Папе пора было ехать по делам, так что я вернулась в свою комнату. Решила, что уж лучше я буду здесь сидеть, нежели внизу, где тетя Липа в любой момент примется читать мне нравоучения.
Дверь скрипнула, отворяясь, и в комнату просочился дядюшка. Вид он имел самый что ни на есть заговорщицкий.
– Аннет, – сказал дядя с деланной серьезностью, напрочь опровергаемой искрящимися смехом глазами, – тут к тебе Яков Платонович.
Что? Как? Как он здесь? Я поскорее захлопнула книгу и едва не соскочила с постели в чем была, но вовремя спохватилась, вспомнив, что на мне лишь ночная сорочка. Дядя же примерз к дверному косяку и выходить явно не собирался. Пришлось руками на него замахать, чтобы он понял, наконец, что мне одеться надо. Дядя вышел, намеренно неторопливо, явно испытывая мое терпение. Все бы ему шутить! Я выгляжу как огородное пугало, мне надо торопиться, иначе мама или тетя обнаружат моего визитера и прогонят раньше, чем я успею выйти, а дядя надумал спектакли разыгрывать!
Едва дверь затворилась, я мухой слетела с постели и заметалась по комнате. Одеться, как подобает, я уже не успеваю. Будем надеяться, что мое домашнее платье подойдет. Оно достаточно скромное, хотя старенькое и непритязательное. Теперь волосы. Я всегда распускала волосы на ночь, хоть мама и настаивала, что следует заплетать их. Но мне не нравилось спать с косой, а теперь вот на голове самое настоящее воронье гнездо. Чтобы привести в порядок эти лохмы, потребовалось бы полчаса, не меньше, так что я лишь подобрала их слегка, закрепив на затылке. Получилось мило, хотя мама бы пришла в ужас от подобного. Ладно, не важно. Надеюсь, дядя посторожит, и она не увидит ничего. А вот как скрыть следы болезни на моем лице? Мой Штольман страшно расстроится, увидев меня такой, похожей на привидение. Я слегка пощипала себя за щеки, надеясь, что они приобретут хоть какой-то румянец, прикусила губы. Да, так определенно лучше. Ну, хотя бы слегка. Вдохнув, я твердо приказала себе успокоиться и, открыв дверь, шагнула вперед.
Мой сыщик стоял у двери и теребил манжет. Он часто так делал. Когда-то я считала, что так Штольман маскирует свое раздражение. Но потом поняла, что это признак смущения, а вовсе не гнева. Мой сильный и решительный следователь снова чувствовал неловкость. Должно быть, дядя и с ним пошутил.  Заметив мое присутствие, Штольман осветился улыбкой, и у меня, как всегда, сжалось сердце от счастья при виде сияния в его глазах.
– Доброе утро, Анна Викторовна, – сказал следователь, беря мою руку и нежно целуя.
У него, как и всегда, были теплые, сильные и удивительно нежные руки, и мурашки на моей спине принялись выплясывать радостный танец.
– Здравствуйте, Яков Платоныч, – улыбнулась я.
– Простите, что беспокою, – негромко и как-то скованно сказал он. –  Я не мог не зайти, узнал, что хвораете.
Смущение Штольмана было настолько очевидным, что мне захотелось обнять его ласково. Ну, что же он так робеет? Неужели не видит, что я сама не своя от счастья видеть его?
– И очень хорошо, что зашли, – я постаралась, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно. – Да вы присядьте.
Он сел на диван, так и не отпустив моей руки. А я и не отнимала. Я наслаждалась тем, как нежно он перебирал и гладил мои пальцы, кажется, и не осознавая этого своего движения. И согревалась душой.
– Вы как себя чувствуете? – спросил Яков Платонович озабоченно.
– Хорошо, – кивнула я со всей серьезностью.
Уж всяко лучше, нежели вчера. Да и вчера ничего страшного не было. Не стоит ему так переживать, право.
Штольман вдруг встрепенулся, будто вспомнив о чем-то, полез в карман и извлек оттуда яблоко. Самое настоящее яблоко, с красным, румяным боком. Я взяла его, оно было теплое, будто не в кармане нагрелось, а впитало в себя любовь и заботу дарителя. Вот оно, мое самое лучшее лекарство. Съем – и поправлюсь. И спорим – это будет повкуснее тетелипиных отваров?!
– Это хорошо, что хорошо, – с улыбкой одобрил мой сыщик. – А я к вам вчера приходил, но сказали, что вы не можете меня принять.
– Ах вот как? – удивилась я. – А мне и не сказали ничего. Ну, ясно, это, должно быть, тетушка моя распорядилась.
Он кивнул, подтверждая мою догадку. И замолчал. Просто молча смотрел, как… как много раз уже. Мои щеки немедленно вспыхнули. Ну, и зачем я их щипала? Могла бы догадаться: один его взгляд – и румянец мне обеспечен.
– Как ваша служба? – спросила я, пытаясь заполнить неловкую паузу.
– Да все как обычно, – кивнул он с улыбкой.
– Делом пропавшей иконы занимаетесь? – поинтересовалась я.
– Удивляюсь вашей осведомленности, – засмеялся Штольман. – Просто зависть разбирает.
– Да дьякон ко мне заходил, Илларион, – пояснила я, засмеявшись тоже.
Улыбка и радость покинули лицо Якова Платоновича в один миг. И мне сделалось страшно.
– Что такое? – спросила я, уже догадываясь, но не желая верить.
– Не хочу вас расстраивать, – мой сыщик отвел взгляд, – но убит дьякон вчера.
Вчера. Господи, я же предупреждала его. Просила уехать, укрыться. Должно быть, я опоздала со своим предупреждением. Снова опоздала.
– Как? – спросила я, чувствуя, что не могу удержать слезы. Да и не хотелось мне их удерживать. Отчаяние опять накатывало огромными волнами, грозя поглотить меня целиком. – Как? Он же вчера ко мне заходил! Радовался этой иконе!
– Вы не переживайте, – кинулся утешать меня Штольман. – Я с этой иконой сам разберусь. Вам нужно оставить все это.
– Что все? – спросила я горько. – Вы же не верите во все это.
– Не важно, во что я верю, – качнул он головой. – Но вы же сами видите, все время что-то происходит!
Вот и он тоже так считает. Да, все время происходит, всегда. А все потому, что я открываю дверь смерти.
– Это из-за меня, – слезы текли, не останавливаясь. Не следовало бы мне говорить ему этого, расстроится ведь. Но кому еще я могу пожаловаться? – Прав тот математик был, это из-за меня происходит.
– Не из-за вас, – горячо ответил Яков Платонович и сжал мою ладонь. – И я о вас так никогда не думал.
– Но вы же сами сейчас говорите, что вокруг меня все время что-то происходит.
– Отдохнуть вам надо, – мой сыщик снова погладил мою руку, потом сжал, сильно-сильно, а все  равно ласково. – Вы сейчас видите все в черном цвете, но все пройдет. Вы верьте мне! Все пройдет и все будет хорошо.
– Если бы.
Мне хотелось поверить ему, очень хотелось. Но я не могла. Десятки примеров твердили мне обратное. Я чудовище, ошибка мироздания. Я приношу боль всем, кого люблю, а Якову Платоновичу больше всех. Ему не надо любить меня, не надо. Потому что я приношу не только боль, но и смерть. И если мой Штольман погибнет, в этом будет лишь моя вина.
– Мне пора, – негромко сказал Яков Платонович, ласково гладя мою руку. – А вы выздоравливайте.
Я кивнула, соглашаясь. Он поцеловал мои пальцы и замер, глядя в лицо. В глазах, таких радостных совсем недавно, стояла боль. Я всегда приношу ему боль, всегда.
Штольман, наконец, отпустил мою руку, повернулся и быстро вышел. Пусть идет. Куда угодно, лишь бы подальше от меня. Подальше от боли. Он не заслужил такого. Он самый лучший, самый замечательный человек на свете.
Я смотрела на дверь, закрывшуюся за моим сыщиком. Черное отчаяние накрывало с головой. А теперь, когда меня не согревал больше свет его глаз, нахлынул холод. Вздохнув, я вернулась в комнату и без сил упала на постель. Холодно. Я прижала к груди маленькое яблоко, уютно лежавшее в ладони. Оно по-прежнему было теплым, оно меня согревало, как и любовь того, кто его принес. Сон поманил уютом и безмыслием, и я не стала сопротивляться.

Спала я недолго. А проснулась от того, что в комнату вошла мама.
– Аннушка, там к тебе его сиятельство, – сказала она. – Я сказала, что ты к нему спустишься.
Мама была смущена, но, кажется, намерена настаивать на своем. Штольмана они с тетей не пустили, для него я больна, значит. И дьякона Иллариона не пустили тоже. А вот ради князя Разумовского меня даже разбудить можно, оказывается. Подавив раздражение, я принялась одеваться. Мама все равно не отстанет, а на скандал у меня нет сил.
Разумовский ожидал в гостиной. Едва увидев меня, он шагнул на встречу.
– Анна прошу простить меня, – произнес князь, выглядевший отчетливо огорченным. – Я волнуюсь. Я должен был повидать вас. Как вы себя чувствуете.
– Спасибо, – ответила я вежливо. – Уже гораздо лучше.
Какой разительный контраст между этим визитом и предыдущим. Один и тот же вопрос – но как по-разному он прозвучал.
– Мне непереносимо думать, что ваша болезнь из-за этой дуэли, – продолжал Разумовский. – Мне жаль, что так все получилось.
Правда, что ли? Ему жаль? А раньше он о чем думал?
– Собственно, для этого я и пришел, – сказал князь. – Я принимаю ваш отказ со смирением. И надеюсь, что вы позволите мне и далее оставаться вашим другом.
– Да, конечно, – ответила я, поскольку иное было бы воплощенной грубостью.
– Благодарю вас, – Разумовский склонился к моей руке. – У вас нет вестей от нашей бедной Элис? – спросил он внезапно.
– Нет, – вздохнула я, отбирая руку, которую он как бы невзначай забыл отпустить. – Признаться, я сама хотела задать вам этот вопрос.
– Все мои усилия ни к чему не привели, – огорченно развел руками Разумовский. – Я даже не знаю, где ее искать.
– Скверно,  – ответила я, отходя к дальней стене, чтобы нас разделял рояль. Так я почему-то чувствовала себя более защищенной рядом с этим человеком. – Я знаю, что полиция тоже никуда не продвинулась.
– А вы?
– Что? – не поняла я.
– Вы, наверное, попробовали вызвать дух отца Элис? – спросил князь.
Что-то в его тоне насторожило меня. Вспомнился день, когда я предложила Элис вызвать дух полковника для нее. Девушка перепугалась настолько, что решилась предупредить. Тогда-то я и узнала, что князь установил за своей подопечной самую пристальную слежку. Неспроста он теперь интересуется Лоуренсом у меня, ох, неспроста. Но глупо будет скрывать мои попытки. Разумовский кто угодно, только не дурак, и врать ему следует очень осторожно.
– Да, – не стала я отрицать очевидное.
– Вы говорили с ним? – последовал вопрос, заданный чрезвычайно напряженным тоном.
– Да, – признала я и это. – Но полковник говорит какими-то загадками. Зашифрованными текстами.
На самом деле, он вовсе со мной не разговаривает. Но ведь князь не может об этом знать.
– Вы их записываете? – все так же напряженно спросил Кирилл Владимирович.
– Нет.
– Запишите их, – властно велел он. Потом, видимо, осознав, сколь неуместен такой тон, прибавил чуть мягче. – Мы могли бы вместе попробовать понять смысл этих посланий. Наверняка Лоуренс знает, где его дочь.
Ну, вот теперь я поняла, что ему нужно. И чего он хотел от Элис, видимо. Князь охотился за тетрадью Элис, пытался выманить ее у меня. Но тетрадь была утеряна. А ведь ее содержимое диктовал дочери Лоуренс. Должно быть, там было зашифровано что-то чрезвычайно важное для Разумовского. Он надеялся, что Элис, придя в себя, вспомнит, что записывала. Но девушка пропала, и теперь Кирилл Владимирович надеется получить желаемое через меня. Должно быть, он потому и жениться на мне хотел, для того же. Да только я не собиралась ему помогать. Но мне следовало быть очень осторожной. Князь не должен был знать, что я догадывалась о его намерениях.
– Хорошо, – согласилась я. – Конечно. А сейчас я прошу вас простить меня.
– Да, конечно, – поклонился Разумовский. – Выздоравливайте. И помните: у вас есть преданный друг.
Он снова поцеловал мне руку и бережно пожал ее. В бескорыстную дружбу князя я не слишком верила, да и весь предыдущий разговор подтверждал обратное, но я все же решилась попробовать. Может, он согласится? Ведь ему нужна моя помощь, чтобы добыть сведения от духа Лоуренса.
– Если это действительно так, – сказала я, волнуясь, – дайте мне обещание забыть о продолжении этой дуэли.
Лицо Разумовского сделалось холодным и упрямым, злым даже.
– Этого я не могу обещать даже вам, – произнес он чопорно. – Это вопрос чести.
Я резко выдернула свои пальцы из его руки, уже не думая о приличиях. Лицемер, низкий и гнусный. К тому же, он явно считает меня доверчивой дурой. Но я куда умнее, чем думает его сиятельство. И он не получит желаемого, никогда. Не от меня! Резко развернувшись, я покинула гостиную, поднявшись на второй этаж. Там меня поджидал дядя. Ну, хоть не мама, уже хорошо.
– Как прошел разговор? – спросил он озабоченно.
– Нормально, – отмахнулась я. – Дядя, собирайся. Ты пойдешь к Штольману.
– Еще раз его привести? – изумился он. – Вы же утром виделись. До завтра не потерпишь?
Тьфу ты! Вечно он со своими шутками!
– Дядя! – я нахмурилась, показывая, что сержусь. – Это важно. Скажи ему, что Ребушинскому грозит опасность. Убийца постарается до него добраться.
– Хорошо-хорошо, – поднял он руки в примирительном жесте. – Я уже иду. Не сердись только.
Дядя удалился, ворча себе под нос, а я укрылась в своей комнате. Мама не пришла меня расспрашивать, но я все равно на нее сердилась за то, что она настояла на моем разговоре с князем. Не зная, как справиться с эмоциями, я прошлась по комнате, и тут мне на глаза попался футляр с флейтой. Прекрасно! Мама на дух не переносит мои музицирования, да и тетя их не одобряет, видимо, от того, что флейту мне дядя подарил. Так что у меня есть хоть малая возможность отомстить, и при этом предъявить мне будет совершенно нечего.
Хоть я довольно давно позабросила инструмент, но ничего не забыла. Пальцы легко скользили по клапанам, нежные звуки сменяли друг друга, складываясь в красивую мелодию. И вдруг совершенно другая мелодия ворвался в мое сознание, разрушая гармонию. Потянуло потусторонним холодом. И у окна, прямо передо мной, возник дух невесты Кудеяра, обеими руками прижимающий к груди икону.
– Вот и случилось, – произнесла девушка. – Он опять убьет. На кладбище.
Призрак исчез. Убьет. Опять, она сказала. Господи, да что же это? Хватит уже смертей! Я не могу позволить случиться еще одной, просто не могу. Поскорее одевшись, я крикнула Прасковье, чтобы та добыла экипаж для меня. Бежать бегом слишком долго, да и не смогу я бежать, но ехать же могу! Больше никто не умрет, я не позволю.
Я уже выскочила на крыльцо, и тут меня заметила тетушка, возвращающаяся с прогулки, и бросилась наперерез.
– Ты куда? – ухватила она меня за шубу.
– В полицию мне надо, – сказала я торопливо.
– Нюшенька, он не любит тебя!
– Да причем здесь это? – заорала я, уже не сдерживаясь, и выдернула шубу из цепких теткиных пальцев. – Да пустите вы меня!
Тетя еще попыталась запрыгнуть в экипаж со мной, но я не позволила. Извозчик встряхнул вожжами, лошади пошли и тетины крики остались позади.
– В управление полиции, – велела я, – и побыстрее.
Извозчик снова поторопил лошадей. Экипаж шел быстро, давая мне надежду на то, что на этот раз я успею. Вот только… только здесь мы должны были повернуть.
– Поворачивайте, – крикнула я ему. – Мне надо в полицию.
Экипаж несся вперед. Кучер не отвечал, даже не оборачивался в мою сторону. И я как-то сразу поняла все. Меня похитили, снова. Я взглянула на проносящуюся мимо землю. Если спрыгну – точно шею сломаю. Но экипаж начал притормаживать. Похоже, преступник привез меня на кладбище. Вот оно что! Это не Ребушинского должны были убить. О моей смерти предупреждала невеста Кудеяра. Единственный мой шанс – спрыгнуть с пролетки, пока она еще на ходу, и бежать, ведь убийца занят лошадьми. Должно получиться, должно!
Одного я не учла – своей слабости из-за болезни. Спрыгнула-то я удачно, но подвели ноги. Я пошатнулась, замахала руками, пытаясь удержать равновесие, но не справилась и грохнулась на спину. Чистая случайность, что затылком я пришлась на камень, со всего маху. Голова взорвалась резкой болью и все потемнело.

Я пришла в себя от того, что меня резко и сильно трясли. В первое мгновение мелькнула мысль, что это мой Штольман опять меня спас.  Он всегда меня тряс, когда сердился. Тряс, а потом обнимал.
Но открыв глаза, я увидела перед собой совершенно чужое лицо, очень злое к тому же. Человек был одет в полицейскую форму, но я мгновенно поняла, что он здесь не для охраны закона. Я шарахнулась, и он выпустил меня. Мое плечо уперлось во что-то мягкое, и, повернув голову, я увидела господина Ребушинского, сидящего рядом. Похоже, редактор был перепуган – дальше некуда.
Убийца тем временем достал и поставил передо мной икону, ту самую, что я видела в руках Кудеяровой невесты.
– Говори, как она показывает, – велел он с угрозой в голосе.
– Что? – не поняла я. – Что вам надо от меня?
– Соображай быстрее, – жестко заявил он. – Говоришь с духами? Вызывай сюда Кудеяра!
– Я не…
– Если он соврал, – преступник кивнул на Ребушинского, доставая нож из-за голенища, – будет наказан.
– Нет-нет-нет! –  заторопилась я. – Он просто не знает! Это не так происходит. Я не могу вызвать любой дух.
– Мне плевать, как это происходит, – ответил он зло. – Ты должна узнать, как эта икона действует. Как указывает на клад. А если ты не можешь этого сделать, – он поднес нож к моему лицу, – вы оба мне без надобности. И останетесь здесь.
– Зачем вам это надо? – спросила я, – Неужто из-за денег?
Купец, везший икону и сопровождавшие его жандармы, дьякон Илларион, светлый человек, никому в мире не причинивший зла, теперь вот мы двое. Какими деньгами нужно прельститься, чтобы отнять столько жизней?
Убийца рассмеялся безумным смехом. Но потом все-таки ответил вполне серьезно.
– Мой сын, – сказал он. – Мальчику было всего семь лет, когда он с друзьями отправился искать этот чертов клад. Его завалило землей заживо. Теперь я хочу отомстить.
– Отомстить? – переспросила я. – Кудеяру? Вы с ума сошли.
Этот человек и впрямь безумен. Он одержим местью духу, желая отобрать у того самое ценное – сокровище, что он хранит столько времени. И ради этой своей идеи не щадит никого вокруг.
– Невозможно отомстить духу!
– А ты вызови! – нож уперся мне под подбородок. – Посмотрим.
– Вы всех погубите, – попыталась я еще раз воззвать к его рассудку. – И себя, и нас.
– Мне плевать, – его рука, державшая нож, подрагивала. – Мальчонка, мой сын умер. Они мне все должны – и Бог, и дьявол, и Кудеяр. Вызывай!
– Он просто убьет вас, – сказала я горько.
Просто так сказала, не для того, чтобы спорить. Этот человек все равно не слышит доводов рассудка. Он пытается отомстить убийце своего сына.
– Значит, ты все-таки говоришь с духами? – спросил преступник еще раз.
Ребушинский, до того молчавший и лишь жалобно поскуливавший от страха, оживился вдруг и на коленях подполз ко мне.
– Анна Викторовна, – он схватил мою руку, покрывая ее слюнявыми поцелуями, – пожалуйста, попробуйте! Попробуйте, голубушка, спасите! Я же знаю, вы можете! – он повернулся к человеку с иконой. – Она может. Может!
– Хорошо, – согласилась я.
В голове звенело от воплей Ребушинского, нож маячил перед моим лицом, но не это, а безумие в глазах нашего похитителя убедило меня. Он не отступится, ни за что. Но дядя поехал к Штольману. Так что мой сыщик уже наверняка обнаружил, что меня снова украли. Если мне удастся протянуть время, он непременно придет. Он всегда меня находил, всегда. Но если я сейчас откажусь наотрез, то этот безумец просто убьет меня. И Ребушинского убьет тоже. Он мерзкий и противный, но я не желаю ему смерти. Довольно уже смертей.
– Хорошо, – повторила я. – Я попробую. Все равно вы нас убьете, как убили тех.
– Я этого пока не решил, – сказал преступник, протягивая мне икону. – Вы попытайтесь.
– Не надо бы нам этого делать, – вздохнула я.
– Не надо меня злить, – голос убийцы снова похолодел.
Я взяла икону, провела по ней ладонью. Говорить вслух было нельзя, и я пыталась мысленно позвать духа. Убийца ждет, что я призову Кудеяра, но это верная смерть для нас всех. Но я надеялась на призрак невесты. Она пыталась защитить людей от жестокого духа своего жениха. Потому приходила ко мне. Неужто сейчас не придет?

И она пришла. Подул ледяной ветер, исчезли Ребушинский и наш похититель. А вот подвал не делся никуда. Ну, да, я ведь сразу его узнала, это место из моих снов.
Кудеярова невеста стояла в углу, в какой-то нише. Скрипнула, затворяясь, дверь, скованная из железных полос, отрезая девушку от всего мира. Господи, так вот как он убил ее. Замуровал в стене заживо, заставив вечно охранять клад. Спрятал свои самые большие драгоценности – сокровище и любимую женщину. И не нашел в себе милосердия даже чтобы быстро ее убить. Чудовище!
Мир плыл у меня перед глазами, голова кружилась. Но теперь я знала, как  икона может помочь. И могла купить для нас с Ребушинским немного времени. Дух кудеяровой невесты вдруг оказался совсем рядом со мной.
– Нет, – умоляла она меня. – Нельзя этого делать! Нельзя!

Я пошатнулась, теряя силы и пришла в себя. На меня все также смотрели журналист и убийца, один со страхом, другой ожидающе.
– Все, – я отбросила икону. – Я не могу этого сделать. Не могу!
– Ну? – с угрозой сказал преступник и сжал нож.
Он мне не верил. Если я откажусь говорить, он убьет Ребушинского на моих глазах, а потом и меня. Не надо больше смертей.
– План под ликом,  – выговорила я. – Под краской.
Возможно, я выиграла для нас несколько минут. Ведь я уверена, что нас уже ищут. А возможно, я убила нас обоих. Преступник поднял икону и начал с остервенением скоблить ее ножом. Сейчас он убедится, что я не солгала, и после этого мы с журналистом перестанем быть нужны. Одна надежда, что одержимый мыслью о сокровище, он не станет терять время, чтобы нас прирезать. Но это и не важно. Дух Кудеяра убьет его. И нас убьет. Ведь клад здесь, в этой комнате. Клад и кости несчастной девушки-невесты.
Громыхнуло так, что у меня чуть голова не развалилась. Краем сознания я поняла, что никто в подземелье больше не услышал этого звука. Я как-то сразу поняла, что он означает. Едва нож коснулся иконы, пробудился дух атамана-самозванца. Кудеяр шел защищать свое.
Дух отчаянно рыдающей невесты появился рядом со мной, и я плакала вместе с нею от боли и горя. Я понимала девушку. Похороненная заживо, она все свое посмертие пыталась спасти от жестокого жениха живых, ищущих клад. Пыталась – но могла. И приходили новые кладоискатели. И гибли. Даже дети гибли. А она все пыталась и пыталась, совсем как я. Но не могла спасти никого.
Убийца отбросил икону и сунул нож за голенище. Он явно забыл нас прикончить, но мне было все равно уже. Голова раскалывалась от боли, тоска душила. Все бесполезно, все. Моя жизнь бесполезна. И даже смерть. Кудеяр убьет нас всех. Господи, только бы мой Штольман опоздал на этот раз! Только бы не погиб вместе с нами!
Преступник подхватил кувалду и несколько раз ударил по стене. Каждый удар отзывался в моей голове неистовой болью. Рядом рыдала несчастная девушка, заламывая руки от отчаяния. Я пыталась утешать ее, но что я могла. Как и она, я знала, что случится сейчас. То, что случается всегда. Смерть.
Убийца, наконец, выломал достаточно большой кусок, чтобы заглянуть внутрь. И тут появился еще один дух. Атаман Кудеяр, совсем такой, как в моем сне, встал за спиной человека, посягнувшего на его сокровища. Кажется, тот почувствовал что-то, потому что обернулся. Но, разумеется, духа не увидел и не понял ничего, а потому снова ударил по стене. И тут раздался взрыв, разорвавший мир на части, и я полетела в черноту. Последнее, что я помню – голос дяди, звавшего меня. Прости дядюшка. Может, мы еще свидимся, если ты и вправду медиум. Обещаю, я приду попрощаться.

Мне казалось, что я иду в темноте. Холодное, стылое подземелье, знакомые каменные стены и ни лучика света. Должно быть, меня замуровали здесь заживо. Вот и дышать нечем совсем. Я шла, осторожно ощупывая стены. Под руку попались окованные железом доски. Дверь? Я потянула ее на себя. Против ожидания, дверь легко отворилась, но за ней не было прохода. Зато стоял призрак. Профессор Анненков грозно взирал на меня из-под нахмуренных бровей.
– Вы ошибка, – сказал он сердито. – Вас недолжно быть.
Я в испуге захлопнула дверь. Нет, сюда я не пойду. Разве что других дверей не окажется. Снова доски, обитые железными полосами. И снова дух глядящий на меня сердито.
– Вы во всем виноваты, – голос Голубева сочился злобой.  – Вы!
– Я не виновата, – крикнула я ему и захлопнула дверь.
Снова темнота. И шершавый камень стен. Снова дверь.
– Он убил, – по лицу невесты Кудеяра катились крупные слезы. – Он снова убил.
И снова я бреду вдоль стены, спотыкаясь. Мне не выбраться отсюда, никогда. Но это и правильно. Таким, как я, не место среди людей.
Но что это? Знакомый, до боли родной голос вдруг послышался из-за очередной нащупанной мною двери.
– Анна Викторовна, – звал меня мой сыщик. – Анна Викторовна, вы меня слышите?
Он тоже здесь? Он все-таки умер? Тогда мне сюда, за эту дверь. Я должна быть с ним, рядом. Пусть и в посмертии. Но уж дух моего Штольмана не станет говорить, что я ошибка. Даже если он погиб из-за меня – все равно не станет. Я отчаянно рванула на себя дверь. Из проема водопадом хлынул свет и восхитительно свежий морозный воздух, от которого я закашлялась.

– Анна Викторовна, – голос моего сыщика звучал прямо над ухом.
Я открыла глаза и поняла, что полулежу у него на руках, а Штольман, испуганный донельзя, заглядывает мне в лицо. Жив, спасибо тебе, Господи. Хотя бы его я не погубила. Слезы хлынули неостановимым потоком, и я уткнулась в родное плечо. Мой сыщик прижал меня к себе. Кажется, он говорил что-то, кажется, утешал. Но я не слушала, самозабвенно рыдая. Мне всегда хорошо плакалось, когда он меня обнимал.
Я плакала и плакала, и тогда мой Штольман просто поднял меня на руки и куда-то понес. Мне было все равно, я только крепче прижималась к нему, цепляясь за пальто. Слезы душили, конца им не было. Кажется, мы куда-то ехали, но я не интересовалась ничем вокруг.
Очнулась я только, когда мы зашли в дом и мой сыщик усадил меня на лавку. Я попыталась протестовать, и тогда он сел рядом и обнял меня. С другой стороны подсел дядюшка. А он тут откуда? Дядя был весь в пыли: и пальто, и лицо, да еще и руку как-то странно держал.
Кто-то принес чаю, и Яков Платонович чуть не силой влил его в меня. Это помогло. По крайней мере, я перестала рыдать и смогла  худо-бедно ответить на вопросы. Голос меня не слушался, губы дрожали, но Штольман слушал терпеливо, как всегда, и это помогало. Мало-помалу я рассказала все, что случилось. И тогда же узнала, что Серебряков погиб в склепе. Впрочем, это не удивительно. Куда более странно, что Кудеяр пощадил меня и Ребушинского. Алексей Егорыч тоже выжил и, судя по возмущенному голосу, доносившемуся до меня из соседней комнаты, даже не слишком-то пострадал.
Появился доктор Милц и немедленно потребовал, чтобы дядя и следователь вышли, чтобы позволить ему меня осмотреть. Мне хотелось отпускать моего сыщика не больше, нежели ему уходить, но спорить с врачами – дело бесполезное. Александр Францевич осмотрел меня, задал кучу вопросов, а потом сообщил, что я не иначе как в рубашке родилась, потому что отделалась легко. Но настоятельно потребовал от меня соблюдать покойный режим хоть пару дней. Я пообещала, разумеется. Тем более, что сейчас ничего иного и не желала.
После этого Яков Платонович, переговоривший уже с доктором, самолично закутал меня в пальто, погрузил в экипаж и повез домой. Я забеспокоилась было о дяде, но Штольман объяснил, что с ним все в прядке, просто доктор предпочел лечить поврежденную руку в больнице, где есть инструменты. Он был так спокоен, что я поверила, что моему лучшему другу ничего не грозит.
От кладбища до нашего дома рукой подать, так что поездка была короткой. Едва мы вошли в прихожую, как мама и тетя, видимо, ожидавшие моего возвращения, накинулись на Штольмана с упреками. Я попыталась сказать, что он не виноват ни в чем, а напротив, спас меня в который уже раз, но когда меня слушали. Тетя и на меня накричала заодно, не слишком-то стесняясь в выражениях, и я, к стыду своему, снова разрыдалась от обиды.
Тут, наконец, подошел папа и всех урезонил. Меня препоручил заботам Прасковьи, маму и тетю заставил молчать буквально двумя словами. А дальше я не слышала, потому что наша старенькая служанка, охая и ахая, потащила меня отмываться и переодеваться, и теперь мне приходилось волноваться лишь о том, чтобы не уснуть в ванне. Но Прасковья была настороже, и я, отмытая и одетая во все чистое,  добралась, наконец, до постели, упала и заснула без снов.

Проснулась я только к завтраку. Все тело ломило, голова гудела, но жара не было, да и слабости особой тоже. Решив, что двигаться все-таки лучше, чем лежать, я оделась и спустилась в столовую. Все семейство было в сборе, даже дядя, щеголявшей рукой на перевязи. Еще вчера Яков Платонович рассказал мне, что дядя вошел в склеп буквально за мгновение до взрыва. Его тоже контузило и повредило руку, но сейчас дядюшка держался молодцом, а ранением своим даже гордился.
Тут мои мысли приняли совсем иное направление, потому что папа сообщил, что с ним связывались из полиции на счет сокровищ Кудеяра. Оказывается, нам с Ребушинским причиталась часть богатств, как нашедшим клад. Меня аж передернуло. Не хватало мне еще иметь дело с сокровищами, которые погубили столько жизней. Их даже продавать страшно. Кто знает, вдруг дух атамана будет преследовать всех, к кому они попадут.
Нет, подобным богатствам одна дорога. И я сказала отцу, что хочу пожертвовать свою долю церкви. Тут уж возмутились все, и даже тетя с дядей впервые сошлись во мнении, но папа принял мою сторону, заявив, что деньги мои, мне и решать. И пообещал, что все оформит. Вот и хорошо. Слышать не желаю больше про этот клад.

Дело было закончено, но я никак не могла перестать вспоминать несчастную кудеярову невесту и ее страшную судьбу. Столетиями девушка тщетно пыталась защитить людей от жестокого духа. И не могла. И из-за этого я чувствовала с ней глубокое душевное родство. Мне хотелось верить, что теперь, когда клад-таки нашли, дух Кудеяра ушел навсегда, и его невеста обрела покой.
Папа сказал, ее похоронили там же, в том склепе. И два дня спустя я решила навестить девушку. Нет, я не собиралась ее вызывать, тревожить дух. Просто пошла, как ходят на кладбище – постоять, вспомнить, помолиться за упокой души. Ведь на всем белом свете не осталось ни одного человека, кроме меня, кто знал бы ее. Да и я ведь не знала даже имени. Так и осталась она кудеяровой невестой. Духи не произносят имен.
Кладбище было тихим и заснеженным. Но не пустым. Оказывается, не только я пришла помолиться за несчастную девушку. Около склепа стоял отец Федор  и, судя по размашистым крестным знамениям, занимался именно этим. Я встала в стороне, не желая мешать. Батюшка закончил молитву, еще раз перекрестился и, увидев, что не один уже, подошел.
– Батюшка, – обратилась я к нему.
Лицо отца Федора было сердитым и на меня он смотрел с явным неодобрением.
– Послушай, дочь моя, – голос монаха был суров. – Ты должна прекратить свои богомерзкие деяние.
Я почувствовала, как слезы выступают на глазах от обиды.
– Какие деяния, батюшка? – спросила я его.
– Ты в самом деле не понимаешь, что души усопших не могут беседовать с тобою? – спросил он.
– Но они говорят со мной, – возразила я.
– Кто с тобой говорит? – гневно вопросил отец  Федор. – Подумай, что же ты делаешь! С душою своей что творишь? Кого ты слышишь?
– Людей, – ответила я. – Людей, живших когда-то.
– Бесов, – в глазах монаха загорелся мрачный огонь, и я даже шагнула назад. – Бесов ты слышишь! Ибо сказано: если какая душа обратится к взывающим мертвым и к волшебникам, дабы ходить вслед их, то обращу лице мое на душу ту и истреблю ее из народа ее. И если мужчина или женщина будут вызывать мертвых или волхвовать, да будут они преданы смерти. Каменьями должно  забить их!
Я опустила глаза, борясь со слезами. Почему? Ну, почему меня так все ненавидят? Вот и батюшка. Он вообще, кажется, хотел бы, чтобы я умерла, сам же сказал. А что плохого я сделала? Ну, что?
– Слышала ли ты меня, дочь моя? – спросил отец Федор.
– Слышала, – ответила я покорно.
– И не важно, что свою долю клада ты на церковь пожертвовала, – закончил он свою речь.  – Дело-то, кончено, благое, но душу свою ты так не спасешь. Отрекись от волхвования богопротивного! В городе творится несусветное из-за тебя.
Прав он был, совершенно прав. Я ведь и сама сколько раз об этом думала. Я открываю дверь в мир духов, а с ними входит смерть. Если я перестану, может, и не спасусь сама, но уберегу живых.
Монах повернулся, собираясь уйти, я рванулась к нему:
– Батюшка!
Подхватив старческую руку, я поцеловала узловатые пальцы, прижалась лбом. Он не оттолкнул, даже перекрестил напоследок. И пошел к воротам. Я смотрела вслед, борясь со слезами.
Неужели я и вправду ошибка? Писание гласит, что все мы – дети Божьи, но  даже церковь отталкивает меня. Так неужели мне нет места в этом мире? Я же не виновата, что они приходят ко мне.
Сквозь слезы я увидела, как в воротах появилась знакомая фигура в пальто и котелке. Завидев Штольмана, отец Федор даже сделал крюк, будто не желал проходить с ним рядом. А что, ловить убийц – тоже богомерзкое дело? Или следователю за меня достается, что общается с ведьмой?
Штольман легко сбежал по ступеням, подошел и  взял меня за руку. В глазах его была тревога, а на лице – вопрос, понятный без слов.
– Я буду гореть в аду, – объяснила я свои слезы.
– Вы что такое говорите? – возмутился он немедленно.
– Это так! – я не выдержала и заплакала в голос. – Так суждено! Я ничего не могу изменить.
– Да не слушайте вы никого! – в голосе моего сыщика звучала такая убежденность, что я невольно ему поверила. – Никто не знает своего приговора.
– Вы так думаете? – переспросила я, желая, чтобы он сказал еще что-нибудь такое же.
Но он не сказал, а просто кивнул, глядя все также озабоченно.
– Вы меня опять спасли, я вам очень благодарна, – сказала я, вспомнив, что так и не успела его поблагодарить. – Но мне сказали сейчас, что дар мой, он не от Бога.
– Оставьте, – упрямо мотнул головой Штольман. – Мало ли кто что болтает.
– Это батюшка сказал, – возразила я.
– Вы ни в чем не виноваты, – сказал Яков Платонович, заглядывая мне в лицо.
– Я не виновата! – согласилась я. – Я не виновата, но я никому не нужна!
– Не правда это, – его голос дрогнул, и я замерла, даже дышать перестала.
Если сейчас он мне скажет, пусть не все, но хотя бы что-то – я поверю. Поверю, что мне есть место в этом мире, несмотря на мой дар. Просто потому, что он меня любит.
– Вы молоды, и у вас все впереди, – произнес Штольман.
Слова его прозвучали погребальным колоколом. Он не любит меня. Не любит. А значит, я и в самом деле просто ошибка. Никто не может любить богопротивную ведьму.
– Все, – сказала я твердо, изо всех сил стараясь не разрыдаться, чтобы сохранить хотя бы остатки достоинства. – Пожалуйста, оставьте меня. Вы меня измучили! Я больше не могу. И не ходите за мной!
– Анна Викторовна, я…
– Не надо, пожалуйста! – перебила я его неловкие, ненужные объяснения. – Оставьте меня навсегда, прошу!
Утирая слезы, лившиеся беспрестанно, я побрела к воротам. Он не стал догонять. И правильно. Что ему бегать за мной, если не любит? А мне сейчас хотелось только одного – никого не видеть и ни с кем не разговаривать. Ну, еще, пожалуй, умереть, но это, как я полагала, все равно скоро произойдет. Потому что человек, без которого я не могу жить, только что от меня отказался. А значит, жить мне незачем.  Нет, я не стану себя убивать. Это не нужно. Я просто истаю, растворюсь, исчезну. И все закончится.  Надо просто немного потерпеть – и боль перестанет быть.
   

 
Следующая глава      Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)