Игра продолжается


 
Недреманному оку державы положено всегда оставаться открытым. Но усталость навалилась внезапно, заставив сомкнуться тяжёлые веки. Полусон был маетным и вовсе не освежал, потому что он слышал всё: стук копыт, гомон петербургских улиц. А перед закрытыми глазами проплывали в хороводе шахматные фигуры, которые всё никак не удавалось правильно расставить на доске, чтобы партия могла считаться выигранной. Штольман,  Анна Миронова. Кривошеин, также таинственно исчезнувший. Уваков, выхаркивающий с кровью последние признания. И остающийся пока неуязвимым ферзь – Кромвель.
Пробудился он, лишь когда его негромко окликнул жандарм, сидевший на козлах:
– Приехали, ваше превосходительство.
В окно кареты и впрямь был виден приближающийся подъезд дома на Большой Морской, и услужливый привратник вглядывался в подъезжающий экипаж, готовясь распахнуть двери… Полковник в задумчивости пожевал губами. Идти домой не тянуло. Картина мирного чаепития в кругу семьи казалась заманчивой, но Варфоломеев отчетливо понимал, что уже через четверть часа будет сидеть в кабинете в одиночестве, погруженный в раздумья.
Полковник всю жизнь старался не смешивать семью и службу. Стоит ли показываться на глаза близким только для того, чтобы запереться в своей норе? То же самое можно проделать в своём служебном кабинете, благо отсюда до него рукой подать.
– На Фонтанку, – коротко приказал Варфоломеев, откидываясь на подушки сидения. В ведомстве его сегодня не ждут. Значит, он будет избавлен и от господ посетителей, и от своих…
Неделя выдалась из тех, что с лёгкостью отнимают у жизни годы, тяжелым грузом ложась на сердце и подолгу терзая память бессмысленными по большей части раздумьями. Последний раз такое было с ним в прошлом декабре. «Черная воронка над Затонском»… Полковник криво усмехнулся. Слава Богу, на этот раз всё обошлось без потерь. Уваков – не в счёт. Единственное, о чем жалел полковник, было то, что предатель прожил слишком мало и так же мало успел сказать.
К счастью, доверенный Кромвеля не успел уничтожить свои бумаги, которые сказали Варфоломееву куда больше. В том числе заставили его заново переосмыслить события последних нескольких месяцев. Так выиграл он – или проиграл?
Тогда, зимой, английская партия потерпела внушительное поражение: все фигуранты шпионского дела, до которых смогло дотянуться ведомство Варфоломеева, получили по заслугам – за исключением разве тех, кто, подобно Нине Нежинской, сумел вовремя и удачно сбежать. Разумеется, оставались те, кто был неприкосновенен даже для Службы Охраны Государя, но здесь Варфоломеев шел проверенным путём, когда разрушая, а когда и забирая под свой контроль созданные ими связи. Пауки не так страшны без своей паутины.
Подводя баланс операции, полковник мог с уверенностью записать себя в победители – пожалуй, единственным тёмным пятном оставалась судьба бумаг Брауна. Самому Варфоломееву не удалось выйти на их след, но  и конкуренты его, некоторое время бестолково пометавшись, тоже бросили поиски, переключившись на более насущные дела – по крайней мере, так ему тогда казалось… Теперь полковнику было ясно, что противнику из Департамента Полиции, в узких кругах известному как Кромвель, удалось его провести. Допрос умирающего Увакова, его бумаги, попавшие в руки службы полковника, наконец-то показали картину во всей полноте.
Они искали Анну Миронову – тихо, тайно, но не переставая. Как им удалось скрыть свою деятельность от всеведущей службы полковника? И почему именно барышня Миронова? Люди из Департамента Полиции знали что-то, чего не знал Варфоломеев?
Уваков не успел – или не захотел этого сказать… Но все эти полгода он упорно вынюхивал её следы, потеряв при этом последних своих людей. Если верить записям покойного сыщика, первый след обозначился где-то в январе – в Москве. Уваков послал туда двоих имевших связи в преступном мире, но произошла какая-то накладка: судя по сохранившимся донесениям, выяснить им так ничего и не удалось. А спустя недолгое время оба пропали. Одного нашли через неделю – с перерезанным горлом, в каком-то овраге. Второй так и не отыскался.
Посылать в Москву кого-то еще Уваков не рискнул, да у него почти никого не осталось. Когда в феврале некто, похожий по приметам на Анну Миронову, обнаружился в Казани, туда поехал помощник Увакова – и тоже не вернулся. Запросы из Петербурга так и не смогли прояснить его судьбу, господин Жиляев не нашёлся – ни живым, ни мёртвым.
На фоне этой гекатомбы рисовалась весьма мрачными красками судьба Михаила Модестовича Кривошеина. Последнее, что полковник знал об отставном сыщике – в конце января тот был в Москве. Потом уехал в неизвестном направлении. Квартира на Ильинке по сию пору стояла запертой, поверенный Кривошеина о судьбе клиента тоже ничего не знал. Неужели сгинул? В отличие от всех прочих, Чертознай не охотился за бумагами Брауна, но вполне мог столкнуться на узкой дорожке с теми, кто их ищет.
Почему из всех возможных вариантов люди из Департамента Полиции выбрали Анну Миронову? Хотя нет. Это Уваков её искал. А сколько таких Уваковых может быть у его куратора? И чем они заняты?
Варфоломеев ощутил… не гнев, нет. Злиться, даже в глубине души, даже на самого себя, он разучился давным-давно. Теперь место гнева заняло что-то другое – холодное, рассудочное… куда более страшное. Кромвель оказался умнее, чем полковнику представлялось. Варфоломеев напрасно думал, что тот, лишенный всех связей, будет сидеть тихо. Значит, не всю паутину удалось порвать.
Придётся разбираться с пауком. Это в любом случае будет нелишним. Полковнику требовались свои люди в петербургской полиции, и он уже имел на примете парочку кандидатур, но вовлекать их в работу, пока их непосредственное начальство играет на другой стороне, будет неразумно. Хватит с него и Штольмана.
Впрочем, это подождёт. Сейчас будет явно преждевременным предпринимать что-то в этом направлении. Нужно, чтобы ситуация успокоилась, чтобы забылась гибель Увакова. Дать противнику расслабиться. Пусть себе плетёт интриги, продолжает искать документы Брауна везде, где ему вздумается. Теперь он их точно не найдёт.
 
Пожалуй, он всё-таки выиграл. Сейчас он единственный, кому известна судьба бумаг англичанина. Правда, пытаясь её выяснить, полковник лишь чудом не потерял своего самого ценного сотрудника. Даже по прошествии недели Варфоломеева обдавало холодом от этой мысли. Слава Богу, что Уваков не успел выстрелить…
Тогда полковник знал, что рискует страшно, но… «Если путь завёл в тупик, следует вернуться и начать сначала…» Когда спустя полгода результаты изысканий английского химика так и не выплыли на свет божий ни у врагов, ни у друзей, ни в России, ни за границей, Варфоломеев решил последовать этому совету. Воспользовавшись удобным случаем, он послал в Затонск своего самого доверенного агента. Агент был не из тех, кто мог постоять за себя, но был именно тем человеком, который, по мнению полковника, имел шанс что-то разузнать у скрытного семейства Мироновых или у иных затонских знакомых покойного Штольмана.
Провинциальный городок хранил свои тайны почище иного ордена розенкрейцеров, но ответ, как оказалось, все это время лежал совсем рядом. Бумаги Брауна ненадолго пережили их создателя. Полгода поисков, подозрений, слежки – все это было зря. Теперь полковнику казалось даже, что все таинственные исчезновения в этом деле – лишь цепь дурацких совпадений.
Нет ничего удивительного в том, что уваковских верных, якшавшихся с малопочтенной публикой эта самая публика и прикончила, дабы не лезли не в свое дело. Жиляев мог попросту воспользоваться случаем и удрать, поняв, что с таким начальством каши не сваришь. Михаил Модестович – вообще вольная птица…
А бумаги, за которыми они все гонялись, уже больше полугода как рассыпались пеплом. И всё же, с тех самых пор, как Варфоломеев узнал об их судьбе, его не оставлял вопрос – зачем Штольман это сделал?
Полковник ощутил подступающую досаду. По большому счёту все эти размышления уже не нужны. Дело прошлое. Не все ли равно, о чём думал опальный следователь, сжигая документы Брауна? Бумаги сгорели, Штольман мертв. Но Варфоломеева всегда раздражали неясности, даже если они не имели смысла.
Помощник Штольмана рассказал, что бумаги англичанина сыщик сжёг, опасаясь, что они попадут не в те руки. Звучало разумно… если забыть про донесение, отправленное Варфоломееву. Оно содержало информацию не менее опасную и ценную, однако сыщик рискнул – и посланный им филёр благополучно добрался до конторы полковника. Почему было не отправить с ним и документы химика? Почему он решил их уничтожить? Это действие никак не вязалось с тем Штольманом, которого полковник помнил. Конечно, потом была та дуэль с Разумовским и ссылка в Затонск… Но и последние полтора года Яков Платонович по-прежнему служил верой и правдой. Правда, донесения порою присылал неожиданные. Неоднократно указывал на то, что, по его мнению, разработки Брауна слишком опасны.
Но одно дело – иметь свое мнение, другое – действовать сообразно ему. Сжечь документы государственной важности из-за своих убеждений… Варфоломеев невольно поморщился. Чушь, бред! Тот Штольман, которого он знал, ставил долг превыше всего. Встал же он, не споря, под пулю Разумовского… В Затонске его долгом было спасти Брауна – или хотя бы результаты его работ. Вместо этого сыщик спалил их в печи.
Варфоломеев тяжело вздохнул и, поднявшись, принялся неловко выбираться из остановившегося экипажа. Он ведь и сам не знает точно, что творилось в Затонске той зимой. И теперь уже вряд ли узнает. Разве что высшие силы поведают, благо в последнее время в жизни начальника Службы Охраны Государя их сделалось многовато…
Рассеянно отвечая на приветствия встречных, полковник поднимался по лестнице и сердито думал о том, что пора прекращать это переливание из пустого в порожнее. Есть более насущные вещи, которыми следует заниматься. Например, что делать с высокопоставленным предателем из Департамента Полиции?..
 
Варфоломеев свернул в коридор, ведущий к кабинету, когда до него донёсся сердитый голос секретаря:
– Говорю вам, сударь, его превосходительства сегодня не будет! Прошу вас покинуть приёмную! Или я вызову охрану!
Полковник приостановился, ощущая не то веселье, не то раздражение. Зря он понадеялся незаметно проникнуть в собственное ведомство и предаться одиноким размышлениям. Похоже, ему и на том свете не будет покоя от назойливых посетителей. Кто же это такой упорный?
Дверь приёмной с грохотом распахнулась: разъярённый секретарь выскочил, словно чёртик из табакерки, набирая в грудь воздуха, – да так и замер, встретившись взглядом с приближающимся начальством.
– Ва… ваше превосходительство? Но вы…
– Я же сказал вам, молодой человек, что его превосходительство сегодня непременно будет… – послышалось из-за спины секретаря.
При звуке этого голоса полковник на миг замер. Но тут же совладал с собой и с самым невозмутимым видом вошел в приёмную, аккуратно обогнув застывшего на пороге цербера.
– Добрый день, господин Кривошеин.
Кажется, не зря ему нынче подумалось про высшие силы… Из кресла в дальнем конце приёмной и впрямь поднимался не кто иной, как Чертознай. Как всегда щегольски одетый, в тёмно-сером летнем костюме, с непринуждённой улыбкой на лице. Словно бы и не пропадал полгода в нетях…
– Мое почтение, Владимир Николаевич.
– Рад встрече,  – полковник с самым сердечным видом ответил на рукопожатие Кривошеина, про себя мимолётно удивившись тому, что он действительно рад видеть отставного сыщика.
Варфоломеев оглянулся на секретаря.
– Сергей Владимирович, распорядитесь насчёт чая, пожалуйста… Или кофе? Проходите же, Михаил Модестович.
– Я не отниму у вас много времени, господин полковник, – заметил Кривошеин, берясь за трость.
– Сколько угодно, Михаил Модестович, сколько угодно, – добродушно взмахнул рукой полковник. – У меня как раз нет никаких неотложных дел.
На фоне измучивших его неясностей неожиданный визит Чертозная был очень кстати. Кажется, одной пустой страницей в деле с бумагами Брауна стало меньше. Совпадение или?.. Михаил Модестович издавна умел оказываться в нужное время в нужном месте. Вот откуда он узнал, что глава Службы Охраны Государя окажется в своей конторе, где его нынче никто не ждал? Карты подсказали?
 
Войдя в кабинет, Вафоломеев не стал садиться на своё привычное место за столом – жестом предложил посетителю занять одно из двух уютных кресел подле чайного столика, сам опустился напротив, окидывая Кривошеина пытливым взглядом. Отставной сыщик определённо переменился за прошедшие полгода – и перемене этой полковник не мог подобрать верного названия. Помолодел? Посвежел? Несомненно, но не то… Повеселел? По сравнению с их последней встречей – определённо…
Полковник с удивлением понял, что ощущает нечто, похожее на зависть. Хорошо быть ни от кого не зависящим отставником. Но еще много лет назад, занимая свой пост, который тогда назывался несколько иначе, Варфоломеев знал, что отставка ему не грозит – с его должности уходят только ногами вперёд. Так что трижды прав хитрый лис Кривошеин, оставаясь частным лицом.
Хотя последние полгода и он явно не провёл в праздности. Когда они входили в кабинет, от полковника не укрылось, что Чертознай начал заметно прихрамывать на левую ногу. И свою неизменную трость, против обыкновения, не оставил в приёмной…
Сапог копыто натёр, не иначе.
– Долго жить будете, Михаил Модестович, – с любезной улыбкой заметил Варфоломеев. – Только сегодня о вас вспоминал. Где же вы пропадали?
– Довольно далеко, – непроницаемо улыбнулся в ответ Чертознай. – Вспоминали не в церкви за упокой, надеюсь?
– Слава Богу, нет. Хотя отсутствие от вас известий порой наводило и на такие мысли, вы же как в воду канули… Что с вами случилось?
Кривошеин неопределённо пожал плечами:
– Много всего. Дорога оказалась куда длиннее, чем  я рассчитывал.
Полковник мысленно усмехнулся. Михаил Модестович не оставил манеру выражаться загадками. Но раз Чертознай решил предстать пред очи начальника Службы Охраны Государя, значит, ему есть что сказать?
– Но привела к удаче, я надеюсь?
– С какой стороны взглянуть, – усмехнулся Чертознай. – Сразу скажу, Владимир Николаевич – ваших бумаг я не нашёл.
– А госпожу Миронову? – немедленно поинтересовался полковник.
– И да, и нет.
Вышколенный ординарец внёс поднос с чайными приборами, и Кривошеин умолк. Полковник жестом отослал подчинённого, сам, изображая радушного хозяина, степенно разлил чай по большим фарфоровым чашкам, с некоторой тревогой размышляя над словами Чертозная. Что значит его «и да, и нет»?
– Я видел Анну Викторовну, но не более того, – пояснил Михаил Модестович. На губах его мелькнула непонятная усмешка. – Видите ли, барышня меня едва не застрелила.
Выдержка изменила-таки полковнику. Варфоломеев поперхнулся чаем.
– И… Э-э... При каких же обстоятельствах?
Усмешка на лице собеседника сделалась заметнее.
– При самых драматических. Но я не в претензии. Анне Викторовне определённо было недосуг разбирать, где друг, а где враг.
– Где и когда это случилось?  – коротко спросил полковник, совладав с собой.
– Довольно давно. В феврале. В Казани.
Несколько мгновений Михаил Модестович глядел на него молча и пристально, после чего сухо заметил:
– Вижу, господин полковник, это название вам знакомо…
– С некоторых пор, Михаил Модестович, – Варфоломеев не без труда выдержал пронзительный взгляд Чертозная. – Вы помните некоего господина Увакова? Не так давно он был… он погиб. Его бумаги попали к нам, и из них я узнал, что зимой он отправлял в Казань своего человека.
– Жиляева, – Кривошеин резко тряхнул головой.
– Вы с ним там встретились?
– И с ним… И еще кое с кем, – поморщившись, ответил Чертознай. – Мы все пришли по одному следу.
– Значит, в Казани была действительно барышня Миронова? – прищурился полковник.
Кривошеин коротко кивнул.
– Если я правильно понял, после гибели господина Штольмана Анна Викторовна сочла за лучшее исчезнуть. Или родные её убедили. Близкие держали оборону, рассказывая всем про Петербург, прорубь в Затони, дальнюю деревню… Последнее было недалеко от истины. Девушка отправилась в Казань: не то к знакомым, не то к родне. Если бы не нелепая случайность, никто бы её там не нашел. Но увы… Мы все оказались в Казани одновременно – и я, и господин Жиляев, и еще какой-то сброд… – Чертознай неприятно усмехнулся. – И принялись выяснять, кому принадлежит право первой ночи.
– И… с каким результатом? – осторожно поинтересовался полковник. Отставной сыщик взглянул ему прямо в глаза.
– От Жиляева не осталось даже костей. От прочих – немногим больше. Некий Лассаль – помните такого? – так вот, он тоже мёртв.
– Да вы дьявол, Михаил Модестович! – против воли вырвалось у Варфоломеева.
У полковника и в мыслях не было, что Чертознай его обманывает. Все, что он рассказал, отлично укладывалось в уже имеющуюся у полковника картину, закрывая собою белые пятна в деле Брауна.
Хотя, если честно, от Кривошеина он такого не ожидал…
– Было бы самонадеянно с моей стороны приписать себе все подвиги, – словно подслушав его мысли, Чертознай криво усмехнулся. – Я тоже целым не ушел – получил пулю в ногу. И с Лассалем разделался не я. Нашлись желающие.
Варфоломеев понимающе кивнул, поднося чашку к губам. Значит, таинственный Жан Лассаль тоже шёл по следу затонской духовидицы? Похоже, все они – и полковник в том числе – купились на трюк с папкой, переданной девушке.
Что же это было на самом деле? Ложный след? Но кто его оставил – Штольман? Так подставлять под удар любимую женщину… Нет. Все не так. Перед глазами полковника всплыло лицо Анны Мироновой, какой он её видел в кабинете следователя в Затонске. Воля, ум, красота… Это было у многих. Та же Нежинская была и красива, и умна. А уж хватка этой дамочки по праву могла считаться железной – Штольман тому свидетель! Но эта девушка с первого взгляда поразила его неподдельностью своего чувства… которое она не выказывала вслух, но и скрыть не могла. Мог ли Яков Платонович воспользоваться этой слепой преданностью? Или же ложный след оставила сама Анна Миронова, заманивая противника, чтобы завершить дело, начатое её погибшим возлюбленным? Пожалуй, это было бы совсем невероятно. Хотя… если верно оценить то, что сейчас рассказал Чертознай…
– И что было дальше? – полковник усилием воли заставил себя вернуться к вопросам более насущным.
Кривошеин небрежно пожал плечами, берясь за чашку.
– На этом мои похождения закончились. Я два месяца не мог подняться с постели, а когда поднялся – искать было уже некого. Анна Викторовна успела выйти замуж и уехать из Казани. Кажется, за границу.
– Что? – полковник не поверил своим ушам. Чертознай взглянул на него удивлённо. – Госпожа Миронова вышла замуж? За кого?
– Не знаю, Владимир Николаевич, – Кривошеин снова пожал плечами. – Какой-то иностранец, как мне сказали. Знакомые, у которых она гостила, тоже уехали, так что уточнить было не у кого. Да и не было у меня больше причин разыскивать Анну Викторовну.
Михаил Модестович поставил чашку и посмотрел полковнику прямо в глаза.
– То, от чего я хотел её защитить… Муж с этим справится лучше. А ваши шпионские игры меня никогда не занимали.
– Вы уверены, Михаил Модестович? – полковник не отводил от собеседника тяжелого взгляда. Кривошеин удивлённо вскинул голову.
– В чём?
– В том, что Анна Викторовна вышла замуж. Иностранец… Это был не англичанин?
– Возможно, и англичанин, – Кривошеин взглянул на полковника чуть насмешливо. – Предполагаете, что барышню взяла в оборот английская разведка? Зачем бы им? Ваших бумаг у Анны Викторовны точно не было.
– Она медиум, – полковник посмотрел на собеседника многозначительно.
Чертознай фыркнул.
– Опасаетесь, что она допросит дух этого вашего ученого покойника? Помилуйте, ваше превосходительство… Все эти тонкие материи – они настолько тонкие. А главное – неконтролируемые.
Варфоломеев на миг отвёл взгляд. Признаться, об этом приходилось задумываться и ему самому, и в последнее время, так уж сложились обстоятельства, – весьма нередко. Велик соблазн поставить себе на службу нечто, чего нет у других, но как ты проверишь, правду ли говорит медиум или иной прорицатель?
Лгут духи, заблуждаются люди… Если нет фактов, то их место занимает мысль: а не морочат ли тебе голову? В этом Варфоломеев на своей шкуре убедился.
– Думаю, вы можете быть спокойны, Владимир Николаевич, – в черных глазах Кривошеина светилась понимающая усмешка. – Барышня сознательно отказалась от сотрудничества с вами. Вряд ли её соблазнит какое-то иное предложение. Насколько мне удалось разузнать, это был брак исключительно по любви.
– Это-то и странно, – хмуро пробормотал Варфоломеев. Та барышня Миронова, которую он запомнил, никак не вязалась с той, что выскочила замуж спустя лишь три месяца после гибели Штольмана.
И почему об этом не знают её родные? Или знают – но скрывают? От этой семейки всего можно ждать… Хотя, учитывая обстоятельства, Анна Викторовна могла сознательно умолчать о такой перемене в своей биографии.
– Чужая душа – потёмки, Владимир Николаевич, – негромко произнёс Кривошеин, словно подслушав его мысли. – В Затонске я тоже наслушался… разного. Но – живым с живыми жить. Анна Викторовна очаровательная молодая девушка, наверняка ей тоже хочется любить и быть любимой. Кроме того, есть, простите за откровенность, фактор дара, и это много значит, поверьте моему опыту. Не каждый сможет это принять в спутнике жизни.
Чертознай поставил чашку на блюдце и потянулся за тростью.
– Мне пора, господин полковник. Меня ждут. Кажется, все свои новости я вам поведал – правда, они уже успели порядком устареть…
– Нисколько, – пробормотал полковник.
Конечно, кое о чём Чертознай умолчал… но, пожалуй, Варфоломееву и самому не хочется знать, как закончили свой путь Лассаль и люди Кромвеля. Главное, что их больше нет. С Кромвелем еще предстоит разбираться, но английская сеть разгромлена. Разработки Брауна погибли – с одной стороны, жаль, с другой – для службы Варфоломеева главное, что они не попали в руки противника…
Полковник решительно поднял голову:
– Михаил Модестович, могу я просить вас об одолжении?
– Ваше превосходительство? – Кривошеин вопросительно склонил голову.
– Вы не могли бы прояснить для меня один вопрос… доступными вам способами?
В глазах Чертозная замерцали весёлые искры.
– Вы хотите, чтобы я вам погадал? О чём, Владимир Николаевич?
– О бумагах англичанина, – Варфоломеев откинулся в кресле. – У меня есть кое-какие сведения… догадки, но мне интересно, что думает по этому поводу… как это у вас называется? Унивёрсум?
– Судьба, – поправил его Кривошеин. Из внутреннего кармана тёмно-серого пиджака на свет божий появился знакомый полковнику резной футляр. – Неужели вы в это верите, Владимир Николаевич?
– Как я уже сказал, мне интересно проверить свои догадки, – устало улыбнулся полковник. – Ведь это вам не трудно, Михаил Модестович?
– Ничуть, – блеснул зубами Чертознай. Ситуация его отчего-то забавляла.
Пальцы Кривошеина уже тасовали старую колоду. На край чайного столика легли семерка пик с тузом треф. Рядом – дама бубей. Варфоломеев заметил, как изумлённо дрогнули брови Кривошеина. Король червей, поверх него девятка пик, валет пик, тут же перекрытый тузом… дальше полковник запутался в мастях и достоинствах. Карты порхали бабочками, завораживали своим мельтешением… в ином ярмарочном балагане цены бы не было Михаилу Модестовичу.
Наверное, поэтому Варфоломеев никак не мог избавиться от засевшего где-то глубоко ощущения, что его дурачат…
Две последние карты шлёпнулись на стол, перекрывая две первые. Полковник прищурился – нечто подобное он уже видел… Восьмёрка бубей. Пламя – кажется, так?
– Мне жаль, полковник, но, похоже, ваши бумаги сгорели. Но вы ведь знали об этом, не так ли? – пытливо взглянул на него Кривошеин.
– Не так давно, – примирительно заметил Варфоломеев. Чертознай непочтительно фыркнул.
– Хотели удостовериться? О том, что бумаги сожжены, вам рассказала некая женщина, – палец Чертозная уперся в даму бубей. – За это знание она могла поплатиться жизнью. С ней был еще один человек – он тоже едва не погиб. Но он остался жив, погиб некто другой – из числа ваших врагов. И… – Кривошеин задумчиво переложил карты. – И, верите вы или нет, но я вижу вмешательство иных сил…
Полковнику стоило немалых усилий сохранить невозмутимость, но, похоже, это ему не слишком удалось. Право, Михаил Модестович видел… слишком многое.
Чертознай посмотрел на него с усмешкой и небрежно поинтересовался:
– Надеюсь, я не вскрыл мимоходом какую-нибудь государственную тайну?
– Нет, Михаил Модестович, – Варфоломееву удалось-таки совладать с собой. – Всё именно так и было. Значит, бумаги сожжены?
– И давно, – Кривошеин коротко взглянул на карты.
Пожалуй, на этом можно было и остановиться. Не дожидаться, чтобы прозорливый Михаил Модестович разглядел в своих картинках еще что-то, чего бы ему знать вовсе не следует… Но больше всего на свете полковник Варфоломеев не любил оставаться в неведении относительно иных поступков и их мотивов.
– Видите ли вы причину, господин Кривошеин? – тихо спросил полковник. – Кто их сжег? И почему их понадобилось сжигать?
Чертознай неопределённо хмыкнул. Пальцы его коснулись выпавшего последним короля треф.
– Сжёг… Мужчина. На службе. Военный. Или полицейский? Не ваш ли погибший следователь? А почему… сложный вопрос, Владимир Николаевич.
Чертознай еще раз обозрел выпавшие карты, немного подумал и медленно произнёс:
– Скажем так: потому, что считал это правильным.
– Значит, не из страха?
– Нет. Судьба говорит, что этими бумагами он бы мог купить себе жизнь – но не захотел.
Кривошеин внезапно поднял голову и взглянул на главу Службы Охраны Государя остро и пристально.
– Слишком страшные вещи они содержали, ваше превосходительство. Из тех, что радуют лишь Врага рода человеческого… хотя вы же в него не верите.
Некоторое время полковник сидел молча, задумчиво глядя, как Кривошеин собирает карты со стола. «Потому, что считал это правильным…» Пешка решила пройти в ферзи, поломав ожидаемую игру. Что сталось с тем Яковом Штольманом, которого помнил Варфоломеев? Не любовь ли его так изменила?
   
– Прошу простить меня, господин полковник, – Чертознай спрятал футляр с картами в карман и поднялся. – Мне действительно пора идти.
Варфоломеев дёрнул головой, отгоняя бесполезные мысли, и тяжело поднялся следом:
– Благодарю вас, Михаил Модестович. Поверьте, вы мне очень помогли.
Это он мог заявить, не покривив душой. Сведения, которые привёз отставной сыщик, сделали главное – помогли заполнить дыры в истории с бумагами англичанина, и можно будет впредь не отвлекаться на бесплодные раздумья. Пара-тройка предателей и шпионов, что полегли где-то на просторах Империи – тоже дело небесполезное. Причём никак невозможно связать их гибель со Службой Охраны Государя. Господин Кривошеин – частное лицо…
– Это вышло по чистой случайности, Владимир Николаевич. Как я уже говорил, у меня были свои причины отправиться в этот путь.
Судя по ироническому выражению глаз, «частное лицо» с лёгкостью читало мысли полковника. Варфоломеев понимающе улыбнулся в ответ.
– Но все сложилось более чем удачно. Михаил Модестович, не могу все же не поинтересоваться – не появилось ли у вас желания сотрудничать с нашим ведомством на регулярной основе? На любых условиях.
Насмешка в глазах Чертозная сделалась явственнее.
– «Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и вопрошающий мертвых», – процитировал он внезапно. – А уж особенно опасно подпускать таких, как я, к делам государственным. Вы ведь не знаете, ваше превосходительство, кто у кого стоит за левым плечом.
   
Некоторое время полковник молча смотрел на дверь, за которой скрылась спина Кривошеина, после чего повернулся и неторопливо двинулся к окну, чувствуя, как любезная улыбка сползает с лица, сменяясь более привычным в последнее время выражением усталой озабоченности. Наедине с собой можно было не притворяться.
За двойными рамами царил июль, набережная Фонтанки полнилась гуляющей публикой всех сословий. Почему-то вспомнилось, как он стоял на этом самом месте полгода назад, похожим образом размышляя о Штольмане, барышне-спиритке и Чертознае. Тогда за окном был тоже вечер – холодный, вьюжный январский вечер, и вопросов в голове полковника было куда больше, чем ответов.
Анна Миронова – или кто она теперь? – отныне недосягаема не только для самого полковника, но и для его конкурентов. Может, это и неплохо, что ей удалось ускользнуть? Иначе соблазн был бы слишком велик, а ведь Михаил Модестович прав… Полковник с некоторым внутренним содроганием вспомнил, как вспыхнул тёмный огонь в глазах Чертозная, цитирующего Писание. Кривошеин, несомненно, тот еще артист, да и Варфоломеев никогда не считал себя верующим, и всё же… Одно дело, когда нечто неведомое само идёт в руки. Другое – когда ты начинаешь его специально искать. Сказка про доктора Фауста, конечно, ложь, да в ней намёк.
И бумаги Брауна… Что, если в идеях англичанина и впрямь было что-то… запредельное? Безжалостное даже для войны? Есть же границы, за которые не следует заходить.
Пожалуй, дело об английской шпионской сети можно закрывать. Тем более что история исчерпала себя и никому, кроме Варфоломеева и узкого круга особо посвященных лиц уже особо и не интересна. Осталось поставить в ней последнюю точку – разобраться с Кромвелем.
Помыслы Государя с недавних пор направлены на сближение с Францией, а у этой политики оказалось много противников из числа людей весьма влиятельных, могущих восстановить общественное мнение против такого союза. Вовсе неразумно при таком раскладе оставлять в собственном тылу, на столь высоком посту человека, втайне работающего на Англию. Пусть даже и под бдительным присмотром. Нет, этот вопрос придется решать кардинально… и изобретательно.
 
В поле зрения полковника внезапно возникла знакомая высокая фигура, которую модный цилиндр делал еще выше. Несмотря на солидные лета и хромоту, Михаил Модестович пересекал улицу почти бегом, ловко уворачиваясь от проезжающих экипажей… Варфоломеев с некоторым удивлением узрел, что вдоль набережной навстречу Чертознаю спешит, придерживая сносимую ветром шляпку с лентами, изящная дама в голубом.
«Так-так, Михаил Модестович…Чего я еще о вас не знаю?»
Полковник с любопытством наблюдал за парой, остановившейся прямо напротив его окна: дама, обеими руками держа Кривошеина за рукав, что-то ему выговаривала – и, похоже, сердито. Михаил Модестович некоторое время слушал, всей позой выражая весёлое раскаяние, потом что-то коротко сказал и, перехватив ручки дамы, принялся их целовать, совершенно не стесняясь проходящей мимо публики. Женщина засмеялась.
Полковник озадаченно потер подбородок. На встречу старых друзей это явно не походило. Как и на случайный скоротечный роман – а других, насколько он знал, у Чертозная  не бывало. Седина в бороду, бес в ребро? Варфоломеев усмехнулся. Кривошеин упомянул, что два месяца оправлялся от раны. Надо было расспросить, какие такие дела задержали его аж до июля. И где? Как-то он сумел ловко обойти этот вопрос.
Михаил Модестович и его спутница тем временем неторопливо двинулись по набережной в сторону  Цепного моста. Полковник еще несколько мгновений понаблюдал за загадочной парой, после чего, хмыкнув, отвернулся от окна. Старый холостяк Кривошеин позволил уловить себя в сети – ну и что же здесь особенного? Насколько он мог видеть через оживлённую улицу, дама была хороша собой и намного моложе Чертозная.
«…есть, простите за откровенность, фактор дара, и это очень много значит, поверьте моему опыту. Не каждый сможет это принять в спутнике жизни…»
Мысль была для полковника несколько неожиданной, хотя содержала немалую долю сермяжной правды. Не каждому придётся по вкусу, когда к мужу или жене являются духи – или чёрные свиньи, или что там еще, что скрывается по тёмным закоулкам в доме господина Кривошеина. Кажется, избранница Михаила Модестовича сумела принять его вместе со всей окружавшей его чертовщинкой. А барышне Мироновой, выходит, повезло аж дважды?
За кого же и почему вы так поспешно вышли замуж, таинственная Анна Викторовна?
* * *
По мнению госпожи Кривошеиной, пароход был чрезмерно велик. В июне из Казани в Нижний Новгород они плыли на чём-то много меньшем, а вот обратные билеты Михаил купил на один из новейших пароходов общества «Кавказ и Меркурий», заявив, что свадебное путешествие нужно заканчивать с шиком. И теперь Наталья Дмитриевна уже битый час бродила по салонам, переходам и неудобным узким лестницам этой плавучей усадьбы.
Михаил Модестович отыскался в одном из укромных закоулков верхней палубы. Заслышав её торопливые шаги, муж немедленно опустил газету и улыбнулся удивлённо и весело.
– Наталья Дмитриевна?
– Я вас потеряла, – откровенно призналась она, одновременно понимая, как глупо это звучит. Как будто он мог куда-то исчезнуть с парохода, плывущего посреди Волги. Михаил ничего не сказал, только улыбнулся еще шире и приглашающе подвинулся, освобождая ей место подле себя. Разумеется, он по голосу понял, как она запыхалась.
Последний раз глубоко вздохнув, Наталья Дмитриевна села на плетёный диванчик. Рука мужа тут же обвилась вокруг её талии, заставив женщину слегка смутиться – обниматься на открытой палубе было весьма нескромно, можно сказать фривольно… и совершенно замечательно.
Позабытая газета с шелестом соскользнула на палубу.
– Всё-таки вы какой-то неправильный колдун, господин Чертознай, – заметила Наталья Дмитриевна, пытаясь за шуткой скрыть смущение. Муж взглянул на неё с весёлым любопытством.
– Почему же?
– Правильный колдун в такой вечер должен... бродить по лесу. Искать цветок папоротника. А вы тут сидите и читаете скучные «Биржевые ведомости».
– Папоротник – это для молодых и бесшабашных, – назидательно заметил Михаил, глядя на неё смеющимися глазами. – У которых ни обязательств нет, ни даже лишних штанов. А я колдун семейный, солидный. У меня супруга, которой я должен обеспечить безбедное существование. Потому мой удел – «Биржевые ведомости».
Госпожа Кривошеина, не удержавшись, фыркнула. Муж крепче прижал её к себе.
– И потом, кто же ищет цветок папоротника в августе? – тёплое дыхание щекотало ей волосы на виске. – Это какой-то совсем бестолковый колдун. Гнать из гильдии взашей.
– А когда нужно? – спросила она, поудобнее устраивая голову у Михаила на плече. Все равно здесь никого нет…
– В июне, разумеется, – промурлыкал бархатный голос мужа. – В Иванов день. Только учтите, мадам супруга, кроме как искать цветок папоротника, нечисти в этот день полагается всячески проказить…
– Михаил Модестович, что вы...– шутливо запротестовала Наталья Дмитриевна. – До июня еще далеко!.. – но руки как-то сами собой скользнули вперёд, обнимая его за шею. Вспомнилась вдруг Анна Викторовна и то, как она однажды позавидовала ей – юной, непосредственной, не стесняющейся своих чувств…
 
Но у неё пока не получалось стать такой. С ближайшей лестницы послышался шум шагов, и Наталья Дмитриевна поспешно сняла руки с плеч мужа. Михаил с наигранным вздохом сожаления разомкнул объятия, блеснул весело чёрными глазами и, нагнувшись, принялся собирать разлетевшиеся листы газеты, оказавшейся вовсе не «Биржевыми ведомостями», а «Новым Временем».
Статья на одном из разворотов, казалось, привлекла его внимание – Михаил Модестович выпрямился, держа его в руках и жадно пробегая глазами строчки. Улыбка исчезла с его лица. Несколько заинтригованная, Наталья Дмитриевна подвинулась ближе, заглядывая ему через плечо.
«…пал жертвой злейших врагов порядка. Анархисты, в прошлом неоднократно пытавшийся сотрясать основы нашего государства и пролившие немало крови, снова нанесли коварный удар, на этот раз – по Департаменту Полиции. Взрыв бомбы, заложенной в карете, унёс жизнь...»
Госпожа Кривошеина оторвалась от газеты и взглянула на мужа, что сидел с задумчивым видом, глядя на проплывающий вдалеке берег.
– Кто-то из ваших знакомых? – неуверенно поинтересовалась она. Всё-таки Михаил тридцать лет прослужил в полиции…
– Можно сказать и так, – ничего не выражающим голосом ответствовал муж. – Хотя лично мы не знакомы. Зато через третьи руки – наверняка. Я не знал его имени. Но если мои догадки верны, то это был не кто иной, как самый главный начальник… того господина, что приходил к вам в феврале.
Жиляев? Наталья Дмитриевна в некотором замешательстве вновь перевела глаза на газетную статью.
– И добрый знакомый графа Толстого, – Михаил нехорошо дёрнул щекой. – Помните, я рассказывал вам про Ангелов Тьмы? Так вот, именно этот господин пригрел в своём ведомстве их главаря… по наущению Перчатки, я не сомневаюсь.
– Знаешь, Миша, в таком случае я скорее на стороне тех, кто бросил бомбу, – твёрдо сказала Наталья Дмитриевна.
– Да я, в общем, тоже, – невесело усмехнулся муж, откладывая газету. – Но меня не оставляет мысль, что они подсуетились очень и очень вовремя.
Наталья Дмитриевна подумала вдруг, что, если бы она в своё время разговорилась на подобную тему с Алексеем – на этом месте все бы и закончилось. «Все, Наташа. Не стоит женщине забивать голову такими вещами!» Миша… Михаил же никогда не считал, что есть какие-то темы, недоступные дамской голове.
Она всё еще привыкала к тому, что муж с ней всегда откровенен. И что она может быть столь же откровенна с ним.
Правда, сейчас он говорил полунамёками, не называя имён и должностей. Но на открытой палубе в любой момент мог кто-то появиться.
– Думаете, это было подстроено? – спросила она вполголоса.
– Не исключаю, – столь же негромко ответствовал Михаил. – Бомбисты – это удобно, надёжно и главное – никого особенно не удивит.
– Но вас удивило? – заметила Наталья Дмитриевна.
– Я же полицейский... – криво усмехнулся муж. – После дела Ульянова о террористах слышно не было. Но допустим, они возобновили свою деятельность. Для чего убирать фигуру столь незначительную? Устои государства это явно не потрясёт. Поговорят и забудут.
Он наконец-то взглянул ей прямо в глаза.
– От… от того господина, с которым я встречался в Петербурге, всего можно ожидать. Он никоим образом не злодей, он печётся исключительно о благе государства. Мне вовсе не жаль героя этой статьи, нет. Он получил по заслугам. Но я бы предпочёл, чтобы в данном случае действовал закон, один для всех. Чтобы господину… охраняющему интересы Отчизны, не приходило в голову единолично решать, кто друг, а кто враг – и что с ним следует делать. Это очень опасная практика.
Сердце Натальи Дмитриевны нехорошо сжалось. Про свои взаимоотношения с могущественной Службой Охраны Государя Кривошеин рассказал ей еще до свадьбы. И про затонские мытарства Штольманов – тоже. Но всё равно в голове не укладывалось…
Фигура неизвестного ей полковника Варфоломеева выглядела зловеще. А если такой человек снова пожелает, чтобы Михаил с ним сотрудничал?
– Может, мы зря решили обосноваться в Москве? – спросила она. Голос предательски дрогнул, и Кривошеин взглянул на неё с удивлением.
– Но ведь вам понравилась Москва, Наталья Дмитриевна?
– Да, но… это слишком близко к Петербургу, – твердо заявила она, не отводя взгляда. – И к тому человеку тоже. Я ведь заметила…
– Что именно? – вопросительно поднял брови муж.
– Когда вы отправились в тот дом, на Фонтанке, вы сняли своё обручальное кольцо.
– Надеюсь, вы меня за это простите? – криво улыбнулся Михаил. – Я не хотел, чтобы его случайно увидели. Иначе бы меня непременно спросили… о нас с вами. Такому человеку нельзя показывать, где у тебя слабое место. Рано или поздно это все равно станет известно… но не от меня.
– Значит, я – ваше слабое место? – грустно улыбнулась Наталья Дмитриевна.
Черные глаза Кривошеина смотрели ей прямо в душу. Он ничего не ответил, только притянул её к себе и обнял крепко-крепко… Наталья Дмитриевна прикрыла глаза – и как наяву снова увидела тёмный подвал особняка на Екатерининской и робкий огонёк, пляшущий меж их сплетённых пальцев.
– Я тоже боюсь за вас, Михаил Модестович. Может, для вас будет безопаснее остаться в Казани? – тихо спросила она.
Муж неохотно отодвинулся, молча глядя на неё.
– Если этот человек захочет, он найдёт меня и там, – промолвил он наконец. В глазах Чертозная засветились непонятные огоньки. – Разве что последовать примеру наших добрых знакомых… Но не беспокойтесь, дорогая. Тот господин, которого вы опасаетесь… он ведь сам меня отчасти боится. Он слышал обо мне разные истории, наподобие той, что случилась с Волжениным. Так что он может прийти ко мне с каким-нибудь предложением, но и только. Настаивать он не будет. Никто не вынудит меня делать то, чего я не хочу. Даже упомянутый вами господин. А если я вдруг сойду с ума и решу поучаствовать в его затеях, то вы своим строгим голосом запретите мне… колдовать! И я тут же подчинюсь.
Наталья Дмитриевна не удержалась  и фыркнула против воли.
– И ухват, мадам супруга, не забудьте про ухват! – совсем уже весело добавил Чертознай. – Это первое, что мы возьмём с собой, когда будем перебираться из Казани в Москву. Но, Наташа, если вы передумали… – Михаил внезапно стал серьёзным и посмотрел на неё вопросительно.
– Не передумала, нет, – она на миг прикусила губу. – В Казани в последние годы было слишком уж… тягостно. И это так и не ушло…
– Тогда сделаем, как решили, – мягко улыбнулся муж. – Проведём осень в Казани, решим, как поступить с вашим особняком, и с последними пароходами вернёмся в Москву. Обоснуемся в моей прежней холостяцкой берлоге, а там присмотрим что-то более подходящее.
– Вы непочтительны к своему жилищу, Михаил Модестович, – заметила госпожа Кривошеина строго. – Когда я зашла в вашу московскую квартиру в первый раз, я чуть было не решила, что вы ограбили какой-то музей. Я и не подозревала, что вышла замуж за настоящего сибарита.
– Тем не менее, там не хватает самого главного, – муж покаянно вздохнул. – Подвала!
Наталья Дмитриевна тихонько прыснула. Подвал и ухват с некоторых пор стали излюбленными шутками Михаила.
– Зато у вас невероятный кот, – заметила она. – Именно такой, какой полагается колдуну. Я уверена, что он умеет говорить.
Глаза Чертозная загадочно блеснули.
– Я тоже, – признался он с самым серьёзным видом. – Фалафей Варежкин в течение многих лет был моим единственным собеседником. Чему тут только не научишься… Наташа, я могу вас попросить? Давайте не будем брать в Москву вашего Василия? Он слишком привык к свободе. Нет, если вы настаиваете… Но он будет тиранить старину Варежкина. Кроме того, когда я гостил у вас, он устраивал на меня засады и кусал за лодыжку. Кажется, ему не нравятся колдуны.
Давясь смехом, Наталья Дмитриевна заметила:
– Анна Викторовна ему понравилась!
– Ну, где я – и где Анна Викторовна!..
– А действительно – где? – госпожа Кривошеина выскользнула из-под руки мужа и села прямо, делаясь серьёзной. – Михаил Модестович, вы обещали посмотреть!
– Наталья Дмитриевна!
Чертознай тоже выпрямился и теперь смотрел на неё с деланно-весёлым изумлением.
– Душа моя, не вы ли запрещали мне колдовать?
– Пока вы не поправитесь, – напомнила она ему. – Но ведь это не колдовство. Вы сами говорили, что это – самое настоящее, что в вас есть…
Муж некоторое время молчал. Только глядел на неё так странно, что она почувствовала смятение и тихо спросила:
– Миша… Михаил Модестович, я говорю что-то не то?
– Нет, все верно, – заметил он, не отводя от неё глаз и улыбаясь. – Просто вспомнилось кое-что из нашего разговора с… господином с Фонтанки. Дорогая, вы прекрасно вжились в роль жены колдуна.
– Мне больше нравится называться женой волшебника, – она улыбнулась в ответ и посмотрела на него многозначительно: – Так вы глянете, что там с… нашими друзьями?
– Я это и без карт смогу вам сказать, – Михаил Модестович не сводил с неё смеющихся глаз. – То же, что и весной. Дорога, счастье, свет и… ангел-хранитель.
* * *
Ну, вот зачем она ему это рассказала? Давно известно, что о серьёзных вещах можно разговаривать только с дядей. Всё надеялась, что Яков Платонович её поймёт. Никогда он ничего не поймёт, чурбан бесчувственный! Материалист… уф! Побила бы!
– Анна Викторовна, вы когда-нибудь думаете, прежде чем действовать? – ядовито шипит Штольман.
Она ему жизнь спасла, а он на неё орет, словно она… фельдфебель какой-нибудь! И не в первый раз уже, между прочим.
– Так вы же не верите во всё это, Яков Платоныч?
– Я – не верю! Но вы во всю эту чертовщину верите. И до чего бы вы додумались, если бы проиграли?
– Пока не знаю. Что-нибудь придумала бы.
– Вот именно! – фыркает Яков Платонович.
Расходился, как холодный самовар. Хорошо, что не в голос орёт, как тогда, когда он ругал её за шахматы. Стенки в купе первого класса тонкие, всем соседям слышно было бы. Поэтому Штольман злобно шипит, аки змий.
– Тут не придумывать надо было, а собираться и бежать немедленно. Хоть вместе с этим Чертознаем, Бог с ним! Я бы потом вас догнал.
Догнал бы он, как же!
– В виде духа, Яков Платонович? А если меня не устраивает такой исход?
– Анна Викторовна! – ну вот, уже почти рычит. – С подобными вещами я всегда справлялся сам! И мне будет проще, если я буду знать, что вы в безопасности.
Опять эта безопасность! Это уже невозможно слышать! А сам он когда в безопасности будет? Вон, на физиономии синяки сколько времени носил, а туда же!
От обиды предательски щиплет в носу, и Анна закрывает глаза. Ещё не хватало разреветься тут! Ну, нет! Этого он не дождётся!
Стоило закрыть глаза, как терпеть стало легче. Хотя бы не видно, как он кипятится, слышно только, как пыхтит. Пусть пыхтит! Ей, между прочим, всё равно. Вот!
Слёзы удалось загнать туда, откуда пришли. Тем временем пыхтение сменилось настороженным молчанием.
– Анна Викторовна, – раздается неуверенный голос. – Вам плохо?
– Да, мне плохо, – не открывая глаз, твёрдо говорит она. – Вы невыносимы, Яков Платонович! Всё время пользуетесь случаем, чтобы наговорить мне гадостей! Видеть вас не хочу, когда вы такой. А поскольку деваться от вас мне всё равно некуда, то я буду сидеть с закрытыми глазами.
Резкий выдох в ответ. Ну, хотя бы не убежал. А куда ему бежать? Поезд на полном ходу, слава Богу.
Мерно постукивают колёса на стыках. В стакане позвякивает ложечка. Противно позвякивает, вынуть бы её, но Анна принципиально жмурится ещё сильнее. От окна в спину тянет струйкой сквозняка, но она упрямо сидит, съёжившись, в углу дивана.
Снова резкий вздох – и Штольман садится рядом с ней. Очень близко, она чувствует его тепло. Ей кажется, или молчание сделалось виноватым? И если она сейчас откроет глаза, то увидит что-нибудь такое… умоляющее? Он мастер на такие взгляды.
Нет уж, словами, Яков Платоныч, словами! Не умеете – так научитесь! Обидные вещи говорить у вас всегда слова находятся, а как извиняться...
– Аня, я… – и снова замолкает. Горячая ладонь касается её руки.
Анна гневно дёргает плечом, и ладонь тотчас исчезает. От этого снова щиплет в носу, и она отворачивается, опасаясь, что слёзы всё же просочатся из-под опущенных век.
В купе снова воцаряется тишина, прерываемая только звоном ложки в стакане. Только теперь она какая-то непонятная. Потому что Штольман больше не касается её руки, не пыхтит, не вздыхает. Вот чем он там занят, интересно знать?
На самом деле, ей это совсем не интересно! Хоть он там Камаринскую пляши! Не хочет извиняться – так ему и надо. А Нины Аркадьевны рядом нет, да, Яков Платоныч? Послать-то некого!
А если он не извинится до самой Тюмени? Он ведь может. Она тогда сколько ждала, чтобы он после скандала с шахматами пришёл? А после пощёчины? Через месяц ведь появился. С предсказаниями от гадалки, между прочим. А сам говорит, что не верит.
И что ей теперь, так с закрытыми глазами и ходить?
Анна представила, как она бредёт по перрону, спотыкаясь и наступая на подол платья, и ей вдруг стало смешно. Нет, ну что он там себе думает, а? Что она выставит себя такой дурой перед всем светом?
И чем он там занялся, в конце концов? Нет бы извиниться, как все нормальные люди. И ложку эту проклятую из стакана убрать! Анна открывает один глаз.
Штольман сидит, сгорбившись и закусив костяшки пальцев. И вовсе он просить прощения не собирался. Нашёл себе занятие – кулаки грызёт.
Анна решительно вынимает надоевшую ложку, потом придвигается к мужу. Он смотрит больными глазами, потом снова отворачивается. Ну, вот теперь-то с чего? Она же уже не сердится… почти.
– Анна Викторовна, – глухим, бесцветным голосом произносит Штольман, не глядя на неё. – Ваша жизнь и безопасность для меня всегда будут важнее всего. Как бы вы к этому ни относились. Я не могу защищать вас от угрозы, которой не вижу. И если вы опять затеете опасные эксперименты, я найду способ это прекратить.
– Если у вас будет такая возможность, – иронически парирует она. – Запереть меня больше негде. И, между прочим, возражать с кляпом во рту у вас не очень-то получается.
Не скоро она забудет то, что видела в той кузне…
Штольман вздрагивает и виновато оглядывается на неё.
Господи, да не сержусь я уже, горе моё!
Анна прижимает его к себе крепко-крепко, целует курчавую макушку. Спине наконец-то становится тепло от его ладоней. Пусть он невыносимый, но с ним рядом ей ничего, ничего не страшно!
– Так ты думаешь, мне не грозит багровая дверь? – вдруг вырывается у неё то, что мучит больше всего.
Штольман откликается непривычно горячо и серьёзно:
– Нет! Забудьте об этом, Анна Викторовна! Забудьте, как страшный сон. Вам не пришлось стрелять в людей, дай Бог, и не придётся никогда. Для того я есть. Вы просто знайте: каждый имеет право защищаться. И спасать то, что ему дорого.
– Каждый? – как же она хочет ему верить.
– Всякая душа – потёмки, Анна Викторовна, всякая! Но что там ждёт в конце жизни – ад или рай – это не способностями определяется. Это уж мы сами – как выберем. Вы покуда никому зла не делали, за что же вас в ад? Там место закоренелым грешникам вроде меня. Вы только не рискуйте зря, а об остальном я позабочусь.
– Ну, что ты такое говоришь!
– Да я пошутил, не бойся!
В самом деле, не станет она больше об этом думать. Не станет – и всё тут! И чего ей бояться? Пока Штольман с ней, её душе ничего не грозит. Только надо прояснить ещё один важный вопрос:
– А что я выиграла, как ты думаешь?
– Мою жизнь, что же ещё?
– Да? – неуверенно спрашивает она. Он в самом деле так считает?
– Ну, разумеется. И если она пока принадлежит нам, то не потратить ли нам её с пользой?
Не-ет! Ну, вот что это он делает?
– Люди кругом! Нас же услышат!
На лице у Штольмана расцветает нахальная кривая улыбка.
– А мы тихонечко. А кто услышит – пусть завидуют. Ради этого моя жена выиграла меня в карты у Сатаны. Или нет?
Ну, ради этого, конечно, тоже.
– Фу, Яков Платонович! Нельзя же шутить с такими вещами!
– Это играть нельзя, Анна Викторовна. А шутить можно.
Никогда он не воспринимает всерьёз то, что для неё по-настоящему важно! В общем, если она хочет сохранить свою душу в целости, на помощь с его стороны можно не рассчитывать. Всё приходится делать самой!
И, кстати, сегодня ей удалось довольно быстро совладать с его ужасным характером. Надо запомнить этот способ. На будущее пригодится.
– Анна Викторовна, о чём это вы опять задумались? Делом займитесь, пока за нами не увязались ещё какие-нибудь Носки Вельзевула или Шапка Магомета!
– Каким делом, Яков Платонович?
– Что значит «каким»? Вы мне, помнится,  двоих детей обещали!
* * *
До родительского дома было не более полуверсты, потому Саша отказалась и от коляски, и от сопровождения, что предлагала ей любезная Зинаида Дмитриевна, и направилась домой пешком. Привычной дорогой вдоль берега Сашенька шла не спеша, весело помахивая закрытой парасолькой, сбивала головки одуванчиков. Черемуха, которой заросли речные берега, в этом году цвела, как никогда, пахла упоительно – барышня Михалецкая жмурилась, вдыхая горький аромат, и радовалась неизвестно чему. Впереди вдруг послышался стук копыт, зашуршали колёса – Сашенька глянула туда и отступила не спеша на обочину, давая экипажу проехать.
В городе извозчик Митрич, обладатель лаковой коляски и серой в яблоках кобылы, был известен тем, что чаще других извозчиков  возил приезжих – да и своих, омских, тоже – любоваться окрестностями. Все наикрасивейшие места вокруг города знал он наперечет. Был Митрич, к тому же, как нашептала Александре ее верная подружка Варенька, полноправным участником наиглавнейшего события этого года  – побега дочери богатого промышленника Усольцева с красавцем офицером. Случилось это еще на Масленицу, но многократно пересказанная и приукрашенная история до сих пор тревожила девичьи сердца. Неудивительно, что упряжка Митрича в юных головах оказалось подернута эдаким особо романтическим флёром.
Коляска поравнялась с Сашенькой, и та воззрилась на седоков с любопытством. Очень красивая барышня, по виду немногим старше самой Сашеньки, сидела, прислонив голову к плечу своего спутника. Кудрявые волосы выбились из прически и растрепались, соломенная шляпка с голубыми лентами давно уже покинула назначенное ей место и лежала на коленях у хозяйки. Мужчина – темноволосый, статный, с седоватыми висками – держал ручку барышни в своих ладонях, улыбался светло и нежно и, как показалось враз смутившейся от такой картины Сашеньке, не то украдкой целовал каштановые локоны, не то просто прижимался к ним щекой.
Сашу, полускрытую черемуховыми ветками, они не заметили, конечно. Она дождалась, когда Митрич отъедет подале, и вышла обратно на дорогу, глядя вслед проехавшему экипажу. На неодобрительный Сашенькин взгляд, незнакомый господин уже  староват был для подобного romantic, да и весь облик имел довольно строгий. Такого скорее представишь за зеленым сукном письменного стола в каком-нибудь присутственном месте, но никак не в обнимку с барышней в коляске пройдохи Митрича.
Пара эта была ей незнакома, хотя по всему видно, что были это люди из общества. Впрочем, город был не так уж мал, всех она, конечно, знать не могла. Но на приемах, обедах и иных увеселительных действах, куда девицу Александру начали вывозить еще тем летом, она их точно не встречала. Приезжие, видимо… Мужчина неожиданно напомнил ей доброго батюшкиного знакомца  – Дмитрия Павловича, горного инженера. Тоже темноволосый, с лицом худым и серьезным – и тоже совсем уже пожилой, лет сорока, не менее. Наведывался он к батюшке частенько, и засиживались они в кабинете допоздна, споря об электромагнетизме,  астрономии, строительстве железных дорог и прочих вещах, Сашеньке малопонятных, но занимательных.
Настроение неожиданно начало портиться. Потому как вместе с безобидным и неинтересным Дмитрием Павловичем на ум Сашеньке сразу пришел и его младший брат Василий, а это было совсем другое дело. Лихой прапорщик Васенька, приехавший прошлым летом на побывку в дом старшего брата после длительного отсутствия, моментально разбил все девичьи сердца в округе. И Сашино тоже, разумеется.
Ибо был ли на свете второй такой? Не было и быть не могло!  Александра знала, разумеется, что не одна она вздыхает по красавцу и щеголю Василию Павловичу, но имела основания надеяться, что из толпы глазевших на него девиц он выделяет именно ее. Не на нее ли он смотрел тогда, выводя под гитару своим задушевным голосом «Я встретил вас, и всё былое…»? И, приглашая на танец, пожимал Сашины пальчики столь нежно, смотрел проникновенным синим взглядом…
Сашенька вздохнула горько. Настроение испортилось окончательно. Ибо этим летом Василий Павлович, как сообщила намедни за завтраком маменька, снова приехал к брату. А завтра Гордеевы дают званый вечер, куда он, на правах соседа, всенепременно будет приглашен.
Михалецкие тоже были приглашены, но Александра уже твердо знала, что она – не пойдет. Нет, нет и нет!
Потому как лучше умереть, чем предстать перед синеглазым красавцем Васенькой с этим отвратительным пламенеющим прыщом, что выскочил третьего дня прямо посреди Сашенькиного лба и сходить не желал!
Сашенька прикусила губу и с досадой посмотрела вслед уехавшей коляске. Свет, окутывавший тех двоих, все еще словно бы висел в воздухе, но девицу Александру он скорее раздражал. У них ведь наверняка все легко и просто, в отличие от нее самой.
Сашенька повернулась и медленно побрела в сторону дома, предаваясь размышлениям о прыще, прапорщике Субботине – и несомненной негодяйке Лизоньке Зарецкой, которая наверняка постарается завладеть его вниманием на завтрашнем званом вечере. А Саши там не будет…
Девичьи мысли летели быстрой чередой – Сашенька не успела пройти и десяти саженей, а воображение уже рисовало ей обтянутый белым атласом гроб, безутешных родителей, рыдающего Васеньку, и в том гробу – самое себя, в белом венчике, бледную и прекрасную…
С прыщом на лбу.
От картины этой Сашенька как-то вмиг опомнилась – и вдруг рассмеялась в голос, безудержно. Маменька  бы ей непременно попеняла на такое поведение, но маменьки тут не было, а черемуха, мерцая белым облаком, словно бы смеялась вместе с ней.
«А и пойду к Гордеевым, – Саше вдруг снова стало легко и весело. – И Бог с ним, с прыщом.  А если Василий Павлович такой уж нежный и на кадриль меня не пригласит, прыща убоявшись, то уж Дмитрий Павлович пригласит наверняка.  Его-то прыщом не напугаешь! Ну и что, что старый, зато танцует как!»
Отчего-то Сашенька вновь оглянулась вослед далеко уехавшей коляске. Невидимый свет, стлавшийся за ней, давно исчез, но теперь Саше и без него было светло.
И все-таки интересно – кого же это Митрич за город кататься повез?
 

   
КОНЕЦ
 

 
Содержание

   
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)