Чиновник для особых поручений


 
– Пошлите кого-нибудь по этому адресу, – полковник Варфоломеев протянул секретарю запечатанный конверт. – Передать означенному господину, если он там еще проживает.
Секретарь вышел, молча козырнув. Варфоломеев вернулся за свой стол, к ожидавшим его бумагам, взялся за перо – но тут же отложил его с раздражением, снова поднялся и, отойдя к окну, принялся хмуро созерцать засыпанную снегом набережную.
От окна, невзирая на двойные рамы, тянуло нешуточным холодом. Ледяной ветер с Невы гулял нынче по столичным улицам. Прохожие под окнами, пробегали боком, по крабьи, изо всех сил отворачивая голову и по самые брови кутаясь в шарфы и воротники – созерцая их, Владимир Николаевич, сам того не замечая, хмурился сильнее.
Михаил Модестович, как помнилось полковнику, терпеть не мог Петербург. И вполне могло оказаться, что давно уже съехал в неизвестном направлении. В лучшем случае, вернулся к себе в Москву, в худшем… Один Бог знает, куда черти могли унести господина Кривошеина. За три недели, прошедшие с их последней встречи, он ни разу не дал о себе знать. Впрочем, зачем ему? Наверняка отставному сыщику известно, что барышня Миронова в ведомство полковника не обращалась. У него же есть его карты!..
Признаться, тем декабрьским утром Михаил Модестович его удивил. Об особых его способностях Варфоломеев догадывался давно. Чего греха таить, даже пользоваться ими пару раз приходилось, но проникнуть в тайну своих невероятных порою озарений Кривошеин не дозволял никому. Впервые Владимир Николаевич увидел, как он это делает – и, честно говоря, до сих пор не оставляло чувство, что Кривошеин остался верен себе и попросту всемогущего полковника разыграл. С Чертозная станется. Если бы не его слова про пламя…
Теми же днями Варфоломеев затребовал из Затонска дополнительный отчёт о гибели Штольмана и спустя неделю получил его вместе с медицинским заключением, полным неприятных подробностей. Последние дни – или часы, – жизни Штольмана были кошмарны.  Оставалось надеяться, что Михаил Модестович не ошибся в своём предсказании и несчастный надворный советник хотя бы в ином мире обрёл покой и избавление от мук.
Горькая ирония судьбы: наверняка Яков Платонович и сам не подозревал, сколь ценной деталью мозаики станет последнее его донесение, то самое, что привёз из Затонска его филёр. Наконец-то в руках Варфоломеева оказалось оружие против английской партии и выросшей в её тени шпионской сети. Вот только, хоть и тягостно было это осознавать, но полковник не смог должной мерой отплатить именно тем, кого считал виновными в гибели своего сотрудника. Паутина порвана в клочья, но иные пауки неприкосновенны даже для Службы Охраны Императора, увы…
Можно считать удачей, если хоть некоторые из них притихнут на время, но Варфоломеев не мог слишком на это надеяться. К настоящему моменту английская партия уже несколько оправилась от нанесённого ей удара и позволяла себе даже огрызаться в ответ. Несмотря на все старания Варфоломеева и его людей, борьба за интересы Отчизны неумолимо переходила в привычную подковёрную возню вокруг престола.
Вновь глава Службы Охраны Императора был вынужден отступать на исходные, изображая незаинтересованность, и тайком обращаться к… непредсказуемым частным лицам.
 
Полковник поморщился – редко посещавшее его чувство, обычно именуемое угрызениями совести, неприятно царапнуло душу. Чёртов изобретатель Браун! Штольман уже погиб из-за грандиозных и опасных идей англичанина, причём погиб так, что не пожелаешь и врагу. Барышня-спиритка, имевшая несчастье полюбить опального следователя, теперь могла оказаться из-за них же в беде. И вот – еще одного человека, не самого худшего, Варфоломеев намерен втравить туда же.
Чем же так зацепила Чертозная барышня Миронова? При последней встрече полковник попытался Михаила Модестовича расспросить, но тот отвечал в обычной своей манере: единственное, что уяснил Варфоломеев – отставной сыщик о ней тревожился. Какая-то опасность угрожала Анне Викторовне, причём не от людей… Как и в случае с адептами Люцифера, лезть в эти оккультные дебри Варфоломеев не собирался, но собирался использовать тревогу Кривошеина в своих интересах.
Вот только это могло плохо кончиться для самого полковника. Штольман мёртв, от Анны Викторовны трудно ожидать какой-то беды для Варфоломеева, зато Чертознай, может статься, способен на весьма неприятные сюрпризы…
«Сим сообщаю что на третьем часу несения мною ночного караула имело случиться следующее: в дальнем конце коридора отворилась дверца прежде мною незамеченная и из ея возник полицейский титулярный советник имея: на одном плече мундир не по уставу одетый. На другом же небывалых размеров крысу. В глазах оба имели блеск жуткий и диавольский что заставил меня застыть в полном оцепенении. Опосля чего господин титулярный советник ссадил зверя на пол и поклонившись куртуазно сказал: «До встречи, Сир!» На что крыса ответила мерзким писком и канула в некую дыру. А титулярный советник в оное же время исчез в противоположном направлении.
Довожу до Вашего сведения что оный случай следует рассматривать как проявление возмутительного вольнодумства и поношения на Коронованных Помазанников вследствие примазывания к ним мерзкой крысы…»
Заместитель московского полицмейстера с самым серьёзным видом дочитал сей удивительный документ, тяжело вздохнул и поднял глаза на полковника.
– Ваше превосходительство, смею заметить, что я всё же не усматриваю в сих действиях оскорбления Их Величеств, – заметил он осторожно. – Но, ежели вы настаиваете, то я сейчас же вызову господина Кривошеина и учиню ему реприманд за неподобающее обращение к крысе.
В голосе заместителя не было веселья – скорее раздражение и усталость. Варфоломеев в свою очередь перестал улыбаться и взглянул на него пристально.
– Похоже, вы вовсе не удивлены сим опусом, Лев Христианович? Титулярных советников у вас немало, но вижу, вы сразу догадались, о ком идёт речь. Собственно, я тоже не нахожу в словах советника ничего оскорбительного.
Тот сердито дёрнул плечом.
– Без труда догадался, ваше превосходительство. И не удивлён. Речь ведь идет об особняке на Остроженке? Что на прошлой неделе? Я посылал туда именно пристава Кривошеина с его людьми. Вы их, правда, своей властью отстранили, но Михаил Модестович… известен своеволием. Кроме того, за прошедшие года я получил уже не одну и не две подобные кляузы, в каждой из которых обстоятельно расписывается, что господин титулярный советник у нас… как бы это сказать… с определёнными странностями. Но Михаил Модестович сотрудник достойный, а в штате и без того нехватка людей. И делам служебным странности господина Кривошеина отнюдь не вредят. Даже если он по ночам разговаривает с крысами… и всё прочее. Ежели угодно, ваше превосходительство, то я поставлю ему на вид, чтобы в следующий раз он поименовал своего… приятеля как-то более верноподданически.
Заместитель полицмейстера перехватил ошеломлённый взгляд полковника и тяжело вздохнул.
– Смею заметить, мы уже привыкли, ваше превосходительство. Крыса – что, мелочь. Задремал ваш служака на посту, ему и привиделось. За господином Дресслером у нас тут и вовсе черная свинья гонялась. Но опять же – никто, кроме господина Дресслера, той свиньи не видел, так что всё это могли быть исключительно последствия злоупотребления горячительным…
– И что сталось с… господином Дресслером? – сдавленно поинтересовался полковник. Лев Христианович опустил глаза и принялся перебирать бумаги на столе.
– Сами понимаете, что за жизнь у человека, если в присутственных местах ему мерещится черная свинья. Говорящая, прошу заметить. Страшная, рассказывал, зверюга, здоровая, как сарай. Высунется из-за угла и хрюкает: «Съем тебя! Съем тебя!» Ну и… Подал рапорт господин Дресслер, что, право, и к лучшему. Не самого лёгкого нрава был человек. Несдержанный. К нижним чинам относился плохо, мордобитием не брезговал. К иным цеплялся. Господина Кривошеина, вот, однажды прилюдно изругал жидовской мордой и цыганским отродьем…
– После этого и завелась та самая свинья? – прищурился полковник.
– После, – согласно кивнул Лев Христианович. – Заметьте, я не говорю «вследствие». Так что, ваше превосходительство, может Бог с ними – с крысами?..
 
Варфоломеев хмыкнул и недовольно повёл головой. В те времена он лишь начал присматриваться к скромному московскому сыскарю и собирать о нём сведения. И каких только баек не наслушался: например, о том, как в молодости господин Кривошеин нагадал кому-то смерть…
Поначалу все эти истории полковник оценил лишь в том плане, что Михаил Модестович любит и умеет морочить людям головы. Даже теперь, десять лет спустя… Как относиться к подобным вещам? Это не спиритизм и не месмеризм, которые обсуждаются в обществе и о которых пишут толстые трактаты. Невозможно было всерьёз воспринимать все эти бабкины сказки про чёрных свиней… и в то же время невозможно было вовсе от них отмахнуться.
Почувствовав, что замёрз окончательно, Владимир Николаевич сердито отошёл, наконец, от окна, приказал подать горячего чаю и вернулся за стол, продолжая размышлять, о чём можно сказать отставному сыщику, а о чём в любом случае следует умолчать. Тревожило понимание того, что на этот раз придётся пойти на большую откровенность. Но это необходимо: кто его знает, что взбредёт в голову Чертознаю, если он решит, что его использовали втёмную? 
 
Как и полагается сообщнику нечистой силы, Михаил Модестович появился, когда на улицах совсем уже смерклось. Варфоломеев сразу обратил внимание, что выглядит отставной сыщик непривычно усталым; впрочем, гостиничная прислуга доложилась посланцу полковника, что седой постоялец пропадает где-то целыми днями, порою не приходя даже ночевать.
Сделав вид, что не замечает не лучшего настроения посетителя, полковник приветствовал его с самой радушной улыбкой.
– Чаю, Михаил Модестович? Хотя по такой погоде душа русского человека обычно требует водки под горячее… – полковник с понимающим видом кивнул на окно, за которым неутомимый ветер раскачивал газовые фонари. – Может быть, кофе с коньяком?
– Благодарю, Владимир Николаевич, пожалуй воздержусь, – чуточку сварливо кивнул Кривошеин, усаживаясь в кресло для посетителей. – Кофе уже в кошмарных снах снится. Вы бы сказали своему Судакову, чтобы перестал меня в спину тайком крестить. Он что, ждёт, что я в прах рассыплюсь или огненным клубком в трубу вылечу? Во-первых, выглядит он при этом, как дурак, а во-вторых, всё равно не поможет.
Полковник усмехнулся.
– Ну, Михаил Модестович, что вы хотите от… человека простодушного? После ваших собственных заявлений про, простите, имеющийся у вас хвост. А точно не поможет? – Варфоломеев прищурился лукаво.
– Митрополита пригласите, тогда проверим, – без тени улыбки ответствовал Кривошеин. – Но вы ведь не за этим меня вызывали, ваше превосходительство? Вам-то уж точно без разницы, сколько у меня хвостов.
– Не вызывал, Михаил Модестович – просил почтить визитом, – примирительно заметил Владимир Николаевич и, поколебавшись, всё же позвонил в колокольчик. – Давайте всё-таки кофе. Или просто коньяк, ежели угодно. Поскольку у меня к вам весьма серьёзный разговор. Скажите, Михаил Модестович, удалось ли вам свидеться с госпожой Мироновой?
Догадываясь уже, каким будет ответ, полковник пристально взглянул на посетителя. В черных глазах Кривошеина мелькнула усмешка. Варфоломеев поморщился, позволив некоторой досаде отразиться на лице.
– Я помню, помню ваше обещание не выдавать Анну Викторовну против её желания, – заметил он, усаживаясь в своё кресло. – Но обстоятельства несколько изменились. Возможно, речь идёт о безопасности барышни. Теперь, когда нам стали известны некоторые подробности о гибели Якова Платоновича, мне менее всего хочется, чтобы и с Анной Викторовной стряслась какая-то беда.
Михаил Модестович несколько мгновений молча и пристально глядел на полковника, после чего отрицательно покачал головой.
– Нет, госпожу Миронову мне отыскать не удалось. Я подозреваю, что она уже покинула столицу… а то и вовсе сюда не приезжала. Возможно, я пошёл по ложному следу.
– Ваши карты вам об этом не сказали? – Варфоломеев изобразил простодушное удивление. Кривошеин коротко и несколько смущённо усмехнулся, разводя руками. То ли и впрямь ему нечего было сказать, то ли он не собирался делиться своими догадками с полковником.
Что ж, в эту игру придётся играть по правилам Михаила Модестовича. Благо, теперь, когда у Варфоломеева есть более весомый ключик к отставному сыщику, это сделалось немного проще. Контролировать Чертозная не удастся – но, если вдуматься, покойный Штольман тоже делал, что хотел. Главное, чтобы получалось в итоге то, что нужно службе полковника.
 
– Михаил Модестович, правильно ли я понимаю, что вы всё же намерены и далее искать Анну Викторовну Миронову?
Кривошеин, чуть поколебавшись, медленно кивнул.
– В таком случае я считаю своим долгом поставить вас в известность о… неких вещах и обстоятельствах, – Варфоломеев выпрямился в кресле и положил руки на стол, давая понять, что речь пойдёт о вещах действительно важных. – Но прошу заметить, что в некотором роде они составляют государственную тайну.
– В таком случае, может, не стоит рассказывать о них особе негосударственной? – с усмешкой спросил Кривошеин. – Или эти секреты из тех, что «знают двое – знает и свинья»?
– Отчасти, – сухо заметил Варфоломеев. – Но всё же надеюсь, Михаил Модестович, что в бульварную прессу вы с ними не побежите. Так вот: в окрестностях Затонска некоторое время назад был убит иностранный ученый.
– Англичанин? – полуутвердительно спросил Кривошеин.
– Откуда вы… – начал было Варфоломеев, но тут же сообразил. – Ах, да. Вы же как раз тогда… Да, тот самый англичанин. Занимавшийся, скажем так, некими разработками по военному ведомству, какими именно – не след бы знать даже мне, – полковник посмотрел на Кривошеина многозначительно. Судя по ответному взгляду, Михаил Модестович его прекрасно понял.
– Предполагаю, что истинной целью было похищение, но исполнители сработали более чем топорно…
– Если одним из них был Меркурьев – я не удивлён.
Следовало ожидать, что Чертознай без труда свяжет одно с другим. Полковник на миг замешкался.
– Далее факты заканчиваются и начинаются мои предположения, – произнёс он наконец. – Результаты работ мистера Брауна также были утрачены. И я имею основания полагать, что они попали к господину Штольману – как раз незадолго до его исчезновения.
– В таком случае ныне они, очевидно, находятся у его убийц, – пожал плечами Кривошеин. Полковник задумчиво покачал головой.
– Не столь очевидно, Михаил Модестович. Дело в том, что те… та сторона, будем называть их так, тоже активно ищет эти документы. От Якова Платоновича они их не получили. Косвенно это подтверждает и подробный отчёт о его гибели. Чтение малоприятное, доложу я вам. Судя по медицинскому заключению, Штольмана долго пытали, – Варфоломеев не выдержал и поморщился. – Спрашивается – чего от него добивались?
– Думаете, документы оказались где-то спрятаны? – без особого интереса спросил Кривошеин. Похоже, изыскания английского ученого мало занимали Чертозная. Тем лучше.
– Возможно, он успел их передать третьему лицу, – полковник взял в руки лежащую перед ним бумагу. – Один из людей Штольмана – тот, что привёз мне его последнее донесение, –  упомянул, что накануне своего окончательного исчезновения надворный советник оставил ему некую папку с просьбой отдать её Анне Викторовне Мироновой.
– Те самые бумаги? – в бархатном голосе послышалось отчётливое недоумение. – Военные разработки?
– Не знаю, Михаил Модестович, – Варфоломеев посмотрел на Кривошеина честно и открыто. – Филёр тоже не знал. Совпадение налицо. Но возможно, это только совпадение, глупейшее причем – поскольку в результате него Анна Викторовна вызвала нехороший интерес у… некоторых персон.
Похоже, Чертозная зацепило: Михаил Модестович ощутимо помрачнел и о чём-то задумался. Полковник ему не мешал; в кабинете воцарилось молчание. Секретарь внёс поднос с кофейным прибором – Кривошеин машинально взял крохотную чашечку и уставился в неё напряжённо. Интересно, а по кофейной гуще бывший сыщик гадать не умеет?
– Владимир Николаевич, я знаю, что в вашей службе не принято называть имён, поэтому просто «да» или «нет», – сказал он наконец.  – Барышню Миронову ныне ищет не то ли самое лицо, что послало в Затонск Меркурьева?
– Наибольшую активность проявляет один из его людей, по уши замешанный во всей этой истории, – сухо подтвердил Варфоломеев. – Его имя я могу вам даже сказать: Уваков Илья Петрович, чиновник для особых поручений Петербургского сыскного отделения. Но, насколько я могу судить по его нынешним действиям, он ищет не столько Анну Викторовну, сколько пропавшие документы. Барышня Миронова – лишь одно из направлений этих поисков.
Полковник немного помолчал и добавил негромко.
– Как вы верно заметили, нельзя заставить человека делать что-то против его воли. Если Анна Викторовна не желает сотрудничать с нашим ведомством… но в любом случае я заинтересован, чтобы с ней не случилось ничего дурного. Хотя бы в память о Якове Платоновиче.
– С ней бы определённо не случилось ничего дурного, если бы упомянутые господа в настоящий момент сидели за решёткой, как им и полагается, – от тона, которым это было сказано, Варфоломеев почувствовал неприятный холодок. – Но ваше предупреждение я услышал. Хотя, насколько я понимаю, истинная цель ваших слов кроется несколько в другом. Хотите, чтобы я заодно нашёл ваши чёртовы бумаги?
Господин Кривошеин, как и прежде, видел его насквозь. Варфоломеев на миг замешкался, подбирая слова.
– Не совсем, Михаил Модестович. – сказал он наконец и посмотрел отставному сыщику прямо в глаза. – Если вам повезёт встретиться с Анной Викторовной, я бы хотел, чтобы вы у неё спросили в том числе и об этих бумагах. Вполне вероятно, что она о них не знает и никогда их не видела, но, если вдруг… Поверьте, это совершенно ненужный и крайне опасный багаж для юной барышни. Тем более, что скорее всего их ищет не только Уваков.
Взгляд Кривошеина стал вопросительным. Полковник тяжело вздохнул.
– Увакова как раз следует опасаться меньше других: он пока не за решёткой, но под нашим наблюдением. Но еще об одном фигуранте считаю своим долгом вас предупредить. Из рассказа Франта – это человек Штольмана, – я сделал вывод, что в Затонске всё это время действовал еще один человек, крайне опасный причём. Некто Жан Лассаль. Якобы француз. Якобы доверенное лицо покойного князя Разумовского. Якобы – потому, как роль его мне до конца не ясна, и на чьей он стороне – не могу сказать. Скорее всего, на своей собственной. И он тоже интересуется этими бумагами. Подозреваю, что Якова Платоновича убил именно он – тогда, возможно, бумаги уже у него и для нашей страны потеряны. Но не исключено, что он их ищет, как и все прочие…
– Вы говорите, он был в Затонске? – Кривошеин отчего-то насторожился. – Как он выглядит?
Глаза Чертозная загорелись нехорошим огнём – ни дать, ни взять кот, изготовившийся к прыжку. Ни слова не говоря, Варфоломеев торопливо перебрал бумаги на столе и, наконец, нашёл нужную. Просмотрел бегло – пожалуй, ничего такого, что следовало бы скрывать от Кривошеина.
– Это донесение филёра Штольмана. Здесь есть немного об этом человеке.
Отставной сыщик не стал даже тратить время на то, чтобы достать очки – читал, держа листы на вытянутой руке. Выражение на лице Чертозная не менялось, но полковник чувствовал, что он чем-то серьёзно встревожен.
– Кажется, этого господина я уже видел. В Затонске, в Рождество. В обществе госпожи Мироновой.
– То есть как? – полковник на миг опешил.
Во что впуталась барышня Миронова? Или её впутали? Нет, невозможно… Варфоломеев ожесточённо потёр виски. Мелькнула запоздалая мысль, что следовало бы приставить к Анне Мироновой наблюдение – но тогда это казалось вовсе излишним. Людей не хватит следить за каждой провинциальной простушкой. Но почему Лассаль?..
 
Кривошеин опустил бумаги и посмотрел на полковника пристально. Владимир Николаевич только и смог, что развести руками.
– Сами видите, Михаил Модестович, – произнёс он несколько неуверенно, но тут же опомнился и постарался собраться с мыслями. – Вы видели их вместе – при каких именно обстоятельствах?
– На ярмарочной площади. Они разговаривали, – Кривошеин прищурился, глядя в пространство. – И определённо, это был деловой разговор.
– А на следующее утро госпожа Миронова уехала… – Варфоломеев всё еще не мог увязать в голове одно с другим.
– Да, – коротко кивнул Чертознай. – Но теперь я думаю, что не в Петербург. Нет, Владимир Николаевич, – покачал он головой, точно прочитав мысли полковника. – В настоящий момент Анна Викторовна жива.
– Вам сообщили ваши карты? – чуть раздражённо спросил Варфоломеев. – Вы им настолько верите?
В глазах Кривошеина мелькнула невесёлая улыбка.
– В отличии от людей, они никогда не лгут. Иногда я их неправильно понимаю. Но не в этом случае. Барышня Миронова жива. И в безопасности… или правильнее будет, ощущает себя в безопасности. До последнего времени она была в каком-то тайном убежище… поверьте, я перерыл все доступные мне места, которые могли бы считаться таковым. Но это не плен – физический, по крайне мере.
– Но возможно – обман? – полковнику показалось, что он уловил мысль бывшего сыщика. – Анну Викторовну могли вовлечь куда-то обманом.
– Возможно, – Кривошеин посмотрел на главу Службы Охраны Императора с многозначительной усмешкой, определённо желая напомнить ему о его собственных действиях в отношении девицы-медиума. Но полковник уже в достаточной мере овладел собой и глаз не отвёл. – А возможно, всё не так, как кажется. Или этот предполагаемый Лассаль – вовсе не Лассаль, или встречались они по какому-нибудь другому поводу…
Полковник задумчиво потёр подбородок. Кривошеин прав в том, что жизнь щедра на странные совпадения – но в этом ли случае? Бог ты мой, какая же это пытка – иметь в своём распоряжении силы почти неограниченные, но быть связанным по рукам и ногам дурацкими придворными и ведомственными интригами! И в поисках бумаг, чьё содержимое столь важно для безопасности Империи, возлагать надежды лишь на странноватого отставного полицейского с репутацией шарлатана, коему эти бумаги совершенно безразличны!
Хорошо, что ему не безразлична барышня Миронова. Может, и неплохо, что сыщик связал её с Лассалем – правда это или нет…
Варфоломеев поднял голову и посмотрел на Чертозная озабоченно:
– Но вы попытаетесь в этом разобраться, Михаил Модестович? Возможно, Анну Викторовну действительно втянули во что-то против её воли. Только будьте осторожны сами. Как вы имели возможность убедиться, вам может противостоять весьма опасный противник.
Полковник отрывисто кивнул на лежащее на столе донесение Франта.
– Вы ведь, как сами говорите, ныне частное лицо. И возможности ваши, как частного лица несколько ограничены. А дело, судя по всему, гораздо серьёзнее, чем опознание какого-то там сатаниста. Если вам требуется моя помощь…
– Вам так нужны эти документы? – внезапно спросил Кривошеин. – Ваше превосходительство, вы должны понимать – я буду искать не их.
– Понимаю, Михаил Модестович, – спокойно кивнул полковник. – Но… я готов рискнуть в надежде на то, что вы с бумагами Брауна всё же пересечётесь.
– Или с теми, кто их ищет?
Чёрные глаза Кривошеина блеснули: сначала насмешливо и тут же взгляд переменился, став злым и тяжелым. Варфоломееву захотелось отвести глаза, но он сдержался и лишь заметил коротко:
– Я рассчитываю всё же, что вам не придётся влезть во что-то… противоправное.
– О да, – в низком бархатом голосе звенело опасное железо. – Ордер на мой арест был бы весьма досадным сюрпризом.
Чертознаю, несомненно, была известна история Штольмана. И он определённо намекал на то, что с ним подобные кунштюки не пройдут безнаказанными.
Полковник мысленно вздохнул. Гневаться бессмысленно, идти на попятный уже поздно.
– Так чем я могу вам помочь, Михаил Модестович? – снова спросил Варфоломеев, стараясь выглядеть невозмутимым.
Кривошеин вздохнул и словно бы слегка расслабился.
– Пожалуй, пригодится ваше предписание к затонской полиции. Об оказании всемерной помощи подателю сего.
Голос отставного сыщика теперь звучал спокойно.
– Вы поедете в Затонск? – решил уточнить полковник.
– Если путь завёл в тупик, следует вернуться и начать сначала, – пожал плечами Михаил Модестович. – И на этот раз придётся свести более близкое знакомство с тамошними официальными лицами… и неофициальными тоже. Любое из которых может выставить меня за дверь.
Варфоломеев испытал некоторое чувство досады. Кажется, пользоваться какими-то своими особыми способностями Михаил Модестович не собирался – или попросту не мог? А вести розыск обычным путём… всё верно, частному лицу это несколько затруднительно. Вот только в данный момент для ведомства полковника было бы крайне неполезно засветиться в деле поиска бумаг англичанина…
– Михаил Модестович, у меня есть другая идея, – неторопливо, точно раздумывая, произнёс Варфоломеев. – Документы служащего Петербургского Департамента Полиции вам подойдут? Это даст вам большую свободу действий, чем моё предписание.
Михаил Модестович хмыкнул
– А в Департаменте Полиции не узнают, что у них завелась новая штатная единица? Причём, без их ведома?
Полковник устало улыбнулся.
– Разве что вы явитесь в кассу за жалованием... Как вам должность, скажем, чиновника для особых поручений?
Это, пожалуй, в его силах. Что еще остается? Оказать господину Кривошеину всемерную поддержку… и поставить свечку за то, чтобы ведомство полковника на Фонтанке не навестила какая чёрная свинья.

* * *
У скромного коллежского секретаря, временно исполняющего обязанности начальника затонского сыска, на душе было скверно.
Коробейников понимал, что пора бы уже смириться со всем произошедшим. Живут же другие, потеряв и большее. Да и разобраться если – много ли он потерял? Яков Платонович жив и здоров. В бегах, да, но с ним отныне и навсегда Анна Викторовна, ставшая ему женой пред богом и людьми. И все у них будет хорошо… Месяц назад, когда всем миром искали Штольмана, уже почти ни на что не надеясь, Антон и мечтать о таком исходе не смел.
Странная тварь человек, всегда ему хочется большего. Чтобы Яков Платонович по-прежнему был здесь, за своим столом. И чтобы Анна Викторовна…
Тут мысль Коробейникова неизменно запиналась. Каково было бы ему видеть – не знать где-то там далеко, а видеть её каждый день женой другого? Пусть и лучшего друга? Ведь даже Виктор Иванович Миронов прилюдно сказал про Штольмана: «Жених моей дочери». Значит, всё между ними было уже решено? И стыдно было Антону вспоминать, как он вылез тогда со своим признанием: хорошо хоть, Анна Викторовна его не услышала…
Да и кому он признавался в безответной своей любви – Анне или самому себе?
Может, и к лучшему, что они уехали. Не придётся ему видеть, как она обнимает другого, не будет нужды вести безнадёжную борьбу с собственным сердцем. Нужно смириться, перевернуть страницу и как-то жить дальше. Всё проходит. У него осталось дело, которому он служит. Каждый день кому-то нужен сыщик Коробейников… вот только нет теперь рядом наставника, который бы помог и поддержал. Не с кем стало не спеша обсудить особо заковыристую задачку за полуночным чаем с баранками.
Такая, казалось бы, мелочь, а Антону без неё – как без кусочка души…
К счастью, судьба смилостивилась и особо заковыристых дел ему пока не подбрасывала. Но рано или поздно непременно случится что-нибудь посерьёзнее трактирной поножовщины или карманной кражи. И что тогда? Справится ли свежеиспечённый следователь? Безоблачной жизни, помнится, ему никто не обещал.
 
Явившись утром на службу, Коробейников узрел привычную картину: пара пьяных в клетке, корпящий над бумагами дежурный, которым нынче был Еремеев. На месте дознавателя восседал Ульяшин, которого Трегубов временно назначил Антону в помощники – а прямо перед ним скрючился на стуле некий субъект, на которого урядник взирал с видом прямо-таки плотоядным.
– Доброе утро, Антон Андреевич, – бодро поприветствовал он помощника следователя. – Вы только гляньте, кто у нас тут нынче! Что, любезный, бывает и на старуху проруха?
Коробейников приостановился в некотором недоумении, разглядывая ульяшинского визави. Молодой, смазливый, в дорогом пальто – Антону на такое и за год не скопить. Фартовый? И на чём попался?
– Не доводилось еще встречаться, Антон Андреич? – смекнул Ульяшин. – Разрешите доложить: Константин Потапов, в наших краях больше известный, как Костя Писарь. По роду занятий – вор-карманник, на чём и был пойман с поличным.
– Чё радуешься, ты поймал, что ли? – мрачно, но как-то безнадёжно огрызнулся щипач. – Это ж надо было налететь…
– Да уж, нашла коса на камень, – ухмыльнулся Ульяшин и пояснил для Антона. – Сей субчик, ваше благородие, работает по чистой публике: ресторации, собрания различные. Вот и нынче с утра нацелился в гостинице на некоего господина – а тот возьми, да и прихвати его на горячем. Сам за шкирку и привёл. Не поверите, Антон Андреич – оказалось, полицейский чин из Петербурга прибыл.
– Полицейский чин? – нахмурился Коробейников, вмиг забывая о карманнике. – Кто? И где он?
– Так это, не представился. А сейчас у господина полицмейстера. Хмыря этого нам с Еремеевым сдал и пошёл, – Ульяшин вдруг нахмурился, становясь серьёзным. – Не следователя ли нового прислали, Антон Андреич?
– Всё может быть, – пробормотал Коробейников, кидая взгляд на закрытую дверь начальственного кабинета.
Вряд ли это новый следователь. О таком повороте Трегубов его бы наверняка предупредил. Скорее, нагрянул еще один проверяющий. Какое-нибудь уваковское нюхало, встречаться с которым у Антона не было вовсе никакого желания.
Первый визитёр из столичного Департамента Полиции появился сразу после Нового Года. С того Коробейников глаз не спускал. Анна Викторовна и Яков Платонович еще скрывались на тайной квартире, и не дай Бог... Но приезжий чин, кажется, ничего не заподозрил. Заново перебрал все бумаги следователя, съездил на бывшую его квартиру, зачем-то заглянул на кладбище… Узнав, что Антон числился ближайшим помощником покойного, долго и безрезультатно расспрашивал его за закрытыми дверьми о неких «важных документах» – должно быть, тех самых, что сгорели в печи на Столярной. Покрутился в Затонске еще пару дней и отбыл, заодно увозя с собой все бумаги, найденные полицейскими в Михайловской усадьбе.
Тот тип большой тревоги у Коробейникова не вызвал – был он серенький, скучный, и расспросы его выдавали человека ума небольшого. Новый же проверяющий или кто он там, мог оказаться куда опаснее. Кто его знает, чего можно ждать от человека, который ловит щипачей за руку в собственном кармане?
Хорошо, что Штольман с Анной Викторовной уже уехали! Теперь Антон даже вчуже порадовался, что не знает, куда – а стало быть, и под пыткой из него сей тайны не вырвать.
Зачем, спрашивается, он заявился? Не по душу же Якова Платоновича. В глазах всего мира Штольман мёртв, тут они с доктором устроили на совесть. Никто ничего не заподозрил, а гроб заколотили наглухо еще в мертвецкой – поди разбери, кто в нём лежит. Скорее, всё еще ищут документы англичанина.
Перед самым отъездом Штольман сказал Антону, что про бумаги эти, буде станет совсем невмоготу, можно и сознаться, свалив всё на покойного начальника: сжёг, мол, опасаясь ареста. Но этот вариант Антон решил приберечь на случай, если вовсе к стенке припрут.
А лучше всего, по его мнению, было избегать ситуаций, где могли бы припереть к стенке. Коробейников решительно повернулся к уряднику:
– Вот что, Ульяшин, если Николай Васильич спрашивать будет, то… То скажи, что я по позавчерашнему происшествию в лавке Сенникова отлучился. Кое-кого допросить нужно.
   
Скурпулезный опрос свидетелей по делу ограбления скобяной лавки занял у Коробейникова добрую половину дня. Трегубов, надо думать, недоволен будет столь долгим отсутствием единственного сыщика, но ничего страшного, это можно пережить. А может, и сам догадается, в чём тут дело. Николаю Васильевичу эти столичные проверяющие тоже не доставляли ничего, кроме головной боли. Случись что-то неотложное – прислали бы за ним нарочного, а раз его нет, можно продолжать копаться в несущественных деталях мелкого ограбления, тем самым оттягивая свое возвращение в участок. Антон Андреевич зашел еще и в трактир, где пообедал неторопливо и со вкусом: когда вышел на улицу, оказалось, что начало уже смеркаться. В родной управе стояла тишь да гладь, оттого появилась надежда, что нежданный визитер уже убрался восвояси.
– Никак нет, ваше благородие, – вполголоса доложил дежурный в ответ на столь же негромкий вопрос Коробейникова. – Господин полицмейстер велели его в ваш кабинет сопроводить, где стол его высокоблагородия пустует, который вы занять не пожелали. Там весь день и сидит. Бумажки смотрит, нас вот поодиночке вызывает, расспрашивает. Глазами так и ест. Прямо как чёрт тебе в душу глянул, как моя бабка говорила…
– О чём расспрашивает? – нахмурившись, перебил его Антон.
– Всё больше про Яков Платоныча, – озабоченно сообщил Еремеев. – Что за человек был его высокоблагородие. Про дела, опять же, что у нас тут в последнее время были.
– Это про покойного Разумовского? – резко спросил Коробейников. Городовой наморщил лоб.
– Спрашивал. Но больше не про самого князя, а про того француза, что с ним рядом ошивался. Да и про другое тоже: какие, мол, дела были у господина следователя, как расследовал, да с кем больше знался. Как искали его, да как нашли, – Еремеев тяжело вздохнул. – Про барышню Миронову тоже интересовался.
Про Лассаля, значит? И Анну Викторовну? По спине Антона пробежал холодок. Ох, непрост чин из Петербурга. Кажется, зря он из участка удрал…
– И что вы ему наболтать успели? – поинтересовался Антон, запоздало злясь на самого себя.
– Почему наболтать-то, вашбродь? Всё, как есть, и обсказали, – чуть обиженно громыхнул за Антоновой спиной неведомо откуда подошедший Синельников. – Что барышня с мёртвыми говорила, стало быть, в полицию прибегала частенько, когда её покойники о том просили. И что у Анны Викторовны с Яковом Платоновичем дело к свадьбе шло.
Чёрт побери! Коробейников только зубами скрипнул.
– Ну, это ты откуда взял?
Надо же было этому обормоту оказаться нынче в участке! Вот уж кто горазд болтать обо всём, что знает и не знает.
– Так как же, Антон Андреич! – совершенно искренне изумился Синельников. – Все только этого и ждали. Пари, вон, заключали, что Евграшин выиграл. И господин Миронов про его высокоблагородие сам тогда спрашивал: что с женихом барышни сталось? Стало быть, всё сговорено было.
Н-да, действительно… Не сам ли Антон думал об этом не раз, так чего ждать от простодырого Синельникова? Но почему именно это интересует очередного столичного чиновника? Не убитый англичанин и его бумаги, не князь Разумовский – Штольман и Анна Викторовна. И Лассаль окаянный, не к ночи будь помянут. Неужели в столице что-то подозревают?
Придётся разбираться самому. В конце концов, глава затонского сыска нынче он. Это его люди и его город. Коробейников сурово сдвинул брови и решительно направился к дверям сыскного отделения.
 
И первое, что бросилось ему в глаза – пустая бутылка из-под коньяка.
Та самая бутылка, что бог весть с каких пор болталась в верхнем ящике штольмановского стола, которую Якову Платоновичу все недосуг было выкинуть. А у самого Антона, когда прибирался он в кабинете после мнимой смерти Штольмана – рука не поднялась. Немногочисленные личные вещи он тогда передал Якову Платоновичу, но выбросить эту глупую бутылку так и не смог.
Зато ей смогла распорядиться чья-то чужая, любопытствующая рука: вытащила из ящика вместе с разрозненной колодой карт и водрузила на осиротевший стол… Забыв, зачем пришёл, Коробейников со свистом выдохнул сквозь зубы.
– Простите, сударь, я заберу это, – проскрипел он с трудом.
Человек, стоявший рядом со столом, обернулся и воззрился на Антона Андреевича с таким же живым интересом, с каким он за миг до этого разглядывал штольмановские пожитки, но Коробейников почти не обратил на него внимания. Весь мир его вдруг сузился до этой несчастной порожней бутылки. Тогда, в Рождество… Опоздай Антон лишь на пять минут и театральные декорации стали бы явью. У него и впрямь не осталось бы никого… Ничего. Только в шкафу книги по криминалистике, да эта вот злополучная посудина.
Должно быть, эта мысль подспудно жила в нём весь последний месяц, только и дожидаясь возможности вырваться наружу – в самый неподходящий, естественно, момент… Руки предательски задрожали. Коробейников собрал со стола начальника карты и пустую бутылку и, не говоря ни слова, кусая губы, сунул их в собственный стол.
Пусть этот петербургский чин думает о нём что хочет! Пусть возмущается, распекает за неучтивость, ставит на вид... Он так и не узнает, как близок был к тому, чтобы получить этой самой бутылкой по голове!..
– Вы, должно быть, господин Коробейников? – негромко вопросил за его спиной приятный мужской голос. Антон поспешно сморгнул и, выпрямившись, вскинул глаза на его обладателя.
Только сейчас помощник следователя смог разглядеть приезжего чиновника толком: представительный мужчина в годах, с белыми, как снег, волосами. Высок ростом, чуть грузен. Строгие черты выдавали примесь какой-то нерусской крови, а короткая бородка-эспаньолка только подчёркивала чужинку. «Прямо кардинал Ришелье…»
Глаза и впрямь – как два чёрных колодца. В глазах этих, вопреки ожиданиям, не было ни гнева, ни насмешки.
– Антон Андреевич, не так ли?
– Исполняющий обязанности начальника уездного сыскного отделения, коллежский секретарь Коробейников, – сухо отрекомендовался молодой сыщик. – С кем имею честь?
– Кривошеин Михаил Модестович, – вежливо представился столичный визитёр. – Чиновник для особых поручений Департамента Полиции…
Помолчал, еще пару мгновений глядя на Антона, и внезапно добавил:
– Примите мои соболезнования, Антон Андреевич, в связи с недавней гибелью вашего начальника. Должно быть, это жестокая потеря для всех вас.
Слова прозвучали тепло и совершенно искренне. Коробейников на миг опустил глаза и дёрнул щекой, теперь немного досадуя на себя за свою дурацкую вспышку.
– Прошу меня простить, – буркнул он отрывисто. – Чем могу служить, господин Кривошеин?
– Михаил Модестович, – мягко поправил его тот, усаживаясь на стул для посетителей. – Не извиняйтесь, Антон Андреевич. Яков Платонович был вам больше, чем просто начальник, не так ли?
В голосе его сквозило неподдельное участие, и Антон Андреевич в некоторой растерянности отвёл глаза.
 
Звания своего господин Кривошеин так и не обозначил. В отличии от Увакова и того, серенького, приезжавшего вслед за ним, был в штатском и вид имел какой-то неполицейский, походя, скорее, на пожилого учителя гимназии. Или профессора в университете – этих Антон вживую почти не видел, но представлял обычно именно такими: седовласыми, степенными, с мудрым и спокойным взглядом. Очки в тонкой оправе, лежавшие на краешке штольмановского стола, еще больше усиливали это сходство.
В конце концов, не все же в столичном Департаменте Полиции – Уваковы. Штольман-то тоже был оттуда. Может, и Михаил Модестович не так уж плох…
Но тем хуже. С приличным человеком всяко легче расслабиться и сболтнуть лишнего, чем с каким-нибудь упырём, от которого ничего хорошего не ждёшь. А еще Коробейников прекрасно помнил про Костю Писаря. Человек, который способен поймать карманника за руку, определённо должен быть ловок и в иных вещах, каким бы мирным и безобидным он не казался. И ухо с ним нужно держать востро.
Антон Андреевич перевёл взгляд на столичного чиновника.
– Яков Платонович научил меня всему, что я умею и могу с пользой применить на службе. – сказал он твёрдо, слово в слово повторяя не столь давний свой рапорт для полицмейстера. – За что я ему останусь вечно признателен.
В чёрных глазах Кривошеина мелькнула и спряталась улыбка.
– В таком случае, как сыщик, вы должны меня простить за не совсем уместное любопытство, – заметил он неторопливо. – Но мне хотелось понять, что за человек был ваш покойный наставник.
«И именно за этим ты полез в его стол?» – сердито подумал Коробейников. – «И что ты, интересно, понял – что Яков Платоныч был игрок и выпивоха? И зачем тебе это знать, скажи на милость?»
Но, если господин из Петербурга и пришёл к подобным выводам, озвучивать он их не стал. Вместо этого повернулся и взял со стола какой-то листок – только сейчас Антон обратил внимание, что на краю стола следователя громоздится кипа бумаг. Не те ли самые, что повытаскивал отовсюду ретивый Уваков, и которые Антон самолично прибирал после его визита? Значит, и Михаил Модестович ими не побрезговал?
– Господин Трегубов позволил мне всё это изучить, – пояснил Кривошеин, перехватив его взгляд. – Среди оных бумаг попалась одна, меня заинтересовавшая, но теперь я сомневаюсь, а не является ли этот портрет также местной реликвией…
Антон сжал губы в досаде. Михаил Модестович явно над ним посмеивался. Впрочем, и самого Якова Платоновича сцена с бутылкой повеселила бы, наверняка. Или рассердила. Чего сыщик не любил, так это глупой восторженности в свой адрес.
Надо собраться с силами и выбросить эту клятую бутылку, наконец…
– Вы знаете, кто это, Антон Андреевич?
Коробейников взглянул на предъявленный ему карандашный набросок с некоторым недоумением. Да это же…
– Вижу, это лицо вам знакомо, – промурлыкал господин Кривошеин. Антон Андреевич кивнул. Кажется, и ему самому этот рисунок попадался на глаза, когда он наводил порядок после нашествия Увакова. Вот только значения он ему не придал. О другом тогда думалось…
– Это некто Жиляев. Помощник господина Увакова.
– Ах, вот как, – прищурился Михаил Модестович. – А не знаете ли вы, кто и по какому случаю этот портрет нарисовал?
Разумеется, Антон знал. Как он мог не узнать эту руку?
– Анна Викторовна… должно быть.
Коробейников поразмышлял мгновение, но пришёл к выводу, что вреда от его слов быть не должно. Михаил Модестович посмотрел на него с любопытством.
– Госпожа Миронова? Ваша барышня-медиум также и художница?
«Несть числа вашим талантам!»
Сам собой всплыл в памяти летний вечер в управлении. Чай с вишнёвым вареньем, что презентовал Антону отец Василий… Анна Викторовна в голубом платье… Штольман ведь его тогда приревновал, точно. А потом был музыкальный вечер для рояля и губной гармошки…
Пройдет полгода, и тот же отец Василий обвенчает Анну с Яковом Платоновичем. И уже не барышня Миронова – госпожа Штольман обнимет Антона на прощание, и исчезнет из его жизни – навсегда…
 
Михаил Модестович наблюдал за ним внимательно, с незлой, сочувственной даже улыбкой.
–  Вы ведь хорошо её знали? Анну Викторовну Миронову? Насколько я понял, она была тут частой гостьей.
Должно быть, на лице у Коробейникова в этот момент всё было написано. Ну, пусть петербургский чиновник сочтёт его безнадёжным воздыхателем. Это уже прошлое. О прошлом теперь – сколько угодно.
«Яков Платоныч! Антон Андреевич! У меня для вас очень важные сведения!..» Антон вздохнул.
– Анна Викторовна часто нам помогала. Своим даром, я имею в виду.
– И господин следователь не возражал? Насколько я понял, они были помолвлены?
– Э-э… Неофициально, – выкрутился Антон. В конце концов, весь город и впрямь считал Штольмана женихом барышни Мироновой. И Виктору Ивановичу на похоронах соболезновали, как близкому родственнику. – Яков Платонович… ну, он не сразу поверил. Но нельзя же без конца отрицать очевидное.
– Я не в смысле недоверия, – покачал головой Михаил Модестович. – Духовидение – тяжёлый дар. Вы не пытались как-то… оградить свою добровольную помощницу?
Оградить? Антон уставился на него ошеломлённо. Как он это себе представляет? Запретить Анне Викторовне общаться с духами? Хотя, кажется, Штольман время от времени что-то такое пытался, но в итоге капитулировал. Да и Анна Викторовна не больно-то его слушала…
Опять же, если можно что-то запретить медиуму, то уж духам точно не запретишь являться, когда им вздумается.
А ведь и правда – много ли радости, когда к тебе являются мёртвые? Но Анна Викторовна никогда и виду не подавала, что это тяжело… или больно. Как-то у неё получалось… по-другому.
– Кажется, Анна Викторовна не считала свой дар тяжёлым. – произнёс он не совсем уверенно. – Она была…
Антон запнулся. Вот как, какими словами объяснить этому господину Кривошеину какие они – Анна Викторовна и её дар? Наверное, насмотрелся на разных столичных шарлатанов и воображает себе кого-то вроде Улы Томкуте с её «выходами в астрал». Или покойной мадам Ле Флю.
Да и в самом Затонске – мало ли народца, который Анну Викторовну держал за ведьму? Хорошо хоть, Ребушинский притих и пасквили свои больше не строчит, после той истории с газетой, что Виктор Иванович запихал ему в глотку.
– Понимаете, Михаил Модестович, Анна Викторовна была невероятно светлый и отзывчивый человек, – наконец нашёлся Антон. – И она никому не могла отказать, когда её просили о помощи. Ни живому, ни мёртвому. Они ведь сами к ней приходили.
– А позвольте полюбопытствовать, Антон Андреевич, почему вы всё время говорите о барышне Мироновой в прошедшем времени? – внезапно поинтересовался Михаил Модестович.
Что? Коробейников вскинул голову, глядя на него недоуменно, но тут же осознал – а ведь действительно. «Анна Викторовна была…» И почему же? Ведь она по-прежнему жива и благополучна. Но не оттого ли выскакивает это проклятое «была», что в его, Антона, жизни её больше не будет?..
– Она уехала, – пробормотал он внезапно севшим голосом.
– Да, конечно, – Кривошеин взглянул на него пристально и сочувственно. – Но ведь не навсегда, вероятно? Здесь у неё родной дом, родители… Наверняка она их навестит.
Ах, если бы… Но Штольман честно и откровенно рассказал ему про все обстоятельства. В России им оставаться более невозможно, и удастся ли когда-нибудь вернуться – Бог весть… Коробейникову хотелось надеяться, но Яков Платонович в это не верил. Слишком силён оказался противник…
Да, а сам Михаил Модестович из тех или из этих? Хотя, по правде говоря, чума на оба ваших дома…
– Кстати, а куда уехала госпожа Миронова, вы не знаете?
Ну вот, началось…
– Говорят, что в Петербург, – осторожно ответил Антон, спиной ощущая, что вступает на тонкий лёд. Впрочем, на этот счёт версия была заранее продумана, и подсказала её сама Анна Викторовна. – Кажется, её пригласил какой-то важный чин. Приближённый самого Государя!..
Коробейников изо всех сил постарался придать голосу должное благоговение. Брови Кривошеина дрогнули, вроде как изумлённо. Вот и славно. Пусть там, в Петербурге, друг с другом и разбираются!
Но про «важного чина» Михаил Модестович его расспрашивать не стал. Взгляд его внезапно сделался насмешливым.
– Двор Государя, разумеется... – пробормотал он с иронией. – В таком случае, действительно, не стоит ждать быстрого возвращения госпожи Мироновой к родным пенатам. Столица, как известно, полна соблазнов… и соблазнителей.
– Анна Викторовна не такая! – Коробейников вскинулся прежде, чем успел подумать, а нужно ли это?
– В том-то и беда, – голос господина Кривошеина изменился, зазвучав серьёзно и проникновенно. – Несомненно, после такой потери человеку хочется всё изменить, от всего убежать… но думаю, ваша барышня сделала неправильный выбор. Человеку светлому и отзывчивому, как вы её охарактеризовали, в такой обстановке может прийтись нелегко. В особенности, если он имеет обыкновение верить людям.
– Да, Анна Викторовна всегда верила людям, – пробормотал Антон.
Той же Уле, помнится, поверила. Еще и защищала её. И Каролине фон Ромпфель, которая едва не сожгла её в конюшне.
Следом на ум вдруг пришла история со сватовством князя Разумовского, которая едва не стоила жизни Якову Платоновичу, и у Антона с горечью вырвалось:
– Тем даже, кому верить уж точно не стоило!
Михаил Модестович взглянул на него особо пристально.
– Стало быть, госпожу Миронову можно без труда обмануть? Или запугать?
От неожиданного вопроса Коробейников слегка опомнился. Что это он, в самом деле? Ведь Анна Викторовна вовсе не в столице, где кишат вот такие Разумовские, а… Бог знает где, но точно уж не одна, а под защитой любимого мужа. Кто осмелится её обманывать или запугивать?
Но почему это волнует господина Кривошеина? Вызывает его, Антона, на откровенность? Или… или хочет о чём-то предупредить – может такое быть? Анне Викторовне угрожает опасность?
 
Усилием воли Коробейников подавил приступ тревоги. Неважно, искренне ли говорит Михаил Модестович или ловит его, как нынче утром руку Кости Писаря в своём кармане. Анна Викторовна уехала в Петербург – и точка. И отвечать он должен соответственно.
– Я верю в благоразумие Анны Викторовны. – произнёс он со всей уверенностью. – Кроме того, я… я не сомневаюсь, что её смогут защитить.
Зря он это ляпнул. Господин Кривошеин посмотрел ему прямо в глаза и тут Антон на своей шкуре понял, что означала реплика Еремеева про «чёрт в душу глянул». Такого взгляда он даже у Штольмана припомнить не мог.
– Кто же? – проникновенно спросил столичный следователь. Антон сглотнул и поспешно выпалил:
– Духи. Духи всегда предупреждают Анну Викторовну!..
Взгляд Кривошеина утратил свою пронзительную остроту и выразил некоторое замешательство. Антон решил рискнуть. Семь бед – один ответ!
– Господин Кривошеин, Анне Викторовне что-то угрожает? – спросил он, напускной озабоченностью прикрывая свою настоящую тревогу.
Несколько мгновений Михаил Модестович рассматривал молодого сыщика задумчиво, вертя в руках свои очки.
– Возможно, – сказал он наконец серьёзно. – Во всяком случае похоже, что до Петербурга ваша барышня не добралась. Вам не приходит в голову, где она может быть, Антон Андреевич?
Чёрные глаза снова заглянули Антону куда-то в душу.
 
Должно быть, нечто подобное предвидел Яков Платонович, когда на вопрос Коробейникова, куда же они собираются, только посмотрел остро и головой покачал. И теперь помощнику следователя оставалось лишь искренне развести руками. Штольманы уехали десять дней назад и быть могли уже где угодно – в Твери, в Петербурге, в Нижнем Новгороде, за границей, у черта на куличках…
– Думаю, вы ошибаетесь. – сказал Антон, со всей возможной твёрдостью, на всякий случай стараясь глядеть приезжему сыщику не в глаза, а на ухо, как научил его один хитрован на пристани. – Анна Викторовна уехала в Петербург. Родные так говорят. Не могла она больше тут находиться.
Коробейников вздохнул, надеясь, что получилось достаточно тяжело. По счастью, был еще свеж в памяти тот страшный день, когда искали они с Анной Штольмана, натыкаясь на одни лишь кровавые следы. И потерянное лицо Анны. И бесцветный её голос. «Я больше не могу…»
– Она очень переживала, когда… Может, не ко двору, может, сама по себе. Когда-то на курсы хотела поступать…
Михаил Модестович выслушал его молча, с лицом непроницаемым. Поверил или нет?
– Давно ли вы служите в затонской полиции, господин Коробейников? – спросил он внезапно.
– Э-э… без малого два года, – осторожно ответил Антон Андреевич.
– В таком случае, вы должны быть в курсе дела. Ваши городовые мне кое-что рассказали, но вы наверняка знаете больше. Попадался ли на вашем пути некий господин Лассаль?
* * *
Когда за седовласым чиновником для особых поручений закрылась дверь сыскного отделения, Антон Андреевич вздохнул с немалым облегчением и опустился, наконец, на стул. Ноги заметно подрагивали. Он так и не присел за всё время разговора, хотя проговорили они с господином Кривошеиным долго – на улице уже совсем стемнело. Но Коробейников как-то не заметил ни прошедшего времени, ни того, что провёл его, стоя навытяжку… Только одна мысль была в голове: не сболтнуть лишнего.
Пожалуй, это ему удалось. Хотя и не без труда. Антон Андреевич вытащил из кармана помятый платок и вытер вспотевший лоб.
Дверь кабинета сыщиков без стука открылась и в неё просунулась голова Еремеева.
– Чайку не желаете, Антон Андреевич? Мы тут самовар спроворили.
Коробейников молча кивнул. В горле и впрямь пересохло. Да и есть уже хочется, по правде говоря. Где-то, вроде, баранки были… Рассеянно окинув взглядом девственно пустой чайный столик, Антон Андреевич полез в ящик своего стола – и первым делом наткнулся на коньячную бутылку.
Господин Кривошеин, обшарив стол Якова Платоновича и перелистав все его бумаги, расспросив городовых, самого Коробейникова об учителе так и не спросил. Почему? Выяснил уже всё, что хотел, или после нелепой выходки Антона проявил деликатность и не стал бередить свежую рану? Не Уваков он, всё же…
Скрипнула дверь. Антон вздрогнул и поспешно захлопнул ящик. Еремеев внес чай в блестящем подстаканнике, к нему лимон на блюдечке – откуда только взяли? Водрузив всё это на столик у окна, покосился на молодого сыщика с сочувствием.
– Устали, вашбродь? Долгонько вы с этим приезжим… Не следователь то новый, нет?
– Не следователь, – покачал головой Коробейников. – Так… По старым делам.
 
Прихлёбывая обжигающий чай и закусывая его каменной баранкой, Антон Андреевич продолжал раз за разом прокручивать в голове состоявшийся разговор. Портрет Жиляева Кривошеин зачем-то забрал с собой, а о бумагах англичанина не упомянул и словом. Стало быть, не они ему нужны? Его интересует Анна Викторовна. И Жан Лассаль.
О французе и его тёмных делишках Антон знал не так много, но утаивать ничего не стал: припомнил и дело инженера Буссе, и убитых слуг князя Разумовского, и оного же князя пропавшие деньги. Не сдержавшись, намекнул, что и к убийству самого Разумовского Лассаль, наверняка, руку приложил – не впрямую намекнул, конечно, но некоторое сомнение выразил. Не всё же Якову Платоновичу за чужие грехи страдать…  На вопрос о том, когда видели француза в городе последний раз, твёрдо назвал день, когда пропал Штольман: Михаил Модестович при этих словах почему-то взглянул на него остро, но промолчал.
О том, что этому самому Лассалю он пустил пулю в лоб, а потом собственноручно поджёг его труп, облив керосином, Антон изо всех сил старался не думать.
 
Отчего приезжего следователя так интересует Жан Лассаль? Яков Платонович упомянул, что француз и был самым главным в той шпионской сети, что окопалась в их маленьком Затонске. Быть может, хозяева Лассаля, не дождавшись его возвращения, послали по его следам петербургского чиновника? Ну, пусть ищет – хоть до морковкиного заговения. Могилу раскопать он вряд ли догадается.
Тревожиться за Анну Викторовну Антон почти перестал, когда понял, что опасения Кривошеина тоже связаны с Лассалем. Михаил Модестович то ли думал, что Лассаль ищет барышню Миронову, то ли вбил себе в голову, что Анна Викторовна может быть с ним заодно. Услышав последнее предположение, Коробейников невольно яростно возмутился – и только потом подумал, что зря это он. Пусть бы столичный чин заблуждался и дальше. В любом случае, со стороны покойного француза Анне Викторовне ничего не грозит – не больше, чем от любого другого духа, – а от всех прочих опасностей её защитит Яков Платонович…
Коробейников допил чай, со стуком поставил стакан на стол и снова невольно взглянул на закрытый ящик. Как бы выдержал он еще расспросы о Штольмане? Получается, бутылка в некотором роде его спасла – или покойный следователь не интересовал столичного чиновника вовсе?
Нужно бы выбросить эту дурацкую бутылку… но лучше завтра. Сегодня уже сил никаких нет.
 

 
Следующая глава         Содержание

   
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)