Так получилось, что новеллу выкладываю я. Лада попала в больницу. Но скорее небо падёт на землю, чем нарушится график выхода серий. Пожелаем Автору выздоровления. И будем наслаждаться.))))


Одиннадцатая новелла

Реинкарнация

Зима наконец-то завершилась, унося с собой холода, а заодно и печали. Настроение сделалось по-весеннему радостным, в теле, освобожденном от оков зимней одежды, ощущалась непривычная легкость, да и на душе сделалось светло. И как-то сама собой возродилась надежда на радостное будущее, которая едва не замерзла во мне под конец зимы.
После истории с духом Ферзя я не виделась с Яковом Платоновичем, не бывала в управлении полиции и вообще вела жизнь спокойную и скучную, занимаясь с учениками или прогуливаясь по саду. Даже в парк не ходила, опасаясь сыщика там встретить. Нет, я вовсе не сердилась. Просто не хотела проявить навязчивость. Решила – когда он будет готов меня увидеть, тогда и поговорим. Не стоит его торопить.
Вот только Штольман так и не пришел. Я сперва ждала каждый день. Все казалось – он вот-вот появится. Не с извинениями, а просто так, будто ни в чем не бывало. Мне бы и этого хватило. Но потом поняла, что он не придет вовсе. Должно быть, он все-таки убедил себя в том, что я его обманула. А иначе как можно объяснить то, что он не пожелал меня увидеть? Моему сыщику оказалось проще принять мысль о том, что я чудовище и обманщица, нежели моих духов.
Дядя, правда, утверждал, что я сама не права: не дала ему ни единого шанса, даже из парка сбежала. Но я его слушать не желала. До сих пор я сердилась на дядюшку за то, что он неукротимостью своего языка посодействовал нашему со Штольманом недопониманию. Дядя раскаивался, стыдился, переживал и даже порывался отправиться в управление и все исправить, но я помешала. Пообещала, что в этом случае вовсе никогда его не прощу. Характер у меня всегда был твердый, и дядя отступился.
А я загрустила. Я и рада была первой пойти на примирение. Даже возобновила прогулки по парку. Но Яков Платонович, как видно, не имел времени, а может быть, и желания гулять, потому в парке не появлялся. Для визита же в управление полиции мне в нынешней ситуации требовался повод. Не могу же я просто в гости заявиться? Это было бы вовсе уже неловко. Если бы мы случайно встретились, я бы с удовольствием сделала вид, что ничего не произошло. Но вот так идти к нему безо всякого повода… А вдруг он сочтет это навязчивостью? Вдруг он и думать про меня забыл? А может, и вовсе рад-радешенек, что я не путаюсь у него под ногами, как он соизволил выразиться когда-то.
В общем, я совсем затосковала было, но решила не поддаваться унынию: в конце концов, мироздание высказалось недвусмысленно, послав мне кучу знаков о том, что мы со Штольманом суждены друг другу. Так что надо лишь подождать подходящего повода, как я и собиралась с самого начала. Совершится новое убийство, и новый дух даст нам возможность встретиться. А там уж я постараюсь как следует, чтобы примирение произошло все-таки.
Но то ли убийцы все как один убоялись морозов, то ли духи не желали мерзнуть, только ни один из них не нарушил моего покоя. Зато самые обычные дела постепенно заполнили мою жизнь, поселяя в ней собственный распорядок. Я давала уроки, читала, гуляла, изучала спиритизм по дядиным книгам. И грустила украдкой, ложась спать, о том, что вот и еще один день миновал, и завтрашний вряд ли что-то изменит.
Но однажды я проснулась и поняла, что зима окончилась. И хоть ничего и не переменилось особо, настроение мое все равно улучшилось: весна – время надежд. В это время в плохое верить совершенно невозможно. И, прогуливаясь в весеннем парке, слушая весело чирикающих воробьев, я чувствовала, что скоро все изменится. Просто от того, что весна пришла.

Но на самом деле, я вовсе не предвидела перемен, потому что ничто во мне не шелохнулось при виде женщины, пришедшей к нашему дому для встречи со мной. Я почти никогда не давала публичных сеансов, но все же откуда-то в городе было известно о моих способностях. И иногда приходили люди с просьбами о помощи. Я не отказывала, если считала, что дело правое. Никогда не стану я призывать дух для того, например, чтобы узнать, где покойный спрятал свои сбережения. Но как отказать матери, беспокоящейся о пропавшем сыне?
Она поймала меня на улице неподалеку от нашего дома. К дому, как видно, идти не решилась. Скромно одетая, отчего-то в черном платке, будто в трауре, женщина волновалась и смущалась до крайности. Из рассказа я поняла, что у нее пропал сын, причем, сын этот был, как она выразилась, больной на голову. Что ж, и такое бывает. Удивляло другое: ребенка нет лишь с вечера, но мать идет к медиуму, будто уверена, что он не жив уже. Странно как-то.
– Я, конечно, сделаю, что могу, – сказала я ей. – Но вы бы лучше в полицию обратились.
– Александр Семеныч, муж мой, он пошел в полицию, – пояснила женщина. – Но у меня все равно сердце не на месте. Да и что полиция? Разве она скажет, жив он или…
– И давно Егор так пропадает? – поинтересовалась я, надеясь побольше узнать о мальчике.
– Так чтобы ночевать не пришел – первый раз. А так все время гуляет. Уйдет, а потом пытай его: где был, что делал? Никогда не говорит. Память у него, бедного отшибает.
– За ним, по-хорошему, все время следить надо, – добавила она с тяжелым вздохом. – Да только как? Знаете, мы ведь не в хоромах живем. Александр Семеныч у меня весь день в мастерской, он механик знатный, руки золотые. А я у купцов Сыромятниковых за хозяйством слежу. Не с кем его оставить. А запирать жалко.

Дом у них и вправду оказался небогатый, хотя и весьма добротный. Приятно было увидеть, что у Егора своя комната. Там все было очень аккуратно, будто и не подросток живет. Тетради на столе, книги в шкафу. Над кроватью большая карта мира. Не такой уж и глупый мальчик этот Егор. Читать ведь выучился. Я присела за стол, коснулась руками тетрадей, пытаясь понять, жив ли еще их хозяин. Покамест ничего не ощущалось.
– И давно у Егора эти провалы в памяти? – поинтересовалась я.
Если мальчик просто забыл, где живет, я вряд ли чем помогу. Но нужно хотя бы попытаться.
– Да с детства, – пожаловалась мать. – И не только провалы. Бывало, сидит вот тут в комнате и разговаривает с кем-то. Я заглядываю – нет никого.
Я насторожилась. Описание недуга Егора сильно мне напоминало меня саму. А ведь и мои родители когда-то считали, что я просто больна. Что если и Егор…
– А последний год совсем худо стало, – продолжала моя собеседница. – Он как будто перестает быть собой.
– А это как?
– Ну, так и говорит: я, мол, не Егор Фомин, а этот, как его… Ну, у него даже имя есть, у этого другого человека, представляете?
– А вы не помните?
– Господи, ну это же все фантазии, – возмутилась она. – Ну, мелет незнамо что во время приступов.
Ну, как же, помню. И фантазеркой меня тоже считали, и выдумщицей, и даже лгуньей. Только дядя всегда мне верил, один из всей семьи. У Егора дяди, кажется, не было.
Я пересела со стула на кровать и сосредоточилась на призыве. Ощущение было – будто я крикнула в пустой комнате. Пытаясь усилить контакт, я легла на постель, как была, в пальто и шапке. Никто на мой зов по-прежнему не отзывался. Нет, не похоже, чтобы мальчик умер.
– Докторам вы его показывали? – спросила я.
– Да что б им пусто было, докторам этим, – ответила мать Егора сердито. – Деньги дерут, а хоть бы один помог!
– Егор жив, я чувствую, – сказала я ей. – Не отвечает на мои призывы, значит, точно жив.
Скрипнула входная дверь, и в доме зазвучал мужской голос:
–Таскался по улицам возле рынка, к людям приставал. Спасибо городовым, нашли.
– Егор! – радостно воскликнула моя собеседница и бегом выбежала из комнаты.
Должно быть, полиция все же справилась с розыском мальчика. Мне больше нечего было здесь делать. Но уходить я не собиралась. Хотелось выяснить все-таки, что же с ним такое, что это за провалы. Если Егор – медиум, то ему, несомненно, требуется моя помощь. Судя по рассказу матери, в его тело периодически вселяется неведомый дух, достаточно сильный, чтобы удерживать контроль долго. Такую силу дух приобретает лишь когда у него остались незаконченные дела. Сам Егор, разумеется, не может с ним поговорить. Медиум  ничего не помнит, когда дух захватывает его тело. Но я вполне могу побеседовать с подселившимся духом и попытаться с ним договориться. Если он расскажет мне, что за дела у него остались, я, быть может, сумею помочь, и тогда духу уже не надо будет мучить Егора. Это ведь очень неприятно, когда твое тело творит неизвестно что, пока разум спит.
– Мастерская целый день закрыта по твоей милости, – продолжал в соседней комнате отчитывать Егора отец. – Потому что бегаю, ищу тебя, дурака.
Я заглянула в полуоткрытую дверь. Егор стоял, потупившись, явно не осмеливаясь слова сказать в свою защиту. Был он обычным подростком лет четырнадцати-пятнадцати, неожиданно огненно-рыжим и веснушчатым. Не по голове большие оттопыренные уши пылали от стыда – мальчик явно чувствовал себя виноватым. И отца он побаивался, это было видно. Да и к матери, хоть она и гладила его по голове на радостях, тоже не тянулся.
– Простите, папенька, – робко вымолвил Егор в ответ  на отцовские упреки.
– Господи, да жив – и слава Богу! – вступилась мать.
– Да с чего бы ему не быть живым-то? – возмутился отец.
– Мало ли? Один,  беспомощный. Вдруг какой-нибудь лихой человек?
– Ай, брось ты, – с досадой произнес Александр Семеныч. – Кому он нужен, кроме нас с тобой? Тащим его на своем горбу, надрываемся – и вот… сыновняя благодарность!
– Простите, – снова пробормотал Егор виновато.
– Да ну тебя! – махнул рукой отец и надел картуз.
– Уже уходишь? – встревожилась мать Егора.
– Ну, а как же?! Кто за меня работать-то будет? Этот что ли полоумный?
Бедный парнишка совсем сжался, не зная, куда деваться от упреков. Да как же они могут с ним так? А я-то еще думала, мне плохо, меня родители не принимают. Только вот меня хоть и не понимали, а всегда любили. И обузой не считали, и полоумной не называли. Прав был дядя, все в сравнении надо рассматривать.
– Ну, куда ты все время ходишь, – подступилась мать к Егору, когда за отцом закрылась дверь. – Где пропадаешь, а?
– Не знаю, – покачал он головой.
– Господи, – горестно вздохнула она, – у всех дети как дети, а у нас…
Этого выдержать я уже не могла. Сперва отец набросился на пацана, теперь мать. Сколько же может терпеть несчастный ребенок? Это же несправедливо! Даже если он не медиум, если болен – все равно не за что его ругать!
– В чем вы его вините? – возмутилась я, выходя из комнаты. – Он ведь не по своей воле это делает!
– Я вам благодарна, конечно, за ваше участие, – ответила мать Егора, явно недовольная моим вмешательством, – но видите – Егора уже нашли.
– А если он снова пропадет? – спросила я ее. – Вам что, совсем не интересно, что с ним происходит и почему? Вы же меня сами просили помочь!
Она посмотрела на меня с недоверием и неудовольствием, но возражать не стала, и я предпочла расценить это как согласие.
– Егор, меня зовут Анна, – представилась я, протягивая мальчику руку.
Он смотрел несмело и неуверенно, явно смущаясь больше, чем того требовала ситуация, но я умею быть настойчивой, когда надо. Я не опускала руку, и он вынужден был все-таки робко ответить на рукопожатие.
– Можно мне с тобой поговорить? – спросила я его.
Егор взглянул на мать, спрашивая взглядом разрешения. Она засомневалась было, но, видно, надежда вылечить сына, сделать его нормальным, победила все-таки, и Фомина согласно кивнула.
Все еще держа Егора за руку, я увела его в комнату. Там он сел на кровать и потупился смущенно. Похоже, разговорить этого несчастного забитого ребенка будет не просто. Он и сам верит во все злые слова, что говорят его родители.
– А как ты сам считаешь, что с тобой происходит? – спросила я его, пытаясь нащупать верный тон.
– Болезнь, – односложно ответил Егор, по-прежнему не решаясь на меня взглянуть.
– Какая?
– Душевная, – он все-таки осмелился на меня покоситься, но тут же снова уставился в окно.
– Ну, то есть, ты душевно больной, – кивнула я, пытаясь показать ему, что серьезно воспринимаю им сказанное.
– Отец меня по врачам водит, – пояснил Егор. – Они все так говорят.
– А вот я знаю человека, – поведала я ему, присаживаясь рядом. – Он считает себя курицей. Нет, правда! Вот так по улицам ходит, кудахчет. А еще, бывает, на корзину с яйцами сядет и сидит – высиживает.
Егор не выдержал и улыбнулся смущенно.
– Ты же не считаешь себя курицей? – спросила я его заговорщицки.
– Нет, – улыбнулся он. И тут же посмурнел. – Но у меня другое бывает.
– Что у тебя бывает? – поторопила я его, ясно чувствуя, что он расскажет.
Бедному парню ведь даже не с кем поделиться тем, что с ним происходит. Он совсем один со своими страхами, сомнениями. Так что он обязательно расскажет, просто не сможет иначе.
Но Егор не торопился открывать мне душу. Вместо этого он снова будто сжался весь, даже попытался от меня отвернуться. Было видно, что ему мучительно стыдно из-за того, что с ним происходит. Меня даже злость взяла на его родителей, но это неуместное сейчас чувство я отставила до лучших времен. Сейчас главное – мальчику помочь.
– Так! – сказала я решительно, взяв Егора за плечо. – Ты не больной. Просто у тебя есть особенности. И это не значит, что они плохие.
Он смотрел на меня, и я видела, что ему и хочется мне поверить, и страшно. Думаю, никто никогда не говорил ему таких слов. Дядя, спасибо тебе, что ты есть в моей жизни! Отогнав эмоции, меня охватившие, я снова принялась за уговоры.
– Нам с тобой понять нужно, что это такое, – говорила я как можно убедительнее.
– Я  – как будто дом, – ответил, наконец, Егор. – И в меня кто-то пытается войти снаружи. Я держу дверь, а он ломится. А иногда сил не хватает. И тогда он входит.
Он говорил несмелыми, отрывочными фразами. Видно было, что описание дается ему нелегко. Да и вряд ли Егор хоть когда-то рассказывал об этом вот так. Потому что никто не спрашивал.
А я ведь права была, мальчик медиум. Кому другому его сбивчивые объяснения показались бы непонятными, но я-то знала, что ощущает человек, когда в него пытается войти дух. И Егор пусть и скованно, но очень точно это описывал.
– А ты его знаешь? – поинтересовалась я. – Кто он?
– Нет, – огорченно покачал головой мальчик. – Я ничего не помню.
И он снова понурился. Должно быть, решил, что раз он не помнит, я ему не поверю. Да вот только он и не должен помнить.
В общем, все ясно. Егор – медиум, и его тело периодически захватывает весьма сильный дух, которому явно что-то нужно в нашем мире. Теперь пора мне с ним поговорить.
– А что, если тебе попробовать не держать дверь? – предложила я. – Ну, просто впустить его в себя? Посмотрим, что будет.
Егор опять сжался, потупился. Видно было, что мое предложение его не обрадовало. Но я не отступалась.
– Да ты не бойся, – убеждала я подростка. – Если что-то пойдет не так, или ты что-то плохое будешь делать, я тебя остановлю.
Он смотрел на меня с доверчивостью. А потом улыбнулся робко, едва заметно. Видимо, именно это его и пугало больше всего – что он не знает, что с ним происходит в такие моменты. И в этом тоже я Егора полностью понимала.
Он закрыл глаза, выдохнул, сосредотачиваясь, потом откинул голову назад.
А в следующее мгновение Егор снова посмотрел на меня. Только вот Егором он больше не был. Из глаз его смотрел на мир совершенно другой человек.
Незнакомец оглянулся, осматривая комнату, будто пытался понять, где находится. Потом пристально взглянул мне в глаза.
– Дорого стало на ярмарке в Нижнем, – сказал он вдруг. – Торговое место дороже самого товара. А дорога туда-обратно? А накладные расходы? Овчинка выделки не стоит, – добавил он с досадою.
– Вы кто? – поинтересовалась я осторожно.
Дух взглянул пристально. А в следующий миг я провалилась в видение.

Заснеженный склон, поросший деревьями. Должно быть, какой-то овраг в лесу. По склону вниз едва не бежит человек, одетый в дорогое пальто и цилиндр. Оскальзывается, но торопится. А за ним идет другой. Этого мне не видно, лишь рука, держащая нож, показалась. Убийца! Вот от кого пытается скрыться господин в пальто. Но убийца настигает и бьет ножом в спину. Тот, что в пальто, падает, цилиндр слетает с головы, катится по склону вниз. Видна рука убийцы в черной перчатке и зажатый в ней нож, перепачканный в крови.

Видение отступило, и я с трудом перевела дыхание. Похоже было, что вселившийся в Егора дух показал мне момент своей смерти. И его убили! Теперь понятно, зачем он вселяется в мальчика.
А дух тем временем взглянул на меня, усмехнулся, а затем, встав, принялся расхаживать по комнате.
– На ярмарке в Москве я свою партию попридержал, – рассказывал он. – Мне стало известно от Харитоненко, что товар из Воронежа не успеет прийти. И вот, когда все остались ни с чем, я начал продавать свой сахар. Почти тыщу рублей сверху получил!
– Так вы купец! – догадалась я.
Не знаю, почему, духи редко называют свои имена. Не любят, видимо. На моей памяти представиться осмелился лишь Ферзь, но ему обычные законы потустороннего мира были не указ. Вот и этот обозначал себя, но имени не говорил, предоставляя мне гадать.
Дверь вдруг распахнулась, впуская стремительно вошедшую мать Егора.
– Ну все, хватит! – сказала она в возмущении. – Я, конечно, просила вас помочь. Но ведь вы не помогаете. Вы только хуже делаете! Вы не видите, что он бредит? А вы, вместо того, чтобы остановить его, слушаете и поддакиваете.
Купец, занявший тело Егора, смотрел на Фомину с явным недоумением. Должно быть, не понимал, кто эта женщина и почему вмешивается в наш диалог.
– Егор, сынок, очнись,– обратилась она к духу, беря его за плечо. – Ну, какой купец? Какой сахар?
– Дамочка, вы чего? – изумленно спросил он, отбирая руку.
– Послушайте, – попыталась я убедить ее еще раз. – Как я могу ему помочь, если я его даже не выслушаю?
– Не нужна нам такая помощь, – злобно ответила Фомина. – Прошу вас уйти.
Ничего не оставалось, как только выполнить ее пожелание. Я была бессильна, а она в своем доме и своем праве. Но право ее заканчивается за порогом. А Егора они не запирают, я не забыла. Так что мы обязательно встретимся снова. Я ни за что не оставлю этого несчастного, не понятого семьей и миром мальчика, без помощи. И начинать помогать следует с выяснения личности убитого купца. Похоже, мне все-таки придется идти в управление, и не без повода.
Но визит в управление придется отложить до завтра, к сожалению. Дело шло к вечеру, а я как утром ушла, так дома и не показывалась. Если и к ужину не приду – быть буре. Так что я поторопилась вернуться домой. Как раз к ужину поспела.

Дома все было тихо и мирно, как и всегда в последнее время. Обычный тихий семейный ужин, ничего особенного.
– Да, кстати, – произнесла вдруг мама, обращаясь к папе, – София Веснина приглашает нас к себе на именины. Ты как, друг мой, сможешь вырваться на несколько дней?
– К Филимоновым-то? – радостно усмехнулся папа. – Да с удовольствием.
– Прекрасно! – обрадовалась мама.
– А можно я не поеду? – вступила я в разговор.
До именин ли мне, когда убийство, и Егору помочь надо? Да и не любила я никогда у Филимоновых бывать. Меня там не одобряли и не скрывали своего сочувствия моим родителям. Раньше я мирилась с этим как-то. Но теперь, после того, как я столкнулась с отношением к Егору, подобное было бы особенно невыносимо. Кроме того, если родители уедут, мне не надо будет думать о том, как объяснить, куда я иду, если вдруг потребуется, например, нанести визит в управление полиции.
– Анна! – возмутилась мама.
– Ну, пожалуйста!
Дядя взглянул с тревогою, предчувствуя скандал и явно размышляя, как бы меня поддержать. Вот, кстати, дядя! Отличный повод остаться, если вдуматься.
– А что такого? – невинно спросила я. – Я же не одна остаюсь, я с дядей. Он присмотрит за мной.
Дядюшка немедленно кивнул, соглашаясь. Как же я люблю его все-таки! Всегда, всю мою жизнь он поддерживал меня во всем, что бы я ни задумала. Я очень ценила его отношение, но воспринимала, скорее, как должное. И только теперь, познакомившись с родителями Егора, поняла, как важна и нужна для человека такая вот безоговорочная поддержка и всеобъемлющее доверие.
– Если вы с дядей останетесь вдвоем, – усмехнулся папа, – вы превратите наш дом в спиритический салон.
Я едва сдержалась. Ну, вот зачем папа так говорит? Он же знает, что это не так, просто подразнить нас с дядей хочет. А мама вот примет его слова всерьез и не разрешит мне остаться!
Но мама, к счастью, имела иное мнение.
– А если Петр Иванович останется в одиночестве, – произнесла она с немалой долей ехидства в голосе, – он превратит наш дом в казино.
Дядя, видно было, едва сдержался, чтобы не ответить что-нибудь неласковое на такой пассаж, но промолчал все-таки. Его выдержка меня иногда поражала. Я бы давно скандал устроила, а он молчит и терпит. Как то по случаю я спросила, как ему это удается, но он только рассмеялся и сказал, что не надо переживать о том, что не можешь изменить. Эта фраза так и осталась для меня загадкой. Как же не переживать? Вот если тебя обижают все время – как? И почему не можешь? А если очень-очень постараться? Но дядя почему-то стараться совсем не хотел, а на меня, когда я начинала возмущаться по этому поводу, смотрел с доброй такой усмешкой, будто мне пять лет.
– Признайся, – сказала мама, прерывая мои размышления. – Ты не хочешь ехать к Филимоновым, потому что стыдишься той шалости. Ну, не стыдись, фантазерка.
Мне было пять лет. В нашем доме был прием по какому-то случаю, не помню уже и по какому. И во время этого приема пропало фамильное сапфировое ожерелье Софьи Весниной. Все были чрезвычайно расстроены, но, не смотря на самые тщательные поиски, драгоценность исчезла бесследно. А на следующее утро мне явился дух моей покойной бабушки и показал, куда завалилось потерянное ожерелье. То есть, я, разумеется, не поняла, что это дух. Я просто принесла находку родителям, завтракавшим в столовой. Сказала, что бабушка показала, где искать. Но мне, разумеется, не поверили. Вернее, поверил только дядя. А спустя день мы отправились на прием уже к Филимоновым, родственникам Весниной, и там мама вернула ожерелье. А я, гордая своей находкой, рассказала всем ее историю. Получилось чрезвычайно неловко. Именно тогда меня и назвали фантазеркой впервые. Родителям все сочувствовали. Мне было обидно до слез.
– Вовсе нет, – холодно ответила я маме.
– Почему это девочка, интересно, должна стыдиться? – возмутился дядюшка. – Это ведь вы выставили ее лгуньей.
Дядя никогда ни слова не произнесет в свою защиту. Но если ему кажется, что обидели меня, он бросается мне на помощь, невзирая на то, кто ему противостоит. И уж тут он не вспоминает про то, что не следует переживать.
– Я не сказала «лгунья» – ответила ему мама. – Я сказала «фантазерка».
Да, и полоумной меня тоже не называли. Должна ли я радоваться? Как-то не выходит. Слова иные, а смысл-то тот же. Ох, Егор, как ты там один?
– И потом, что я должна была сказать, когда Анечка уверяла всю семью Филимоновых, что она разговаривала с умершей бабушкой?  – прибавила мама, натянуто улыбаясь.
– Как бы то ни было, – не успокаивался дядя, – но ожерелье мадам Весниной она нашла именно благодаря указаниям умершей бабушки. Насколько я помню, это было первое проявление ее дара.
– Дара? – фыркнула мама. – У Анечки был только один дар в детстве – ставить в неловкое положение ее мать.
Я прикрыла глаза, сдерживаясь изо всех сил. Ну, почему все так? Почему если люди не могут понять что-то, они предпочитают выставить других лгунами, лишь бы не допускать, что слепы? Вот и Яков Платонович… Он ведь тоже тогда меня обвинил во лжи. А я так надеялась, что он поверит мне! Но если даже родители не верят, как я могу ждать подобного от человека, который меня знает так мало?
– Э… Может, поговорим о чем-нибудь другом? – вмешался в разговор папа, предотвращая скандал.
Он тоже мне не верит. Просто старается делать вид, что я такая же, как все, что нет никаких духов. И сейчас папа вмешался лишь потому, что не хочет ссоры, а вовсе не потому, что с мамой не согласен.
Дядя посмотрел на меня пристально, выражением лица прося не раздувать конфликт, отнестись снисходительно. Но мне не хотелось отчего-то. Папа желает поговорить? Извольте, мне есть, что спросить. Маме, правда, вряд ли понравится, зато я, возможно, получу важную информацию.
– Ну, если ни у кого нет тем для разговора,  – сказала я, выдержав вежливую паузу, – Пап, а вам что-нибудь известно об убийстве купца?
– Прекрасно! – возмутилась мама. – Удачная тема для разговора!
Дядя поскорее наклонился к тарелке, пряча улыбку. А папа ответил мне, будто ни в чем не бывало. Должно быть, все-таки обиделся на маму из-за чуть не состоявшейся ссоры.
– Анюта,  тело купца Епифанова найдено только вчера,– сказал он, глядя на меня с хитрой улыбкой, – а ты уже, по своему обыкновению, ведешь следствие?
Ой, как бы папа не передумал уезжать. Если он заподозрит, что я снова впуталась в дела полиции, может и остаться!
– Ну, какое там следствие! – прикинулась я совершенной невинностью. – Я просто вот от Прасковьи слышала.
Старая наша служанка, всегда покрывавшая любые мои проделки, не дрогнула лицом, прикрывая мою ложь, хоть мама и подарила ей сердитый взгляд. Потом не менее сердитый достался и дяде, который явно с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться.
– А! – протянул папа, соглашаясь с моей версией. – Ну, так купец Епифанов пропал около года назад. Тело его найдено в овраге возле Слободки. Опознание уже проведено.
Этими словами он явно давал мне понять, что причин вмешиваться у меня нет. Ну, спорить я точно не стану. Не следует привлекать к себе внимание пуще необходимого. Тем более что дядя уже точно понял, что я решила участвовать в расследовании, и вовсю сигналил мне глазами быть осторожнее и не злить отца попусту.
– Нет, это не возможно! – снова возмутилась мама, со звоном кладя на тарелку столовые приборы.
И в самом деле, довольно. Я выяснила самое главное: имя духа, вселяющегося в Егора. Остальное узнаю в участке. Завтра надо встать пораньше и отправиться туда прямо с утра. Нечего медлить: чем скорее убийство купца будет раскрыто, тем скорее он оставит Егора в покое. А если я и дальше буду сердить родителей, они еще, чего доброго, передумают уезжать, и тогда мне будет куда сложнее сотрудничать с полицией.
Отправившись в свою комнату, я достала доску и попыталась вызвать дух покойного купца, но он не отозвался. Вот ведь несговорчивый. Почему же он к Егору приходит, а ко мне не хочет? И что мне делать теперь? Поразмышляв, я решила все-таки оставить Епифанова в покое. Завтра пойду в управление, все разузнаю, а там, глядишь, будет проще понять, что делать. Разумеется, господин Штольман может не захотеть делиться со мной информацией, но я проявлю настойчивость. Должен же он понимать, что ребенку нужна помощь?

Но утром, когда настала пора выходить из дому, моя решительность поубавилась. Ничего не мешало мне идти: родители с утра пораньше были заняты – папа старался завершить дела, а мама готовилась к отъезду, перебирая гардероб. Но я все медлила, придумывая себе отговорки. Хоть и понимала, что дело лишь в том, что я сомневаюсь, как встретит меня Яков Платонович. А что, если он все еще сердится? Что если так и не простил меня?
Наверное, если бы не Егор, я бы и вовсе не решилась пойти. Но самой, без помощи полиции, мне убийцу купца точно не отыскать. А дух не оставит мальчика в покое, пока не завершит свои дела в этом мире. А потому, взяв себя в руки, я все же отправилась в полицию.
В участке дежурный приветствовал меня радостно, доложил, что Яков Платонович и Антон Андреич пребывают в кабинете, и с поклоном пропустил. Докладывать не пошел. Обо мне давно уже не докладывали, будто считали своей. Обычно мне это льстило, но сегодня только добавило робости. Если Штольман не хочет меня видеть, ему придется сказать мне об этом прямо в глаза, а не передать через городового, что занят. Так лучше и правильнее, несомненно, но страшно-то как!
Тихонечко постучав, я осторожно вошла в кабинет. При виде меня Антон Андреич, стоявший у своего стола, улыбнулся радостно, а Яков Платонович, как и всегда, вежливо встал.
– Анна Викторовна, – произнес он, – я…
И замялся, явно не зная, что сказать.
Похудел-то как! И под глазами снова круги. Совсем себя не жалеет. И мне ведь не позволяет. И, разумеется, он напряжен – дальше некуда. Должно быть, решил, что я пришла с ним ссориться. Нет, господин следователь, я по делу пришла. Как и всегда. Ведь по иной причине вы меня видеть не желаете. Но я не стану вам навязываться, нет, не тревожьтесь. Я лишь расскажу, что знаю, и сразу уйду, хоть и рада вас видеть безмерно, и очень скучала.
– Добрый день, – сказала я ему, стараясь, чтобы мое приветствие прозвучало нейтрально и дружелюбно.
Штольман не ответил почему-то. Кажется, он был настолько не рад меня видеть, что и здороваться не захотел. Но ради Егора уйти я никак не могла.
Антон Андреич, заполняя неловкую паузу, протянул руку за моим пальто:
– Позволите?
– Спасибо, – с улыбкой поблагодарила я его, отдавая одежду.
Вот кто всегда мне рад. Но мне вот нужно и важно, чтобы другой человек радовался моему приходу. А он смотрит на меня напряженным взглядом и молчит. А сейчас я расскажу, зачем пришла, так он еще и рассердится. Но отступать поздно. Да и невозможно: Егору нужна моя помощь.
– Я знаю, что вы расследуете дело об убийстве купца Епифанова, – сказала я, невольно отводя глаза, так мне не хотелось видеть, как он рассердится на меня. – Так вот, я познакомилась с подростком, который периодически считает себя этим человеком. Причем такие вещи говорит, которые только сам Епифанов мог знать.
Штольман по-прежнему молчал. Коробейников, заинтересованный моим рассказом подошел поближе.
– Не тот ли это самый мальчик, о котором рассказывала свидетельница? – спросил он своего начальника.
– Возможно, – скупо ответил Яков Платонович, – а как его зовут?
– Егор Фомин, – ответила я, по-прежнему не решаясь на него взглянуть.
Что смотреть-то? Голос напряженный, как струна. Сердится, аж еле сдерживается. Не буду смотреть, не хочу!
– Вот что, Антон Андреич, – строго сказал Штольман. огорченный, как обычно, интересом, который проявлял его помощник к моим словам,  – вызовите сегодня на очную ставку этого Егора и …
– Арину, – ему Коробейников, торопясь, как всегда, предвосхитить пожелания любимого начальника.
– Арину? – заинтересовалась я. – А кто это?
Оказалось, Ариной звали ту самую женщину, что нашла тело купца. И с ее слов, сообщил ей о трупе как раз Егор, который, видимо, в тот момент был Епифановым. Как я поняла рассказ Антона Андреича, эта Арина видела Егора не раз, даже думала, что он ее преследует. Да только зачем бы духу преследовать незнакомую женщину? Не был ли он связан с нею при жизни?
Впрочем, в этом надо было еще разобраться. Мне нужно найти Егора и поговорить с ним. А в управлении мне делать больше нечего. Яков Платонович мои слова услышал, даже, кажется, к сведению принял для разнообразия. А видеть он меня не рад, так что нечего маячить и раздражать его. Не гонит – и то хорошо. Выслушал – спасибо большое. На большее я не рассчитываю, право. И глупые мои девичьи фантазии пусть достанутся подушке. Наяву им места нет.

Егора мне найти не удалось. Когда я добралась до их дома, там никого не было, а соседи поведали, что всю семью арестовали, и Егора тоже. Ну, понятное дело, никто их не арестовывал, на допрос повезли. Да только люди ведь все равно судачить будут. И вряд ли подобные сплетни облегчат и без того трудную жизнь мальчика.
Но если Фоминых повезли в управление, то и мне туда следует вернуться. Не важно, рад ли мне Яков Платонович, но Егору точно требуется помощь и поддержка, а кроме как от меня, он ее ни от кого не дождется.
Первые, кого я увидела в участке, были родители Егора. И по их недовольным лицам сразу стало понятно, что допрос, учиненный Штольманом, им не понравился. Должно быть, и в этом они обвинят сына. И все же я решилась заговорить, слишком сильным было мое волнение за мальчика.
– Здравствуйте, – обратилась я к Фоминой. – Ну, как все прошло?
– Вы, барышня, не лезли бы в наши дела, – сказала она с упреком, явно едва сдерживаясь. – Уж извините.
Подхватила мужа под руку и пошла к двери. А я осталась смотреть им вслед, изумленная злостью, прозвучавшей в ее голосе, враждебностью, сквозившей во взгляде. Как видно, меня они назначили виноватой в своих злоключениях. Да и пусть их. Лишь бы сына не трогали.
– Да, родители – хамы, – прозвучал голос у меня за спиной.
Я повернулась и с удивлением посмотрела на незнакомого мужчину, со мной заговорившего. Лет тридцати пяти, какой-то неприметный, описать сложно. Но что-то было в нем такое, что мне вдруг стало холодно. Что-то… безжалостное.
– А мальчишку жалко, – прибавил незнакомец, будто желая опровергнуть мое впечатление.
Но я отчего-то не прониклась. Кивнула коротко и присела на стул. Не пойду в кабинет, ни к чему. Я лучше здесь Егора подожду. Я ведь за ним пришла, больше ни за чем.
Незнакомец, явно нервничая, принялся мерить пол шагами прямо передо мной. Это его хождение раздражало, но я делала вид, что мне все равно. Наконец, он не выдержал, видимо. Переживать в одиночестве неприятно. Присел на стол рядом и заговорил:
– У мальчишки раздвоение личности или что-то в этом роде?
– Кажется, – соврала я.
Мне вовсе так не казалось, но говорить ему правду я категорически е желала. А почему – и сама не понимала.
– Как он себя назвал? – не унимался он. – Кириллом Артемьевичем?
Дух Епифанова произнес свое имя? Странно. Он ведь даже мне его не назвал, хотя явно был расположен к общению, даже показал картину своей смерти. Я промолчала в ответ на вопрос, вглядываясь в лицо сидящего рядом со мной человека. Обычное лицо, второй раз и не взглянешь. Почему же у меня от него мороз по коже?
– Забыл представиться, – сказал вдруг мой собеседник, видимо, неверно истолковав мое молчание, – Сурин Евгений Владимирович.
В это миг раздался скрип знакомой двери. Мы с Суриным одновременно поднялись с места. В коридор из кабинета следователя вышла миловидная молодая женщина и подошла прямо к моему собеседнику. Должно быть, это и была та самая Арина, которая нашла тело. Красивая! Только очень огорченная.
– Ну, что? – спросил ее Сурин.
– Пойдем домой скорее, – сказала ему Арина расстроенно.
Итак, Сурин, как видно из ее слов, муж Арины. Странно. Хотя я и видела ее лишь мгновение, но впечатление Арина оставила самое приятное. Как она может быть женой такому человеку?
Впрочем, я совершенно ничего дурного про Сурина сказать не могу, кроме, разве что, навязчивости в общении, но это можно списать на его нервозность. Не знаю, от чего мне так неприятен этот человек. Лучше промолчать о подобных беспочвенных эмоциях. Да, и вообще, не мое это дело – их брак. Я здесь только ради Егора. А вот и он, кстати, вышел за Ариной следом, проводил ее взглядом. Вид у мальчишки смущенный и неуверенный, похоже, для него допрос прошел не так уж гладко.
– Ты как? – спросила я, подходя к нему.
Егор кивнул мне в ответ. Даже ответить не решается, сжался весь, будто удара ждет. А ведь отец и бьет его, должно быть. Бедный ребенок!
– Твои родители ушли, – сообщила я Егору. – Я тебя провожу домой.
Он взглянул удивленно, а потом робко улыбнулся и кивнул согласно. А ведь должно быть, мальчик думал, что после грубости его матери я отвернусь и не стану больше с ним говорить. Ну, это вопрос доверия. Со временем Егор поймет, что я его не брошу, что бы ни говорили его родители. Поймет, что есть на свете хоть один человек, который ему верит, как верил мне когда-то дядя. И, может быть, ему станет хоть чуточку легче жить.
– Только подожди меня минутку, – попросила я. – Мне нужно с господином Штольманом переговорить.
Возможно, Яков Платонович и не слишком-то хочет меня видеть, но мне важно узнать, что ему удалось выяснить. Так что он потерпит меня еще пару минут, я полагаю. А после я, разумеется, немедленно уйду и не стану его раздражать более.

Яков Платонович был, как оказалось, не один. В кабинете находился также доктор Милц, видимо, приглашенный следователем для того, чтобы разобраться с болезнью Егора.
– Что Егор был знаком с Епифановым, я практически уверен, – рассуждал Штольман, расхаживая по кабинету, – только как его разговорить?
Меня он заметил, но проигнорировал. Я решила не нарываться, встала тихонечко у стены, не встревая в разговор.
– Яков Платоныч, ну вот вы – человек здравомыслящий, – принялся увещевать следователя доктор. – Ну, неужели вы будете строить ваше следствие на показаниях Егора?
Да, похоже, от Александра Францевича поддержки я не дождусь. Он уже записал мальчика в душевнобольные и от мнения своего не отступится.
– Вы же видели его блуждающий взгляд, как быстро он переходит от состояния возбуждения к апатии,– продолжал говорить доктор Милц. –  Уверяю Вас, это не спектакль. Это болезнь. Это серьезная душевная болезнь.
– Плохо, – резюмировал Штольман. – Егор необходим нам как свидетель. Возможно, он был свидетелем убийства, иначе как бы он нашел тело?
– Я вполне допускаю это, – ответил Александр Францевич. – Возможно, он был свидетелем убийства. Вы знаете, сцена убийства настолько его потрясла, что он просто-напросто мог обо всем забыть.
Я слушала его и тихо закипала. Все эти люди, судящие со своей колокольни, даже не пытающиеся понять таких, как Егор или я – что мы им сделали? Даже доктор, которого я всегда знала как доброго и мудрого человека, даже он не пытался представить хоть на мгновение, что Егор говорит правду! Этим материалистам и скептикам проще записать нас в лжецы или сумасшедшие, чем поверить в то, что они не могут увидеть сами. Это будто бы жить в обществе слепых и доказывать им всю жизнь, что свет существует!
– Знаете, наш мозг, защищаясь, вытесняет пережитые ужасы, – продолжал доктор. – Вспомните, как он ушел в себя, когда вы спросили его о найденном теле.
– Но может быть, можно как-то вернуть память мальчику? – спросил его Штольман.
– Ну, можно попробовать гипноз, – задумчиво сказал Александр Францевич. – Но где гарантия, что к нему вернулась память? А может быть, это все его фантазии. Знаете, в такой серьезной душевной надломленности очень трудно отличить, где фантазии, а где реалии. И, уверяю Вас, следствие может пойти не в ту сторону.
Опять это слово! «Фантазии!» Да что уж лакировать-то? Так бы и сказал – ложь!
– Доктор! – не выдержала я все-таки. – Но ведь он абсолютно здоров! Он просто…
– Простите, – перебил меня Александр Францевич, – я правильно понимаю, что вы хотите сказать мне и Яков Платонычу, что здоровый подросток будет считать себя покойным купцом Епифановым?
– У Анны Викторовны, как всегда, свои теории, – с пренебрежением сказал Штольман, упоминая меня в третьем лице, будто я не стояла рядом с ним, – поэтому я догадываюсь, что сейчас она скажет. Что дух Епифанова вселился в подростка?
Да и странно было бы ожидать иного от человека, который собственными глазами видел, на что способен дух, но и им не поверил!
– Не хотите верить? – гнев захлестывал меня волнами, но я сдержалась все-таки. – Ну и не верьте!
Пусть! Пусть он не верит и никогда не поверит мне, пусть смеется, не смотрит в мою сторону. Я сама во всем разберусь! Найду убийцу Епифанова и освобожу от него Егора! И вовсе мне не нужна помощь полиции. И зря я вообще сюда пришла!
Не помня себя от гнева, я вылетела за дверь, едва удержавшись, чтобы не закрыть ее за собой с грохотом. Еще не хватало – давать ему повод для радости своей несдержанностью!