиритический», которое позволило обойтись без упоминаний о разговорах с покойниками! Учитель Фомин посмотрел почему-то удивлённо:
- Спиритический талант нельзя получить от кого-то. Он просто есть, - ответил он наконец. – У меня есть, раз уж ты спросил, да думаю, это и не секрет. У Анны Викторовны он был гораздо сильнее.
Выходит, дар свой неведомая барышня Миронова Егору Фомину не передавала вовсе, уже легче. Да сразу было понятно, что это Золотухины выдумки, про ведьму, которая должна кому-то передать свой дар! То есть, настоящая ведьма - кто её там знает, но духовидица – не ведьма! И Егор Саныч не ведьмак. Они - медиумы, и всё тут. Видят духов умерших, могут с ними говорить. Ну, вот они такие!
Хоть бы и всё остальное, про речку и прочее, оказалось такой же бабкиной сказкой!
   
- И… Что с ними сталось в действительности? С сыщиком и… С его барышней? – с замиранием сердца, полушепотом спросил Васька. Егор Александрович стоял рядом, но смотрел куда-то поверх Васькиной головы. Глаза были невесёлые. Что он там видел? Васька внезапно почувствовал, каким будет ответ, и где-то внутри нехорошо ёкнуло. Наконец Егор Александрович заговорил медленно:
- Быть героем – это намного, намного сложнее, чем быть самым смелым, самым непобедимым и рвать цепи голыми руками. Иногда это совсем наоборот. Иногда это означает, что ты остаёшься совсем один, и ты должен просто делать своё дело, что бы о тебе не думали и не говорили.
Он перевёл глаза на Ваську и добавил просто и печально:
- Яков Платонович именно таким и был. Он погиб в декабре восемьдесят девятого. Анна Викторовна… Никто толком не знает. Вскоре после этого она исчезла. Но всё-таки больше говорили, что она просто уехала из Затонска, навсегда. Надеюсь, что так оно и было. Что она до сих пор жива и благополучна.
Егор Александрович, словно бы что-то решив для себя, сунул книжку в карман потрёпанного мундира, взял со стола фуражку и, нахлобучив ее на рыжую свою шевелюру, повернулся к Ваське.
- Пойдем? – предложил он. – Сходишь со мной? К твоему герою?
   
Эт-то куда он его зовёт? Васька сглотнул. А то сам не понимаешь! Сам же слышал – погиб твой героический сыщик, так где же ему теперь быть?
С Егором Рыжим, да на кладбище…
Но страшно не было. Ни капельки. Всё еще стояли перед глазами Сыщик и Медиум, такие, какими они были, какими запомнил их Егор Александрович - и их настоящая история. И все полуночные байки, что травили мальчишки у костра, теперь казались такой ерундовской ерундой…
- Вы поговорить с ними хотите, Егор Саныч? – вырвалось у него внезапно. Прозвучало обыденно, словно бы они собрались к кому-то на чай с баранками зайти. Но Егор Александрович не рассердился и не обиделся. Только покачал головой и ответил совершенно серьёзно:
- Я много раз пытался, особенно в первое время. Никогда они не приходили. Было обидно даже, - духовидец улыбнулся невесело. – Я ведь тогда был навроде вас, такой же пацан. Когда повзрослел, тогда понял, что это правильно. Значит, мой дар – для другого. К Анне Викторовне приходили те, кто хотел справедливости. Ко мне – те, кому нужно с живыми поговорить. Что-то закончить, с кем-то попрощаться. С тех пор я очень редко кого-то зову. Кому нужно, те сами… Потом, Анна Викторовна… Скорее всего, она действительно жива. А если так, то Яков Платоныч придёт только к ней…
От тона, которым это было сказано, Васька смутился страшно. Это было что-то из другой жизни, взрослой, незнакомой. Что-то одновременно неприятное, и волнующее, и сладкое, и жуткое. И до поры запертое на семь замков.
Есть говорят, такая штука – любовь…
Уши горели, но Егор Саныч, спасибо ему, Васькиного смятения не заметил.
- Ну что? – спросил он снова. - Пойдешь со мной?

Лизавета Тихоновна тоже шла к себе домой – привычным путём, по Царицынской до конца, дальше на Церковную. По пути заглянула в лавку, набрала в корзинку понемножку разной снеди: дома, в буфете, если что и оставалось, то к сегодняшнему дню наверняка скисло. Поскольку случалось подобное далеко уже не впервые: очередной раз поразмышляла, что будь она мужчиной, давно бы забросила кухню, столовалась бы по трактирам, как прочие бобыли. Но увы, это еще дожить надо до того времени, когда одинокой даме, пусть даже и немолодой вдове, будет сие прилично. Придётся и дальше мышей разводить.
Вот где в жизни справедливость - из Заведения любая девица могла запросто пойти в трактир, хоть на Речной, хоть на Ярмарочной. Хочешь – клиентов ищи, хочешь – кофе пей. Никому и дела не было. А теперь клиенты без надобности, так и кофе не попьёшь. Тащись, честная вдова Лизавета, домой, разжигай керосинку, сама кофе вари, сама чашки мой… Статью написать об этом, что ли? Или опять под «покушение на нравственность» попадешь? Петра Яновича тоже надо пожалеть. Пишет то она, а от обвинений отбиваться приходится совладельцу.
Лизавета Тихоновна вздохнула и отправила пламенную статью «О женском трактирном равноправии» в дальний уголок сознания. Пусть полежит. А она подумает о другом. Теперь можно. Отсюда до Никольского переулка рукой подать, ноги сами донесут.
   
Вихрастый Васька со своим учителем ушли почти сразу, и это было хорошо. Ей хотелось остаться одной. Пока они разговаривали, Лиза все силы приложила, чтобы быть той Елизаветой Тихоновной из «Затонского Телеграфа», какую знал город. Которую из каталажки - и то поскорее выгнали, когда Пушкина принялась декламировать: «Темницы рухнут и свобода нас встретит радостно у входа!». Новый полицмейстер, которому в каждой букве крамола мерещилась, наверняка не выпустил бы, а вот следователь, Валентин Петрович – запросто. Клетку открыл, а сам смеётся: «Скройтесь с глаз, мадам, не развращайте мне преступный элемент!».
Вот странное дело: Валентин Петрович, его ведь в девяносто втором на замену Мухину прислали. И плохого вроде за ним не знали; ну тут с Мухиным, чтобы ему пусто было, вообще сравниться трудно. И всё равно - почти двадцать лет человек сыскным отделением командует, а сказать про него особо и нечего. Яков Платоныч, Царствие ему Небесное, всего полтора года в Затонске прожил, но светил звездой. А этот тлеет себе потихоньку, точно уголёк в печи – долго, а тускло.
   
Сегодня на кладбище она пыталась быть как раз такой, какой была пять лет назад, когда под одобрительные смешки соседей по кутузке, гордой павой из неё выплыла. Лизаветой Тихоновной, которой море по колено и сам чёрт не брат. Постаралась ничем не показать своим собеседникам, сколько всего в ней всколыхнула книжка в такой знакомой пёстрой обложке, которую серьёзный не по годам Василий Степаныч бережно спрятал за пазуху.
По странному совпадению, неудачный этот экземпляр обрывался аккурат на том месте, где закончил его сам автор «Героического сыщика». Оттого Лиза и молчала долго, когда спросил её учитель Фомин, осталась ли у неё законченная книжка. Осталась, а как же. В голове, намертво. Алексей Егорыч захворал внезапно, рука стала плохо слушаться, и конец, где под диктовку автора, а где и своими силами, дописывала сама Лиза. Как раз с того самого места, на котором странно и горестно закончились для Васьки приключения Героического Сыщика.
- Вы не успеете, господин фон Штофф! – воззвал несчастный Гектор Гордеевич, тем самым выразив общее печальное мнение, что висело в звенящем от горя воздухе. – Ведь у вас нет крыльев!
   Господин Сундуков всё же не смог сдержать слезы, которая выскользнула из его чистого голубого глаза и хрустальной искрой застыла на кончике его юных, но мужественных усов.
   - Что вы сказали? – его доблестный начальник медленно поднял голову. До того он страшным усилием железной воли заставлял свой непревзойдённый ум искать выход из открывшейся перед ним кошмарной перспективы, но всё было тщетно, и вдруг… Ослепительный свет неожиданного решения озарил великого сыщика, вырвавшись из глаз волной сияющей надежды.
   - У меня будут крылья! – воскликнул Якоб фон Штофф. Он мгновенно развернулся, в два шага пересёк пустынную площадь, и из заполнявшей её толпы выдернул обладателя той самой пары глаз, что внимательнее всех наблюдали за ним. - Господин Татсель! Где ваш чудесный летающий аппарат?
- О, господин сыщик! – прохрипел несколько перепуганный изобретатель, тщетно стремясь отцепить стальные пальцы от своих старческих рёбер. – Мой великолепный свинтокрыл, моя прекрасная "Немезида" и я, мы в вашем полном распоряжении, до последнего пёрышка – но без Абсолютного Топлива она не полетит!
   Великий сыщик молча сделал шаг назад и положил руку на Большую Бомбу, что украшала собой повозку Пьетро Джованни. Сам итальянский спирит, еще не успевший покинуть тело графа Рыгайлова, стоял рядом и слушал их с неослабным вниманием в загоревшихся воодушевлением глазах.
   - Вот ваше Абсолютное Топливо! – пылко воскликнул героический сыщик. – Хитроумные негодяи залили его в свою адскую бомбу, намереваясь превратить в дьявольское орудие смерти и разрушения! Но клянусь всеми шестью крылами Господа Нашего – мы сможем обратить реку времени вспять и заново поставить ваше мудрое изобретение на службу закону и порядку!
Квартира встретила вдову литератора промозглой стылостью. На улице и то теплее. Надо договориться с Петровной, что приходит убираться, чтобы в отсутствие хозяйки топила уже, хоть через два дня на третий. Не лето! Лиза поставила на кухонный стол корзинку с покупками и кинулась в спальню, к печке.
Печка-голландка, долго стоявшая без дела, разгораться не хотела, дым с куда большей охотой шёл в комнату, чем в трубу. Лизавета Тихоновна ожесточенно воевала с поддувалом, когда позади неё кто-то заорал громко и злобно. Лиза чуть кочергу не уронила от неожиданности.
- Сама шалава! – огрызнулась она, не оборачиваясь, торопливо выгребая золу из поддувала. – На себя погляди. Только и шлындраешь где-то с котами беспородными. А я делом занята была.
Тяга наконец-то появилась, огонь загудел, разгораясь. Большая темно-рыжая кошка, бесшумно проскользнув мимо Лизаветы Тихоновны, презрительно сощурилась на огонь, потом перевела взгляд на хозяйку и снова недовольно мяукнула, но уже потише.
- Вы, Маман, мне мораль не читайте, - буркнула та, закрывая печку. – А то, вон, веником.
   
В нежном котячестве рыжую заразу, как и тысячи других таких же, звали Муркой. Пока однажды не поймала Лизавета Тихоновна на себе пристальный взгляд жёлтых глаз на узкой змеиной мордочке – холодный, злой, такой знакомый, что аж страшно стало. И ничем не примечательная Мурка в тот же миг стала Маман, Аглаей Львовной. Выливалось это для неё, в зависимости от переменчивого хозяйкиного настроения, то в нагоняй веником на пустом месте, то в лишнюю плошку сметаны… Аглая Львовна ко всему привыкла, воспринимала подобные жизненные повороты философски и мнение своё по их поводу выражала редко. Разве что сегодня – но надо же было высказать всё, что думает она о запропавшей на три дня хозяйке!
От печки приятно тянуло теплом, и Лиза почувствовала, как заново накатывает на неё усталость. Собиралась ведь еще ранним утром пойти домой, выспаться нормально, а заснула прямо на диванчике в редакции. И Петр Янович будить не стал, еще и пальтишком своим прикрыл, добрая душа… Лиза тряхнула головой – не хватало еще прямо на полу у печки заснуть, точно барбос какой! – и поднялась на ноги.
- Пойдём, Аглая Львовна, посмотрим, что у нас там мыши нахозяйничали!
   
Несмотря на преклонные годы, Аглая Львовна своё дело знала – никаких следов серых и хвостатых гостей в буфете не наблюдалось. Молоко скисло, конечно, потому досталось утробно урчащей Маман. Баранками убить можно. Это ж сколько они тут валяются? Да и бог с ними. Лиза сновала по кухне, собирая себе немудрённый не то обед, не то ужин, руки привычно что-то делали, а мысли снова гуляли далеко-далеко.
   
Лизавета Тихоновна сразу поняла, что сегодняшняя странная встреча послана ей свыше. Потому как не бывает таких случайностей – прийти на могилу мужа в годовщину смерти и встретить там на весь Затонск известного духовидца. А то она не знает, кто он такой! Правда, ей всегда представлялась фигура более значительная, внешне навроде того заезжего гипнотизёра, что гастролировал в Затонске пару лет назад. «Известный гипнотизёр и медиум Гавриил Орлов», во как! Тоже рыжий, с невероятной величины усами, пронзительным взглядом и загробным голосом.
Медиумами Затонск не удивишь, но народ пошёл смотреть, и она тоже полюбопытствовала. Жулик и шарлатан оказался, конечно. Следующей же ночью, сунув двугривенный сторожу, которого знала еще в годы бурной молодости, прокралась Лизавета Тихоновна в гостиничную кладовку, где заезжая знаменитость хранила свой спиритический инвентарь, и тщательно всё изучила. Еще через пару дней весь город с интересом читал «Затонский Телеграф», статью «Зловещие тайны месмеризма», скромно подписанную «Е.Ж.» и разъясняющую всем желающим, как вызывать дух Наполеона с помощью калильной лампы и вороха старых тряпок.
Не так уж сильна была Лизавета Тихоновна в мошенническом спиритизме, кое-что, понятное дело, выдумала, но гипнотизёр претензий предъявлять не стал. Исчез в единый миг, точно один из его фальшивых духов. А ей ведь просто обидно стало: то ли за настоящую барышню Миронову, то ли за выдуманную барышню Морозову. Егор Александрович тогда, признаться, в голову не пришёл.
   
Так что представляла она его совсем по-другому. Даже не сразу и поверилось, что средних лет господин в потёртом мундире, с пуговиц которого давно слезла позолота, не примечательный ничем, кроме своих веснушек - Рыжий Егор Фомин из Слободки. Но стоило в глаза взглянуть… Учитель Фомин и барышня Миронова были вовсе разными людьми, но что было едино и непреложно – не было ни в том, ни в другой ни капли лжи.
Наслышана, да-с… И про то, что дар он свой получил еще в юности, от Анны Викторовны Мироновой, которая опекала не вполне нормального парнишку – тоже. Но это уже были враки, разумеется. Ведь Анна Викторовна, Храни её Господь, вовсе даже жива, хотя болтали разное, особенно в первые годы после её исчезновения. Хотя… То, что жива-здорова – это одно, а вот может ли она по-прежнему говорить с мёртвыми? Хм, вот этого никто не скажет. А что, если дар этот не к человеку привязан, а вовсе даже к месту? Затонский? Анна Викторовна уехала, а дар остался и нашёл себе другого хозяина! Правда, рыжий долговязый мужик, конопатый, точно неумело крашенное пасхальное яйцо, на духовидца походил меньше всего, но тонким мирам, им виднее.
   
Лиза не была бы ведущим, пусть и пишущим под псевдонимом, журналистом «Затонского Телеграфа», если бы её на миг не захватила собственная Грандиозная Идея. Она даже приостановилась, восхищенно разглядывая возникший у неё в голове заголовок статьи. «Проклятие затонских духовидцев: кто следующий встанет у врат в Неизведанное?».
Полюбовалась - и со вздохом прогнала соблазнительное видение прочь. Всякое бывало, как сказала она на кладбище учителю Фомину, и святой она не была, но одно точно: и на Страшном Суде никто не осмелится про неё, Елизавету Жолдину, сказать, будто она зря чьё-то имя в газете полоскала. Алексей Егорыч вот этим бывало грешил, да.  Да и то до поры.
Помнится, однажды показал он ей гранки статьи про затонских пьяниц, и написана была та статья в прежней его манере. В трактире его тогда обидели, что ли? Лихо было написано, да вроде бы и ничего совсем уж скарбезного там не было…только грязно. И её словно бы грязью этой обдало. Встало перед глазами Заведение, и пьяные клиенты, и руки их несытые, и карманы, которые она лихо обчищала. Подкатил к горлу вкус дурного вина, дешевого и крепкого – терпеть его Лиза не могла, а напивалась тогда чуть ли не каждый день, чтобы лишний раз не думать, не вспоминать.
   Вот зачем было ковыряться в этих помоях Алексею Егоровичу? Да, Лиза помнила, что в былые годы он только подобные статейки и кропал. Но пусть не сразу осознал он, что бог дал ему талант, но ведь осознал же? И теперь дарил и её, и весь Затонск чудесными сказками про хороших людей, за что был любим и уважаем. И зачем в эту зловонную лужу по новой залезать?
   Так она ему тогда и сказала. Нахальство с её стороны было немыслимое, конечно. Ну её ли дело? Но Алексей Егорыч, хоть сперва и опешил, не рассердился. Смотрел, точно в первый раз увидел – а потом кинулся ручки целовать и называть Музой. Над статьёй они тогда долго сидели вдвоём, но переписали: написали про пьянство, про то, как губит оно и людей, и целые семьи. И хорошо получилось, людям понравилось. Не обидело, но за живое задело; даже две губернские газеты впоследствии перепечатали. А Алексей Егорыч тогда в первый раз сделал ей предложение.
Она отказала, конечно. Алексей Егорыч, тёртый калач, тридцать с лишним лет журналист, битый жизнью по всем местам, иной раз вёл себя, ну точно гимназист лопоухий. Словно не понимал, что брак с такой как она – это пятно на репутации, почище, чем от дёгтя. Ввек не отмоешься. Даже «творческой личности» не простят.
   Но он тоже упертый был. Начал на жалость давить: боюсь мол, что бросите вы меня, Лизонька, вся из себя молодая, свободная и красивая, уйдёте к какому златовласому поэту! Ночами не сплю! Пожалейте немощного старика, составьте последнее счастье! И смех, и грех! Уговорил, конечно. Правда, она условие поставила: чтобы ни слова, не единой душе! Венчались тишком, в Твери, прямо как парочка конспираторов. И никто об этом так и не узнал, до самого конца.
Шуму тогда много было, а более всего шумела какая-то дальняя Алексея Егоровича родня, которую отродясь никто в Затонске не видел, но которая на наследство писателя слетелась, точно стая навозных мух. Лиза тогда о себе таких слов наслушалась, которых и в Заведении-то никогда слышать не доводилось.
   Хотя одна живая душа, как оказалось, всё-таки знала правду про них с Алексеем Егоровичем, но, будучи адвокатом, молчала много лет. Виктор Иванович Миронов первый подошёл к Лизавете Тихоновне, предложил помощь свою и поддержку. Подтвердил прилюдно подлинность всех документов и завещания, которое сам в своё время заверял, взял на себя все переговоры с претендентами. Что он им сказал – бог весть, но, поболтавшись немного в городе, исчезли прочие наследники, как дым, ни в ком не найдя поддержки. Внезапно Затонск стеной встал за своего покойного писателя и его Музу.
   А Лизавета Тихоновна, отплакав своё в подушку, на девятый день неожиданно для самой себя села за мужнин письменный стол. Вытряхнула засохших мух из чернильницы, налила свежих чернил, очинила перо и принялась за статью – «На смерть творца».
Написано с тех пор было много и разного, но грань переходить себе Лизавета Тихоновна никогда не позволяла. И сейчас тоже. Да будь её догадка про затонских медиумов хоть тысячу раз правдой – ни Анна Викторовна, ни Егор Александрович подобной славы не заслужили. Егор Александрович в особенности. Анна Викторовна далеко; да и в давние годы ей, знатной барышне, слава духовидицы наверняка доставляла куда меньше хлопот. Так уж повелось, что у господ – свои причуды и простой люд в них никогда особо не лез. А учитель Фомин и сам из простых, и живёт среди народа. Наверняка в глаза со всем уважением, а за спиной крестятся потихоньку и нечистого поминают! Вот этого Лиза никогда не понимала. Паскудное дело, через плечо плевать вслед тому, к кому же сами за помощью идёте! То, что Егор-духовидец куда как многим своим талантом помог, про это она много слышала. А сегодня…
Завидев близ кладбищенских ворот долговязую фигуру в учительском мундире, размашисто шагавшую к выходу, она даже не удивилась. Она этой встречи ждала, она всё поняла сразу, еще там, на могиле Алексея Егоровича, едва увидев побледневшее лицо духовидца и глаза, устремившиеся в никуда. Двадцать лет назад она бы сразу и учинила ему допрос с пристрастием и с заламыванием рук, но жизнь всё-таки немного обтесала даже её порывистую натуру. Вихрастый Васька с тревогой глядел на Егора – понял ли он, что произошло? Но если и понял, то смолчал, явно не желая учителя конфузить, и она тоже прикусила язык. Распрощались, как ни в чём не бывало.
   Сейчас мальчишки с ним рядом уже не было – или отослал его учитель, или сам умчался по своим мальчишечьим делам, преисполненный радужных надежд на завтрашнюю встречу с Героическим Сыщиком. Господин Фомин, заслышав её торопливые шаги, оглянулся. Увидев сомнение в глазах духовидца, Лизавета Тихоновна не стала ждать, когда он с ним справится. Поймала его за рукав мундира, понуждая остановиться.
   - Егор Александрович! Кто это приходил? – спросила она громко и решительно. Благо ни единой живой души вокруг не было, а покойники неболтливы. - К вам или… ко мне?
   Слава Богу, Егор Александрович всё понял, не стал делать недоумённое лицо и спрашивать: «О чём это вы?»  Ответил просто:
   - К нам обоим, я думаю.
   Вздохнул глубоко и, глядя ей прямо в глаза, добавил:
   - Супруг ваш.
   Глядел он при этом обеспокоенно, точно боялся, что нервная дамочка, услышав про явившийся ему дух покойного мужа, начнёт падать в обморок или устраивать истерику. Лиза, разумеется, умела и то, и другое – но зачем бы ей? Ведь именно этого она и ждала, с того самого момента, как Егор ей представился, только виду не подавала. Не могла такая встреча быть случайной.
   Ждать-то ждала, но в глазах предательски расплылось. Лиза сердито моргнула, прогоняя непрошенную слезу и сглотнула комок в горле.
   - И что он сказал? – голос прозвучал всё так же требовательно, но сдавленно. Егор Александрович вдруг улыбнулся виновато.
   - Вы знаете, Елизавета Тихоновна, я и сам толком не понял. Ушедшие, они не всегда…выражаются определённо. У них что-то своё на уме. Он попросил… Елизавета Тихоновна, у вас ведь есть и все остальные книги господина Ребушинского? Дайте их моему Васе! Вместе с той, что вы ему пообещали.
   Лиза в смятении кивнула только. Книжки? Она ожидала совсем другого. Неужели для Алексея Егорыча это оказалось самым важным – там, за гранью, - чтобы вихрастый Васька перечитал все их старые книги про приключения сыщика и медиума? Мироздание, чтоб его! Лизавета Тихоновна никогда не была сильна в спиритизме, но кое-что в своё время прочитала и уяснила, что у духов – своя логика. Но всё равно было обидно. Дался вам этот Васька, Алексей Егорыч! Как будто больше поговорить не о чем.
- Наверное, это было будущее – то, что я увидел, - произнёс тем временем Егор Александрович, точно чувствуя её замешательство и испытывая желание хоть что-то объяснить. – А может, и нет. Мне показалось, что это был Вася, ученик мой, только взрослый… И с револьвером! Пальба, беготня…
   - «Приключения героического сыщика»! – Лизе внезапно стало весело. Господин Фомин с облегчением улыбнулся в ответ.
   - Скорее всего, так оно и есть. Потому что там была и Анна Викторовна. Или Аврора Романовна?
Лиза тоже улыбнулась. Эх, господин литератор! Выходит, и на том свете вам покоя нет от «Сыщика и медиума». Но просьбу она исполнит, конечно! Какие вопросы, раз Алексею Егоровичу это зачем-то нужно. Мысль о том, что Егор-духовидец мог над ней подшутить она отмела сразу.
   - Я принесу книжки, Егор Александрович, вы не сомневайтесь, - сказала она твёрдо. – Так Алексею Егорычу и передайте! А… Больше он ничего вам не сказал?
   Последние слова вырвались сами по себе, и Лиза даже поразилась отстранённо, как жалобно прозвучал её голос. Егор Александрович помедлил. Потом вздохнул глубоко.
   - Просил сказать, что на чай с пирогами зайдёт. И чтобы вы ему почитали… Елизавета Тихоновна, с вами всё в порядке?
Плакать на людях Лиза не умела. Проливать горькие слёзы, рыдать в голос, театрально заламывая руки, завывая страшным голосом, биться в истериках – сколько угодно, были бы зрители; а вот плакать Лизавета Тихоновна предпочитала в одиночестве. Потому только отрицательно покачала головой – всё, мол, в порядке. Распрощалась, поскольку всё уже было сказано, и потом еще долго стояла на дорожке, ожидая, пока собеседник её минует кладбищенские ворота и окончательно скроется из виду.
Что-то тёплое коснулось лица, заставив Лизавету Тихоновну вздрогнуть и заморгать недоумённо. Вроде бы только что разговаривала она с рыжим духовидцем у кладбищенских ворот – и вот уже сидит за кухонным столом в своей квартире, уронив голову на руки. За окном смеркается, и кошка Аглая Львовна, вскочив на стол – совсем обнаглела! – трогает её лапкой за щеку.
Где сон, где явь? Нет, сегодняшняя встреча, она точно была. А сейчас, похоже, заново приснилась. Как напоминание. Обещала же она книжки для Василия Степаныча. На буфете очень кстати обнаружился шандал с одиноким огарком; засветив свечу, поскольку в доме было совсем уже темно, Лизавета Тихоновна, сопровождаемая рыжей Маман, побрела в кабинет покойного мужа.
   
В кабинете тоже весело потрескивала печка, что Лизавету Тихоновну немало озадачило. Не могла она припомнить, когда это успела она и вторую печку затопить, да и зачем ей было разжигать печку в кабинете? Впрочем, не помнила она также, и как чай на кухне пила, но кто-то же его выпил? И кулебяку съел, и бублики – в Маман бы всё это не влезло, так что кроме неё самой, Лизы, некому. Ох, совсем ты, тётка, с устатку головой плоха стала! Спать нужно лечь поскорее.
Книжки обнаружились на своем месте, за застеклённой дверцей шкафа, где они много лет мирно стояли. Сказки, выдумки – но Лиза твёрдо знала, был в них свет. Двадцать лет назад она сама его увидела и пошла за ним, и вышла из того мрака, из той преисподней, в которой, казалось, жизнь её и кончится. Как бы она сложилась, эта жизнь, не назови её Алексей Егорыч своей Музой? Этого Лизавета Тихоновна не знала. Но была уверена, что справилась бы. Сумела. Чем она хуже Авроры Романовны?
Дверь покосившейся сторожки, стоящей на краю одного из бескрайних М-ских болот, вздрогнула и затрещала под громкими и торопливыми шагами, заставив Аврору Романовну с омерзением отпрянуть к стенке. За несколько дней своего плена она уже выучила эти шаги и знала, кому они принадлежат. Но на лице отважной дочери графа Морозова не было ни капли эссенции страха.
Первые дни храбрая девушка отчаянно пыталась пробиться сквозь стены своего утлого узилища, подобно птичке, мечтающей перегрызть прутья хлипкой клетки и вырваться на свободу. Попытки эти оказались тщетны, но это не сломило мятежный дух спиритки. Даже потеряв несколько своих прекрасных каштановых локонов, Аврора Романовна не потеряла ни мужества, ни отваги, ни веры. И когда гнусный предводитель злодеев возник на пороге её темницы с огромным и страшным револьвером в руке, она смело встретила его взгляд.
В глазах бандитского главаря чёрными омутами стояло лютое бешенство и безумие упившегося крови волка, и эти глаза лучше всего иного сказали отважной девушке, что его преступные планы провалились в прах. Прекрасная Аврора знала, что будет ценой её освобождения – в своё время злодей, уверенный в своей победе и безнаказанности поведал ей об этом в самых мерзких подробностях, - на еще лучше она знала своего несгибаемого сыщика!
   - Ну что же, очаровательная Аврора, - прохрипел негодяй с выпученным от злости лицом. – Ваш сыщик сделал свой выбор. Теперь его можете сделать и вы. Как вы предпочитаете умереть, госпожа Морозова? Медленно, как улитка - или быстро, как падающая звезда? А, впрочем, нет, я не заставлю вас выбирать! К сожалению, у меня нет времени на то, чтобы разрезать вас на множество маленьких, но по-прежнему прекрасных графских дочерей, как я обещал когда-то вашему жениху, потому я просто утоплю вас в болоте! Надеюсь, невероятные таланты вашего сыщика помогут ему рано или поздно отыскать ваш хладный труп! Идите!
Жестокий негодяй и его бесстрашная пленница вышли из покосившейся сторожки. Чуть в стороне, на единственной сухой лужайке мрачнели две черные фигуры, ведущие уздцы коней - последние из оставшихся на свободе подручных страшного главаря.
   - Я окажу вам последнюю любезность, прекрасная Аврора, - прорычал преступный гений, ощетинившись зубами. – Обычно я сам кидаю своих врагов в чёрную топь, находя в том несоизмеримую усладу и наслаждение, но вы, так и быть, можете прыгнуть туда собственноручно!
Грустно усмехнувшись воспоминаниям, Лиза принялась вытаскивать малость запылившиеся пёстрые книжки, складывая стопкой. Вдруг Аглая Львовна, что спокойно намывала себе живот, сидя под стулом, бросила это мирное занятие и рыжим комком прижалась к полу, неподвижно уставившись в одну точку. Лиза замерла с книжками в руках.
- Мышь? – шёпотом спросила она. Кошка не ответила, разумеется. Переминалась с лапы на лапу, дыбила короткую шёрстку, устремив нехороший взгляд куда-то за спину хозяйки. Лиза, помедлив, аккуратно положила книжки на стол, рядом с прочими, вздохнула глубоко – и резко обернулась.
Никого там не было, разумеется. Хотя да – наверняка в вечерней темноте комнаты, которую не в силах были уже разогнать отблески печного огня, - наверняка там пробежала мышь. И именно она, убегая в тёмный угол, подальше от кошки и человека, зацепила старое кресло-качалку, заставив его прийти в движение. Да, конечно… Мышь, крыса, да какая разница… ну а кто еще??!
Пустое кресло покачивалось, поскрипывало тихонько, словно вернувшись в те годы, когда сиживал в нём прежний его хозяин, а Лиза лишь смотрела молча. В глазах защипало, горячим обручем перехватило горло.
- Алексей Егорыч…
   
Здравый смысл подсказывал, что всё это ерунда.  Что это дают о себе знать усталость прошедших дней и странности дня сегодняшнего. И самым правильным сейчас будет отвернуться, еще раз недобрым словом помянув нахальных мышей. Наподдать веником рыжей стерве, вздумавшей пугать хозяйку. Собрать книжки и выйти, закрыв дверь на ключ. И поскорее лечь спать, начисто вычеркнув из памяти встречу на кладбище и рыжего Егора-духовидца, да и вообще всё, сказанное этим малахольным. Спать лечь. И хлорал принять. Для верности.
Здравый смысл никогда не был сильной стороной Лизаветы Тихоновны. А сегодня и подавно. Ей была обещана встреча – и вот, пожалуйста, всё сбылось. Комок в горле потихоньку уходил. Было и радостно, и грустно… Страшно не было. Мелькнула только мысль о том, что не увидит она, как увидели бы Анна Викторовна или учитель Фомин, а жаль… А, впрочем, какая разница?
   
- Припозднились вы, Алексей Егорыч, – женщина взяла спички и принялась разжигать большую керосиновую лампу. Руки поначалу отчего-то не слушались, но это быстро прошло. И голос не дрожал.
- Егор Александрович сказал, на чай с пирогами придёте. Так уже и чай остыл, и пироги мы с Аглаей Львовной приговорили. Да немного вы и потеряли, признаться. Пироги нынче не те. Моим не чета.  Вы то до моих пирогов были большой охотник, я все помню! Только не до них мне теперь, а всё благодаря опять же вам! – Лизавета Тихоновна повернулась и обвинительно уставила палец в сторону пустого кресла. – Кто мне «Телеграф», чтоб его разорвало, на шею повесил? Скоро и вовсе в редакцию перееду, да там, наверное, и помру. Ох, берегитесь, господин журналист, вот доберусь я до вас тогда!
   
Лампа уже разгорелась, ярко осветив и комнату, и злополучное кресло-качалку, пустое конечно. Увидь кто сейчас госпожу Жолдину - животы бы со смеху надорвали. Решили бы, что рехнулась редакторша окончательно. Хорошо, что никто не увидит. А Маман неболтлива. И никому не расскажет о том, как хозяйка, одновременно плача и смеясь, с улыбкой, которую иначе, как безумной, не назовёшь, разговаривает с пустым креслом. И как оно согласно поскрипывает в ответ…
Глубоко вздохнув, Лизавета Тихоновна вернулась обратно к столу, перебрала отложенные книжки. Вот. Горбоносый красавец с обложки строго глянул на Лизавету Тихоновну и она, не удержавшись, легонько щёлкнула его по носу и опустилась на стул, медленно перелистывая страницы. Тогда она еще не знала, что скоро станет ей вовсе не до героического сыщика и его приключений. Что эта вот книжка будет – последней…
- Дочитаем, Алексей Егорович?
Свинтокрыл в последнем судорожном усилии перепорхнул высокие макушки ветвистых деревьев и принялся тяжело и неотвратимо падать вниз. Зоркие глаза Якоба фон Штоффа уже разглядели всё, происходящее на краю топей и сделали единственно правильный выбор – сыщик блистающим соколом вылетел из чудесного аппарата, и точно свирепый орёл устремился на голову своего врага.
    Бесстрашная Аврора Романовна, чьё сердце судорожно и радостно билось где-то в области горла, восторженными глазами наблюдала, как низкий негодяй стремительно улетает прочь, запущенный в свой последний полёт железной рукой героического сыщика. И вот уже трясина, столь же черная и коварная, как душа преступного главаря, приняла в себя его свирепое тело и немедленно поглотила его с жадным чавканьем.
    Якоб фон Штофф на негнущихся ногах преодолел два невероятно длинных шага, что отделяли его от прекрасной спиритки и упал перед ней на колени прямо в болото. Где-то далеко за его спиной господин Татсель и граф Рыгайлов уже пытались вытащить свинтокрыл из воды и тины, и ругались всеми европейскими языками, распугивая краснеющих жаб.
Тоненькие пальцы коснулись его взлохмаченных волос, отчего сердце благородного Якоба фон Штоффа, подобно загнанному зверю, тоскливо заметалось в грудной клетке. Из последних сил мужественный сыщик поднял глаза и поймал устремленный на него синеокий взгляд любви и веры.
   - Я знала, - прерывающимся от волнения чувств голосом проговорила прекрасная спиритка. – С того самого ужасного момента, как эти преступные негодяи похитили меня и сказали, что будет ценой моего освобождения… Я знала, что вы выберете долг. Иначе бы вы не были моим героическим сыщиком. Поэтому перестаньте биться головой о болото и… господин фон Штофф… Якоб… Когда вы хотите назначить день нашей свадьбы?
- Помните, Алексей Егорович? – Лизавета Тихоновна, улыбаясь опустила книжку. –  Дальше ведь я писала. Вы мне сами разрешили. А я подумала – и откуда у нас этот изобретатель вылез со своим летучим кораблём? Нет, откуда, это понятно: это мы с вами господина Жюля Верна начитались. А в Затонске… то есть, в городе N он откуда взялся? Помните, что я тогда насочиняла, Алексей Егорович?
Сверкающая улыбка неустрашимого сыщика показала всему миру, что в этот момент она покинула сей мир и отправилась на небеса от счастья. Губы сыщика и медиума уже тянулись друг к другу, влекомые магнитом самой возвышенной любви, когда за спиной Якоба фон Штоффа раздалось возмущённое каркание:
   - Нет! Нет, нет и нет!
   Доблестный сыщик и прекрасная спиритка изумлённо воззрились на господина Татселя. Изобретатель же, выбравшись из промозглых объятий болота, стряхнул клюкву с ушей и воздвигся перед ними с видом самым решительным и непреклонным.
- Сударыня! – обратился он к удивлённой Авроре Романовне. – Я безмерно рад, что, вопреки всем коварным замыслам наихудшего из негодяев, вы остались целы и невредимы! Я, как и все присутствующие, восхищаюсь вашей несравненной красотой и вашими невероятными душевными качествами! Но, при всём моём уважении, они не делают вас достойной партией для господина, которого вы знаете под именем Якоб фон Штофф, но который в действительности носит имя столь высокое и славное, что было бы вопиющим нарушением всех традиций провозглашать его посреди этого грязного болота!
   Повернувшись к доселе молчащему великому сыщику, и вытянувшись оскорблённым лицом, господин Татсель воскликнул:
   - Да, я вас узнал, но вы меня нет! Я Отто-Бруно цу Татсельвюрмц, гоф-шпрехт-штралмейстер двора его величества короля Басконии и сопредельных земель, сапоги которого упираются во Вселенную! И если бы вы знали, Ваша Светлость, каких неисчислимых трудностей и немыслимых мытарств стоило мне вас разыскать! Уже долгие годы ваша родная Баскония отрезана от прочего населённого мира в результате многочисленных оползней, извержений, обвалов, наводнений и землетрясений. Это не считая разногласий с ближними и дальними соседями, с которыми мы никак не можем прийти к согласию по поводу того, чьи сапоги упираются во Вселенную сильнее! Оттого, когда мой долг повлёк меня на ваши поиски, я не смог сделать этого, как подобает истинному гоф-шпрехт-штралмейстеру: отправиться в путь на кавалькаде отборных скакунов с хоругвями и герольдами! У меня не было иного выхода, как изобрести этот богопротивный аппарат, и подобно балаганному фокуснику перепархивать на нём от державы к державе, на радость праздному народонаселению оных держав! Но когда я всё-таки вас нашёл, еще труднее мне оказалось признать в вас истинного потомка тех голубых кровей, которым я служу!
- О! – только и сказала прекрасная спиритка, переводя глаза с одного на другого. Ей были явственно видны лёгкие подрагивания непоколебимого каблука героического сыщика, которые выражали неистовое желание владельца оного проковырять в земной тверди дыру и провалиться туда.
   - Так этот…Тот дух, который так жаждал нас разлучить. Полагаю, это был ваш дедушка? – наконец спросила она. Великий сыщик скрипнул зубами, точно столетний дуб в бурю.
   - Если судить по его мерзкому характеру, фройляйн – скорее, прадедушка…
   - Вот! – торжествующе воздел внимательно прислушивающийся палец господин Татсельвюрмц. – Даже дух вашего августейшего предка предостерегает вас…
   - Уже не предостерегает, - холодно перебил героический сыщик. – Благодаря бесценной помощи сеньора Джованни, он отправился туда, где, я полагаю, и надлежит пребывать подобным предостерегателям!
Великий сыщик пристально посмотрел на господина Татсельвюрмца, всей ужасающей силой своих стальных глаз предлагая тому отправиться вслед за назойливым духом прадедушки, но тот продолжал вещать:
   - Сотни прославленных поколений, чью память я храню, глазницами своих благородных черепов с ужасом взирают на то, как их плоть и кровь ловит жуликов среди дремучих лесов и тёмных подворотен N-ской губернии! И ухаживает за простой графской дочерью! Как это всё сочетается с тем неподъемным и всеобъемлющим родословным древом, могучая крона которого уходит ветвистыми корнями во тьму веков? Вы должны простить мне, Ваша Светлость, что я не сразу решился узнать Вашу Светлость! Но я всё-таки её узнал! И теперь я призываю Вас вспомнить, кем и для чего Вы рождены на свет и вернуться туда, где Вас ждёт народ Басконии и принцесса Амалия Цецилия Менингинда дер Кномпфель цум Моргенштерн!
- О! – снова вымолвила Аврора Романовна и, сверкнув своими бесподобно синими очами, попыталась выдернуть свою ладонь из могучей длани великого сыщика.
   - Э-э… - произнёс великий сыщик, делая вид, что не замечает отчаянных попыток своей возлюбленной обрести свободу. Благородное лицо доблестного Якоба фон Штоффа оставалось бесстрастным, и лишь мысли метались в светлых глазах, подобно молниям.
- Вы не ошибаетесь, господин гоф-шпрехт-штралмейстер? – спросил он наконец тем вкрадчивым тоном, который приводил в шок и трепет всех мелких и крупных преступников N-ской губернии. – Кунигунда Мордалия цум… Словом, в те давние годы, когда я покинул свои родные края, означенная дама была женой старшего брата того, с кем вы меня спутали!
   - О да, Ваша Светлость! – печально вздохнул господин Татсельвюрмц. – Принцесса Амалия Цецилия действительно была женой Вашего старшего брата. После же его безвременной кончины она стала женой Вашего второго брата, а потом – женой третьего, четвёртого и всех последующих, ну а теперь её безупречная рука дожидается Вас и только Вас!
   - О! – в третий раз произнесла Аврора Романовна, но вырываться перестала. Судя по выражению глаз, её крайне заинтересовали особенности басконских браков.
Брови великого сыщика взлетели столь высоко, что, похоже, не могли вернуться назад.
   - Какая грустная история, - произнёс он наконец, совладав как с голосом, так и с бровями. – Признаться, как сыщика, меня мучает определённое любопытство относительно судьбы всех шести ныне покойных супругов означенной дамы.
   Господин Татсельвюрмц снова вздохнул.
   - Ваш старший брат, неосторожно поскользнувшись на покрытых пылью веков камнях Вашего фамильного замка, упал на шпильку, оброненную своей августейшей супругой, и та проткнула его насквозь! Ваш второй брат, а также третий и четвёртый один за другим отравились грибами во время супружеских обедов и ужинов. Ваш пятый брат не ел грибов, но увы - это его не спасло! Когда он, вместе со своей супругой, поднялся на вершину капонира кронверка самой высокой башни замка, дабы приветствовать восход солнца, у него закружилась голова и он свалился в крепостной ров. А Ваш шестой брат трагически погиб во время игры в шахматы – заснул и упал глазом на ферзя!
   - Моё непревзойденное сыщицкое чутьё подсказывает мне, что последнюю партию в шахматы он также играл со своей августейшей супругой, – проницательно заметил Якоб фон Штофф, задумчиво глядя на гоф-шпрехт-штралмейстера.
– Право, обычаи при дворе, которому вы столь верно и преданно служите, крайне поучительны и интересны. Оттого я не имею ни малейшего желания туда возвращаться… да и вообще, я там никогда не был! Уверяю вас, господин Татсельвюрмц, вы меня с кем-то спутали! Я всего лишь скромный сыщик Якоб фон Штофф, начальник N-ского сыскного отделения и собираюсь оставаться таковым ныне и присно и во веки-веков! Приносить свет во тьму беззакония – вот единственный долг, который я за собою признаю! Мне явно будут жать сапоги, коим предназначено попирать Вселенную! Кроме того, я не люблю грибов, покрытых пылью лестниц, страдаю высотобоязнью и мою единственную и несравненную невесту зовут Авророй Романовной Морозовой! И она не пользуется шпильками!
   Гоф-шпрехт-штралмейстер Отто-Бруно цу Татсельвюрмц стал одного цвета с болотом, из которого он недавно вылез.
   - Вообще-то пользуюсь, - скромно заметила прекрасная спиритка, чья рука уже давно перестала вырываться из железной ладони героического сыщика и чьи глаза одаривали его взором самым приветным. – Но, думаю, мы придем к консенсусу по данному вопросу. Зато я не играю в шахматы!
- Ох, Алексей Егорыч, ну надо же было так придумать! – Лизавета Тихоновна с трудом сдерживала смех.  – Гоф… Шпрехт… И принцесса Амалия Цецилия! Откуда только в голову пришло?
- Как вчера было… - по-прежнему улыбаясь, она покачала головой и перевернула страницу. – А дальше... Алексей Егорыч, а вы помните, что дальше было? Ох, ну вы как знаете, а по-моему, так рано еще Ваське про это читать! Нет, вы только послушайте:
Якоб фон Штофф и Аврора Романовна давно скрылись за углом полуразрушенной сторожки, но вечернее солнце, чьи косые лучи лениво пронзали редкий, но дремучий лес, выдало соратникам их местонахождение. Граф Рыгайлов и господин Татсельвюрмц сидели на крыле свинтокрыла, в покойном молчании потребляли вторую бутылку Абсолютного Топлива, и с умилением любовались тем, как на изумрудной зелени лужайки целуются тени Героического Сыщика и Прекрасного Медиума.
   - Сколько мужества, доблести и благородства, - вздохнул господин Татсельвюрмц, и потянулся за следующей бутылкой. – Он был бы прекрасным правителем!
   - Ах, оставьте! – поморщился его собеседник, бесцеремонно отбирая бутылку у гоф-шпрехт-штралмейстера. – Что ему ваша Баскония! Я там был, кстати. Madre di Dio! Население – разбойники! Сплошные разбойники! А основная статья экономики – кровная месть и заказные убийства! Нет, я слишком, слишком привязан к нашему героическому poliziotto, чтобы пожелать ему подобной судьбы. Вам нужна другая кандидатура. Кстати, этот вам не подойдёт?
   И с этими словами Пьетро Джованни, могучей дланью графа Рыгайлова ухватив собеседника за плечо, развернул его лицом в болото. Из трясины невдалеке торчала голова преступного главаря.
- Надо его либо окончательно утопить, либо вытащить. – задумчиво изрёк граф Рыгайлов, прикладываясь к бутылке. – А там можете забрать его с собой к заждавшейся Морганде. Думаю, он ей больше подойдет. Типичный capo bandito. Эй, Преступник Злой и Коварный, или как вас там? Не хотите стать правителем Басконии? А в придачу – рука принцессы Цестралии Гингемии дас Гутен Морген… тьфу! Господин Татсельвюрмц, а вы покажите ему портрет!
   Очевидно третья бутылка Абсолютного Топлива окончательно затуманила блистательный ум гоф-шпрехт-штралмейстера и его незыблемые принципы, потому что так он и сделал. При виде портрета, который господин Татсельвюрмц недрогнувшей рукой сунул ему под нос, коварный злодей побледнел, заметался и, выплюнув лягушку, с головой ушёл в чёрные недра трясины – теперь уже навсегда.
- И этот туда же, - вздохнул Отто-Бруно цу Татсельвюрмц, пряча портрет в карман и поворачиваясь обратно к лужайке. Некоторое время он молча наблюдал за по-прежнему обретавшимися средь зелёной травы тенями Сыщика и Медиума, после чего дрогнувшим голосом обратился к графу Рыгайлову:
   - Очевидно, в формулу моего Абсолютного Топлива вкралась некая досадная ошибка, которая теперь наифатальнейшим образом воздействует на мое обычно безупречное зрение… Ваше Сиятельство, или сеньор Джованни, не знаю, как правильно… Словом, вы видите то же, что и я?!
   - Ну… Я полагаю, сеньор, рассеянное призматическое преломление sole cadente в перисто-слоистых облаках способно создавать некую игру света и тени, - задумчиво заметил его собеседник. – Потом, бывает еще оптический обман зрения… А знаете, давайте смотреть в другую сторону!
   - Да, - снова вздохнул тяжело господин Татсельвюрмц, отворачиваясь. – Он был бы прекрасным правителем, но…
   Порывшись в кармане, гоф-шпрехт-штралмейстер вытащил портрет принцессы Амалии Цецилии Менингинды дер Кномпфель цум Моргенштерн, коротко взглянул на него, передернулся и поспешно перевёл взгляд на болото.
   - Но я его понимаю…
- Как вы думаете, Алексей Егорович, а Васька поймёт? Или мал еще?
Кресло поскрипывало, но теперь в этом не было никакой мистики, просто в кресле, внимательно слушая хозяйку, сидела рыжая Аглая Львовна, щурила жёлтые глаза. Лиза глубоко вздохнула и закрыла книжку.
- Я все сделаю, как вы сказали, Алексей Егорович. Книжки ему отдам. И пригляжу за ним. Может, из Василия Степаныча тоже выйдет героический сыщик.

 
     
Содержание                  Эпилог
 

Скачать fb2 (Облако mail.ru)        Скачать fb2 (Облако Google)

Исправить нельзя, но ничего страшного

Да, это последняя глава. Но будет еще и эпилог, эдакое "последнее приключение сыщика и медиума". Я постараюсь побыстрее.

Спасибо вам)) Рада, что понравилось, хотя да - к последней главе образ Ребушинского оказался весьма далек от канонного. Может, таково оказалось многолетнее влияние собственных убийственных опусов? ))
Вот как-то оно само получилось)) "Приключения героического сыщика" начинались, как чисто юмористическая задумка с упором на нетленки, тогда я и представить не могла, что из этого выйдет эта повесть, со всеми её героями их мыслями и чувствами.

Точно, оно! А ведь и в голову не приходило))))
О, с каким надрывом это исполнялось в нежном пионЭрском детстве. Рядом с прочими шедеврами про "в воздухе сверкнули два ножа" и "убила Галка Риточку блондинку - убил и Галку Сашка-атаман!" В десять лет усе сурьёзно и птичка на ветвях тоже)))
Но у хора Турецкого птичка взлетела на вовсе неведомые выси. И представляю, как незабываемо это звучит по-басконски)))