ЧАСТЬ 1
Глава третья
Установление личности
Несмотря на воскресный день, начальника отделения в городе не оказалось – ускакал в Богимовку, ловить объявившуюся там банду. В отделении скучал заика Федорчуков, от которого и в доброе время было немного толку. Василий бросил попытки дознаться, когда Евграшин будет, и вышел на улицу. Такого исхода он не предвидел почему-то.
Пока ехал, представлялось, как обсудят они это дело с Сергеем Степановичем, сверят все приметы. Втайне Васька надеялся, что начальник не утерпит и поедет с ним в Питер. И вместе они прижмут этого мутного старика и посчитаются, наконец, - и за смерть Штольмана, и за бесследно пропавшую барышню. При мысли об этом становилось и больно, и азартно, и боязно чуток.
А когда вспоминал, что было на Пятой линии, вдруг накатывала сосущая тоска. Потому что женщина-осень и девушка-весна ну никак не вязались со всей этой шпионской канителью. Они были из какой-то другой истории. Не из той даже, что рассказал Ребушинский. А из какой, Василий понять пока не мог.
«Разберёмся!» - упрямо твердил он себе. Мысль о том, что девушка-весна тоже едет где-то в этом поезде и тоже хочет разобраться, он старательно гнал от себя. Потому что это была не мысль, она не думалась. Она просто текла и уносила его в какое-то блаженное забытьё, где солнце сияло, и вода искрилась. И эта девушка улыбалась именно ему…
Родной город встретил его почти летним теплом, от которого он отвыкнуть успел в стылом Петрограде. В центре Затонска, где прежде чаще встречались шляпы, пиджаки и мундиры, теперь царили фуражки, френчи и косоворотки. Было по-летнему многолюдно. В опустевшем Питере и в белый день столько народу на улицах не встретишь, а в провинциальном городишке жизнь кипела. На бывшей Ярмарочной, а ныне улице Советов продавали с лотка белые булки, только цена кусалась.
«Нэпманы!» - зло подумал Васька, сглатывая слюну. Он и поужинать не успел, и позавтракать едва ли придётся. Желудок пробурчал что-то на этот счёт недовольное, и сами собой вспомнились тёти Лизины пироги.
Но пироги – это было дело десятое. Потому что вслед за этим вспомнил Василий главное: Елизавета Тихоновна тоже знала Штольмана. Она даже как-то под следствие попала по молодой глупости. И сыщик её тогда оправдал.
Это была мысль. И додумывал её Васька уже набегу, торопясь в знакомый дом в Никольском переулке, где всё такое родное: печка с вечно заедающей вьюшкой, кресло-качалка и книжный шкаф в кабинете. И даже укорил себя за то, что не к себе домой так спешит. Дома что? Мамка померла в девятнадцатом году, отца убили в двадцатом. В избе Смирных сейчас обитало семейство старшего брата Михаила – семеро по лавкам. Им самим вечно жрать нечего.
Но и тут надежды не сбылись. Ни пирогов не было, ни даже самого Никольского переулка. Именовался он теперь переулком Сакко и Ванцетти. И дверь Лизаветы Тихоновны была заперта, и на стук никто не отозвался. Одно хорошо: где искать тётю Лизу, Васька знал наверняка.
В редакции «Затонской нови» никого из знакомых по прежним временам он не увидел, но первый же попавшийся навстречу сотрудник, охотно сообщил, что «Мадам, то есть простите, товарищ редактор сейчас у себя, работает». И Василий направился привычной дорогой в маленький кабинет на дальнем конце коридора. Приоткрыв дверь, остановился.
Большую часть кабинета по-прежнему занимал письменный стол, на стене красовался плакат «Освобождение работниц есть дело самих работниц», а под плакатом сидела когда-то мадам, а ныне товарищ редактор и колотила по клавишам своего «Ундервуда» с такой силой, что тот подпрыгивал. Вокруг растрёпанной головы редактора «Затонской нови» хороводом плавали клубы сизого табачного дыма. Васька недовольно поморщился.
- Тётя Лиза, опять курите? – произнёс он громко, входя в кабинет. – Это ж так вредно! Вот привлеку я вас за контрреволюционную деятельность в отношении самой себя!
Треск печатной машинки смолк. Елизавета Тихоновна несколько секунд сидела неподвижно, после чего подняла голову, вытащила сигарету изо рта и посмотрела на своего старого знакомца сурово.
- Это что же такое делается! – возмущенно воскликнула она, поднимаясь и резким движением заталкивая окурок в пепельницу. – Среди бела дня! К честной труженице печати! Врываются в кабинет без ордеров и предписаний! Угрожают! Слабой женщине!
Лизавета Тихоновна вышла из-за стола, остановилась напротив него и смерила его строгим взглядом. Васька в первый момент опешил, но тут же пришёл в себя.
- Тётя Лиза, ну что за театр!
Редактор «Затонской нови», моментально утратив свою суровость, расплылась в улыбке и обняла его за шею, для чего ей пришлось привстать на цыпочки.
- Васенька! Сколько же я тебя не видела! Ох, какой стал! Небрит, взгляд стальной, на пузе маузер, - и Лизавета Тихоновна непочтительно ткнула его кулачком в это самое пузо. – Что, Вася, никак в Петрограде контра закончилась, что ты в родные края по мою душу заявился?
- Не закончилась. Мне тут как раз про одну контру и надо выяснить, - сказал он, радуясь, что разговор зашёл сам собой.
* * *
Лизавета Тихоновна слушала его, не отрываясь. Серые глаза стали как два блюдца. Позабытая сигарета догорела, обжигая пальцы – только тогда редактор «Затонской нови» словно бы очнулась и с тихим чертыханием ткнула окурок в пепельницу.
- Да… - проговорила она хрипло. Прокашлялась и повторила: - Да. Это позаковыристей, чем приключения монашки Агриппины и графа Пуансона… Слушай, Вася, а может, он просто ку-ку?
- В смысле? – не понял Василий.
- Ну, не в себе, - руки Лизаветы Тихоновны обрисовали в воздухе что-то неопределённое. – Война, разруха… Столько народу крышей поехало. В нашем скорбном доме, Вася, кого только нет, даже император Монтесума имеется! А один мужичок так вообразил себя фабрикантом Яковлевым! Да так ловко притворяется, что поневоле поверишь. Хорошо, что мужик местный, все его знают, что никакой он не Яковлев, а Филимонов: с германской вернулся контуженный, ну и начал чудить. А то бы тоже чрезвычайка заинтересовалась. У твоей контры, Вась, как - с головой всё в порядке?
- Может и не в порядке, - задумчиво промолвил Васька. – У кого в порядке, те от грабителей бегают. Или «караул» кричат. А не бьют палкой в одиночку троих. И за уши их в отделение не тягают.
- Палкой? – переспросила тётя Лиза.
- Ну, тростью, - пояснил он.
Лизавета Тихоновна думала долго. Наконец решительно хлопнула рукой по столу и поднялась.
- Вася, наверное, правду он говорит. Назваться у вас таким именем - это только сам Штольман мог. Дворянин, полицейский, как там у вас – ищейка проклятого царского режима! Вот радость-то в доме! Настоящая контра тебе бы что другое сочинила. И палка эта ещё, - тетя Лиза то ли хихикнула, то ли всхлипнула.
- А что палка? – не понял Василий.
- Яков Платоныч вечно с собой её таскал. Непонятно, для какой надобности. Сроду на неё не опирался, так в руках и носил.
- Ну, этот-то опирается, - сказал Васька. И почему-то стало ему от этой мысли муторно.
- А тебе, Вась, досадно должно быть? – тихо спросила Лизавета Тихоновна, будто почуяв его тоску. – Что герой, про которого ты сказки читал, к которому на могилу ходил – что на самом деле он, оказывается, жив и здоров? Обидно, ведь так?
Василий попытался честно осмыслить свои чувства. Наконец медленно выговорил.
- Нет, не обидно. Вот если вы, тётя Лиза, скажете, что это не он – тогда будет обидно. Что какая-то тварь именем хорошего человека прикрылась.
А потом вдруг пришла другая мысль – светлая. Если в отделении у них и вправду настоящий Штольман, то ведь женщина на Пятой линии – это та самая Анна Викторовна, барышня-духовидица. А девушка-весна – получается, их дочь.
И она его, Ваську, теперь своим врагом считает.
Если это вправду Штольман…
- Но вопросы остаются. Если это и впрямь ваш Штольман – что же с ним случилось? И кто под его именем на кладбище лежит? Да и лежит ли там кто вообще?
Последний вопрос был глупым, если разобраться. Сергей Степаныч рассказывал ему про обгоревшее тело, в котором опознали следователя. И странный старик, кем бы ни был, про него и про памятник на затонском кладбище точно знал.
- Да не переживай так, Вась! – Лизавета Тихоновна, похоже, снова прочитала его мысли. - В жизни бы Яков Платоныч… ну, ты понимаешь. Не подсунул бы он вместо себя какого случайного бедолагу. Может, те негодяи, что его похитили, - они и подбросили то обгорелое тело? Чтобы никто не искал. А то, что Штольмана в ту ночь в гостинице изранили и силой увезли, так это даже в полицейском протоколе было. Да я и сама видела. В гостинице тогда все стены были в крови, даже на следующий день не всё отмыли… - Лизавета Тихоновна осеклась, но Васька проявил тактичность и не стал допытываться, что тётя Лиза делала в гостинице в тот день.
Прошлое свое, до брака с покойным писателем Ребушинским, Елизавета Тихоновна никогда особенно не скрывала, но и говорить о нём не любила. Сам же Васька никакой вины за ней не видел. Была тётя Лиза самой что ни на есть жертвой царизма и лживой буржуазной морали, которая единожды оступившуюся женщину толкала на такой вот путь. В семнадцатом, когда национализировали «Затонский Телеграф» и решали судьбу его владельцев, прямо-таки пламенную речь закатил на эту тему.
Впрочем, «Затонский Телеграф» считался газетой прогрессивной, часто писали в нём и про рабочий класс, и про женское неравноправие, потому к владельцам его новая власть претензий не имела, отчего остались они в газете на правах сотрудников. Лизавета Тихоновна как-то призналась Ваське, что такому исходу она очень даже рада: теперь ей не придётся волноваться, что «Затонский Телеграф», ставший «Затонской новью», вдруг, да прогорит, и придётся всему его персоналу идти по миру с сумой. А так «пусть, Вася, Советская Власть теперь решает, откуда им жалование платить! И пьяниц всех, которых я из жалости держала, пусть сама кормит или увольняет, как ей угодно! А я писать буду».
- А вот кто этим телом был, это тебе только твой Егор Рыжий скажет, - задумчиво подытожила Лизавета Тихоновна.
- Так он пытался.
Глаза бывшего соавтора «Приключений героического сыщика» азартно загорелись.
- Он неправильно пытался. Он кого звал – Штольмана? А какой в этом прок, если Яков Платоныч жив? Нужно было по-другому!
Лизавета Тихоновна откашлялась и заговорила страшным голосом:
- Нужно было так: «А ну, тот, кто тут под могильным камнем лежит! Встань передо мной, как лист перед травой!». И кол осиновый заранее припасти, а то кто еще там вылезет! Наверняка лежит там какая-то гнида. Адепт Люцифера какой-нибудь, из тех, что у нас в ту пору по всему Затонску людей убивали. Помнишь, я тебе рассказывала? Полгода спустя они и Алексея Егорыча чуть было не убили: заживо ведь в могилу на кладбище закапывали, хорошо, кто-то услышал и полицию позвал! А той зимой эти сатанисты ведь и Якова Платоныча с Анной Викторовной едва не… Про это Алексей Егорыч много спустя в полицейском архиве вычитал. Даже в какую-то книжку вставил.
Тётя Лиза прочувствованно всхлипнула. Васька понял, что «товарища редактора» понесло. Про себя Лизавета Тихоновна уже решила, что в камере Василеостровского отделения точно сидит чудесно спасшийся Штольман. И уже начала по этому поводу всякие романтические чувства испытывать.
- Тёть Лиза, а вдруг не он? Ничего ж не доказано ещё.
Сказал – и сам понял, что уже не знает, чего больше хочет. Пожалуй, лучше будет, если Героический Сыщик и вправду жив. Вот только верилось в это с трудом.
- Вот что, Вася, - Лизавета Тихоновна внезапно поднялась. – Мне, чтобы с тобой ехать, нужно сперва дела передать. Я этим займусь, а ты беги к своему Егору Александровичу. Позови и его. Он тоже Штольмана помнит. Конечно, Якова Платоновича я в лицо знала, но мы были не из тех, кто каждый день встречается. Вася, тридцать лет прошло! А вдруг я обознаюсь? Вдруг не узнаю, скажу: «Не он!», ты потом эту свою контру расстреляешь, а мне до конца жизни гадать, ошиблась я или нет?
* * *
На выходе из редакции, Васька всё же раскошелился и купил пирожок, чтобы сжевать его на ходу. Есть хотелось уже до чёртиков. Учитель Фомин жил бобылём, разносолами он точно не попотчует.
Егора Александровича дома не оказалось. Да что же за день сегодня такой! Досадуя, Василий припустил в сторону бывшего городского училища, где всю свою жизнь работал Фомин. Хоть и воскресенье, но Рыжий Егор, похоже, выходные тоже не соблюдает. В училище обнаружился только сторож, который охотно пояснил, что-де «был, ушёл с пионерами в княжескую усадьбу. Её нонеча под клуб переделывают».
Ноги уже гудели от беготни, но когда Васька добрался до усадьбы, Егора Александровича с его пионерами не оказалось и там. Недавнее их присутствие выдавали свежевскопанные клумбы перед особняком да свежевыкрашенные оконные рамы. Бывший особняк князя Разумовского, который пустовал, сколько Василий себя помнил, обретал жилой вид и уже не гляделся развалиной. Выходит, точно клуб будет. Вот славно-то!
Между тем, разыскивать учителя дальше не было никакой возможности. Пора было спешить на вокзал. Поезд уходил в Петроград в четверть шестого вечера. Надо ещё тётю Лизу встретить, не искать же потом по всем вагонам.
«Товарищ редактор» ждала его у ларька, где торговали папиросами. И выглядела она на редкость старорежимно: в платье с кружавчиками на рукавах и воротнике и в забавной шляпке. В руках её была маленькая сумочка, которую Елизавета Тихоновна неловко прижимала к животу. Так одевалась она, должно быть, в те времена, когда Васька с ней только познакомился. Нынче товарищ Жолдина чаще ходила во френче военного образца и узкой юбке ниже колена.
- Тёть Лиза, чего это вы так вырядились буржуазно?
И бесстрашная газетчица, не боявшаяся ни бога, ни чёрта, ни барона Врангеля, вдруг застенчиво зарделась.
- Ну, так это… чтобы Яков Платоныч меня тоже узнать мог.
Кажется, она уже забыла, кто кого опознавать должен. И что там, может, вообще не Штольман. Василий только хотел ей об этом строго напомнить, чтобы не было так обидно, если в отделении у них и впрямь сидит какая-то контра. Как вдруг тётя Лиза вытянула шею, и глаза у неё стали на пол-лица.
- Барышня? – сказала она страшным голосом. – Анна Викторовна! Господи, ни на день же не постарела!
Василий обернулся и увидел, что к ним в сопровождении Егора Рыжего с решительным видом направляется девушка-весна.
- Вы маму мою знали, - со спокойной уверенностью сказала она. - Мне все говорят, что я похожа. Значит, и папу тоже знать должны.
Странно, как Васька забыл Елизавете Тихоновне главное рассказать? О том, что встретил в Петрограде удивительную девушку. И что эта девушка его в порох стереть готова за то, что он арестовал её отца.
- Барышня Миронова? – как-то робко сказала тётя Лиза. И покрепче прижала к себе свой смешной ридикюль.
- Нет, - улыбнулась девушка-весна. – Штольман. Вера Яковлевна Штольман.
* * *
А потом они вчетвером сидели в общем вагоне, и тётя Лиза забрасывала девушку вопросами. Вера Яковлевна отвечала подробно и серьёзно про то, как они жили в Париже. Про брата, про детективное агентство, про бабушку Марию Тимофеевну и деда Петра Ивановича, ещё про каких-то людей, которых учитель и газетчица знали ещё по Затонску. О том, почему родители оказались во Франции, она сказать не могла - не знала сама. Но это сейчас уже и неважно было. Поразительное сходство с барышней-духовидицей словно сняло все сомнения относительно личности того, кто сидит сейчас в Василеостровском отделении милиции.
Оказалось, что, в отличие от Васьки, дочь сыщика не теряла в Затонске времени даром. Они с матерью рассчитали, что из тех, кто наверняка помнит Штольмана и барышню Миронову, искать надо именно Егора Фомина. И потому, пока Васька по городу без толку бегал, Вера учителя нашла. И объяснить ему всё успела, хотя и объяснять-то особо нечего было. Всё за неё сказало поразительное сходство с маменькой.
Тётя Лиза сияла, как медный самовар. И Егор Александрович радостно улыбался. А Васька впал в какое-то странное состояние. Все мысли куда-то ушли, он и слушал даже вполуха. Просто сидел и смотрел на Веру Яковлевну. И в голове было пусто и свежо, словно перед Пасхой, когда все в доме помыли и окна распахнули, и ветерок гуляет, колышет занавески. И будто бы сидит он в новой рубашке и ждёт праздника, который уже точно наступит завтра.
Завтра утром поезд прибудет в Петроград. И все вместе они отправятся в отделение. А там их ждёт сам Героический Сыщик…
Внезапное воспоминание вырвало Василия из блаженного забытья и подкинуло на лавке.
- Тётя Лиза, какой нынче день? – спросил он страшным голосом, надеясь, что ошибся.
- Так воскресенье, - радостно улыбаясь, ответила Лизавета Тихоновна. – Ты забыл что ли?
Сердце ухнуло куда-то вниз и там остановилось. Он и впрямь забыл. Встреча с бандитами произошла в субботу. В субботу он Штольмана арестовал. И выехал в Затонск в ночь на воскресенье. И обратно вернётся только к десяти часам утра в понедельник.
- Вась, что случилось-то? – вопрошала тётя Лиза, напуганная выражением его лица.
- Случилось, - со стоном выдохнул Васька.
Утром в отделении появится товарищ Куренной. И примется обходить камеры, осматривая улов, накопившийся за выходные. Товарищ Куренной, который всегда полагался не на факты, а на «классовое чутьё», и вышедший месяц назад Уголовный Кодекс РСФСР считал пустой формальностью.
А там Яков Платонович, который не скрывает, что служил в полиции…
- Мать твою за ногу через коромысло! Какой же я идиот!
Следующая глава Содержание
.
