Шестнадцатая новелла

Игра

Пара недель, последовавших за описанными событиями, были спокойными, хоть и не безоблачными, к моему глубокому сожалению. Начав спорить со мной на том музыкальном приеме, Яков Платонович на удивление остановиться не смог, продолжая перечить мне при каждой нашей встрече. Это было тем обиднее, что дел у него было по-прежнему немало, и встречались мы не так уж часто.
Наиболее распространенным поводом для недопонимания у нас была тема госпожи Нежинской. Теперь, когда с нашим отдалением было покончено, я желала знать, что связывает моего сыщика с этой дамой. Это должно было быть что-то важное, ведь если Яков Платонович мог обратиться к Нине Аркадьевне с той просьбой, он должен считать ее хотя бы другом.  Но каждый раз, когда я пыталась поинтересоваться, он отрицал даже сам факт их нынешнего общения, не то, что какие-то отношения. Это приводило меня в замешательство: отчего он не хочет мне рассказать? Я ведь ничего от него не скрываю!
Постепенно эти его отказы говорить на данную тему зародили во мне сомнения. Я гнала от себя ревность, зная, что это дурное чувство. Не может быть любви без доверия, а я любила Штольмана, а значит, должна была ему доверять. Отчего же он не хочет довериться мне? Почему не желает сказать правду?
Измучившись, я попыталась расспросить дядю, который был явно куда больше осведомлен о петербургской жизни Штольмана и Нежинской, нежели желал показывать. Расспрашивать пришлось долго: по неизвестным мне причинам, дядя наотрез не желал делиться сведениями, а когда все же рассказал кое-что, то выражался столь туманно, что я почти ничего не поняла. Удалось мне выяснить лишь, что в Петербурге мой сыщик не был чужд земным удовольствиям и даже проигрывался по-крупному. Это было странно: в Затонске, я точно это знала, Штольман к картам не прикасался. Да он вообще вряд ли хоть как-то развлекался, практически все время отдавая работе. Дядя в ответ на мое недоумение лишь фыркнул:
– Зарок дал, что непонятного? Проигрался, видать, вот и зарекся.
Это было похоже на правду, если честно. Но все равно я никак не могла понять, как могли быть связаны карты и утонченная фрейлина Императрицы. Впрочем, скоро все разъяснилось, причем не самым приятным для всех образом.

То утро началось с паники. Едва мы спустились к завтраку, как Федор, наш дворник, вбежал в гостиную в состоянии, прямо скажем, мало вменяемом.
– Барин, там человек мертвый! – прокричал он, задыхаясь. – Совсем мертвый, у забора лежит.
Папа и дядя, разумеется, немедленно пошли посмотреть, что случилось, мне же пришлось остаться с мамой. Впрочем, довольно скоро папа вернулся и сообщил, что и вправду у нашего забора лежит мертвое тело, правда, не со стороны сада, а с улицы. Мама пришла в еще большее волнение и затребовала пустырнику. Папа же сообщил, что послал за полицией.
Некоторое время потребовалось, чтобы мама успокоилась и согласилась прилечь. Затем мне пришлось выдержать спор с папой, ни за что не желавшим, чтобы я шла на место преступления. Пришлось пообещать, что я не выйду за ограду и вообще не отойду от него, только тогда отец согласился.
На месте происшествия уже работала полиция. Доктор Милц осматривал покойного а Антон Андреич наблюдал. Якова Платоновича видно не было, видимо, когда пришло известие, он еще не появился в управлении. Еще ведь рано совсем.
– Доброе утро, господа, – приветствовал папа полицейских. И прибавил огорченно. – Если, конечно, так можно выразиться.
– Знаете, каждую минуту на земле рождается восемь человек и только пять умирает, – заявил доктор. – Так что вполне себе доброе утро.
Я с любопытством посмотрела на убитого: совершенно не знакомое лицо, коричневый сюртук, такой длинный, что больше походит на пальто. Странная манера одеваться, никогда такого не видела. Но он определенно мне не известен.
– Кто он? –  поинтересовался папа.
– Неизвестно, – ответил Антон Андреич. – Вы раньше его не встречали?
Папа присел на корточки, вглядываясь в мертвое лицо:
– Нет. Он умер своей смертью?
– Боюсь, что нет, – огорченно сказал Александр Францевич.
Все это время я, убедившись, что покойный мне не знаком, больше оглядывалась в ожидании, когда же покажется, наконец, экипаж, в котором приедет Штольман. Его отсутствие было настолько нехарактерно, что я волновалась уже, не случилось ли что. Но тут мое внимание было отвлечено: теплый летний ветерок внезапно сделался ледяным. Я оглянулась и увидела призрак убитого, вышедший из-за дерева. Ага! Стало быть, сейчас я что-нибудь интересное разузнаю.
– Вы кто? – спросила я, подходя к нему ближе.
Дух, до этого разглядывавший собственное мертвое тело на дорожке, перевел на меня взгляд.

Ночь, ржут отчаянно испуганные лошади, готовые, кажется, понести. Возница пытается их нахлестывать, но тщетно, нападавшие уже запрыгнули в экипаж. Пассажир то ли спрыгнул,  то ли был сброшен, а дама… Господи, это же Нежинская! Нападавшие хватают ее и куда-то утаскивают. Слышен отчаянный крик:
– Жан!
А в следующий момент я вижу мужское лицо, совершенно озверевшее. И приближающийся кулак.
– Он убил меня. Он убил. Он убил, – прозвучали слова.
Кажется, дух говорил по-польски, но я, тем не менее, почему-то понимала каждое слов.

Видение отступило, и дух исчез, будто его и не было. Что ж, пусть идет. Он и вправду рассказал многое. Понадобится – еще раз вызову.
По дорожке застучали копыта, и из подъехавшего экипажа, как всегда, не дожидаясь его остановки, выпрыгнул Яков Платонович. Я поспешила подойти к остальным.
– Нет, я ничего не слышал, – сказал папа, должно быть, отвечая на вопрос Коробейникова, и повернулся ко мне. – А ты?
– Нет, ничего, – покачала я головой, догадываясь, что вопрос относился к прошедшей ночи, когда был убит неизвестный.
– Ну, что здесь? – спросил подошедший Штольман.
Как и всегда, занятый работой, мой сыщик забывал обо всем на свете, даже не стал тратить время на приветствия. И не улыбнулся, лишь хмуро взглянул в мою сторону. Впрочем, я уже давно подметила, что с утра пораньше Яков Платонович редко бывает радостным. Должно быть, ему совсем не нравится рано вставать. Да и то сказать, не слишком-то много поводов для улыбок, когда убитый лежит на дорожке.
– У него гортань перебита, – ответил доктор.
– Вот предупредительный знак, – сказал Антон Андреич, предъявляя начальнику какую-то карту. – Найден у него в кармане.
Штольман взял карту и внимательно рассмотрел. Отчего-то мне показалось, что он весь напрягся при виде этого маленького картонного прямоугольника. Или мне так показалось только? Нет, судя по его следующим словам, вовсе не показалось.
– Этот человек – поляк, – сказал Яков Платонович Коробейникову.
Точно. Дух говорил по-польски. Но как, интересно, это понял Штольман? Антону Андреичу тоже было любопытно:
– Как вы это определили?
– Потом, – озабоченно отмахнулся следователь. – Ищите поляков по всему городу. Всех тех, кто прибыл из этого привисленского края.
– Не будем мешать, – тихо сказал мне папа.
– Я только скажу пару слов Якову Платоновичу, – попросила я.
– Что-то случилось? – удивился он.
– Нет. Я сейчас.
Отец пожал плечами  и, поклонившись всем сразу, направился к дому, а Штольман, явно услышавший мои слова, подошел ко мне. Вернее, к забору, за которым я стояла:
– Вы что-то хотели сказать?
– Мне кажется, здесь замешана Ваша знакомая, – тихонечко сказала я ему.
Яков Платонович едва заметно поморщился.
– Почему Вы так решили? – холодно спросил он.
– Я так чувствую, – мне не хотелось спорить сейчас еще и из-за этого.
Он ничего не ответил, только покачал раздраженно головой и отошел, даже не попрощавшись. Должно быть, снова решил, что я ревную. А я ведь просто хотела помочь!
– Доктор, распорядитесь, чтобы забрали тело, – велел Штольман. – А вы, Антон Андреич, распорядитесь, чтобы опросили всех дворников и соседей из ближайших домов.
Он явно демонстрировал мне всем своим видом, что не собирается продолжать разговор. Что ж, не буду мешать. Покамест мне нечем больше помочь следствию, а на праздные разговоры у него и в самом деле времени нет. Да и папа будет сердиться, если мне случится задержаться. Так что оставив место преступления, я направилась к дому. Поскольку произошло убийство, гулять в парке было бессмысленно, так что я решила проведать Элис.

Мама, вопреки моим ожиданиям оказалась не в постели. Она сидела за роялем, перебирая ноты, и явно ждала меня.
– Далеко собралась? – спросила она, увидев, что я одета для прогулки.
Должно быть, беспокоилась, не побегу ли я расследовать убийство.
– Пройдусь, – утешила я ее.
– К Штольману?
Ну, точно. Мама решила, что я иду в полицию. Хорошо, что на этот раз я могу совершенно честно сказать ей, что это не так.
– Почему к Штольману?
– Я видела, как вы разговаривали.
Мне что, и поговорить теперь ни с кем нельзя? Я почувствовала, что начинаю раздражаться, но покамест сдерживалась.
– И что? – спросила я со смехом.
– А то, что как только кого-нибудь убьют, ты тут же бежишь к Штольману! Без тебя никак не обойтись?
Мое  терпение понемногу подходило к концу:
– Мама, я не понимаю твоего тона и не понимаю, почему я должна оправдываться, сказала я твердо, но спокойно, и попыталась пройти к двери, но мама немедленно меня догнала.
– Анна, у меня нет больше возможности терпеть твои отношения с этим господином! – возмущенно сказала она.
– Да нет у меня никаких отношений с этим господином! – возмутилась я в ответ. – И тебе это доподлинно известно!
На наши крики прибежали папа и дядя, но маму их появление не смутило.
– Что мне известно? – кричала она. – То ты мне говоришь, что вы с ним не разговариваете, но стоит появиться мертвецу, как вы тут же слетаетесь к нему, как два стервятника!
– Мама! – слышать подобное было просто непереносимо.
– Что?! Что?!
– Маша, ну, в самом деле! – вступился за меня папа.
– Вот это вы сейчас действительно через край, Мария Тимофевна! – сердито сказал маме дядя.
– Я не желаю больше это слушать, – сказала я, едва сдерживая слезы и попыталась уйти, но папа меня остановил.
– Анна, – сказал он примирительно, – ну, в самом деле, ты же не к нему, правда?
– Я иду к князю! – возмущенно доложила я им обоим. – С Элис повидаться!
– Еще эта Элис! – тут же напустилась на меня мама. – Хрен редьки не слаще!
– Это не дом! – воскликнул дядя у меня за спиной. – Это застенок инквизиции какой-то, вот что это!
Зря он так. Сейчас мама и до него доберется.
– Извольте выбирать выражения Петр Иваныч! – прокричала мама так, что стекла задребезжали. – Вы тоже живете в этом застенке!!!
Я выскочила на улицу и чуть не бегом пустилась через сад. Не приду до самого вечера. И обедать останусь у князя. А что? Он сколько раз приглашал, но я всегда отказывалась. А сегодня вот не откажусь. И пусть потом мама попробует мне что-то предъявить.
– Аннет! – окликнул меня дядя, – Аннет, погоди.  Ты не против, если я составлю тебе компанию? На днях князь приглашал зайти, так, по-соседски…
– Что? – развернулась я к нему сердито. – Тоже боишься, что я к Штольману пойду?
– Я? – удивился дядя. – Нет. Вовсе нет, отнюдь. Ты взрослый человек, сама решаешь, к кому ходить, к кому нет.
Я пристально вгляделась в его лицо. Кажется, дядюшка не врет, он и в самом деле не против моего общения с Яковом Платоновичем. Впрочем, он никогда не возражал, это я просто рассердилась на весь свет, а ведь дядя даже защищал меня сейчас, так что его желание удрать из дома вполне оправданно.
– Но ты ведь пойдешь к Штольману да? – спросил он вкрадчиво.
Я даже глаза прикрыла от злости. О, Господи!
– Это не праздное любопытство, – пояснил дядя. – Просто… ты ведь там что–то видела?
Ах, вот что он имеет в виду? Нет, все-таки мой дядя  – самый лучший человек на свете. Я уверена, что если бы мне сейчас понадобилось пойти в полицию, он бы ни минуты не возражал. Но мне не нужно, я ведь все уже рассказала Якову Платоновичу. Но раз дядя интересуется, то и ему расскажу тоже. Время есть, парк у князя не маленький.

Лакей дома Разумовского проводил нас в гостиную. Судя по радушной улыбке, хозяин дома не возражал против внезапных гостей.
– Петр Иваныч, Анна Викторовна! – приветствовал он нас с дядей. – Рад вас видеть.
– Кирилл Владимирович, вот, внял вашему призыву, – сказал дядя. – Зашел по-соседски.
– И это очень хорошо! – с улыбкой ответил князь. – Я сейчас распоряжусь подать кофе. Сигару?
– Не откажусь, – кивнул дядя. – Не откажусь от сигары.
Разумовский подал ему ларец, и повернулся ко мне:
– Вы очаровательны в этой шляпке.
Дежурный комплимент, но как же приятно, право. Все-таки вежливость не так уж и плоха. А некоторые вот и здороваться забывают.
– Коньячку? – предложил дяде князь.
– С утра? – удивился тот.
– Конечно, – улыбнулся Разумовский. – Именно! Именно с утра! Это особенно приятно.
– Не откажусь, – сдался дядюшка.
Я нахмурилась. Ну, разумеется, он не откажется. Он даже вполне может не отказаться не один раз. А потом мама заметит, что дядя пил с утра пораньше, и придется нам обоим не только обедать здесь, но и ужинать, а может, и ночевать.
– Ну, что ж, будем здоровы! – сказал князь, поднимая рюмку.
Я оглянулась через плечо на дядю, пытаясь взглядом сообщить ему, что я думаю о его поведении. Кажется, мне это удалось, потому что он едва не подавился. А вот так ему и надо. Этот взгляд я у мамы подсмотрела. Отлично действует!
– Ну, как поживает семейство Мироновых? – осведомился Кирилл Владимирович, стоявший ко мне спиной, а потому и недовольства моего не замечавший.
– Семейство слава Богу, – ответил дядя.
– Кирилл Владимирович, а давно ли вы виделись с Ниной Аркадьевной, – спросила я.
Поинтересоваться благополучием госпожи фрейлины у князя мне присоветовал дядюшка, пока мы шли через парк. Но мы договаривались, что он сам об этом спросит, чтобы не привлекать лишний раз внимание Разумовского к моим способностям. Но дядя за сигарами и коньяком явно позабыл о делах, а я просто места себе не находила от беспокойства. Если судить по моему видению, госпожу Нежинскую похитили. А я вовсе не была уверена, что Яков Платонович отнесся к моим словам всерьез. Может быть, хотя бы Кирилл Владимирович захочет прислушаться?
– Вчера, – ответил князь несколько удивленно. – Она была у меня.
– Если честно, я обеспокоена, – сообщила я ему. – Мне кажется, что она в опасности.
– А что вы имеете в виду?
Придется объяснять все, как есть. Мне не слишком этого хотелось, но ведь речь идет о безопасности человека, это куда важнее, не правда ли?
– Сегодня утром возле нашего дома нашли мертвого человека, – пояснила я. – И я видела кое-что. И мне кажется, что лучше к ней в гостиницу послать.
– А я уже послал, – неожиданно сказал Разумовский.
Теперь пришла моя очередь удивляться. Князь не медиум, так откуда он мог знать, что Нежинской угрожает опасность? Ответ только один: он предполагал, что ее могут похитить, или же точно знал, что она похищена.
– Я надеюсь, она в добром здравии, – прибавил Кирилл Владимирович.
– Благодарю вас, – ответила я ему, не  скрывая своего удивления.
Вот об этом бы Штольману рассказать. Да только нельзя. Он и поверит, тут ведь духи не причем, но сразу решит снова, что это князь во всем виноват. Ну, наверняка же решит. Он всегда что-то подобное думает, а потом у него неприятности. Так что обожду пока с этими известиями.
– Нет, это я вас благодарю, – ответил мне Разумовский. – Анна, можно вас на два слова?
– Да, разумеется.
Проходя мимо дядюшки я постаралась, как могла, дать ему понять еще раз, что пить коньяк с утра, даже будучи в гостях, ему не стоит. Вряд ли он меня послушает, но тут уж ничего не поделаешь.
– Петр Иванович, прошу прощения, – сказал князь, провожая меня в свой кабинет. – Вы, пожалуйста, угощайтесь.
Вот и все с дядиным благоразумием. Ох, будет сегодня продолжение скандала, точно. И мне достанется, что не уследила. И папа в этот раз на помощь не придет.
– Скажите мне, что конкретно вы видели? – взволнованно спросил князь, когда мы вошли в кабинет.
– Я видела, что в момент смерти того господина Нина Аркадьевна Нежинская находилась рядом с ним.
– Я тоже должен вам признаться, – сказал Кирилл Владимирович. – Вчера, когда Нина Аркадьевна покинула мой дом, на нее было совершено нападение. Она похищена! И я даже не знаю, где она теперь.
Боже мой! Какой ужас!
– Я, конечно, не стал распространяться при вашем дядюшке, – продолжил Кирилл Владимирович, – при всем уважении…
– Нет, подождите, – остановила я его. – Но нужно же что-то делать! Нужно в полицию заявить!
– Это дело деликатного свойства, – поморщился князь. – Тут надо действовать осторожно.
– Но она же в опасности!
– Да, но я хотел бы прояснить ситуацию своими силами, – сказал Разумовский. – И потом, ваш Штольман… Я не думаю, что он найдет ее вот так вот вдруг.
Я отвернулась, желая скрыть свое неудовольствие. Как же сильно они все-таки друг друга не любят! Настолько сильно, что готовы рискнуть жизнью женщины. Как бы я не относилась к госпоже фрейлине, она живой человек, и сейчас ей угрожает опасность.
А Штольман еще как найдет, я уверена. И хоть он в духов не верит, но предупреждения мои всегда проверяет. И вообще, он слишком умный, чтобы отмахиваться от важных сведений, как бы они ни были получены. Так что зря князь надеется что-то скрыть. Штольман уже идет по следу. Я ему все рассказала, вот только Кириллу Владимировичу это знать не следует.
– Анна, я уверяю вас, у меня гораздо больше возможностей, – продолжил меня уговаривать Разумовский. – Скажите, а как вы чувствуете, она сейчас на этом свете?
– Нина Аркадьевна? – повернулась я к нему. – Да, она жива, я это чувствую.
На самом деле, еще по возвращении домой с места преступления я попыталась вызвать дух фрейлины, и совершенно была уверена, что та жива. Вряд ли за час что-то переменилось.
– Вот и хорошо, – кивнул Кирилл Владимирович и поцеловал мне руку.
Я смутилась, как и всегда, когда мне оказывали подобные знаки внимания. Впрочем, я тут же убедила себя, что это вежливость, не более того. Князь всегда вел себя со мной крайне предупредительно, будто я была не провинциальная барышня со странностями, а титулованная особа. Должно быть, он со всеми дамами так вежлив. С мамой тоже, я сама видела. И ей это чрезвычайно приятно. А раз это всего лишь проявления вежливости, то мне следует научиться принимать их, не краснея каждый раз.
Но покамест у меня это не получалось, так что я поскорее распрощалась с князем, испросив у него разрешения повидать Элис. Кирилл Владимирович, как и всегда, не возражал.

Сиделка встретила меня, по обыкновению, каменным выражением лица и чрезвычайно неохотно проводила в комнату к своей пациентке. Впрочем, я давно научилась игнорировать ее неприязнь. С Элис женщина обращалась куда теплее, она даже была заботлива, а это и было самое главное.
– Как она? – поинтересовалась я, имея в виду Элис.
– Как всегда, – ответила сиделка.
– А обо мне спрашивала?
– Она ни о ком не спрашивает, вы же знаете.
Ну, да, знаю. Но мне так хочется надеяться, что разум к Элис все-таки вернется. Мне мечталось, что мы станем подругами по-настоящему, что будем разговаривать, общаться, делиться всем на свете. У меня никогда не было подруги. Правда, у меня есть дядя. Но ведь он мужчина. Не всеми вещами я могу с ним поделиться. А так иногда хочется просто… ну, просто вот поболтать. По-девичьи.
– Элис, – позвала сиделка, входя в комнату.
С виду помещение казалось пустым.
– Элис, это я, Анна, – может быть, на мой голос девушка выйдет? Мне она все-таки доверяет, пожалуй, больше, нежели остальным.
Я заглянула за ширму, а сиделка под кровать, но Элис не было ни там, ни там.
– А, вот ты где! – воскликнула сиделка, приоткрыв дверь в ванную комнату. – Ну-ка, вылезай. К тебе пришли.
Я заглянула тоже: Элис сидела прямо в ванне, хорошо хоть без воды.
– Вставай, вставай, будь умницей, – попросила сиделка, прикасаясь к своей пациентке. Элис вздрогнула, как если бы ждала удара. У меня сжалось сердце, и я в который уже раз подумала дурно о госпоже Курочкиной. Страшно представить, что она творила с Элис все эти годы. Бедняжка до сих пор вздрагивает, когда кто-то просто прикасается к ней.
– Ну, не трогайте ее, если ей так нравится, – попросила я сиделку, которая пыталась поднять свою упирающуюся пациентку. – Мы ведь и так с ней можем поговорить.
– Ну, хорошо, – неохотно согласилась та. – Я буду в коридоре.
– Здравствуй, дорогая, – сказала я Элис, когда сиделка нас оставила, наконец-то. – Ну, как ты?
Элис не ответила, как обычно, но взглянула на меня, что, как мне всегда казалось, было хорошим знаком.
– У меня сегодня целый день свободен, – сообщила я ей. – Мы можем весь день вместе провести. Сначала русским позанимаемся, а потом можем пойти гулять, если ты хочешь.
Элис молчала, бездумно перебирая пальцами по краю ванной, но ее рука все ближе придвигалась к моей. И, в конце концов, она меня коснулась. Только кончиком пальца прикоснулась к моей руке, но для нее это был немыслимый шаг, это был жест доверия, цену которому и вообразить было сложно. Должно быть, с тех пор, как Элис вырвалась из заточения, она впервые дотронулась до кого-то по собственному желанию.
Но было бы неправильным показывать ей ту радость, которая меня переполнила. Это могло спугнуть ее, заставить смутиться, так что я продолжала говорить, будто ничего не заметила:
– А знаешь, почему у меня сегодня целый день свободен? Поругалась с родными. Да, иногда они бывают совершенно невыносимы. Просто несносны!
Я взглянула на молчаливую свою собеседницу и успела увидеть, как Элис отвела от меня взгляд. Я уже не раз замечала, что она смотрит на меня, если думает, что я ее не вижу. Естественно для человека – смотреть на того, кто с тобой разговаривает. Но Элис всегда отводила глаза, отгораживаясь, замыкаясь в себе. Но на меня смотрела, пусть и украдкой. И это, как и ее жест, говорило о том, что я завоевала все-таки доверие бедняжки.

Спустя некоторое время мне удалось все же убедить Элис покинуть ванну, чтобы отправиться на прогулку. Мы неторопливо шли по парковой дорожке в сопровождении сиделки. Элис срывала различные травки и цветы, а я называла ей и названия. Эта игра ей очень нравилась.
– Анна Викторовна, – раздался знакомый голос.
На краю лужайки стоял Яков Платонович. Кажется, он только что вышел из дома князя. Что он там делал? Беспокойство нахлынуло горячей волной. С одной стороны, появление Штольмана свидетельствовало о том, что он, скорее всего, проверил-таки мои слова и обнаружил исчезновение Нины Аркадьевны, и в этом случае его визит к Разумовскому более чем оправдан. Но с другой – эти двое так нетерпимо относились друг к другу, что любое их общение меня пугало.
Оставив Элис на попечение сиделки, я бегом припустила к моему сыщику. Я с ума сойду от беспокойства, если не смогу сейчас убедиться, что беседа прошла благополучно.
Он был явно сильно озабочен, а еще, кажется, огорчен.
– Нежинская похищена, это уже установленный факт, – очень серьезно сказал Яков Платонович. И вдруг прибавил неожиданно.  – Вы… Вы берегите себя.
– А я здесь причем? – не поняла я смысла этого предупреждения.
– Вы часто здесь бываете, – ответил он. – И  мой совет – держитесь подальше от князя.
Ну, вот, снова он поднимает эту тему. Мое общение с князем всегда было для нас камнем преткновения. Когда-то давно Яков Платонович решил, что я доверяю Разумовскому, а ему самому не верю. И переубедить его мне так и не удавалось. Любое упоминание о князе мой сыщик всегда воспринимал в штыки, и даже в том, что Кирилл Владимирович забрал Элис из приюта и дал ей дом, умудрялся увидеть злой умысел. В другое время я бы поспорила с ним, возможно, но сегодня он выглядел таким огорченным, что я не захотела расстраивать его еще сильнее, лишь попыталась успокоить:
– Яков Платоныч! Ну, Вы же знаете, что я здесь бываю вовсе не ради князя.
– Да, – вздохнул он и с грустью взглянул на Элис. – Как она?
– Без изменений, – ответила я. – Но мне кажется, что она меня слушает.
– А князь часто с ней разговаривает?
Ну, вот, снова он возвращается к этой теме.
– С ней никто не разговаривает, только я, – заверила я его как можно убедительнее. – Но князь, он и так много для Элис сделал.
– Да, – он снова вздохнул, и мне захотелось его обнять и утешить.
Что же происходит такое, что Яков Платонович так расстроен? Обычно он куда меньше показывает свои чувства, как бы ни был озабочен. Но сейчас казалось, будто на него давит какой-то немыслимый груз, который он и рад бы сбросить, да не может.
– Вы торопитесь? – спросила я его.
Может, если мы просто немножечко прогуляемся и поговорим, пусть даже и не о деле, ему станет легче? Во время наших прогулок он менялся, и порой начинало казаться, что со мной ему бывает хорошо и легко. Он даже принимался шутить и смеялся сам, делаясь совсем иным, оживленным, радостным. Потом правда сам же смущался и снова принимал официальный вид, но я уже давно не обращала на это внимания. Я знала, что со временем он, как и Элис, начнет мне доверять. И тогда все станет, наконец-то по-другому.
– Нет, то есть… – Да что с ним такое? Мне делалось все тревожнее. – Вы берегите себя, – попросил он снова и резко развернувшись, быстро пошел по направлению к выходу из парка.
А я осталась с тревогой смотреть ему в след. Что-то было кошмарно, просто ужасающе не так. Штольман выглядел не просто расстроенным и взволнованным. Он казался несчастным и даже испуганным, что уж вовсе было делом невероятным. Что с ним твориться? Не может же он так переживать из-за похищения Нежинской? Нет, я же ясно видела тепло в его глазах, когда он на меня смотрел. Я не могу так ошибаться. Или все-таки могу?

Эти мысли не оставляли меня и во время дальнейшей прогулки. Мы тихонечко шли по аллее, я пыталась разговаривать с Элис, а она подбирала травинки и веточки, но, как мне казалось, слушала меня все же.
– Яков Платонович спрашивал, как ты, – поведала я ей. – Ты же помнишь Якова Платоныча?
Элис снова не ответила, подобрала какой-то прутик и помахала им.
– Мне бы так хотелось, чтобы он спросил также обо мне, – вздохнула я. – Ну, вот также просто: «Аня, как вы?». Но он не спрашивает.
Элис оглянулась на меня, как мне показалось, с удивлением.
– Нет-нет, конечно он очень беспокоится обо мне, очень, – поспешила я ее уверить. – Но это все… по долгу службы.
Моя спутница все также молчала. А мне бы так хотелось, чтобы она ответила! Чтобы сказала, что я не права, что вовсе даже не при чем тут служба. Что на самом деле все иначе. Никто на свете не поддерживает меня в этом, а я так устала от вечных сомнений и не уверенности.
– Еще про князя спрашивал, – продолжила я, стараясь поскорее отогнать печальные мысли. – Яков Платоныч все время подозревает князя в каких-то кознях. Это ужасно забавно. И очень утомительно.
Элис вдруг повернулась ко мне и, состроив страшную гримасу, зашипела, как рассерженная кошка. Я даже отпрянула оторопев. Прежде она никогда так не делала. Но в следующее мгновение девушка вновь вернулась к безмятежности, будто и не было этой внезапной вспышки.
– Что случилось? – спросила я ее.
Элис не ответила, пошла по дорожке, разглядывая очередной подобранный прутик. Но меня не оставляла тревога. Мне и раньше порой начинало казаться, что девушка понимает куда больше, нежели показывает. Вот и теперь. Что значила эта ее вспышка гнева? Или вовсе ничего, просто игры больного разума, а я сочиняю невесть что?
В этот момент меня отвлекли: подошедший лакей сообщил, что его сиятельство просит меня пройти в дом для разговора. Новости?

Князь ожидал меня в кабинете.
– А где же дядя? – поинтересовалась я, входя в комнату.
– Он выиграл у меня десять рублей и поспешил откланяться, – усмехнулся хозяин дома.
Я покачала головой. Узнаю дядюшку. Как неловко, однако. А ведь я его просила!
– Уже известно имя убитого, – сообщил Кирилл Владимирович, предлагая мне кресло. – Это Яцек Коплинский.
– Яцек Коплинский, – повторила я.
– Прошу вас, – голос князя сделался проникновенным, – помогите мне найти Нину.
Разумеется, у меня и в мыслях не было ему отказывать.
– Оставьте меня ненадолго, – попросила я.
Кажется, Разумовский предпочел бы наблюдать за сеансом, но спорить со мной он не стал, поднялся и молча вышел. А я сжала пальцами виски и сосредоточилась:
– Яцек Коплинский, явись.
Дух не заставил себя ждать. Я еще не успела произнести формулу в третий раз, а холод потустороннего уже заледенил все вокруг, и меня в том числе. Дух стоял у окна и смотрел прямо на меня. Затем он заговорил, и хотя это снова был польский язык, я, как и утром, легко понимала слова:
– Зря я ушел из леса. Нужно было остаться там. Там бы и сидел в лесу.

В глазах у меня потемнело, а затем я увидела – Яцека Коплинского, пробирающегося через лесную чащу. Вот он вышел на поляну, заросшую белыми лесными цветами. Поляк прошел дальше, и я увидела маленький лесной домик, слегка покосившийся и с замшелой крышей.

Видение ушло, и я опустилась в кресло, борясь со слабостью и пытаясь отдышаться. Дверь кабинета отворилась, пропуская князя. Он смотрел встревоженно, явно взволнованный моим видом, но не стал ничего говорить, и я была благодарна ему за тактичность.
– Он показал мне лес и какой-то домишко, как сторожка лесника, – рассказала я ему. – Такой старый, и крыша замшелая. Там они, видимо, Нежинскую и держат.
– Я распоряжусь, чтобы искали, – кивнул Разумовский.
– Все-таки нужно сообщить в полицию, – сказала я ему очень серьезно.
– Я сообщу, – не стал спорить Кирилл Владимирович.
– Спасибо.
Он вышел, а я еще  посидела немного, ожидая, покуда слабость не покинет меня окончательно. Но, как это обычно и бывало, спустя краткое время я почувствовала себя лучше и решила все-таки вернуться к Элис. Выйдя на крыльцо, я заметила экипаж на подъездной дорожке, но не придала этому значения – мало ли кто пожаловал к хозяину дома. Я смотрела лишь на Элис, ожидавшую меня на террасе в обществе сиделки. Но цоканье копыт приблизилось, а в следующую секунду сильные мужские руки схватили меня за плечи. Я попыталась вырваться, но нападавших было даже двое, хотя для меня и одного бы хватило, наверное. Донесся отчаянный крик Элис, а затем меня запихнули в экипаж, и повозка тронулась, набирая ход. Я пыталась бороться, звать на помощь, но мои похитители крепко меня удерживали, не вырвешься. Широкая мужская ладонь, пропахшая табаком, зажала рот и нос и я, почувствовала, что задыхаюсь.
– Nie krzycz, – раздался голос у меня за ухом, и я поспешно кивнула, подтверждая, что кричать больше не стану.
Рука убралась, позволяя мне вдохнуть, но в следующий момент на мои глаза легла плотная повязка. Я не сопротивлялась больше, хотя мне связали и руки тоже.
Первая паника миновала, и я уже могла понемногу соображать. Итак, меня похитили и куда-то везут. Судя по всему, мои похитители – поляки, а значит, с огромной долей вероятности это те же самые бандиты, что похитили Нежинскую. Вырваться мне не удастся, здесь со мной двое и еще один правит экипажем. Следовательно, нужно вести себя спокойно, с тем, чтобы позже найти возможность и убежать. Сев ровно, я стала напряженно вслушиваться в звуки, пытаясь по ним определить, куда меня везут. Подмечала все, что можно, даже то, с какой стороны солнце греет. Никто не знает, что может пригодиться потом.
Вскоре, насколько можно было судить по звукам, экипаж покинул город. Послышался шум ветра в ветвях и пение птиц, значит, мы въехали в лес. Дорога петляла, и я давно потеряла всяческую ориентацию. Но вот, наконец, экипаж остановился. Мои преследователи отнюдь не бережно поставили меня на землю.
– Следуйте за мной, – велел один из них, сдергивая повязку с моих глаз.
– Куда вы меня ведете? – спросила я их, не желая просто идти, как баран на заклание.
– Молчите, – ответил он с сильным польским акцентом. – В свое время узнаете.
И грубо схватив за плечо, он поволок меня по едва заметной тропинке через кусты. Пешком мы пробирались довольно долго. Тропка кое-где совсем заросла, если не знать, куда идти – ни за что не найдешь. Но потом мы вышли на поляну, заросшую белыми цветами, и я сразу же узнала место, показанное духом. После показалась и неказистая избушка. Около нее горел костер, над которым был подвешен котелок с булькающим варевом.
– Olgierd! – позвал один из похитителей. – Gdzie jesteś?
К костру из кустов вышел молодой человек с револьвером в руке.
– Ty w kogo strzelać idziesz? – засмеялся тот, что шел позади меня.
– Trzeba gwizdać, – сердито ответил караульщик. – Umówiliśmy się.
Я подасадовала про себя, что не понимаю и половины сказанного. Вот дух же тоже по–польски говорил, но я все разбирала. А тут – одно слово из трех, да и то без уверенности.
– Otwórz klatkę. – сказал один из двоих, сопровождавших меня.
Судя по тону, он был тут старшим. Караульщик отпер дверь, и меня грубо втолкнули в дом. Я едва не упала и больно ударилась о стену. За спиной лязгнул запираемый замок.
Я осторожно заглянула в единственную комнату и увидела Нину Аркадьевну Нежинскую, сидящую на куче сена. Ее платье и прическа были в беспорядке, что и не удивительно, учитывая обстоятельства. Впрочем, следовало признать, что самообладание ей явно не изменило.
– Анна Викторовна, – улыбнулась фрейлина, приветственно разводя руками.
– Нина Аркадьевна, – я сделала шаг вперед, оглядывая Нежинскую.
Не похоже было, что ей причинили какой-то вред, если не считать того, что условия содержания вряд ли могли устроить такую даму.
– Располагайтесь, заходите, – с деланным радушием произнесла Нина Аркадьевна, поднимаясь, чтобы развязать мне руки. – У нас здесь очень даже сносно. Есть даже одеяло.
Плен вообще штука не слишком приятная, но мое заточение обещало быть особенно отвратительным.