Расклад с дамой червей


   
В холодном подвале затонской больницы, куда привёл его доктор Милц, было темно и тесно, а смрад стоял и вовсе невыносимый. Александр Францевич не выдержал и прикрыл нос платком. Михаил Модестович и сам почувствовал, что за два с лишним года начисто отвык от подобного амбре и подобных мест, но платок доставать не стал, только предусмотрительно скинул в коридоре свою громоздкую шубу. Провоняется – останется только выбросить, а шубу свою он ценил. Она, как ничто другое, маскировала его истинную сущность, превращая бывшего фараона в вальяжного барина, да еще добавляя своему носителю лет десять сверх его настоящего возраста. Впрочем, от местного эскулапа можно было особенно не скрываться, хотя поначалу визит Кривошеина его вовсе не обрадовал: в глазах затонского доктора отчётливо читалось недоверие и желание выставить незваного гостя вон. Воспитание и уважение к сединам не позволило, должно быть.
Но затонский доктор оказался профессионалом и без труда согласился помочь другому профессионалу. Обошлось без лицедейства. Хотя случись Александр Францевич человеком иного склада, Кривошеин мог с лёгкостью сыграть для него кого угодно – хоть озабоченного родственника, хоть разбитного купца, падкого до мрачных зрелищ и готового за них платить. Лишь бы добраться до этого мрачного, зверски вонючего подвала и тех, кто в нём ныне обретались.
 
Чёткие планы Михаил Модестович строил только на службе – если предстояла ему полицейская операция с мордобоем и стрельбой. Вот тогда он и сам старался всё предусмотреть, и людей своих гонял нещадно. Во всех же остальных случаях любил импровизировать. Как на привокзальной площади нынче. И в полицейскую управу Затонска Кривошеин вошел, не имея особо конкретных планов. В бумагах Варфоломеева упоминалось о том, что кто-то из местных Адептов Люцифера сидит здесь под замком – логично начать с него, а там видно будет.
За темноватыми сенями царила обычная бедноватая обстановка захолустного участка: старенькие столы, пальма в кадке, портрет государя на обшарпанной стене. Пустая клетка, что несколько удивительно перед большим престольным праздником. Местные растяпы даже пьяных по трактирам наловить не удосужились?
Местные растяпы-городовые были тут же, но на Михаила Модестовича никто внимания не обратил, даже дежурный. Взгляды всех были прикованы к рослому детине с туповатым лицом, что стоял посреди приёмной и вещал, картинно выпучив глаза:
– Сатанинскими знаками всё изрисовано! Не вру, братцы, стоять там – и то дрожь берёт. Так и кажется, что сейчас из какого угла нечистый вылезет!
– Верно Синельников говорит. Ну точь-в-точь как на прошлую седмицу на Разъезжей, – мрачно подал голос кто-то из дальнего угла. – Где мы Якова Платоныча с барышней в подвале связанными нашли.
– Да там, почитай, ерунда была, – снисходительно махнул рукой верзила. – А здесь покойник на покойнике лежал, что твоя поленница. Дух такой, что прям кишки наружу…
Молоденький городовой, неловко притулившийся рядом со столом дежурного, внезапно побледнел, позеленел, стремительно поставил на стол жестяную кружку, что сжимал в руках, и кинулся к сеням, закрыв рот ладонью. Михаил Модестович едва успел посторониться.
– Макар, ты шёл бы домой! Хватит с тебя! – сердобольно крикнул ему вслед дежурный и только тут увидел незнакомца. – А вам чего, сударь?
В данный момент отставного сыщика больше всего интересовало то, о чём с жаром рассказывал верзила-городовой. Кажется, после отъезда полковника из Затонска тут успело случиться еще что-то – и чутьё подсказывало Михаилу Модестовичу, что это «что-то» имеет прямое отношение к его делам.
Где-то в дальнем кармане, небрежно свёрнутый, покоился грозный сопроводительный документ, всученный ему предусмотрительным Варфоломеевым, но Кривошеин, предпочитавший как можно дольше оставаться частным лицом, решил, что вовсе нет нужды его извлекать.
– Кошелёк украли, – рассеянно соврал он. Дежурный поморщился, еще раз оглядел старого барина и потянулся было неохотно за бумагой, но Михаил Модестович уже отвернулся.
– Да ты погоди, голубчик, – пробормотал он, усаживаясь на место Макара и не отрывая нарочито горящий взгляд от верзилы. – Дай прежде послушать. Какие у вас тут страсти, однако!
Дежурный открыл было рот, но тут же закрыл его и лишь махнул рукой досадливо, понимая, что от занятого увлекательной историей посетителя толком ничего не добьёшься. Синельников продолжал рассказывать, время от времени крестясь и восклицая: «Ей-Богу, братцы, не вру!» Михаил Модестович тоже слушал – с самым ошеломлённым видом, картинно открыв рот, одновременно холодно ставя зарубки в памяти: «Михайловская усадьба… Бункер… Лысый иностранец… Дьявол?..»
– Дьявола они там вызывали, точно, – согласно кивнул один из городовых. – В центре – кровавая звезда, в той звезде – баба с перерезанным горлом. И мужик убитый, сам в одних штанах. А волосатый, страшный – по всем приметам тот, кто тогда в заброшенном доме колобродил. Кого Яков Платоныч еще искать велели…
Перед глазами Михаила Модестовича тут же всплыла хорошо ему памятная оскаленная рожа предводителя Ангелов Тьмы. Неужели? В такой подарок судьбы верилось с трудом.
– А сам Яков Платоныч? – вскинулся вдруг дежурный, похоже, начисто позабывший о посетителе.
Еще один городовой, доселе молчавший, лишь махнул расстроенно рукой. Судя по оранжевым жгутам урядника на плечах, именно он здесь был за старшего.
– Да что ты, Евграшин, разве ж мы бы не сказали. Не было его там, и следов никаких нет…
– А не он ли этого душегуба пристрелил? – наморщил лоб самый пожилой из городовых. – Который женщину?.. Слышал я, как Александр Францевич сказал, что в усадьбе всех дней пять, как положили. Получается, как раз тогда, когда их высокоблагородие пропал?..
– Не похоже на господина советника-то, – решительно возразил ему еще кто-то. – Под пули первый лез, а сам стрелять-то не любил, завсегда лиходея живым взять норовил. А тут, вишь, в спину пальнули…
– Так, может, увидел, как тот женщине горло режет? – не сдавался пожилой. – Тут хоть в спину, хоть куда пальнёшь. У меня самого чуть сердце не выскочило, как юбки увидел. Думал – а ну как снова эти, как их там, до барышни добрались…
Дежурный с урядником при этих словах обменялись быстрыми многозначительными взглядами, после чего урядник решительно повернулся к младшим чинам:
– Так, братцы, поговорили и хватит. Не нашего ума дело. Их высокоблагородие вернётся, сам расскажет, что сочтёт нужным.
Городовые возражать не стали, принялись угрюмо расходиться по своим местам. До Кривошеина донёсся чей-то отчётливый вздох: «Вернётся ли?»
 
Сам Михаил Модестович в годы службы у подчинённых большой любовью не пользовался – уважали, побаивались, козыряли исправно, но не более того. Может, потому, что в отличие от сыщика Штольмана первым под пули он никогда не совался? Разглядывая враз помрачневшие лица затонских стражей порядка, Кривошеин ощутил нечто, похожее на укол зависти. Кажется, низшие чины искренне переживали за своего начальника.
Если поначалу Михаил Модестович не испытывал к Штольману ничего, кроме некоторой жалости пополам с лёгким презрением – как к любому другому дураку, отдавшему жизнь за Варфоломеевские интриги, то чем дальше, тем примечательнее становилась личность пропавшего сыщика…
Дежурный Евграшин тем временем вспомнил о его существовании и заново потянулся за бумагой. Михаил Модестович прикидывал, что будет лучше: нашарить «украденный» кошелёк в кармане и убраться восвояси, рассыпаясь в неловких извинениях – или отправиться всё же представляться здешнему начальству, – когда в дверь влетел пыхтящий толстяк в крылатке, с ходу заоравший, что читатели его газеты жаждут знать правду, которую полиция злонамеренно скрывает. На крики журналиста из дальнего кабинета с лицом злым и помятым выскочил пожилой господин в полковничьем мундире, громогласно требуя вышвырнуть «помойную музу» из участка. Дежурный кинулся выполнять распоряжение начальства – и отставной сыщик, увидев в этом перст судьбы, покинул полицейскую управу тихо и не прощаясь.
 
Настырный журналист в поисках сенсации добрался и до доктора, тут уже Михаил Модестович решил сам вмешаться и помочь господину Милцу в меру своих скромных способностей. Правда, чуть было не заморочил заодно и Александра Францевича. Обычно люди подобного склада на такие фокусы не ведутся, но похоже, бедолага слишком уж устал. К счастью, доктор и сам подумал что-то в этом роде, приписав мимолётное помрачение переутомлению и спиртному.
При всём этом подобное времяпровождение точно не в его обыкновении… Какое же это горе милейший Александр Францевич заливает медицинским спиртом, сидя в одиночку в вонючей мертвецкой? 
 
Остановившись перед одной из лавок, Михаил Модестович подкрутил фитилёк лампы. В неверном свете керосинки оскаленная бородатая рожа, уже порядком тронутая тлением, выглядела жутко, но была узнаваема. Эту самую рожу Кривошеин имел несчастье наблюдать в пустующем лабазе, где накрыли они шайку сатанистов, а потом еще в собственном кабинете на допросах – пока через несколько дней дело вместе с преступником не забрали в столицу. И вот предводитель Ангелов Тьмы, выросший в бесовской табели о рангах до Магистра Ордена Люцифера, снова перед ним – мёртвый.
Отставной сыщик неслышно выдохнул. Почему, услышав нынче слова цыганки о том, что «нечистый ушёл», он не подумал о таком, самом простом и логичном исходе? Потому, что не верил в глубине души, что приспешника дьявола можно вот так просто взять – и убить?
– Кто же его, Александр Францевич? – невольно вырвалось у Кривошеина.
– С точки зрения патологоанатома – револьверная пуля, – коротко ответил затонский доктор. – Строить же какие-то предположения относительно руки, её выпустившей, я не берусь. Я не следователь.
Тон доктора Милца сделался предельно сух. То ли Александр Францевич и впрямь считал недопустимым для профессионала строить какие-то домыслы… то ли изо всех сил старался не сболтнуть лишнего. Чертознай обернулся и посмотрел ему прямо в глаза.
– Кем бы он ни был, он оказал большую пользу обществу. Справился лучше меня.
– В каком смысле? – несколько настороженно спросил Александр Францевич, подходя ближе.
– Три года назад я тоже стрелял в упор. Результат вы видели – царапина на ноге.
В голосе сама собой прорвалась горечь. Городовые, помнится, тогда удивлялись, но сам сыщик – нет…
– Ну, Михаил Модестович, всякое бывает, – доктор пожал плечами. – Рука, знаете, дрогнула или патрон подвёл.
Всё могло быть, да. И рука, и патрон. Только Михаил Модестович знал, что это не так. «Убивает не пуля, сыне. Убивает вера». Вот веры Чертознаю определённо не хватало, или какой-то неправильной она была…
– Меркурьев был одержим дьяволом, – произнёс он в порыве непонятной откровенности. – А такого... не могу сказать – человека, это уже не совсем человек, – словом, сущность внутри него не даст его так просто убить.
Доктор Милц пристально глянул на него поверх очков.
– Сущность?.. Помилуйте, Михаил Модестович, вы же материалист!
– Нет, я мистик, – честно признался Кривошеин. Взгляд доктора сделался совершенно озадаченным. Кажется, полицейский, верующий в некие потусторонние сущности, не вписывался в его картину мира.
Внутренне усмехнувшись, Михаил Модестович снова перевёл глаза на труп давнего знакомца. Дело Магистра Ордена Люцифера кончилось, не начавшись. Можно, как было договорено, дать телеграмму Варфоломееву с одним-единственным словом: «Меркурьев».
 
Признаться, он до последнего сомневался, что это окажется именно главарь Ангелов Тьмы. Даже после слов цыганки, после подслушанного им разговора городовых. Кому и зачем могло прийти в голову использовать в качестве тайного агента именно Меркурьева, который был самый настоящий одержимый? Давать такому типу какие-то серьёзные задания – глупо, он подвластен только своим больным фантазиям – и силе, которая им управляет. Той самой, что стояла за ним в Москве три года назад. Не эта ли самая сила походатайствовала за своего верного перед высоким чином из Департамента Полиции? Благо, было у неё и лицо, и имя, уважаемое и знатное... Кривошеин знал и то, и другое, только упоминать не любил, даже в мыслях.
И что она, эта сила, предпримет теперь? Не попытается ли лично взяться за дело, которое провалил Магистр Ордена Люцифера?
– А вы материалист, Александр Францевич? – Михаил Модестович поднял глаза на затонского доктора. – Мне интересно, что вы как материалист скажете по поводу деятельности местных спиритов?
Александр Францевич посмотрел на него устало и сердито.
– Я так понимаю, Михаил Модестович, вы успели прочесть статьи Ребушинского?
Кривошеин изобразил лицом лёгкое раскаяние, но взгляда не отвёл. Внезапно доктор вздохнул и потупился виновато.
– Впрочем, о чём я… Я и сам, к стыду своему, был введён в некоторое заблуждение его писульками про черные воронки. Omnis homo mendax, так вот, это про нашего господина журналиста. Да вы уже собственными глазами успели узреть, что это за экземпляр рода человеческого. Я очень надеюсь, что Виктор Иванович Миронов примет, наконец, меры…
– Стало быть, это всё его выдумки – про разгул медиумов в вашем городе? – Кривошеин посмотрел на него пытливо. Доктор снова тяжело вздохнул.
– Если Петр Иванович просто… несколько увлечённая личность, то голубушка Анна Викторовна действительно обладает определёнными способностями. Что же касается всего этого бреда в «Затонском телеграфе», то это не более чем злобные фантазии господина Ребушинского!  Анна Викторовна сама едва не стала жертвой этих ваших… темных сущностей, – доктор сердито кивнул в сторону лавки, на которой возлежало тело Меркурьева. – Возможно, что именно из-за своих способностей медиума. Хотя объяснить их я не возьмусь, ни с какой точки зрения, – добавил он поспешно. – Ни с мистической, ни с научной. Возможно, наука просто еще не дошла в своём развитии до познания… иных форм бытия.  Да, я материалист – но факты, факты… Перед фактами оказался бессилен и я, и даже Яков Платонович. Анна Викторовна такая, как она есть. Она действительно видит духов.
Кривошеин молча кивнул. Кого-кого, а его точно не нужно было убеждать в существовании подобных способностей. Варфоломеев, несомненно, мог и приврать ради своих целей. Но если уж местный доктор, человек образованный, слово в слово повторяет сказанное бродячей гадалкой…  И про интерес поклонников Сатаны к одарённой девушке он угадал точно.
Михаил Модестович ощутил нарастающее чувство тревоги. Вряд ли этот интерес закончится со смертью неудачника Меркурьева.
– Разве это справедливо, Михаил Модестович? – с внезапной горечью произнёс доктор Милц, словно бы подслушав его мысли. До сих пор Александр Францевич не был склонен с ним откровенничать, но то ли медицинский спирт, то ли тёмный подвал возымели своё действие. 
– Анна Викторовна – прекрасный человек. Не знаю никого, кому бы её дар причинил хоть толику вреда, зато тех, кому он помог – не перечесть. И ваш покорный слуга в том числе. И что в итоге – за ней охотятся сатанисты, её травит бездарный журналист. И Яков Платонович... За что ей это всё?
* * *
Cтылый зимний воздух казался удивительно вкусным после смрадного подвала. На улице совсем уже смерклось, так что Кривошеин с трудом различил пролётку, стоявшую в конце дорожки. Извозчик, нанятый им на весь день, должно быть, замерз, как собака, но честно его дождался. Даже водкой от него не пахло – если и принимал «для сугреву», то весьма умеренно; расплачиваясь с мужиком у дверей гостиницы, Михаил Модестович не поскупился и щедро добавил сверх оговоренного.
– Порадуй своих к празднику. Детям гостинцев купишь. И сам перцовочки выпей.
– За ваше здоровье, барин, всенепременно, – обрадованно заверил его мужик, старательно пряча за пазуху полученную «красненькую». – И своих порадую, а как же. Вас с Рождеством, барин!
Над стойкой портье «лучшей в городе» гостиницы светила лампа Эдисона: уже вторая, нынче им замеченная, первая была в больничной мертвецкой. Редкостные вещи для провинциального городишки. Кто это у них такой новатор в градоначальстве? На вопрос о свободном номере тощий портье ответил утвердительно, но несколько нервно. Кривошеин глянул на него вопросительно и тот поспешил пояснить:
– Видите ли, ваша милость, свободные номера нынче только в правом крыле-с…
– И что? – приподнял брови Кривошеин. – Крыша там протекает?
– Никак нет-с, вот только… – портье снова замялся.
– Что ли, помер у вас там кто?
Судя по устремлённому на него взгляду, полному ужаса, он оказался недалёк от истины. Кажется, и здешней гостиницы каким-то боком коснулись мрачные события последних недель. Михаил Модестович фыркнул и раздражённо махнул рукой.
– Любезный, мне без разницы. Труп убрали? Вот и славно. Давай своё правое крыло.
– Что вы, сударь, не было никаких трупов-с, – нервно сглотнув, заторопился портье, протягивая ему ключ. – Вот, извольте-с, седьмой нумер. Наилучший-с, сама госпожа фрейлина Её Императорского Величества изволили долго проживать, недавно съехали-с!.. Ужин желаете-с?
 
В седьмом нумере было чисто прибрано, но Михаил Модестович с порога ощутил дух женщины, лишь недавно покинувшей эти комнаты. Дама и впрямь провела здесь немало времени: несмотря на тщательную уборку, запах не то духов, не то каких-то притираний, казалось, въелся в стены, в диванную обивку. Фрейлина. Проживала долго, съехала недавно… Михаил Модестович рассеянно положил и этот факт в уже порядком заполнившуюся кубышку затонских странностей, но чутьё подсказывало ему, что это всё не то.
Князь Разумовский, об убийстве которого скупо поведал Варфоломеев, англичанин, найденный в Михайловской усадьбе, фрейлина, за неведомым делом торчавшая в этой дыре, и – какое совпадение! – недавно её покинувшая: всё это было как-то связано между собой, но пусть с этим разбирается контора полковника. Как и с высоким полицейским чином, пригревшим покойного мерзавца Меркурьева. Не Чертознаю об этом страдать.
 
Чувство не то тревоги, не то нетерпения, пришедшее к Михаилу Модестовичу в мрачном подвале затонской больницы, не отпускало, наоборот – усиливалось, гнало... Кривошеин небрежно бросил шубу и шапку на ближайшее кресло, и аромат затонского морга немедленно смешался с запахом духов великосветской дамы. То-то крутил носом пучеглазый портье… Старый резной футляр становился всё ощутимее, колотился об ребро при каждом шаге. Словно сама судьба настойчиво звала его присесть за накрытый крахмальной скатертью стол – и спросить, и она непременно ответит.
Бабка Афросинья когда еще говорила, что только дураки себе жизнь по картам читают, но Миша её не послушался. Раз есть у него этот дар – говорить с судьбой, так не должен он пропадать! Главным, как ни странно, оказалось не привыкнуть к этому слишком сильно, как привыкают к водке и китайскому опиуму, но Михаил справился и с этим. Дорогой ценой, но он научился различать, где его собственная блажь, а когда и впрямь нужно спросить совета.
Можно было бы зажечь электричество, но пусть будут свечи. Так привычнее. О ком же поговорить с самим собой? Загвоздка была в том, что гадать нужно было на человека, непременно ему лично знакомого, а таких в затонском деле почти не было. Разве что…
Старая колода сама собой выскользнула из футляра, легла под пальцы с тихим шёлковым шелестом.
«Меркурьев». Михаил Модестович перевернул карту. Шестёрка пик. Не заслужил большего усердный, но невезучий служитель Сатаны.
«Зачем он пришёл?» – очередная карта перевёрнута. Дама червей светло улыбнулась с картинки и Чертознай на миг замер, глядя на неё пристально.
«Дар у неё настоящий, тяжёлый дар, а сама она – светлая душа…»
Значит, вот вы какая, барышня-духовидица, госпожа Миронова Анна Викторовна…
Неважно, что приказывал Меркурьеву куратор в Санкт-Петербурге. В данном случае интриган из Полицейского Департамента сам оказался пешкой, прикрываясь которой, действовала иная сила. Сила, для которой вся эта возня вокруг трона грозной Империи ничего не значит, но для которой может быть важен один-единственный человек.
Точнее, его душа. Та самая светлая душа…
«Кто встал на Его пути?» – Михаил Модестович вытащил следующую карту, почти не сомневаясь, что он увидит, но вместо ожидаемого короля или валета червей, верного рыцаря дамы, на стол лёг король треф. 
Седой и строгий, каменное лицо, ледяной взгляд. Судьба таким видит затонского следователя? Или вовсе не он – защитник дамы червей?
Впрочем, это не самый важный из сегодняшних вопросов. Посланник Тьмы до барышни не добрался, сам полёг в Михайловской усадьбе на месте затеянного им ритуала. Вот только оставила ли Тьма свои попытки? Кривошеин принялся одну за другой открывать карты.
Пиковый туз лёг на стол, перекрывая мёртвую шестёрку. «Нет. Не оставила. Близко, очень близко. – Опасность? – Да, опасность для дамы червей…» Десятка треф в головах. Восьмёрки вышли парой, пообещав встречу. Рука Михаила Модестовича дрогнула, и бубновый валет лег рядом с доверчиво улыбающейся дамой. Следом еще одна карта накрыла строгое лицо короля треф. Защитник не придёт.
Красавчик бубновый валет мерзко ухмыльнулся ему в лицо, и Чертознай, тяжело вздохнув, медленно опустил колоду. Значит, снова свиделись.
 
Теперь, когда он точно знал, кто скрывался под кличкой Магистра Ордена Люцифера, он знал, и кто за ним стоит. Значит, он уже здесь. И, раз пришёл под бубновой своей личиной, носительницу странного дара не будут похищать, запирать в подвалы и силой тянуть во тьму. Её будут очаровывать, с ней будут играть… Это он умеет.
Прошло почти сорок лет, диковатый юнец превратился в седого льва, но Кривошеина до сих пор кидало в дрожь от воспоминаний о первой встрече с тем, кого он видел теперь за картой бубнового валета. Михаил тогда устоял, но чего это ему стоило…
Устоит ли Анна Викторовна Миронова? Барышня, молодая – сколько ей, кстати? Только что потерявшая любимого человека. Уже одного этого достаточно, чтобы сломать волю. А тут еще грязные статейки проныры-журналиста – это еще проверить нужно, в чью чернильницу он своё перо макает. И никакого отца Митрофана… Михаил Модестович снова тяжело вздохнул.
«Я смогу ей помочь?»
Пальцы послушно легли на колоду, но отставной сыщик тут же опомнился и отдёрнул их, точно коснувшись горячих углей. Нет. Спросить, конечно, можно, и карты ответят, но если они ответят: «Не сможешь», то это конец. Вой волком, кидайся на стены – ты бессилен перед судьбой. К счастью, он давно отучился спрашивать.
Сможешь, Мишка-чертознай, куда ты денешься… Взгляд Кривошеина снова прошёлся по картам на столе. Дама червей и бубновый валет, которым суждена встреча. Вот её и нужно предотвратить.
«Когда?»
Карты пока еще слушались охотно и без труда указали на утро. Завтрашнее, надо полагать. Раз истинный куратор злополучного Магистра уже здесь и близко – ждать он не станет. 
Охватившее Кривошеина напряжение понемногу уходило, словно бы какая-то сила выпускала его из своих мягких лап. Михаил Модестович медленно поднялся и подошёл к окну. На улице, несмотря на поздний час, было людно. Рождество… Жаль, облака на небе, ночь перед Рождеством будет беззвёздная. Сказку эту он, как ни странно, любил. Особенно черта – уж такой миляга. Чувствуется, что не был господин Гоголь знаком с настоящим…
Страшно снова с ним встретиться, а, Чертознай?
Страшно. Потому и не получится пальнуть ему в спину из крупнокалиберного револьвера. Быть может, не только у тебя – вовсе ни у кого не получится. Не потому ли ушёл из расклада король треф?  Значит, будем ловить по старинке, за хвост. И снова будет больно. Не ему, конечно – тебе.
Как ловить? Придумывай. Ты еще и сыщик, забыл? Кривошеин решительно собрал карты со стола, подошёл к стене и дёрнул шнур колокольчика, вызывая прислугу.
– Любезный, ужин мне какой-нибудь спроворьте, – попросил он возникшего в дверях коридорного. – И скажи-ка, братец, где проживает адвокат Миронов?
* * *
Часов бабкины карты не разбирали. «Утро», на которое они указали, было временем весьма расплывчатым; зная это по собственному опыту, Михаил Модестович пошёл на Царицынскую затемно – и всё равно едва не опоздал. Он только-только подходил к воротам, когда калитка хлопнула и из неё стремительно выбежала женщина, на ходу застегивая пальто.
От неловкого движения беличья муфточка упала в снег. Кривошеин с несвойственной его возрасту прытью рванулся за ней. Поднял, отряхнул, с лёгким поклоном протянул хозяйке. Та схватила муфту, кивнув рассеянно, и, тут же забыв о случайном прохожем, стремительно зашагала по дорожке. Михаил Модестович на миг остановился, глядя ей вслед.
Вчера вечером ему, вооружившись двумя полтинниками, немало удалось вытянуть из болтливого коридорного. Не было ничего необычного в том, что приезжий барин интересуется городским адвокатом: слуга охотно рассказал и про самого присяжного поверенного, и про его семью. Про барышню-духовидицу тоже, причем репутация ведьмы его не пугала: о том, что «барышня Миронова с мёртвыми говорит», коридорный поведал совершенно спокойно. Для пущей достоверности припомнил, что несколько раз это происходило вот в этой самой гостинице: «Да вот хоть нынешней весной-с, когда столичного инженера убили. И с месяц назад, когда актёра зарезали, барышня с дядюшкой своим прибегали-с, в мусорной, извиняюсь, куче рылись, да-с…Прошу прощения, ваша милость, но барышня Миронова – она такая-с…» Михаил Модестович, сам за жизнь перерывший немало мусорных куч, и бровью не повёл, но в глубине души восхитился.
Симза, господин Милц, прислуга в гостинице – по их словам дочь затонского адвоката представлялась Чертознаю девушкой неглупой, энергичной и бесстрашной. И в то же время – сострадательной. Не задумывающейся о приличиях. Сейчас он смотрел ей вслед и думал, что, пожалуй, всё угадал верно. А еще синеглазая дама червей была дивно хороша собой… Было от чего потерять голову бедолаге следователю, будь он хоть трижды материалист.
Но про остальное ему бы никто не мог рассказать. Про осунувшееся личико, горькую и решительную складку у губ, глаза, полные беспокойства и… надежды?
 
Барышня Миронова не шла, не бежала – летела. Отставной московский сыщик спешил за ней, втихомолку ругаясь на ленивых затонских дворников и жалея, что не может, как в молодости, козлом скакать через обледенелые сугробы. На центральных улицах стало многолюднее, народ расходился со всенощных бдений. Михаил Модестович, стараясь не выпустить проворную барышню из виду, попутно обшаривал глазами толпу, но чутьё подсказывало ему, что встреча, которой он так страшится, случится не здесь и не сейчас. Что-то в облике девушки говорило о том, что сейчас она не заметит ни роты солдат, марширующей следом, ни Государя Императора со всем чадами и домочадцами, вдруг да оказавшихся у неё на пути. Куда она подхватилась в такую рань? Что произошло?
Анна Викторовна пересекла улицу, стремительно вбежала в уже знакомый московскому сыщику двор полицейской управы, птицей взлетела на крыльцо и с силой захлопнула за собой дверь.
Как к себе домой, право слово! Наблюдая за решительными действиями барышни, Михаил Модестович невольно улыбнулся. Что ему следует предпринять теперь? Встать дозором в каком-нибудь укромном уголке, откуда просматривается дверь в участок? Бывший сыщик рассеянно оглядел улицу и внезапно зацепился взглядом за знакомую синюю поддевку.
Кривошеин торопливо шагнул на мостовую и взмахнул тростью. Бородатый извозчик осадил лошадь и расплылся в неподдельной улыбке, узнавая вчерашнего щедрого ездока. Михаил Модестович приветственно кивнул.
– С праздником, братец. Уже трудишься?
– С праздничком, барин! Так времечко-от самое горячее, когда у нас тут бывает, что день год кормит? Известно, по праздникам великим, да вот еще коли ярмарки случаются. Куда изволите?
   
Ждать пришлось долго. Устроившись в глубине пролётки, Михаил Модестович внимательно провожал глазами каждого, входившего в затонский участок: пришёл вчерашний урядник, за ним пара городовых приволокла раннего пьяницу. Зашли в дверь две просто одетые бабы, подталкивая друг дружку для смелости. Прошествовал суровый полицмейстер… В уездной управе текла обычная жизнь. Барышня Миронова не показывалась, и бубновый валет – тоже.
Что-то начало происходить лишь после появления озабоченного молодого человека в котелке: поначалу Кривошеин принял его за посетителя, но городовой, встретивший того на крыльце, откозырял и поздравил «его высокоблагородие» с Рождеством. Не Антон ли Андреевич Коробейников, о котором вскользь упомянул вчера доктор Милц? Где-то через полчаса после прихода помощника следователя в управе началось движение: захлопали двери, забегали городовые, потом и сам Коробейников выбежал на крыльцо вместе с давешним урядником, что-то торопливо объясняя и на ходу тыча пальцем в развёрнутую карту.
Что же случилось? Возможно что-то, связанное с пропавшим затонским сыщиком? Анна Викторовна получила какое-то известие? Или сама его принесла? Она ведь медиум... Дребезжащая полицейская колымага, в которую набились городовые и молоденький сыщик, уже вылетела со двора, едва не зацепив пролётку Кривошеина.
Михаил Модестович задумчиво побарабанил пальцами по ручке трости. Нет, не похожа была затонская духовидица на барышню, к которой явился дух мёртвого аманта.  Дверь очередной раз хлопнула, и, точно отвечая на мысли Чертозная, на пороге полицейской управы показалась сама барышня Миронова.
Надежда, еще недавно озарявшая светом милое лицо, куда-то исчезла, словно осталась там, в неуютной приёмной затонского участка. Кривошеин нахмурился. Неужели всё-таки?.. Девушка растерянно огляделась – и медленно побрела по улице, явно не видя, куда идёт.
Михаил Модестович тронул извозчика за плечо.
– Дружок, видишь барышню? Езжай за ней потихоньку.
Мужик, подхвативший было вожжи, внезапно замер и уставился на старого барина подозрительно.
– Ты не подумай, голубчик, я ничего дурного не хочу, – поторопился объяснить Кривошеин и по наитию добавил: – От полиции я. Проводим барышню, приглядим, чтобы не обидел никто.
Извозчик подумал мгновение, потом медленно и одобрительно кивнул и тронул лошадку с места.
 
Текла мимо людская река, празднично одетые горожане весело перекликались, поздравляли друг друга с Рождеством. Анна Викторовна, о чём-то задумавшись, неторопливо шла по улице и казалась совсем спокойной, но Михаил Модестович видел – не глазами, – что спокойствие это кажущееся, что вокруг девушки разливается звенящая пустота, полная тревожного ожидания.  Но ничего не происходило.
Карты ошиблись? Или в светлый праздник Спасителя нашлись-таки у Анны Викторовны иные защитники, посильнее старого чертозная? Впереди показалась ярмарочная площадь, слышались уже крики зазывал: Кривошеин невольно глянул туда, потом снова перевёл глаза на прохожих – и внутри всё заледенело, сворачиваясь тугим и холодным змеиным узлом.
Человек, что шёл теперь вслед за Анной Викторовной, возник словно бы ниоткуда. Ничем он не выделялся из затонской толпы, но Кривошеин узнал бы его из тысячи, под любым обличьем, хоть в бухарской парандже, хоть в венецианской маске… впрочем, как-то изменять свой облик этот тип всегда считал ниже своего достоинства. Даже пальто казалось Чертознаю тем же самым, что видел он на этой спине тридцать с лишним лет назад.
Михаил Модестович наклонился к извозчику:
– Братец, видишь того, что за барышней идёт? В шапокляке, пальто рыжее? Поравняйся с ним. Я его к нам подсажу. А ты проедь еще маленько, да и остановись.
Идущий был уже в паре шагов от Анны Викторовны, когда мимо него неторопливо протрусила серая лошадка, погоняемая бородатым извозчиком в синей поддевке. Высунувшаяся из пролётки рука крепко ухватила мужчину за шиворот. Кривошеин выдернул свою добычу из толпы, словно репу из грядки – только ноги мелькнули, – и безо всяких церемоний впихнул в дальний угол сидения.
 
Извозчик невозмутимо выехал на ярмарочную площадь и натянул поводья, останавливаясь. Михаил Модестович проводил глазами барышню Миронову, что с отрешённым лицом прошла мимо, вовсе не заметив возни за своей спиной, и повернулся к своей жертве:
– Привет, Перчатка!
Ответом ему стал лишь притворно-изумлённый взгляд. Обладатель рыжего пальто, прижатый к бортику пролётки не ослабевшей еще хваткой бывшего полицейского, владел собой до невозможности хорошо для человека, которого посреди улицы хватают за шиворот и втаскивают в повозку. Впрочем, Кривошеин иного и не ожидал. Удивление, испуг – это только людям присуще. Давний его знакомец мог без труда сыграть и то, и другое, но должно быть, узнал Михаила сразу и не стал ломать перед ним комедию.
Словно подслушав его мысли, Перчатка широко и неприятно улыбнулся.
– Привет, ярыжка. 
Голос был спокоен и насмешлив. Цепкий взгляд лукаво прищуренных темных глаз обежал Кривошеина с головы до ног. Пухлые губы улыбнулись еще шире, когда их обладатель с нескрываемым удовольствием произнёс:
– А ты постарел.
Ледяной узел внутри вздрогнул, закручиваясь крепче, но отставной сыщик лишь ядовито улыбнулся в ответ.
– Постарел – это еще не состарился. Мне положено. Потому как человек, а не фикция.
Плутоватые глаза издевательски блеснули.
– И чему тут радоваться? Где старость, там и смерть, уважаемый Михаил Модестович, – обладатель рыжего пальто наигранно вздохнул и повёл головой, словно бы пытаясь вывернуться из неудобного захвата. Отставной сыщик лишь сильнее сжал пальцы.
– Хотя признаю, признаю – не состарился. И нюх не потерял. Ловко ты меня прихватил. Так что дальше будем делать? Дорогой мой, вы не находите, что попали в положение того охотника, что в лесу на медведя вскочил? То ли он поймал, то ли его…
Перчатка многозначительно улыбнулся. Михаил Модестович кивнул холодно, не сводя с него глаз.
– Про медведя – это ты хорошо вспомнил. Мои предки медведей на цепи водили. С кольцом в носу. Сам уберёшься, или мне тебя как медведя – за собой на веревке таскать?
– Неужели рискнёте, господин Кривошеин? – насмешливо поднял брови собеседник. Потом снова обежал Чертозная взглядом с головы до ног. – Впрочем, может быть, и рискнёте. Кажется, я ошибся относительно старости. Возраст вам определённо пошел на пользу. Михаил Модестович, а вам не надоело? – спросил он внезапно совершенно серьёзным тоном.
– Что именно? – сквозь зубы спросил Кривошеин. Перчатка неопределённо пожал плечами.
– Вот это всё… Искать, ловить… строить мне козни. Получая в награду по большей части плевки. Раньше у нас как-то не было повода об этом поговорить, но теперь… Возможно, пришла пора? Теперь, когда вы уже немолоды и сыщицкий азарт вас более не снедает. Я слышал, вы вовсе вышли в отставку, причем при обстоятельствах, далёких от почётных?
Собеседник сочувственно посмотрел на Кривошеина. И голос его звучал горячо и искренне:
– Михаил Модестович, неужели и это вам не показало, насколько мало вас ценит всё это стадо? За столько лет вы так и не поняли, что вся эта легковерная людская толпа продолжает стремиться туда, куда вы так упорно её не пускаете? Тем более, что в вашей судьбе так ничего и не поменялось. Посудите сами, сколько вам осталось – двадцать лет, десять? Тридцать – это при самом большом везении. А дальше… – Перчатка притворно вздохнул. – Дальше, увы, та самая участь, что вы себе нагадали. Так может, пришла пора?
– После всего? – с каменным лицом спросил Кривошеин. – После всех козней, что я строил вашему сиятельству?
Перчатка легко рассмеялся и, несмотря на неудобство позы, всплеснул руками.
– Право, Михаил Модестович, какие мелочи! Я всегда готов к диалогу. Как-никак, мы давние знакомые. Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Даже могу вам прямо тут твёрдо пообещать, что в обмен на наше сотрудничество откажусь от всех попыток встретиться с госпожой Мироновой. Слово дворянина. Честно говоря, вы мне больше подходите.
 
В ушах шумело – то ли гомонила толпа на ярмарочной площади, то ли собственная кровь колотилась в висках. Михаил Модестович долго молчал, глядя в лицо собеседника.
– Кто старое помянет, тому глаз вон, – наконец повторил он медленно. – А кто забудет, тому два. А вашего сиятельства дворянским словом теперь даже в нужнике подтереться страшно, поскольку зад почернеет.
Из устремлённых на него глаз, полускрытых ленивыми веками, исчезло наигранное тепло. Перчатка выпрямился. Кажется, отставной сыщик ухитрился задеть за то живое, что еще оставалось в собеседнике. На Кривошеина так и плеснуло тьмой и злостью.
– Хам. Смерд. – раздельно выговорил его сиятельство. – Низкая ищейка. Ничего, я дождусь. Недолго тебе осталось.
– Вот и дожидайся, – холодно кивнул Чертознай. – А отсюда убирайся. Сам. Не смей к ней подходить. Твоя шестёрка уже поплатилась.
Кривошеин глянул в сторону ярмарочной площади. Барышня Миронова была еще там – остановилась, будто бы раздумывая, потом оглянулась и решительно направилась к какому-то человеку, стоявшему у мануфактурной лавки. Они заговорили.
На миг забыв о давнем противнике, чей ворот был зажат у него в руке, Михаил Модестович всмотрелся пристальнее. Мужчина, немногим моложе его самого. Седоватый, коренастый, с непроницаемым лицом. Перчатка, вытягивая шею, тоже взглянул в сторону затонской духовидицы, и по лицу его промелькнула лёгкая тень. Шестым чувством Кривошеин ощутил, что его противник действительно недоволен. Встреча барышни с седым незнакомцем Перчатке определённо не понравилась.
Анна Викторовна стояла задумавшись, и лицо её постепенно утрачивало отрешённое и беспомощное выражение. Она что-то повелительно сказала своему визави и, сунув руки в муфту, решительно зашагала прочь. Мужчина пошёл с ней.
Перчатка проводил их взглядом и вдруг заново улыбнулся. Глаза его стали прежними, из них пропал тёмный огонь, до боли схожий с тем – багровым.
– Ваша взяла, Михаил Модестович, – сказал он весело. – Можете меня отпустить. Не думаю, что у вас хватит духу, но всё же не буду вводить вас во искушение учинить над моей бренной оболочкой нечто болезненное и противоправное. Я уеду… завтра. Можете мне поверить на слово. Признаю себя проигравшим… на этот раз.
«Тебе верить – себя не уважать» – мысленно ответил Чертознай, но что-то ему подсказывало, что противник и впрямь готов отступиться. А действительно – куда ему спешить? Перчатка никогда не лез на рожон и всегда был готов улизнуть в тень... чтобы рано или поздно вернуться.
Кривошеин посмотрел вслед барышне Мироновой, которая исчезла за поворотом улицы вместе со своим спутником. Кажется, они направлялись в сторону Царицынской. Кем бы ни был мужчина, ждавший Анну Викторовну на площади, их встреча явно не входила в планы его сиятельства. Не король ли это треф, которого показали Чертознаю карты нынче ночью и чья меткая пуля отправила Меркурьева к его истинному хозяину? Тогда понятно, что обеспокоило Перчатку.
Не самого же Кривошеина он боится, несмотря на его собственные слова. Тут все как раз наоборот, увы. Не стоит радоваться его речам про «нечто болезненное и противоправное». Бубновый валет не может удержаться от того, чтобы не польстить врагу, но за сорок лет без малого Михаил Модестович видел и другие его личины.
– Сегодня, – отрывисто сказал Кривошеин, поворачиваясь к Перчатке. – Ты уберёшься сейчас. Московский поезд идёт в час пополудни.
 
Рука у Кривошеина почти отнималась – но он так и не выпустил ворот противника, пока не сопроводил того к желтому вагону московского поезда и не впихнул в тамбур. Вышколенный проводник выпучил глаза при виде двух хорошо одетых господ, один из которых вёл другого за шиворот, но промолчал.
Стоя на подножке, Перчатка обернулся и одарил Кривошеина очередной загадочной улыбкой. От этой улыбки онемевшая рука заныла еще сильнее. Нелёгкая задача – полдня таскать чёрта за хвост…
Его сиятельство смотрел во все глаза, точно губка впитывая охватившие Кривошеина боль и усталость, и слащавую улыбку на его лице постепенно сменял настоящий оскал. Михаил Модестович отчетливо видел, как сквозь румяное лицо всё сильнее проглядывает что-то жуткое: точно череп, обтянутый желтой, пересохшей кожей, нечеловеческий, неправильный… С пухлых губ слетело змеиное шипение:
– Зря стараешься, Чертознай. Сейчас уйду, но всё одно я до неё доберусь. А ты жди, тебе еще за дверь идти и там расчёт держать. Зря не соглашаешься. Всё одно ЕГО будешь.
«Страхом он твоим окормляется, сыне. Страхом и отчаянием…» Змеиный узел в душе завязывался всё туже и туже. Михаил Модестович из последних сил взглянул в то, что мгновение назад было глазами.
– Вот с сатаной и поговорим. А не с его перчаткой. Пошёл вон!
   
"Omnis homo mendax" - "Всякий человек - лжец"(лат.)
   

 
Следующая глава          Содержание

   
Скачать fb2 и аудиоверсию (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 и аудиоверсию (Облако Google)