Дама пик
«…Покорнейше просим вас пожаловать на бал и вечерний стол по случаю…»
«…Сочтём за удовольствие видеть вас среди наших гостей…»
«...откушать у нас хлеба-соли…»
Наталья Дмитриевна тяжело вздохнула и положила очередной конверт обратно на стол.
Злополучная статья Чирикова неожиданно сделала вдову полковника Вербицкого героиней всея Казани. О ней говорили, ей сочувствовали, ею восхищались. Ей наносили визиты и приглашали к себе наперебой, невзирая даже на Великий Пост. Не желая быть неблагодарной, Наталья Дмитриевна собралась с духом и посетила два небольших приёма из тех, что давали давние знакомые Алексея. Это оказалось даже легче, чем она предполагала. Госпожа Вербицкая совсем неплохо провела время, но вот уже несколько дней как она предпочитала оставаться дома, сказавшись больной. Благо в нынешнюю погоду, когда оттепель в единый миг сменялась морозом и ветрами, частые простуды никого не удивляли.
Оказывается, за пять лет она привыкла к уединению. Но главное, что теперь это был её собственный выбор: остаться дома или поехать с визитом. Приглашения приходили по-прежнему, но их поток понемногу редел. Прав был Яков Платонович, справедливо заметивший, что в губернском городе у публики хватает иных развлечений. Рано или поздно любопытствующие найдут себе другую забаву, останутся те, кому она действительно небезразлична – вот, как Иван Валерьянович, папенькин еще добрый знакомый, преподаватель Казанского университета, что ныне зовёт её откушать у них с супругой хлеба-соли. Нужно будет к ним сходить…
Теперь ей было стыдно перед многими из этих людей, которых она словно бы вычеркнула из жизни. Конечно, и Евгений приложил к этому руку, рассказывая всем и вся о её мнимом затворничестве. Чего он добивался? Чтобы Наталья, терзаемая навязанным ей стыдом, всё же ушла от мира? Не забыв во искупление мнимой вины отписать оставшееся ей имущество единственному прямому наследнику Алексея. Она и впрямь могла так поступить, окажись ей в монастырских стенах хорошо и покойно, но ни разу она этого не почувствовала, наоборот. Не Алёша ли всё это время ограждал её от неверного шага?
Ей хотелось верить, что это возможно. Хотя поверить было страшно. Но ведь даже Яков Платонович, суровый полицейский следователь, явно верил – и принимал как должное… И вечером того самого четверга Наталья Дмитриевна набралась всё же мужества расспросить свою гостью.
– Там, в чайной… Это действительно был Алексей Иванович?
Анна Викторовна покачала головой.
– Я не помню. Когда дух приходит ко мне вот так, я ничего не вижу, не ощущаю. Словно бы в обмороке. А теперь они только так и приходят! – в голосе госпожи Штольман послышались сердитые нотки. – Но раз Яков Платонович говорит… А вы его узнали?
Анна взглянула ей прямо в глаза. Наталья Дмитриевна судорожно вздохнула.
– Голос… и слова… Да, это был Алексей Иванович.
– И что он сказал? – с тревогой спросила Анна Викторовна.
– Он… Обругал Евгения. По-солдатски так обругал. Сказал, что о таких, как он, клинок поганить тошно. Получается… Получается, что он знает правду?
Она смотрела на Анну, не отрываясь. Юная духовидица серьёзно кивнула.
– Они знают. Всегда знают.
Помолчав, она грустно вздохнула.
– Что-то со мной случилось. Теперь духи не приходят ко мне, только… вот так. Или посылают видение. Раньше, когда они приходили, я могла бы позвать Алексея Ивановича, и вы бы сами с ним поговорили… Поверьте мне, он знает правду.
Пять лет он был рядом – не затем, чтобы обвинять, теперь она точно знала, что он никогда и ни в чём её не винил – затем, чтобы поддержать, помочь, вот только она этого не понимала. И отчаявшись, должно быть, пробиться сквозь тщательно взлелеянное в ней Волжениным чувство вины, Алексей Иванович в итоге позвал её на Оренбургский тракт и привёл к костру, разведённому Штольманом.
В последние дни Наталью Дмитриевну не покидало чувство, что муж отпустил её. Он приснился ей накануне. Во сне он шел торопливо по дорожке в их саду; увидев её, не остановился. Лишь улыбнулся рассеянно и тут же, словно забыв о ней, пошел дальше – почему-то в охотничьем костюме, с ружьём за плечами, и деловитый Валет семенил вслед за ним, опустив черный нос к земле.
Наталья Дмитриевна проснулась в слезах. Не раздумывая, оделась и пошла к заутренней в ближайшую церковь, где долго-долго молилась о душе Алексея… и отпустила его тоже.
Она свободна – но не слишком ли дорогой ценой? Если бы она могла предвидеть всё заранее… Но разве бы это изменило хоть что-нибудь? Анна Викторовна и Яков Платонович такие, как они есть. Нет в их словаре фразы: «Мы не можем вам помочь, потому как для нас это слишком опасно».
Уехали ли Штольманы уже? Сразу в путь они точно не тронулись: когда Наталья Дмитриевна с Матвеем отвозили их в слободу, Яков Платонович отчаянно кашлял и хрипел, словно дырявая гармоника. Вербицкая взяла с Анны Викторовны слово сообщить немедленно, если дело примет совсем плохой оборот, но весточек от беглецов не было. А потом Казань с окрестностями начало безжалостно заметать.
Пуржило почти целую неделю. Вьюги да метели под февраль полетели… Иногда ветер обманчиво стихал, чтобы через час-другой забушевать с новой силой. В газетах уже дважды писали о несчастных, которые сбились с пути и замерзли насмерть всего лишь в нескольких верстах от города. А на Арской дороге какого-то одинокого бедолагу-почтаря настигла голодная волчья стая – говорят, только по саням и распознали, кто был и откуда. Сердце Натальи Дмитриевны, слушавшей все эти истории, каждый раз нехорошо сжималось и требовало поехать и своими глазами убедиться, что друзья её еще здесь, что с ними всё в порядке, но доселе она сдерживалась. За особняком на Екатерининской могли следить.
Но после выхода статьи прошло уже больше десяти дней, и Вербицкая начинала робко надеяться, что на этот раз пронесло. Правда, несколько раз знакомые и незнакомые, встреченные в свете, спрашивали её о «тверской племяннице»: Наталья Дмитриевна коротко отвечала, что та уже уехала, не уточняя, куда и когда. Подробностями, слава Богу, никто не интересовался. Вчера погода наконец-то стихла, к ночи небо прояснилось. И нынче было ясно. Наталья Дмитриевна смотрела в окошко на утренние, неяркие солнечные блики, игравшие на снегу, и в душе её крепло намерение съездить к Авдотье Спиридоновне. Тайком, разумеется. Взять у Клаши салоп и валенки, обмотаться старым платком… Еще корзинку прихватить. Выйти через заднюю калитку и сесть на извозчика.
«В салопе – и на извозчика? Плохой же из вас конспиратор, госпожа Вербицкая…» Наталья Дмитриевна мысленно посмеялась сама себе, но возникшая идея её не оставляла. Долгое отсутствие известий тревожило. Возможно, уехали – а вдруг что-то всё же случилось? Но что могло случиться?
Эти мысли в очередной раз так захватили Наталью Дмитриевну, что на какое-то время она перестала воспринимать окружающее. Даже звук дверного колокольчика и голоса в прихожей не привлекли должного внимания, воспринимаясь досадной помехой – пока дверь гостиной вдруг не отворилась и в неё не вбежала чем-то напуганная Клаша.
– Барыня! Там князь приехал!
– Что? – переспросила Наталья Дмитриевна. Служанка тем временем с силой захлопнула дверь и навалилась на неё спиной.
– Князь, говорю, пожаловал! Невесту свою беглую ищет! Охти, грехи наши тяжкие! Что делать-то будем, барыня?
Какой князь, какая невеста? Вербицкая медленно отодвинула стопку утренней почты, всё еще не понимая, о чём толкует служанка. Ясно было одно: кто-то пришёл. Наталья Дмитриевна взглянула на настенные часы – для визитов еще рановато, пожалуй. В эту пору являются лишь по неотложному делу.
– Клаша, кто там?
Та уже едва не плакала.
– Князь, говорю, старый! У которого господин Дубровский Анну Викторовну с пистолем отбил. Ох, правы вы были, барыня, не успокоился ведь, нашел!
Наталье Дмитриевне показалось, что она видит сон. Не могло быть никакого князя, это её собственные выдумки… Но ведь потом Анна Викторовна сказала, что князь в действительности был. Замешанный в каких-то преступлениях и пытавшийся неоднократно убить Штольмана. Господи, неужели она накаркала? Нелепейшая история, наспех состряпанная ей для Клаши, внезапно обрела собственную жизнь – но как?..
Служанка продолжала причитать:
– Сам-то седой, а глазищи, как у кота лесного, аж огнём полыхают! Ох, Господи Иисусе, что же деется-то! За что бедной барышне такое наказанье, тот разбойник, а этот и вовсе!
Значит, неизвестный визитёр разыскивает Анну Викторовну? Вот и началось. Наталья Дмитриевна решительно поднялась и оправила свое простое домашнее платье.
– Успокойся, Клаша, – промолвила она сурово. – И проси князя сюда.
Клаша отчаянно замотала головой.
– Боюсь я, барыня! А ну, как на вас зло сорвать решит? Уж больно суров. Может, лучше я его того?.. Выпровожу? Ухватом, а?..
Похоже, неизвестный князь порядком впечатлительную девицу напугал. Но она-то не Клаша! Хватит шарахаться от собственной тени. Наталья Дмитриевна непроизвольно стиснула руки и выпрямилась, полная решимости защитить своих друзей хоть от самого дьявола.
– Бог с тобой, Клаша, какой еще ухват?! Зови!
Мужчина, неслышным шагом переступивший порог гостиной, и впрямь был совершенно сед, но при этом не гляделся стариком. Высокого роста, осанистый, в ладно сидящем тёмном костюме. В глубоких чёрных глазах, устремлённых на хозяйку дома, плясали непонятные огоньки – ну точно Клаша сказала, как у кота.
Вокруг глаз залегли усталые тени. Почему Клаша назвала его суровым? Лицо посетителя скорее имело выражение озадаченное. И вовсе не чувствовалось в мужчине лицемерия или жестокости, о которых помянула Анна Викторовна, говоря о преследовавшем их князе. Вербицкая сурово одернула себя: что она понимает в людях? – и холодно вопросила:
– Кто вы и что вам угодно?
Незнакомец несколько мгновений глядел на неё пристально, после чего вдруг слегка улыбнулся и неторопливо ответил:
– Полагаю, сударыня, что князь Верейский…
Князь… какой? Наталья Дмитриевна непонимающе нахмурилась. Господи, но ведь не могло же так совпасть…
– Верейский? – переспросила она несколько ядовитым, как ей думалось, тоном.
Гость покаянно вздохнул.
– Увы, сударыня. Вот так живёшь, живешь – и вдруг!.. Не далее, чем десять минут назад я к удивлению своему узнал, что я князь Верейский.
И в глазах, и в звучном бархатном голосе заискрились смешинки.
– Только в вашем переиздании Пушкина, похоже, так и не доехавший до церкви. Надеюсь, хоть не убитый на полдороге грозным мстителем за честь благородной девицы?
Откуда он знает? Не Клаша же его просветила…
– Вы… Вы подслушивали под дверью! – сердито выпалила Наталья Дмитриевна.
– Подслушивал, – согласно кивнул незнакомец, нисколько при этом не смутившись. – Очень полезная вещь, позволю вам заметить. Так я узнал, что я – князь. А ещё, что токмо вашей волей, сударыня, я был чудесно спасён от безжалостного ухвата.
Голос его был невероятно серьёзным, даже трагическим, и только яркие чёрные глаза смеялись все сильнее. Наталья Дмитриевна против воли вдруг ощутила желание засмеяться тоже, но одернула себя и, строго поджав губы, промолвила:
– Всё-таки соизвольте объясниться, сударь – кто вы, и что вам угодно?
– Моя фамилия Кривошеин, сударыня. Михаил Модестович Кривошеин, – мужчина чуть склонил голову. Тёмные глаза его по-прежнему улыбались.
– Вы – князь? – прямо спросила Наталья Дмитриевна, впиваясь в него взглядом.
– Сударыня! – Михаил Модестович взглянул на неё с укоризной. – Вот сейчас всем князьям на белом свете стало обидно за попытку приписать им родство со мной. Это ваша неистовая дева ухвата решила включить меня в их число. Благодаря какой-то вашей выдумке про Дубровского, очевидно… А вы действительно ждали князя? – спросил он внезапно.
– Я…
Наталья Дмитриевна на миг смешалась. Незнакомый визитёр спутал ей все карты. Она внутренне готовилась к прямым вопросам, возможно – угрозам, попыткам её запугать, выпытывая местонахождение «тверской племянницы», – но никак не к беседе об ухватах и Дубровском!
Михаил Модестович не отводил от неё внимательного взгляда.
– Он мертв, – сказал он внезапно. – Анна Викторовна вам не сказала?
– Кто? – опешила Вербицкая.
– Князь, за которого вы меня приняли. Кирилл Владимирович Разумовский.
– Понятия не имею, о чём вы говорите, – пробормотала Наталья Дмитриевна, пытаясь выиграть время, чтобы собрать разбежавшиеся мысли. Штольманы и впрямь об этом не говорили… но ей вовсе не было это нужно. Она им верила.
Жив преследовавший их князь или мертв – какая разница? Опасность от этого никуда не делась. Её нынешний визитёр тому подтверждение. Своими словами он хотел посеять в ней недоверие к её недавним гостям? Или хотел выяснить, что именно она о них знает?
– Что вам угодно, господин Кривошеин? – повторила она, пряча охватившую её растерянность за ледяной светской любезностью.
Гость, против её ожидания, не стал хитрить.
– Я бы хотел встретиться с вашей родственницей, госпожой Мироновой Анной Викторовной. Насколько мне стало известно, в последнее время она гостила в вашем доме.
– Зачем вы хотите её видеть? – подозрительно спросила Вербицкая с видом тётушки, охраняющей юную племянницу от назойливого кавалера. Глаза Михаила Модестовича ярко вспыхнули.
– Заверяю вас, госпожа Вербицкая, вовсе не затем, чтобы домогаться руки, – заверил он её с убийственной серьёзностью. – Если бы у меня и были подобные намерения, то единой мысли об ухвате хватило бы…
Кажется, он задался целью её рассмешить – Наталье Дмитриевне пришлось приложить немало усилий, чтобы скрыть очередную непрошеную улыбку. Вместо этого она попыталась на гостя всерьёз рассердиться. Шут гороховый!..
Хотя это определение визитёру совсем не подходило. Господин Кривошеин умён. И опасен, очень опасен. Разозлиться на него не получалось. Он умеет располагать к себе.
– Мне нужно с ней встретиться, – доверительно произнёс гость, точно прочитав её мысли. – Возможно, помочь… если нет, то хотя бы предупредить. Ей грозит большая опасность, – Михаил Модестович взглянул на неё пристально и серьёзно. – И мне думается, вы об этом знаете.
– К сожалению, Анна Викторовна покинула город еще накануне Масленой, – заученно отчеканила Наталья Дмитриевна.
– В таком случае, вы вероятно знаете, куда она поехала?
Взгляд черных глаз внезапно стал небывало острым и цепким, до странности напомнив ей Якова Платоновича.
А еще – того полицейского чина, что приходил к ним в поисках беглого слуги…
– Вы из полиции? – спросила она прежде, чем успела обдумать свой вопрос. На лице Михаила Модестовича мелькнуло замешательство. Он, казалось, поколебался мгновение, но потом всё же склонил голову согласно.
– Я служил в московском сыске. Сейчас в отставке. Но поверьте, мой интерес к Анне Викторовне никак не связан с… делами полиции. Я знаю, что её ищут другие. В связи с теми самыми делами, в которых был замешан покойный князь Разумовский и… еще один человек, близкий госпоже Мироновой, – Кривошеин взглянул на неё со значением. – Но ей грозит еще одна беда, о которой она может не знать… От которой я должен её защитить. Поверите вы мне или нет, но я не желаю зла Анне Викторовне. Где я могу найти её, сударыня?
– Какая именно беда? – требовательно спросила Наталья Дмитриевна. Кривошеин глубоко вздохнул и посмотрел ей прямо в глаза:
– Связанная с её даром. Вы знаете, что у Анны Викторовны есть особый дар?
Наталья Дмитриевна неопределённо кивнула и на миг отвела взгляд, пытаясь собраться с мыслями.
Она не чувствовала лжи в словах Кривошеина. Но, как показала недавняя история, один подлец водил её за нос долгие пять лет – и она тоже ничего не подозревала. Михаил Модестович знает про дар Анны. Но, похоже, о нём знали и друзья, и враги. А вот про Штольмана он не знает, точнее, знает, но не всё. «Еще один человек, близкий госпоже Мироновой» – это, конечно про Якова Платоновича. Но Кривошеину неизвестно о том, что они с Анной повенчались. Даже о том, что бегут они вместе. Под маской Герасима Штольман скрывается от врагов – а от друзей?
Продолжать стоять на своём, утверждая, что Анна уехала давно и в неизвестном направлении? А вдруг Кривошеин и вправду не враг Штольманам? Какую опасность может таить духовидение? Это звучало до того странно, что было похоже на правду… Попросить его прийти позже, а самой съездить в дом Авдотьи Спиридоновны и, если Штольманы еще там – сообщить им о странном визитёре? Нет, это глупо. Так она их точно выдаст.
Как понять, может ли она доверять отставному полицейскому? Он наверняка не позволит отвести его в подвал под дулом револьвера и связать руки за спиной…
Мысль пришла внезапно – такая нелепая, дерзкая и отчаянная, что у Натальи Дмитриевны на миг перехватило дух. Она резко вскинула голову:
– Вы хотите видеть Анну Викторовну? Идите за мной!
Больше всего на свете боясь передумать, Вербицкая стремительно выбежала из комнаты. Гость мгновение помедлил, но всё же пошёл за ней. Кажется, он был несколько озадачен.
В преддверии задуманного все её чувства словно заострились: пока они шли по коридорам, а затем спускались по лестнице, Наталья Дмитриевна спиной ощущала замешательство Кривошеина, но в нём не было ни подозрительности, ни злости. Она и сама не чувствовала страха; в голове стало пусто и легко, и только сердце обмирало от собственной дерзости. Фонарь стоял на столике у входа: Вербицкая поспешно зажгла его и протянула визитёру.
– Идемте!
– Туда? – Михаил Модестович с сомнением уставился на тяжёлую дверь.
– Да, – уверенно кивнула Наталья Дмитриевна. – Пройдёте немного вперед и налево и там увидите. Идите, я за вами.
Какое счастье, что в последний раз она оставила дверь незапертой! Объяснить наличие навесного замка было бы затруднительно. Господин Кривошеин, пригнувшись, переступил порог, на вытянутой руке держа перед собой лампу. Наталья Дмитриевна дождалась, пока он сделает два медленных шага и с силой захлопнула подвальную дверь.
Секундного ошеломления визитёра, коварно запертого хозяйкой в подвале, хватило ей на то, чтобы опустить засов. Она попыталась было навесить и замок, но руки предательски дрожали, петля замка никак не попадала в ушки… в дверь тем временем грохнуло с такой силой, что та едва не соскочила с петель. Железная полоса засова заходила ходуном. Наталья Дмитриевна отшатнулась, наступила на юбки и, не удержав равновесие, шлёпнулась на пол.
Из-за двери до неё донеслось сдавленное шипение и несколько слов из тех, что благородной даме слушать вовсе неприлично. Кажется, Михаил Модестович отбил себе что-то, ударившись в дверь.
– Госпожа Вербицкая… Наталья Дмитриевна!.. Выпустите меня, прошу вас!..
Голос звучал твердо, но без особой надежды. Господин Кривошеин явно понимал, что, коли ей удалось его так удачно поймать, так просто она его не выпустит. Наталья Дмитриевна перевела дух и поднялась, машинально отряхивая юбку.
– Выпустите меня! Это недопустимо! Я… Я рассматриваю это как покушение на мою добродетель!
Что?! Наталья Дмитриевна на миг застыла. Это он серьёзно? В голосе Кривошеина было столько искреннего, высокомерного возмущения, что Вербицкой страшно захотелось открыть дверь и дать визитёру пощечину… Хотя бы взглянуть ему в глаза!..
Наталья Дмитриевна прикусила губу и поспешно сделала шаг назад. Именно этого он, похоже, и добивается. Хитрец.
– Прошу вас, подождите там! – крикнула она. – Это совсем недолго.
Её невольный гость, не отвечая, снова опробовал прочность двери не то плечом, не то ногой. Та затрещала. Вербицкая попятилась, одновременно кляня себя, но не собираясь отступать.
– Здесь крысы, – жалобно сообщил из-за двери Михаил Модестович. – Я боюсь.
– Киньте в них чем-нибудь! – крикнула Наталья Дмитриевна, берясь за перила. – И у вас есть лампа!
Она сделает всё, как собиралась. Наденет Клашину одежду и съездит к Авдотье. Если Штольманы всё еще там – расскажет им о посетителе, и они вместе решат, как следует поступить. Если же они давно уехали – она вернётся, выпустит Михаила Модестовича из подвала и принесет ему свои извинения. Скажет… А ничего она не скажет! Пусть он думает, что она сумасшедшая, ей это безразлично…
– Барыня! Барыня! – донеслось до неё откуда-то сверху. Наталья Дмитриевна вздрогнула, подхватила юбки и принялась подниматься по лестнице.
– Барыня! – продолжала надрываться Клаша. – Вас снова спрашивают! Ох, что же деется-то!..
Судя по голосу, служанка была напугана еще больше, чем полчаса назад, когда в дом заявился «старый князь». Наталья Дмитриевна внутренне похолодела и кинулась в гостиную, в глубине души пожалев, что в доме нет еще одного подвала.
* * *
Такого с ним не приключалось давно. Если вообще приключалось. Его, полицейского, привыкшего за версту чуять неладное, обманули, заманили и заперли! Да не вороги и супостаты числом вдесятеро больше, а благовоспитанная полковничья вдова. В одиночку. Михаил Модестович отступил на шаг и не глядя уселся на какой-то тюк, потирая гудящее плечо.
Как же он не распознал ловушки? Мерзкую и тревожную мыслишку про какие-то сатанинские фокусы он прогнал сразу. Не было тьмы в госпоже Вербицкой. Ни тьмы, ни злого умысла – его бы Михаил ощутил сразу… Или он слишком устал, чтобы что-то чувствовать? В Казань они приехали ночью, он даже не выспался толком. Всё труднее давалась ему погоня за призраком затонской духовидицы и её странного спутника. Слишком много верст, слишком много бесплодных мыслей… Теперь еще и подвал.
О таком исходе карты его не предупредили. Вообще, с дамами в раскладе ему последнее время не везло. Мало, что дама червей без конца его дурачит – дама пик тоже оказалась с выдумкой.
Он представлял её совсем другой – пиковую даму, невинно оболганную вдову, «госпожу Н» из статьи Чирикова. И растерялся, увидев милую женщину с ясным и серьёзным взглядом. Черт знает, зачем его понесло с порога ломать комедию!.. Пытался расположить её к себе? Вот и кукуй тут, среди сундуков. Наверное, если бы Михаил первый не принялся морочить хозяйке голову Пушкиным и ухватом, она бы никогда на это не решилась…
Нет, все же Наталья Дмитриевна вовсе не хотела ему зла. Весь этот водевиль с подвалом – чистая импровизация, на лету, не задумываясь…
Михаил Модестович почувствовал, как губы против воли растягивает улыбка. Поймать – поймала, а дальше? Наверняка её уже охватила паника от содеянного. В руководстве по домашнему хозяйству вряд ли описано, как должно порядочной даме поступать с посторонним мужчиной, которого она собственноручно заперла в подвале.
Впрочем, кажется, не заперла… Михаил стремительно поднялся, подступился к двери и легонько толкнул её. Засов захлопнут, а замок? Нет, скрежета ключа не было слышно. Когда он двинул плечом в дверь, дама от неё отскочила, кажется, даже упав при этом – и более к дверям не подходила… Чертознай провел пальцами вдоль косяка, затем отступил на шаг и вытащил из-за голенища охотничий нож. От иных замашек вольного гуляки, обретённых в далёкой молодости, он отказываться не собирался, даже став «природным барином».
К счастью, засов на дверях подвала не задвигался, а опускался сверху. Просунуть лезвие в щель и откинуть было делом нескольких секунд. Хотя, если бы время не поджимало, он бы тут задержался, не без удовольствия пытаясь угадать дальнейшие действия госпожи Вербицкой. Почему она вдруг решилась на столь отчаянный шаг – запереть его в подвале? Авантюристка в чепце… Выставить за дверь было бы куда проще.
Но, выставь Наталья Дмитриевна его за дверь – откуда ей знать, куда он пойдет? Вот в чем причина. Она хотела его задержать. Не дать ему… Не дать ему найти Анну Миронову, выходит так?
Барышня, спасшая доброе имя госпожи Вербицкой, все еще где-то неподалёку. Вот откуда взялась у почтенной вдовы эта отчаянная решимость. Даже не имея для этого возможности – защитить, оградить, спасти, точно как луговая птица спасает птенцов от хищной лисы… Михаил Модестович досадливо поморщился. Наталья Дмитриевна достойна всяческого восхищения, но как же заставить её поверить, что не он – та лиса?
Кривошеин уже преодолел половину длинного коридора в обратном направлении, когда из приоткрытой двери гостиной до него донеслись голоса. Один – определённо хозяйкин, второй, похоже, мужской. Бывший сыщик бесшумно скользнул к дверям, не спеша, впрочем, обнаруживать себя. Это мог быть случайный визитёр, в таком случае незачем компрометировать женщину…
– … вы посмели явиться в этот дом? Да есть ли предел вашему бесстыдству? – в голосе Натальи Дмитриевны слышалось искреннее потрясение.
– Моему бесстыдству? Вы не ошиблись, дражайшая тётушка? Может, речь идёт о вашем бесстыдстве?
Тётушка, значит? Нынче утром журналист Чириков назвал Кривошеину имена всех лиц, ставших героями его статьи, и отставному полицейскому не составляло большого труда догадаться, кто заявился ко вдове.
– Вы и ваша племянница – вот кто истинный образец безнравственности! Наглая девица, не моргнув глазом, вымарала мое имя в грязи! Превратила меня в посмешище – и все только для того, чтобы прикрыть ваши, Наталья Дмитриевна, грешки! И это вы еще не знаете, во что еще вас втянула ваша бесстыжая родственница. Где она?!
– Господин Волженин, вы переходите все границы! – в голосе Натальи Дмитриевны зазвенела боль. – Не смейте оскорблять Анну Викторовну в моём присутствии! Как бы вы не пытались переложить свои подлости на других, именно вы – низкий подонок и подлец.
– Ах, вот как? – нехорошим тоном протянул Волженин. – Так вы заговорили? Я вижу, госпожа Вербицкая, что сия нахальная особа успела крепко задурить вам голову!
Читая и перечитывая «Мужицкую справедливость» Кривошеин думал больше об Анне Викторовне и непонятной судьбе Герасима. Остальные действующие лица его почти не заинтересовали… а зря. И госпожу Вербицкую он представлял себе иначе, и её свойственник оказался не в пример гнуснее, чем можно было подумать.
Голос автора паскудных анонимок отчетливо напомнил Чертознаю графа Толстого. Кривошеин почувствовал, как кулаки сами собой сжимаются, и резко тряхнул головой. Что скажет хозяйка, если он просто пойдёт и выкинет мерзавца за дверь?
Да что бы она ни сказала, он должен это сделать. Заодно выбив проходимцу те зубы, до которых не дотянулся «простой мужик Герасим». Скромная женщина терпит оскорбления, защищая доброе имя барышни Мироновой, а он тут стоит и слушает… Мимолётно удивившись силе нахлынувшего гнева, Михаил шагнул к дверям, но следующие слова Волженина вновь заставили его замереть на месте.
– А знаете ли вы, дражайшая тётушка, что вашу бесценную родственницу разыскивает полиция? Что она замешана в убийстве? В краже? В государственной измене?! А может, вы тоже уже успели причаститься сих таинств? Я бы не удивился!
Голос его внезапно переменился, став любезно-вкрадчивым.
– Наталья Дмитриевна, я не хотел об этом говорить, поверьте. Но все эти обвинения, возведённые на меня вашей родственницей… Бог мой, кому вы доверились? Что вы вообще знаете о прошлом своей племянницы? Откуда она явилась? Во что она вас втянула? Одумайтесь, умоляю вас! Скажите же, где она?
На миг воцарилась тишина, после чего Вербицкая медленно произнесла:
– Слава Богу, что Анна Викторовна уехала! И не услышит всего этого… этого… Немедленно покиньте мой дом! Вы оба!
«Оба?» Рука Кривошеина скользнула за спину, но пальцы ухватили лишь пустоту, и Михаил мысленно выругался. Револьвер остался в кармане шубы. Если там двое, дедовского кистеня может и не хватить.
Кто второй? Впрочем, что гадать. Полиция, государственная измена – теперь понятно, откуда Волженину стали известны такие подробности. Михаил стиснул зубы. Не зря он всё время боялся разошедшихся кругов. Кто заявился в Казань?
Из-за двери до него донёсся громкий и притворный вздох Волженина.
– Наталья Дмитриевна, право, я в отчаянии. Я изо всех сил пытался достучаться до вашего благоразумия, но вижу, что вы попросту одурманены. И кем – наглой, непристойной девицей, которую преследует закон! Я надеялся решить всё по-родственному, не вынося сор из избы, но вижу…
– Где Анна Миронова?
Низкий и глуховатый мужской голос, прервавший излияния Волженина, звучал не слишком выразительно. Зато угрозы в нём было с избытком.
– Она в розыске, мадам Вербицкая. И вам грозит каторга за укрывательство. Где она?
– Не смейте говорить со мной таким тоном! – голос Натальи Дмитриевны оставался твёрд, может, лишь чуть дрогнул. – Кто вы вообще и какое право вы имеете мне угрожать?
– Наталья Дмитриевна, это вам бы лучше сбавить тон, – покровительственно заметил Волженин. – И откровенно ему во всём признаться, иначе вас ждут большие неприятности. Господин Жиляев – из полиции Санкт-Петербурга.
«Жиляев?!» Чертознай на миг замер, после чего резко выдохнул и решительным шагом вошел в гостиную.
Храбрая дама пик замерла посреди комнаты, спиной к нему. В её позе не было страха – только боль, только пронзительная, безнадёжная решимость стоять до последнего. Напротив – двое мужчин. Волженин – тот, что постарше и помельче. Взгляд Чертозная, лишь скользнув по нему, прикипел ко второму незваному гостю.
Анна Викторовна действительно была хорошей художницей – именно это лицо Кривошеин видел на листке, выпавшем из бумаг затонского следователя, том самом, что привёл его на Столярную. Широкий курносый нос, мощный лоб, угрюмо сдвинутые брови…
– Жиляев, это вы? Вы опоздали!
Низкий, мурлычущий голос Михаила прокатился по гостиной волной, заметался, отражаясь от стен. Наталья Дмитриевна вздрогнула, поворачиваясь к нему, замер с открытым ртом её негодный родственничек… Не обращая на них внимания, Чертознай продолжал впиваться взглядом в глубоко посаженные глаза Жиляева, попутно собирая в кулак всю свою волю, весь свой дар. Это не легковерный затонский газетчик, это намного, намного сложнее.
На лице Кривошеина сама собой проступила тяжёлая брезгливая маска. В голосе – начальственный лёд. Увидь его сейчас Варфоломеев, сам бы испугался. Вот так-то, полковник. Вы пытаетесь использовать в своих целях колдуна, а колдун взамен крадёт у вас вашу суть – чтобы потом разговаривать с такими вот господами.
Которые привыкли подчиняться, не задумываясь, привыкли, что всё за них решит другой. А они – они всего лишь «исполняли приказ».
– Вы опоздали, Жиляев, опоздали… Господину Увакову дали неверные сведения. Я все обыскал, все проверил. Здесь нет никого, уже давно. Не нужно сюда приходить. Искать нужно в другом месте.
Голос златокаменского чертозная обволакивал замершего в замешательстве Жиляева, кутая его в плотное, удушливое одеяло морока. Совладать с такой дубиной трудно, но можно. Всё же Варфоломеев сдержал свое слово. Должно быть, его люди держали Увакова на крепком крючке, раз, получив известие из Казани, тот смог прислать сюда лишь этого держиморду. Которому самое место – патруль у «Сухого оврага»… Михаил видел отчетливо, что не сыщик перед ним, не легавая. Английской породы бульдог. Увидеть, загнать, схватить за горло. Но главное – увидеть. Охотник.
Морок клубился вокруг, почти осязаемый, густой, тяжелый, слой за слоем окутывал столичного полицейского. Глаза Жиляева наконец-то стали стекленеть. Чувствуя, как по спине сбегают струйки пота, Михаил плавным движением взял его за рукав и подвёл к окну. Удача – улицу видно. Вот показались вдалеке чьи-то сани…
– Анна Миронова уехала, но вы еще можете её догнать! Можете! Здесь её нет и не будет, здесь о ней никто ничего не знает. Смотрите, Жиляев – вон же она! В санях!
Подручный Увакова вздрогнул, вытягиваясь в струну. На лице его появилось торжествующее выражение, глаза уже не отрывались от саней, неторопливо проезжающих по Екатерининской. В них сидела вовсе не барышня Миронова, а двое мужчин, но морок уже захватил Жиляева целиком и полностью. Догнать! Поймать! Сокрушить!
– Бегите! – выдохнул Чертознай. – Догоняйте! Не останавливайтесь – я вам приказываю!
Михаил Модестович едва успел посторониться – Жиляев с глухим рыком сорвался с места и, низко пригнув голову, кинулся в прихожую. Через мгновение Чертознай увидел его уже на дорожке перед домом. Полицейский костолом резво бежал к воротам, на ходу натягивая пальто. Пожалуй, такой и рысака догонит… ну да Бог в помощь.
Тяжелый, ломающий чужую волю морок не прошёл даром: черный шар огненной болью растекался по всей голове, глаза горели отчаянно, точно в них щедро сыпанули песком. Михаил стиснул зубы и круто развернулся на каблуках.
Вовремя – Волженин уже пришел в себя и как раз начал открывать рот. Стойкий, мерзавец… Похоже, морок не задел его вовсе. Да и не мог задеть, не для него он был, одно дело ломать орясину, совсем другое – давить гниду. Чертознай отчетливо видел оторопь Волженина, его возмущение, непонимание происходящего… Страх перед ним, Михаилом – и тут же лютую злобу, что задуманное сорвалось, что гнусный его план опять висит на волоске… С него станется помчаться за Жиляевым, попытаться ему что-то втолковать. Этого допустить было нельзя.
Этот мерзавец разрушил жизнь хорошей женщины, теперь он же привёл в её дом тупого жандарма… Бог знает, чем бы это закончилось, не случись рядом Кривошеина!
Михаила окатили гнев и брезгливость одновременно. Убрать сволоту, убрать немедля и надолго – так, чтобы духу его здесь не было!.. Только сил не осталось почти ни на что…
Горячая невидимая лента сама собой скользнула по ладони. Михаил мысленно вздрогнул, услышав тихий, одобрительный смешок за левым плечом, но остановиться уже не мог… да и не хотел.
– Кривошеин, а ты порчу наводить умеешь? – полюбопытствовал как-то вечно поддатый Варежкин. Мишка коротко пожал плечами.
– Обруч кидать? Умею маненько… Надобно посмотреть на человека изнутри.
– Маненько… Надобно… – передразнил его суфлёр и легонько стукнул Михаила по голове стопкой старых программ. – Следует говорить: «немного». И – «нужно». Вожусь с тобой, а толку чуть. Не быть тебе, Кривошеин, культурным человеком... Так что там про нутро?
Варежкин отложил программки и с сомнением покосился на свое пузо.
– Это как анатомики, что покойников потрошат? Ливер там, селезёнки всякие…
Михаил криво ухмыльнулся.
– Ну, и кто из нас культурный? Не анатомики, а анатомы. И не потрошат, а пре-па-рируют. Нет, по-другому… Это… Это вроде как нити. Весь человек ими прошит – и сверху вниз и справа налево. И в нём, и вокруг него… Вот на эти нити ты обруч и кидаешь. Они должны свободно бежать, а ты их… – Мишка попытался подобрать слова, но не смог и попросту сжал кулак, точно захватывая пук колосьев на жнивье. Варежкин кивнул серьёзно.
– И что тогда? Помрёт, болезный? – спросил он вполголоса.
– Болеть начнёт. Хребет, скажем, обмотать, тогда скрючит. Опояску кинуть – брюхо скрутит. А можно… – Михаил глянул на приятеля и ухмыльнулся. – Можно колечко на сваечку одеть! Тогда точно не помрёшь, да только и останется, что к Белым Голубям идти.
– Иди ты!.. – Варежкин торопливо перекрестился, отодвигаясь подальше. Но любопытство всё же пересиливало, поскольку уже через мгновение он спросил: – А часто ты… вот так?
– Пару раз было, – неохотно ответил Михаил. – Только это запретное.
– Отчего же? Если не насмерть, – удивился Варежкин. – Тяжело дается?
– Наоборот. Легко, совсем легко. Вот так! – Мишка коротко щелкнул пальцами и посмотрел суфлёру прямо в глаза. – Кинуть легко, а вот снять трудно. Иной раз и вовсе не снять. И каждый раз ты человека изнутри ломаешь. Та же опояска… Ерунда вроде как, девятерых пронесёт, а десятый окажется брюхом слаб, да и помрёт в корчах. Понимаешь?
Варежкин торопливо закивал и снова украдкой перекрестился.
– Чего уж не понять. Грех, стало быть… Темная штука.
– Всё оно не от света, – вымолвил Мишка, глядя в сторону. – А чем проще – тем темнее…
«Господи, зачти мне и этот грех! И можешь не прощать!» Пальцы левой руки сами собой сложились в коротком, резком щелчке.
Волженин, так и не успевший сказать ни слова, вдруг застыл. Лицо его побагровело, затем побелело, мучительно напряглось… Брюхо бывшего любимца общества, перехваченное безжалостной «опояской», издало громкий и жалобный стон. Потом еще один. А потом Волженин, что-то невнятно прокряхтев, развернулся и, неловко семеня, кинулся в двери.
Кривошеин из последних сил издевательски улыбнулся вслед незваному гостю. В воздухе отчетливо запахло дерьмом.
– Что с Евгением? – громким и изумлённым шёпотом спросила позади него Вербицкая. – Куда он?..
– Штаны менять, – процедил Михаил Модестович, опуская голову.
Опояски обычно хватало дня на два. Волженин – здоровый хряк, мясом кормленный, не помрёт. А и помрёт – невелика потеря.
Хозяйка дома сдавленно ахнула. У Чертозная мелькнула запоздалая мысль, что не стоило бы так выражаться в присутствии благородной дамы, но как мелькнула – так и пропала. Голова раскалывалась от боли, перед глазами роем летали огненные мухи. Самому бы не помереть…
– Что с вами, господин Кривошеин? Вам плохо?
Обеспокоенный голос вдовы донёсся до него словно бы издалека. Потом её хрупкая, но твёрдая ручка ухватила его за локоть и куда-то решительно потащила; повинуясь ей, Михаил сделал несколько шагов на подгибающихся ногах и тяжело опустился на диван.
– Ложитесь. Что нужно сделать?
Голос Натальи Дмитриевны звучал холодно и деловито. Чертознай с усилием открыл один глаз и, глядя на сосредоточенное лицо женщины, вдруг улыбнулся против всякого на то желания.
– У вас есть порошки от головной боли?
Порошок у Натальи Дмитриевны сыскался, и даже немного помог. А еще лучше помог пузырь со льдом, который хозяйка собственноручно принесла с кухни и молча водрузила Кривошеину на голову. Михаил Модестович внутренне усмехнулся, невольно сравнив это действо с давешним подвалом, но ему и впрямь стало заметно легче.
Зачем было доводить себя до такого? Обруч – ерунда, а вот морок ему никогда не давался. Нужно было не мудрить, а попросту чем-то кинуть и в Жиляева. Ну, скрючило бы… Всё хочешь чистеньким остаться, Чертознай? Для чего? И неужели морок честнее?
Честнее. То, что от самого человека идёт – всегда честнее. И Жиляев – полицейский. Возможно, не самый лучший. Будочник, держиморда, готовый исполнить любой, самый гнусный приказ, и все же… Пока еще Кривошеин с ним не воюет. Только обманывает.
Огненная буря в голове понемногу стихла. Когда он смог открыть глаза, оказалось, что госпожа Вербицкая сидит рядом, глядя на него озабоченно.
– Что произошло? – резко спросила она. Кажется, теперь ей было немного страшно.
– Мигрень, – попытался улизнуть от ответа Чертознай.
– Я вижу, что мигрень. Это из-за того… Из-за того, что вы сделали с Евгением? И с этим – Жиляевым?
Голос женщины предательски дрогнул.
– Это… это гипноз? Я читала о нём.
– Почти, – коротко ответил Михаил Модестович. Госпожа Вербицкая смотрела на него без улыбки.
– В тех санях ведь не было Анны Викторовны… Что будет, если он их догонит?
Кривошеин вздохнул.
– Он поймёт, что ошибся, но будет думать, что просто упустил нужные санки. Будет искать, высматривать… гоняться за похожими. Жиляев знает Анну Викторовну в лицо, потому она будет все время ему мерещиться. Надеюсь, он не наткнётся случайно на настоящую.
– Она уехала, – поспешно заявила Вербицкая. Михаил Модестович сел, придерживая пузырь со льдом, и осторожно покачал всё еще гудящей головой.
– Неправда. Будь это так, вы бы не запирали меня в подвале… Наталья Дмитриевна, у вас самой есть возможность уехать на несколько дней?
– Зачем? – встревожилась женщина. Он посмотрел ей прямо в глаза.
– Анну Викторовну ищет не только Жиляев. К вам могут прийти и другие... еще хуже. А меня рядом не будет.
– Жиляев может вернуться? – сдавленно спросила Наталья Дмитриевна. – Значит, это не навсегда?
– Дня три. Потом отпустит. Если кто-то не перехватит его раньше и не скажет… Это можно снять – случайно или намеренно. Если объяснить человеку, что с ним произошло. Волженин мог бы, например – поэтому мне пришлось…
Он запнулся, кривовато улыбаясь. Госпожа Вербицкая стремительно отвела глаза, изо всех сил поджимая губы. Сердится – или смеется?
– Простите меня, – вздохнул Чертознай, глядя на неё одним глазом из-под сползшего пузыря на голове. – Мне нужно было просто начистить ему морду, но сил уже не было…
– Не извиняйтесь.
Голос Натальи Дмитриевны звучал отчуждённо. На своего невольного гостя она больше не смотрела – куда-то в сторону, сосредоточенно, словно бы решала какой-то важный вопрос.
– Если бы вы дали ему оплеуху, все было бы гораздо хуже. Он бы вернулся – уже с полицией. Этот Жиляев, он действительно полицейский?
– Да, он из полиции Петербурга. Хотя я уверен, что никаких полномочий у него нет. И барышню Миронову он ищет отнюдь не по долгу службы. Если явится снова, просто выставите его за дверь… Но лучше бы вам уехать на время. Это очень опасный тип… да и другие, что ищут Анну Викторовну – тоже.
– И вы – тоже? – Вербицкая внезапно повернулась к нему. – Вы говорите, что вы друг Анны Викторовны?
Голубые глаза глядели ему прямо в душу. Михаил, поняв, что это его последний шанс узнать хоть что-нибудь, собрал воедино всю доступную ему убеждённость:
– Наталья Дмитриевна, я действительно не враг Анне Викторовне. Но другом назваться не могу. Это будет неправдой. Барышня Миронова обо мне даже не знает. Но я должен её защитить. Там и кроме Жиляева есть от кого, поверьте. Где она? Я уже понял, что она в Казани… или где-то неподалёку.
Вербицкая отрицательно покачала головой. Выражение её лица не изменилось: на нём была всё та же обречённая решимость, что и при разговоре с Волжениным. Похоже, не будет меж ними доверия. Теперь она его тоже боится – после того, что он тут вытворял. А кто бы не боялся?
Нужно поскорее уйти и перестать её пугать… А что, если Жиляев вернётся?
Или Лассаль? Или Перчатка?
– А вы? Хотя бы вы сами уедете? – безнадёжно спросил Чертознай. Наталья Дмитриевна снова промолчала, но он видел ответ в её глазах. Михаил Модестович тяжело вздохнул и осторожно снял с головы пакет со льдом. Волосы были мокрыми.
Солнце стояло уже совсем высоко. Cудя по теням, перевалило за полдень – похоже, Михаил совсем потерял счет времени, которое провел на этом диване. Так и есть – стрелка настенных часов приближалась к двум. Крепкой же оказалась отдача… Но теперь нужно идти дальше – благо, стараниями хозяйки он почти пришел в себя. Спасибо и на этом.
– Благодарю вас, – Кривошеин поднялся, и хозяйка поспешно встала за ним следом. Попытаться последний раз? Бесполезно.
Взгляд голубых глаз оставался непреклонным. Она умрёт – но друзей своих не выдаст, ни ему, ни кому другому…
Не дай Бог. Этого он себе не простит. Михаил сам не заметил, как взял женщину за руку.
– Уезжайте, пожалуйста, – тихо попросил он. – Хотя бы на неделю.
Губы Натальи Дмитриевны внезапно дрогнули. Не отрывая от него глаз, она резко спросила:
– Хотите и меня загипнотизировать?
Помедлив, Чертознай со вздохом выпустил её ладонь и, повернувшись, пошёл в прихожую одеваться.
Отвечать не хотелось. Да, у него есть дар… А еще нож, револьвер, да и хотя бы голые руки. И багровая дверь где-то за левым плечом. Похоже, он опасен одним фактом своего существования. Хотя вряд ли Наталья Дмитриевна хотела его обидеть. Скорее, после этой истории с Волжениным у неё и вправду мало резонов доверять хоть кому-то. В том числе – таким вот странным незнакомцам.
Он уже спускался с крыльца, полностью одетый, когда входная дверь за его спиной распахнулась.
– Михаил Модестович!
Чертознай чуть помедлил и повернулся. Госпожа Вербицкая стояла на верхней ступеньке, с шалью, наспех накинутой на плечи. Выражения её лица Михаил не мог разобрать.
Это продолжалось несколько мгновений – потом женщина, словно бы на что-то решившись, глубоко вздохнула и торопливо спустилась к нему.
– Езжайте в Гривку. Дом моей няньки, Авдотьи Спиридоновны, это напротив часовни Трех Святителей. Улицу я не помню. Там еще хлебная лавка через два дома. Но мы не виделись с Масленой. Я не ездила к Авдотье, опасалась, что… – Наталья Дмитриевна осеклась и снова резко вздохнула. – Они могли уже уехать. В Пермь.
Как она всё же решилась ему поверить? Один Бог знает, чего ей стоило это признание… Не отрывая от неё глаз, Кривошеин взял её холодную руку и почтительно поцеловал.
– Берегите себя, Наталья Дмитриевна…
– Вы тоже, господин гипнотизёр, – промолвила дама пик, глядя на него смятёнными глазами. Чуть помедлила и спросила неуверенно: – Дать вам с собой порошок от головной боли?
Времени терять не хотелось, но Михаилу Модестовичу всё же пришлось задержаться на этом берегу Казанки: заехать в трактир, отдать должное плотному обеду, а в особенности – полуведерной кружке крепкого чая, сладкого как сироп. «Голодный колдун – никакой колдун…»
Так сказал ему в далёкой молодости один старик, который тоже кое-что понимал – после того, как Мишка пожаловался ему, что после морока «кровь точно жижеет». Дед пригладил бороду и степенно объяснил, что иное чародейство не только отдачей бьет, а еще и «…унутренню силу забират. Вот, из крови как раз. От энтого в голове туман, ноги заплетаются, пот холодный шибат… Иного и судорогой колотит. Тут, Михалко, отлежаться мало, трошки исть нужно, и поперву – сахару…» В механике этой Кривошеин за жизнь так и не разобрался, но рецепту старика неукоснительно следовал. Кто его знает, на что еще понадобятся силы…
Хотя после визита на Екатерининскую колокольчик тревоги в душе немного притих. В отдалённую слободу Михаил Модестович добрался уже к вечеру, но ехал с давно забытым, непонятно откуда пришедшим чувством, что всё будет хорошо. Он встретится с барышней Мироновой… Правда, Чертознай до сих пор не знал толком, что он ей скажет, но откуда-то появилась уверенность, что стоит им встретиться – и нужные слова придут. И бесполезно заранее гадать, какими они будут. Он столько слышал и думал о юной духовидице, что уже сам запутался в словах и мыслях. Нужно попросту её увидеть.
Его поиск подходил к концу. И большой дом-шестистенок, важно глядящий на улицу полудюжиной нарядных окон в резных наличниках, Чертознай узнал сразу. И седенькая хозяйка-старушка, открывшая ему двери, ласково закивала, когда он спросил её об Анне Викторовне…
– Уехали, мил человек! Вот прямо нынче и уехали!
– Как?.. – только и смог спросить ошеломлённый Кривошеин. – Куда?..
– Не знаю, голубчик, – вздохнула старушка. – Вещи-от уже вечор собирали. А нонеча и уехали. Анна Викторовна и ключ мне принесла, и распрощалась – все честь по чести.
– Давно? – бесцветным голосом спросил Чертознай.
– Да вот полдень пробило, так и подхватились…
Если собирались заранее и отдали ключи, значит, тронулись в дальнейший путь.
– Авдотья Спиридоновна, вы не знаете, на чем они собирались ехать? На почтовых? Или как-то иначе? Вы видели, как они уезжали?
– Не знаю, голубчик. И видать не видала, – рассеянно улыбнулась старушка. – Слаба глазами-то. Тебя вот вижу, а в десяти шагах так уже сплошной туман. И в том тумане хоть в карете, хоть на слоне каком разъезжай – мне всё едино…
Поверить в такой удар от судьбы было попросту невозможно. Чертознай только зубами скрипнул. Неужели след снова оборвался? Что за невезение…
– Не припомните, Авдотья Спиридоновна, может, кто к ним заходил? – спросил он бесцветным голосом, почти не надеясь на удачу. Старушка и впрямь покачала головой.
– Не было никого. Как хозяйка-то моя их привезла на Масленую, так более никто и не заходил. Надысь вот только прибежал кто-то, дескать, с Натальей Дмитриевной беда приключилась…
– Что?! Когда?!
– Не кричи, мил человек, – неожиданно строго осадила его хозяйка. – Да вот как раз перед тем, как им уехать. Да только зря всех переполошил. Анна-то Викторовна с тем человеком ходила, она потом мне и обсказала: всё, мол, в порядке с госпожой. А потом как раз и ключ принесла.
Посланник от госпожи Вербицкой? Получается, Наталья Дмитриевна отправила сюда человека как раз тогда, когда сам Кривошеин отлёживался на её диване. Предупредить? Очень возможно. Но зачем она тогда сообщила ему адрес – в последний момент?
Хитрая дама пик… Нет, она ему не лгала. Что-то здесь не сходится. Не прикрылся ли кто другой именем Вербицкой, чтобы войти к беглецам в доверие?
Едва дождавшись, когда за хозяйкой закроется дверь, Кривошеин рванулся прямиком к калитке, что вела на другую половину двора. На душе скребли кошки. Жиляев здесь, кого ещё черти могли принести в Казань?
На дворе и на крыльце полно было следов, едва присыпанных снегом. Люди были здесь, совсем недавно – но теперь занавески в окнах были сплошь задернуты, труба не дымилась и на дверях красовался большой навесной замок. Михаил Модестович зачем-то потрогал его пальцем и, бессмысленно потоптавшись, уселся на верхнюю ступеньку крыльца, поставив перед собой трость.
Через свежие сугробы, покрывавшие двор, уже протянулись длинные вечерние тени. Чертознай смотрел на них невидящими глазами. Уехали. Сегодня. Кем был сегодняшний гость? Не он ли увлёк куда-то Анну Викторовну с её спутником?
Похоже, их по-прежнему двое… По этому вопросу Михаил Модестович уже неделю пребывал в досадных сомнениях. Что на самом деле случилось с Герасимом? Опыт и здравый смысл подсказывали, что тулуп, найденный в озере – это еще не мертвое тело. И совсем глупым становилось это утопление, если «Герасим» – на самом деле Петр Миронов.
В голове не укладывалось: вот так, по-дурацки погибнуть в полынье в результате случайной драки? Что мешало ему попросту открыться? Драка между двумя людьми равного звания – отделался бы штрафом, да и то сомнительно, поскольку по морде Волженин получил за дело. Зачем был нужен этот риск? Кривошеин не мог в это поверить. И бабкины карты, душераздирающей статьи Чирикова не читавшие, тоже не верили, привычно показав ему короля треф рядом с дамой червей. Правда, потом, окончательно решив запутать бестолкового предсказателя, рядом с королём треф судьба положила туза бубей – перевернутым.
Что сменил защитник дамы червей – личину? Сущность? Личность? Чем сделались для него лёд, вода и погоня? В какой-то момент Михаил Модестович додумался до того, что Герасим, кем бы он ни был, и впрямь погиб, а под маской короля треф обретается его дух. Такого на памяти златокаменского чертозная еще не бывало, но ведь всё когда-то случается впервые…
Теперь хоть эту дурацкую гипотезу можно отбросить. Хозяйка говорила «они» и «их» – значит, спутник Анны Викторовны всё же человек из плоти и крови. Или в Кабане утонул один лишь тулуп, или Герасима на его посту сменил кто-то другой. Либо Кривошеин всё время ошибался, и король треф и Герасим – вовсе разные лица.
Съездить к госпоже Вербицкой, поговорить с ней? Узнать, наконец, кто он такой – мужчина рядом с Анной Мироновой…
Хватит тут рассиживаться. Нужно ехать обратно в Казань, продолжать поиски. Не робей, Чертознай. Найдёшь. Ты сыщик или кто? Всего-то пол-России осталось.
Значит, Пермь. Теперь точно мимо родного Златокаменска не проедешь.
Внутренний голос бодрился изо всех сил. Михаил Модестович усмехнулся, поднимаясь, и еще раз окинул внимательным взглядом двор. Не осталось ли здесь какой зацепки? Может, попросить у старой Авдотьи ключи и осмотреть половину, где жили гости? Между крыльцом и калиткой было порядком натоптано, но остальной двор покрывали неровные сугробы – мело последнюю неделю крепко, а расчищать снег гости не считали нужным. Пара тропинок тянулась через заснеженный двор к стоящим у забора сараюшкам. Подумав, Михаил Модестович проворно спустился с крыльца и остановился у начала одной из тропок.
Стёжка была совсем недавняя – кто-то проламывался к дальнему сараю прямо через глубокий снег. Кривошеин разглядел следы и мужских сапог, и женских каблучков, а пройдя несколько шагов, наткнулся на отпечаток чего-то явно большого и тяжелого. Что – и куда здесь тащили?
«Труп» – немедленно высказался в голове Михаила Модестовича сыщик с тридцатилетней выслугой. Чертознай досадливо тряхнул головой, подхватил трость и решительно двинулся за сарай.
Завернув за угол, Кривошеин остановился. Между задней стеной сарая и соседским забором громоздилась куча дров почти в человеческий рост. Тропинка уходила прямо под неё.
Кто-то развалил сложенную у стены сарая поленницу. Недавно. И намеренно. Та часть поленницы, что осталась стоять, стояла крепко, занесённая толстым слоем снега. Что там, под этой кучей дров... или за ней?
Кривошеин молча ввинтился в щель между дровами и забором. Пара кусков шубы едва не осталась на торчащих из корявого горбыля сучках, но интуиция отставного сыщика не обманула – прямо за кучей дров протоптанная дорожка упиралась в этот самый забор. Если точнее – в широкую щель, сейчас аккуратно прикрытую парой досок. Кривошеин осторожно отодвинул одну из них и внимательно огляделся.
Еще один двор, выходящий, должно быть, на соседнюю улицу. Судя по виду – заброшенный. Сараюшки, дровяник, покосившийся амбар – всё чуть не по крышу в снегу. Тропинка, на которую чутьё вывело Чертозная, решительной ниткой тянулась через этот двор, к старому домишке с заколоченными окнами.
Уехали, значит? Тропинка вела прямо к крыльцу. Михаил Модестович, не раздумывая, протиснулся в дырку в заборе и метнулся под стену сарая. Окна хибары заколочены досками, но сквозь них вполне можно разглядеть незваного гостя… и пальнуть в него из револьвера. Есть ли там кто живой? Или в пустующем доме что-то наскоро припрятали? Хоронясь среди занесённых снегом построек, Кривошеин подобрался к дальнему углу избы. С его ростом не составит труда заглянуть в окно…
Он как раз пытался это проделать, когда в двух шагах от него словно бы из ниоткуда возникла черная тень. Тут же в подбородок Чертозная больно уперлось дуло револьвера и твердый мужской голос зло поинтересовался:
– Что вам угодно, милостивый государь?
Следующая глава Содержание
