ЧАСТЬ 2
Глава третья
Отпуск детектива


Даже если бога и нет, как постановили большевики, то у милицейских определённо есть свои святые заступники. Те, кто слышит самые истовые молитвы и посылает помощь в отчаянном положении.
Начальник уездной милиции охнул, качнулся – и зримое им чудо одновременно стало осязаемым.
- Евграшин, жену мою задушишь! – рыкнул Штольман, стиснутый ещё не ослабевшей рукой бывшего городового. – Смотри, ведь приревную!
Сергей Степаныч разжал молодецкие объятия, покосился на бывшего начальника сыскного: как ещё к такой вольности отнесётся? В прежние времена был куда как строг. Но нет, опасения были напрасны - глаза воскресшего сыщика смеялись.
- Неправда ваша, Яков Платонович, - пробасил глава затонской милиции. – Вы мне Анну Викторовну завсегда проводить доверяли.
- Опрометчиво это с моей стороны, - пробурчал Штольман с кривой – такой знакомой ухмылкой.
- Сергей Степанович, а уж мы как рады! – тепло произнесла Анна Викторовна. И вдруг чмокнула его в щёку.
Штольман только головой покачал. И это тоже было  очень знакомо.
Евграшин аж оглянулся – настолько зримо прошлое встало перед глазами.
- Антон Андреич часом не приехал?
- Ох, и ненасытен ты стал, Евграшин! Нетленного следователя мало тебе? Месье Корбей нынче в Париже детективным агентством заведует. Придётся без него справляться. У тебя вон своя поросль какая вытянулась, - Штольман  кивнул в Васяткину сторону. – Давай уж, выкладывай, зачем звал.
Милиционеры – все как один молодые ребята, не помнящие славных дел прежней затонской управы, глазели на них с недоумением. Объяснять им! Пусть в музей идут, изучают городскую историю. Но это когда Циркача с его бандой помножим на ноль.
Евграшин провёл воскресшего сыщика в прежнее сыскное отделение. Ему самому по сию пору этот кабинет казался едва ли не самым уютным в управлении. И всё здесь было по-прежнему, даже картотечный шкаф стоял на старом месте – за столом начальника. Только портреты царей и полководцев сменились ликами Маркса и Энгельса. Да ещё почему-то Розы Люксембург - вместо такого же необъяснимого в прежние времена Фридриха Великого.
Штольман обозрел свои былые владения вприщур, но ничего не сказал. Анна же Викторовна глубоко вздохнула и улыбнулась, словно бы вернулась домой. И сразу же прошла к чайному столику, который был её законным местом в этом кабинете много лет назад. Сыщик постоял немного столбом, потянулся поправить манжет, а потом сел не на хозяйский стул, а рядом с женой – по другую сторону стола.
Грустно вдруг Евграшину стало. Живой. Приехал. Опять уедет ведь. Ничего уже не будет так, как раньше… И Миша Ульяшин точно не воскреснет.
- Где ж вы были столько лет? – вырвалось у него вовсе не то, что собирался сказать.
- Да проще сказать, где мы не были, - невесело усмехнулся сыскной начальник. – Побродили по белу свету. Теперь вот в Москве.
- А мы уж вас всем городом оплакали, - бывший городовой постарался, чтобы упрек не очень вырвался наружу.
- Мёртвого – оплакали, - хмыкнул Штольман. – И даже воспели усилиями Ребушинского. А живым бы на каторгу пошёл. Если б дошёл, конечно.
- Так ведь не за что! - поторопился возразить Евграшин. Просто чтобы сыщик знал: он ни минуты на него не думал.
- А кто б в те поры разбирать стал? - досадливо качнул головой Яков Платоныч. – Сам помнишь, что тогда было.
- Да уж помню.
Кажется, даже верный Коробейников – был момент – усомнился в невиновности обожаемого начальника.
- А кто ж его убил – князя? – опять не о том заговорил Евграшин. Будто мальчишка, верил он, что начальник сыскного ту давнюю задачку, конечно, решил.
- Француз. Помнишь француза?
Француза Сергей помнил: холодный взгляд вприщур, сдержанная сила в неторопливых движениях. Яков Платоныч ещё когда говорил, что убивец он. Так адвокат вмешался – папенька Анны Викторовны.
То, что она была здесь, подле своего сыщика, словно сняло с плеч Евграшина давний груз. Сколь ни убеждал себя, что не могла предать - ни любимого, ни память о нём, а все вокруг твердили: жива, забыла, замуж вышла. Он, Сергей, всегда правду знал, и стало ему радостно, что не ошибся.
- Давай, Евграшин, делом займёмся, - вернул его на землю Штольман. – Чего время попусту терять? Я же не навечно приехал, в отпуск на несколько дней. Скоро моё начальство в Москве спохватится.
- Так это, Яков Платоныч, вон папка на столе.
Сыщик покосился на прежнее своё место, качнул головой, а потом всё же сел, раскрывая дело. Что ему мешало прежде, милицейский начальник не понял, а вслух сыщик, вестимо, не сказал. Но когда занял он знакомый стул и погрузился в работу, показалось Евграшину, что время вдруг повернуло вспять. Сыщик был здесь, живой, словно и не блукал незнамо где тридцать долгих лет. Только и разницы, что тёмные прежде кудри сплошь обметало инеем.
В двери просунул голову Пашка Волков, обозрел странных гостей любопытным взглядом. Васятка погнал его страшным шёпотом:
- Не мешай!
Евграшин спохватился, велел сварить кипятку. Анна Викторовна поблагодарила глазами, но чаю не дождалась. Бесшумно поднялась и встала за спиной у сыщика, положив ладонь ему на плечо, подвинула лист, чтобы самой читать было удобнее. Евграшин подумал, что в прежние бы времена Штольман такого не стерпел, шикнул.
Рука Якова Платоныча накрыла ладонь жены.
- Погоди, - пробурчал он, не отрываясь от чтения. – Может, и не придётся ещё.
Такими согласными Сергей их отродясь не видел. Впрочем, мысль свою додумать до конца начальник милиции не успел. Дверь отворилась, но вместо ожидаемого чая в кабинет ввалился Ипполит Редькин. Вот же принёс чёрт – аккурат, когда Яков Платоныч в отделение пришли!
На сыщика и медиума, совместно изучавших дело за начальственным столом, он большого внимания не обратил, сразу нашёл взглядом Евграшина. Прошёл к нему бравым шагом, обратился сурово:
- Доложись, товарищ Сергей, что по банде Циркача сделано? Как брать его думаешь?
Какое там брать, покуда даже логово отыскать не смогли! Но теперь тут был Штольман, а на него Евграшин надеялся крепко. Следователь оторвался от бумаг, созерцал ретивого большевика, иронически вскинув бровь.
- Так работаем, - попробовал отговориться начальник милиции.
Впадать в подробности не хотелось. Неровен час, обратит внимание на сыщика. А Яков Платоныч выглядел точно как в старопрежние времена, даже шляпа, брошенная на стол, была того же фасону. Ну, как есть, полицейский.
- Что делаете? – Редькин для пущей важности качнулся на носках, хоть доставал он бывшему городовому едва до плеча.
- Сопоставляем факты и агентурные данные, - Штольман насмешливо прищурившись, поднялся из-за стола. Страха следователь и прежде не ведал, и поныне не обрёл.
Большевик оборотил пламенный взор в сторону бывшего начальника сыскного.
- Кто таков?
- Штольман Яков Платонович, агент Московского угро.
Евграшин слабо понадеялся, что Редькин не вспомнит, о ком речь. Зря надеялся, конечно.
- Это который Штольман? Тот, что в музее и на кладбище, под большим крестом?
Про музей сыщику знать, пожалуй, вовсе не следовало. Осерчает. Сергей Степанович сейчас небывало остро вспомнил вдруг ледяной взгляд сыскного начальника, который покойный Ульяшин обычно именовал «рыбьим глазом». Не приведи узреть!
По счастью, на музей Штольман не обратил внимания, блеснул колкой своей улыбкой:
- Да вот, восстать решил. Вижу, что  не справляетесь.
Смирной, до сих пор сидевший за столом помощника тихо, как мышка, при этих словах непотребно осклабился. Партейного секретаря эта ухмылка вывела из себя окончательно. Он вообще вспыхивал, как порох.
«Контуженный он, что ли?» - тоскливо подумал Евграшин.
Редькин судорожно царапнул пальцами по левому бедру, двинулся к столу напряжённым шагом.
- Документы покажь!
Яков Платонович, пряча усмешку, достал из кармана мандат, развернул его и подал Редькину. Тот бумагу изучал внимательно, едва не на зуб пробовал. Но подозрительного не нашёл. Анна Викторовна стояла позади, улыбалась светло, но ни во что не вмешивалась. Показалось Евграшину, что она своим Штольманом откровенно любуется? Не налюбовалась за столько-то лет?
- Да вы не горячитесь, - невозмутимо сказал следователь. – Сыскное дело – не кавалеристское, с наскока не возьмёшь. Вон, начальник милиции сказал: работаем.
Редькин покосился на него подозрительно. Должно быть, чувствовал, что его не принимают всерьёз.
- Шёл бы ты, товарищ Ипполит, в самом деле, занятым людям не мешал, - в досаде сказал Евграшин. – Что будет – мы доложимся. Товарищ Штольман специально из Москвы прибыл. Разберёмся.
Выгнать секретаря РКП (б) из отделения пока что было в его власти. Но ведь мешать станет. Как бы Штольманам не начал вредить, всё ж они оба чуждого происхождения. Вона как вылетел – будто ошпарили!
Яков Платоныч об этом, кажется, вовсе не заботился. Разглядывал карту, куда Сергей кропотливо нанёс все злодеяния Циркача. Потом подозвал к себе Васятку:
- Что видите, Василий Степанович?
В прежние времена он так вот Антона Андреича наставлял. А только теперь в глазах, в голосе было больше терпения. Почему бы так?
- Детки у вас? – тихо озвучил Евграшин свою догадку.
Анна Викторовна с улыбкой подтвердила:
- Двое. Сын – в Красной Армии командир, а дочка на инженера учится.
Васятка оторвался от карты, несмело подал голос:
- Ну, всё с фабрики Яковлева началось. В апреле ещё. Потом в Богимовке мастера-жестянщика убили. И затихло всё, почти на месяц. В мае новое убийство – на базаре в Зареченске, Филимон Сапегин. Яков Платоныч, тут и жалеть не о ком! Знаю я этого Сапегина.  Барыга он, краденым торговал. Давеча троих - снова в Зареченске, на стройке теперь. Инженер с помощниками.
Яков Платонович глубоко задумался, скрестив руки на груди. Евграшин узнавал и позу, и нахмуренные брови, и ямку на худой щеке. Почему-то хотелось выйти на цыпочках, чтобы не мешать сыщикам. Его дело собачье – брать, кого укажут.
- Так фабрика Яковлева по сию пору работает? – спросил вдруг Штольман.
- Да, можно сказать, что не работает, - в досаде ответил милицейский начальник. – Месяца три назад приезжал какой-то буржуй из-за границы, хотел в концессию взять. Так ему отказали. А потом Циркач объявился. Деда Григория, сторожа, страшно казнил. И молва пронеслась: так, дескать, со всяким будет, кто тут работать осмелится. Ну, люди и боятся. Оборудование почитай всё растащили уже, зажигалки клепают. Вот как этот  Костя Косой. Инвалид он был, безобидный. Делал людям то керосинки, то буржуйки. А его этот Циркач…
Евграшин смолк, вспоминать зверство не хотелось. А Штольман слушал с напряжённым интересом.
- Жестянщик, сторож, барыга, инженер. Интересный список жертв получается, - качнул головой. – Василий Степанович, не улавливаете?
Васька уставился на него, нахмурив лоб:
- Пока не совсем.
- Когда сторожа убили?
- В апреле.
- А когда фабрику в концессию взять собирались?
- Три месяца назад, - произнёс Васятка, светлея лицом.
Евграшин тоже смекнул, наконец. Вот же, сколь он бился, а сыщик пришёл и враз уловил связь. Сейчас-то на дворе июль. Циркач объявился ровно после того, как буржую  тому фабрику не отдали.
- Яков Платоныч, - произнёс он осипшим голосом. – А помните, был тут один циркач? Тоже ведь к фабрике Яковлева ниточка тянулась. Вы Степана Игнатьича тогда чудом от фартовых спасли. Не тот ли опять объявился?
Штольман задумался крепко.
- Призрак? Он мог от каторги увернуться. Тогда молод был. Если и по сию пору жив… Образ действий меня только смущает. Леопольд мокрым не баловался. А этот, нынешний, кровь льёт, как воду.
- Тридцать с лишком лет прошло. Мог и озлобиться.
- Всё может быть, - протянул сыщик. – А с Яковлевым что? Мужчина он крепкий был. Жив ещё?
- А Яковлевых тут нет никого. Андрея Степановича убили в феврале семнадцатого года, когда беспорядки на фабрике были. Старик крепко сдал от горя. Но до октября в городе обретался. Только когда национализация началась, собрался и за границу уехал.  Вроде в Париж. Жена-то его ещё в десятом году преставилась. Дочку замуж выдал. Муж – не по коммерческой части, офицер вроде был. Не, Яков Платоныч, Степан Яковлев уже не в тех летах, чтобы так-то куролесить.
- Кто знает! Он с фартовыми знался. Там банда, куролесить найдётся кому. А дочек, вроде, две было? Или запамятовал?
- Не запамятовали. За офицером – то старшая. Меньшая – девица отчаянная была, влюбилась в студента, а милого в пятом годе за участие в беспорядках - в солдаты. Так и не вышла она замуж. А в четырнадцатом году медсестрой пошла на фронт. Убили её под Барановичами.
- А жених что?
- Да кто ж его знает? Не проверяли мы.
- Надо проверить, - сурово сказал Штольман.
Евграшин прищёлкнул каблуками и лишь время спустя опамятовался. Сколь уж не приходилось тянуться во фрунт, сам начальник. А вот сыщик приехал – и оно как-то само!
- Я так понял, что живых свидетелей у нас нет? – поинтересовался Яков Платоныч.
- Зато ненадёжных хоть отбавляй, - Анна Викторовна переложила страницы дела. – Григорий Палицын, Костя Косой, Филимон Сапегин. Инженер Звягинцев.
- Вот это не думайте даже! – резко перебил Штольман. – С ними сотворили чёрте что. И чтобы вы это видели?
- Яков Платонович, - лукаво улыбнулась жена сыщика. – А если они сами придут?
- Ну, разве что сами, - недовольно пробурчал тот, сдав свои позиции неожиданно быстро, не в пример старым временам. - А всё же для начала двинемся мирским путём. Что у нас получается? Кто-то на фабрику Яковлева глаз положил. И убивает всех, кто руки протягивает к имуществу, которое он считает своим. Это может быть сам Степан Игнатьич. Возраст не тот, чтобы самому душегубствовать, но он для этого всегда людей находил. А ещё…
- А ещё – муж старшей дочери, - подал голос Васятка. – Или жених младшей.
- Обоих проверить надо, - кивнул Штольман.
- Проверить? А как? Если они в Париже…
- Если в Париже, то это как раз не сложно. Антону Андреичу телеграмму дадим, он выяснит.
- Ещё Леопольд этот, - напомнил Евграшин.
- Вот с этим сложнее, - покачал головой Яков Платоныч. – Мы о нём и тогда-то достоверно ничего не узнали. И запрос сейчас сделать едва ли получится. После революции полицейские архивы и картотеки уничтожили почти подчистую. Как был он для нас Призраком, так и остался.
Для самого Евграшина Призрак был первым подозреваемым. Циркач же! А что сложно, так Штольман его однова поймал, поймает и снова.
- А мальчонка что? – вдруг спросил сыщик.
- Какой мальчонка?
- Стёпа. Как фамилия? Пескарёв? С разными глазами.
- А он-то чего? – удивился начальник милиции.
Штольман поморщился, покачал головой. Потом всё же решил сказать:
- Сын он Степану Яковлеву. Незаконный. Мать умерла родами, его в крестьянскую семью пристроили.
Евграшин только свистнул. Вона как!
- В те поры об этом знали только я да Призрак. И сам Степан Игнатьевич от меня узнал.
Кажется, сыщику было не по себе, что пришлось раскрыть давний чужой секрет. А куда денешься?
- Про Стёпу ничего не ведаю. Но это, поди, и узнать легко. Богимовка не на другом конце света. Людей спросим.
- Это непременно! – подытожил Штольман.
И вдруг сорвался с места, роняя стул. Евграшин и не понял ничего, как сыщик подхватил начавшую оседать Анну Викторовну.
- Воды!
Васятка метнулся за дверь, принёс чаю в гранёном стакане. Но супруга сыщика уже пришла в себя. Отпила немного, махнула рукой, чтобы успокоились. Но рука продолжала стискивать твёрдую мужнину ладонь.
- Аня, ну я же просил!
- Да сам он пришёл!
- Кто?
- Костя Косой. Жестянщик. Он, правда, перекошенный весь. Горбун.
- И что сказал?
- Показал. Того, кто его убил.
Они подались к ней все трое.
- Яша, это старик. Страшный такой. И я уверена, что где-то его видела, - напряжённо наморщила лоб. - Вот только вспомнить не могу.
Яков Платоныч порылся на столе, нашёл чистый листок и карандаш, молча протянул жене. Она кивнула и принялась рисовать – так же молча. Евграшина подмывало посмотреть через плечо, но сыщик остановил его строгим взглядом. Впрочем, рисовала Анна Викторовна недолго. Портрет вышел без деталей, набросок скорее. Но лицо просматривалось хорошо.
Старик, которого мироздание показало Анне Викторовне, был и вправду страшным. Всклокоченный, в бороде. Росла эта борода как-то несуразно – клочками по щекам, подбородку. Низкий лоб, глаза глядят исподлобья.
- Не знаю его, - пробормотал Сергей Степанович.
- А я, пожалуй, что знаю, - Штольман в сомнении покачал головой. – Хоть это точно не Степан Яковлев. Есть в нём что-то знакомое. Но думаю, что в те поры, когда мы встречались, он выглядел как-то иначе.
- Но это всё, - виновато сказала Анна Викторовна. – Больше мне ничего не показали. Я могу попробовать снова.
- Нет! – рявкнул Штольман, а ещё – в один голос с ним - почему-то Васятка.
И она не стала спорить. Тоже вопреки прежнему своему обыкновению. Прежде-то она, если ей приспичило, и в окно вылезти могла. Теперь вон мужа слушается.
Сергей Степанович глянул в то самое окно, из которого сбежала когда-то юная барышня Миронова. И немало изумился. Солнце уже повернуло к закату. Это что же – тот же самый день ещё? Сколько он без толку голову ломал. А приехал Яков Платоныч – и сразу стало ясно, что делать дальше. Вот всегда бы так!
- Яков Платоныч, а остановились вы где?
Тут сыщик стал заметно менее уверенным. Кажется, оказавшись вновь в затонской управе, он напрочь забыл, что ему нужна ещё и крыша над головой.
- Да мы сюда прямо с вокзала… - и нерешительно взглянул на жену.
- Можно у меня!
Дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась Елизавета Тихоновна – непривычно тихая и скромная. Годы госпожу редакторшу почти не тронули, несмотря на бурно проведённую молодость. Лицо её и по сию пору сохраняло немало черт, о которых в народе говорят: «маленькая собачка – до старости щенок». И сейчас на детском личике товарища Жолдиной светилось то самое щенячье выражение.
- Лиза! – ахнула Анна Викторовна и поднялась ей навстречу.
Журналистка кинулась ей на шею.
- Приехали! А говорили: «Не говорите никому!» - и она с упрёком покосилась на Штольмана.
И, кажется, неустрашимый сыщик слегка смутился. Рука снова привычно тянулась к манжету. Это что же? Они встречались уже? И Лизавета Тихоновна утерпела – не раструбила на весь свет?
- Похоже, во всём Затонске я один был не в курсе вашего воскрешения, - с некоторой обидой произнёс Сергей Степанович.
- А кто вам виноват, товарищ Евграшин, что вас не было, когда Вася про Якова Платоныча выяснять приезжал! – журналистка воткнула руки в боки и изготовилась к обороне.
- Циркач виноват, - вздохнул начальник милиции.
- Ну, и за это ответит, - усмехнулся вдруг Штольман. Кажется, сыщик вздохнул с облегчением, когда понял, что ему на шею кидаться не будут.
- Так что? – застенчиво произнесла газетчица. – Ко мне?
- Это, пожалуй, неудобно, - решил сыщик. – А гостиницы в городе ещё остались?
- А как же! – несмотря на отказ, товарищ Жолдина отвечала с бодрой готовностью. – «Мадрид»! То есть, он теперь не «Мадрид», а Дом для приезжих имени Парижской Коммуны. Но всё равно там жить можно.
Сыщик с женой переглянулись, и на лицах мелькнули очень похожие улыбки.
- Значит, в Дом Парижской Коммуны, - подытожил Штольман.
- В четвёртый нумер? – лукаво спросила Анна Викторовна.
- Василий, мухой в гостиницу беги! - приказал Евграшин любимцу. – Сними апартаменты гостям. За счёт отделения.
А сам вдруг вспомнил кровавые лужи под тем самым четвёртым нумером. И потерянное лицо барышни Мироновой… Кажется, справедлива была догадка, которую он таил много лет. Оженились они в том нумере в ту страшную ночь, когда Якова Платоныча… А что с ним стало тогда?
- Яков Платоныч, а кто ж под крестом вашим лежит?
- Француз и лежит, - усмехнулся Штольман. – Силён был, окаянный. Насилу втроём упокоили.
- Втроём?
- Я с топором, Антон Андреич с револьвером. Главное, конечно, Анна Викторовна – с дубиной.
- Прямо уж – с дубиной! С тростью всего лишь, - рассмеялась она.
И всё улеглось у Евграшина в голове окончательно. Чтобы случилось чудо, и сыщик восстал из мёртвых, понадобилась слаженная сыскная команда, какой они всегда были втроём. И в тот раз, значит, не оплошали. По всему выходило, что спасли они Штольмана в ту самую ночь, когда Коробейников внезапно велел прекратить поиски. Вот ведь хитрецы! А впрочем, что хорошего ждало сыщика, найди его полиция тогда?
- А вы как о нашем приезде узнали? – покосился следователь на Елизавету Тихоновну.
- Так этот сказал! Секретарь наш припадочный. Который с диванами воюет.
- А, красный конник. Заглядывал он сюда.
Евграшин удивился такому выводу.
- Красный конник?
- Ну, глядите сами, Сергей Степанович. Не офицер, в полиции не служил, а левую руку всё время держит у бедра - за шашку норовит схватиться. Орден Красного знамени на груди. Герой!
- Ох, но дурак! – Лизавета Тихоновна картинно завела очи горе.
- Давно он здесь?
- Так с неделю будет, - вспомнил начальник милиции.
- Обтешется, - хмыкнул великий сыщик. – Затонск и не таких укатывал.
- Это уж точно! – рассмеялась Анна Викторовна, беря мужа под локоток.
- Трегубов вон, - припомнил Штольман. – тоже ведь поначалу со всеми воевал. График полива пальмы чего стоит.
- А пальма до сих пор живая! - радостно удивилась его супруга.
- Ну, нынешняя той самой – правнучка, - признался Евграшин. – Хотя старик думает, что та же. График всё требует показать.
- Так он что – жив ещё? – поразился Штольман.
- Жив. Ветхий совсем. Ну, и чудит помаленьку. Власть его не трогает. Сколь ему осталось-то!
Все замолчали. А выражение лица у сыщика сделалось вдруг немного растерянным. Анна Викторовна заметила это, конечно. Взяла его под руку.
- Пора нам.
- Ага, - как-то невпопад произнёс Штольман, с трудом отвлекаясь от своих мыслей. – А нам…
- Отдохнуть нам надо, - закончила за него жена.
* * *
Когда вышли из отделения, ещё и смеркаться не начало. Можно и в гостиницу, конечно, только…
- Пойдём. Ты ведь к Трегубову зайти хотел?
- Это так заметно?
От волнения получилось не подобающе резко. Хорошо, что Анна на его тон давно отвыкла обижаться.
- Для меня да, - она спокойно взяла его под локоть и повлекла вон с полицейского двора.
Штольман подумал, что не знает, где обретается сейчас бывший полицмейстер. Но возвращаться и узнавать не хотелось. Почему-то он, как мальчишка, трусил признаться, что хочет повидать старика. И для чего ему это нужно, тоже признавать трусил. Решил, что если Трегубов съехал из прежнего жилища, то он у соседей спросит.
В прежние времена Николай Васильевич обитал не на престижной Царицинской или Церковной, а на вовсе непритязательной Зареченской, рядом с оружейной лавкой. Полицмейстер этого обстоятельства стеснялся, но доходы не позволяли большее. Скромное по тем временам, сегодня это жилище могло считаться даже роскошным. Дом о четырёх отдельных комнатах с кухней, рубленный, на каменном подклете. Двери отворила старушка небольшого совсем росточка, одетая просто. Прислуга? Или хозяева всё же сменились, и искать бывшего начальника надо в другом месте?
- Здесь проживает Трегубов Николай Васильевич?
- Точно так, - ответила старушка. – А вы кто будете?
- Штольман Яков Платонович, - сыщик дерзнул назвать себя. – А это жена моя, Анна Викторовна. Хозяина можно видеть?
- Батюшки! – старушка всплеснула руками, а потом осенила себя крестом. – Живой, голубчик? А Коленька уж как переживал!
Реакция выдала в ней хозяйку дома, супругу полицмейстера. Видеть её Якову прежде не доводилось, но говорил Трегубов о своей половине с неизменным уважением и теплотой. Как же её звали? Варвара Кузьминична? А может Ильинична?
- Так мы можем его увидеть, Варвара… эм… Кузьминична?
Тёплая ладошка Анны удержала его на краю кромешного смущения, не дала схватиться за спасительный манжет.
Старушка махнула рукой, утирая слёзы:
- Видеть-то можете. Да только не узнает он вас, голубчик. Коленька теперь… слабый совсем. Сны с явью путает.
Звучало страшно, но Штольману почему-то отчаянно требовалось оказаться с этим страхом лицом к лицу.
- Мы войдём?
- Я чаю сварю, - сказала жена полицмейстера, пропуская их в сени. – Вы уж не обижайтесь на него, если что не так! Не со зла он.
Николай Васильевич, утративший молодецкую полковничью осанку, потерявшийся в покойном кресле, казался теперь уже вовсе маленьким. Вопреки заверениям супруги, Штольмана он сразу узнал.
- Яков Платонович! Ну, наконец-то! Сколько времени мимо бегаете, наконец уважили старика!
Кажется, из памяти у него напрочь выветрилось, что его непокорный подчинённый вроде как богу душу отдал. Яков не стал ему об этом напоминать.
- И вы здесь… Аврора Романовна, - старик вскочил довольно бодро и галантно приложился к ручке.
- Анна Викторовна, - поправила Аня с улыбкой.
- Ну, конечно! Барышня Миронова.
- Теперь уже Штольман.
- Ну да, Штольман, - Трегубов внезапно погрозил сыщику пальцем. – А сколько народу вашей свадьбы ожидало. Я уж вам говорил: не тяните, голубчик, неизвестность напрягает. А вы всё не слушались!
Яков к своему удивлению обнаружил, что полицмейстер помнит такие вещи, о которых сам он и думать забыл. Впрочем, кажется, про неизвестность было сказано вовсе по какому-то другому поводу.
- И как вам теперь служится, Яков Платоныч? При новой власти. Не обижают?
Вопреки заверениям супруги, рассуждал старичок здраво. И глаза блестели.
- Не обижают, Николай Васильевич. Мы в Москве сейчас. В отпуск вот приехал.
- В отпуск – это славно! – одобрил полковник. – Рыбалка у нас тут царская, сами знаете.
Единственное, что знал о затонской рыбалке Штольман, сводилось к тому, что он первый, кому посчастливилось уловить в Пустой заводи угря.
- А зверушку вы зря всё же, - вдруг пожурил его Трегубов. – Редкая зверушка-то! Надо было живым его - и в зоосад. Пусть бы детишки смотрели.
Штольман уставился на былого начальника несколько очумело. Это про какую зверушку? Он был уверен, что Серафим Федорович не проговорился о той рыбалке с воскресшим сыщиком ни одной живой душе.
- Какая зверушка, Николай Васильич? – осторожно спросил он.
- Крокодил, конечно!
Яков уставился на полицмейстера со смесью подозрения и жалости. Разыгрывает? Или всерьёз путает его с героем Ребушинского? Следующий же вопрос его сомнения разрешил.
- А что там ваш престол? В этой, как его бишь? Гаскони?
Сердце болезненно кольнуло, но ответить Штольман постарался невозмутимо:
- Ну, какой мне престол, Николай Васильевич? Я ж человек занятой, сами знаете. И потом, там ведь эта… Кунигунда. С моргенштерном. А у меня вот Анна Викторовна.
Анна улыбнулась старику с участием.
- Вот и славно, что Анна Викторовна! – одобрил Трегубов. – Барышня добрая, сострадательная, красивая. А Кунигунда эта что?
Штольман мысленно махнул на всё рукой и пустился во все тяжкие:
- Так она и без меня… замуж вышла. За короля Мадагаскара. Чёрный, блестящий, что твоя калоша, и весь в бусах. Куда мне супротив него!
Трегубов вдруг рассмеялся и погрозил ему пальцем.
- Шутник вы, однако, Яков Платоныч! – и не успел сыщик вздохнуть с облегчением, как полицмейстер сурово добавил. – А про убийство крокодила извольте всё же рапорт написать! Я ждать буду.
* * *
От Трегубовых вырвались уже в сумерках, досыта напоенные чаем с ватрушками от щедрот Варвары Кузьминичны. Штольман изнемогал. И теперь нёсся по улице так, что жена едва поспевала. Наконец, она нагнала его и стиснула локоть, вынуждая остановиться.
- Яша, постой! Да стой же ты!
Он встал, как вкопанный, хотя тело порывалось куда-то бежать, чтобы оставить позади весь этот ужас.
Анна взяла его ладони в свои, вынудила взглянуть в лицо.
- С тобой этого никогда не произойдёт! – твёрдо сказала она.
- Почем вы знаете, Анна Викторовна? - в досаде сказал он, но тиски, сжавшие горло, начали потихоньку разжиматься.
- Просто знаю. Пойдём, погуляем. Помнишь, как ты меня до дому провожал? А я потом мучилась совестью, что позволила тебе это. Ты ведь потом на службу возвращался. Однажды даже не разрешила тебе идти со мной. Ты Евграшина отправил, а мне при нём плакать совсем неловко было.
- Плакать? – переспросил он удивлённо.
- Ну, конечно! Мне же тоже хотелось, чтобы ты меня проводил.
В памяти вдруг с ясностью встал тот летний вечер, когда это случилось. Ну, ему, если честно, тогда тоже впору плакать было.
Разговор выходил забавный, но лекарство подействовало. Штольман поймал себя на том, что идёт уже спокойно, приноравливаясь к неторопливому шагу жены.
- Ты рада, что мы сюда приехали?
- Очень рада. Знаешь, ко мне будто вернулась молодость. Это было правильно, что ты попросил у Трепалова отпуск.
Штольман только вздохнул про себя. И почему вечно так получается, что у него отпуск – это те же трупы, только в новом антураже?
 

 
Следующая глава       Содержание
   

Скачать fb2 (Облако Mail.ru)         Скачать fb2 (Облако Google)