Глава Пятая

   
Без четверти шесть. Еще немного – и пробьет приютский колокол, возвещая о новом дне. А пока у детей и взрослых было еще пятнадцать минут, все они спали. И потому тишина – лишь чирикали птицы за окном.

Спал и Уотсон: отвернувшийся к стене, одна рука под подушкой, второй каким-то нечеловеческим образом обхватил себя за шею.

Холмс наблюдал за ним уже несколько минут, сидя рядом, изредка обрывая зеленые, но уже тронутые желтизной по краям листья неизвестного цветка на столе.

Словно наконец-то почувствовав взгляд друга, Уотсон зашевелился, повернулся к Холмсу, часто заморгал, соображая, где он и кто перед ним.
- Холмс?
- Доброе утро. Рад, что вы проснулись.
Уотсон приподнялся на локте, подозрительно глядя на сыщика.
- Что-то случилось?
- Можно и так сказать. Вчера вы спрашивали о той женщине.
- Подозрения оправдались? Кто она?
- Жертва обстоятельств. Не понимаете, не удивительно. Постарайтесь сдержать удивленные восклицания, поскольку услышанное будет весьма неожиданно. Эта женщина ищет своего сына.
- Что здесь удивительного? – пожал плечами Уотсон. – Мы оба знаем примеры, когда детей разлучают с матерью. Она попросила вас помочь?

Холмс поднялся, прошелся из стороны в сторону.
- Да. Я помогу ей, отчасти из чувства сострадания, но главное, Уотсон: этот мальчик – и мой сын тоже.
Уотсон не сказал ни слова, лишь глаза расширились и лицо заметно вытянулось. Быстрая смена эмоций: удивление – недоверие – попытка принятия – опять сомнения.
- Как это возможно? То есть, вы мне… так, хорошо. Я вижу, что вы озадачены не меньше. Я не стану спрашивать об обстоятельствах появления на свет этого мальчика. И о прочем я тоже буду молчать. Я вас внимательно слушаю, Холмс.

Холмс сел рядом, после нескольких секунд неподвижности вдруг крепко стиснул руку друга и не отпустил ее.
- Спасибо. Это правильно. Я сам мало что понимаю. Знайте только одно, я хочу, чтобы вы это знали: ни я, ни она ни в чем не виноваты. Случай. Но я не могу разорваться, Уотсон. Вы мой друг, мне больше не к кому обратиться. Помогите мне. Я не смогу расследовать убийство и параллельно искать сына. А его нужно найти.

Холмс говорил быстро, отрывисто, то сжимая, то отпуская руку Уотсона. Доктор чувствовал едва заметную дрожь и холод пальцев, видел, что лицо неестественно бледное, а под глазами залегли лиловые тени. Кажется, это был первый раз, когда он видел Холмса в подобном состоянии.
- Все, что угодно, Холмс. У вас есть хотя бы минимальные сведения?
- Сейчас ему двенадцать лет, я это знаю точно, как и то, что в приюте он оказался примерно в конце апреля - начале мая 1878 года. Я даже знаю его фамилию.
- Ситуация упрощается.
- Ноубл.
- Тогда нет. Только из наших младших знакомых – как раз средняя группа, – двое Ноублов. А если их больше?
- Поэтому я и прошу, Уотсон. Поднимите архивы. Поговорите с директором, с самим Ноублом-старшим. Может быть, что-то узнаете.
- Обещаю.
- Я знал, что вы хороший друг. А теперь мне пора идти, надо еще кое-что проверить.

Дверь хлопнула, Уотсон тяжело откинулся на подушки. Значит, у Холмса есть сын. У Холмса. Сын. У арифмометра. У того, кто всегда нелестно отзывался о женщинах. Такое было трудно представить, а тем более – принять. Хотя, Холмс не всегда был тем молодым человеком, с которым он познакомился почти десять лет назад в больнице св. Варфоломея. И он не был обязан посвящать кого-либо в свое прошлое. Но почему все так вышло? Может, как раз здесь и кроется негатив в отношении к женщинам? Может, она полюбила другого. Пока Уотсон видел только этот вариант, допустить же другой – Холмс сбежал сам при первой возможности, – не хватало воображения, да и он слишком хорошо знал друга.

Ладно. Размышлять можно потом, сейчас важно одно – помочь Холмсу, и чем скорее, тем лучше.

***

Уотсон осторожно закрыл дверь архива и огляделся. Помещение еще меньше, чем их комната, плотно уставлено стеллажами, на которых от пола до потолка тянутся бесчисленные документы – свидетельства жизни многих детей и того, что у всех когда-то были родители. Окна отсутствовали, пришлось зажечь лампу. Доктор перехватил ее поудобнее и двинулся на поиски нужных сведений.

Он долго плутал в этом лабиринте, чихая от пыли, пытаясь разобрать даты на приклеенных к полкам бумажках, пока, наконец, не нашел то, что искал – пожелтевший клочок бумаги с полустертым номером «1878».

Личных дел с фамилией приютского доктора оказалось всего шесть за тот год. Забрав папки, Уотсон поспешил приняться за работу.

Первая папка – девочка по имени Лили Ноубл. Сразу нет, да и родилась она зимой. Второй – а вот это уже интересно. Уотсон придвинул лампу ближе, внимательно вчитывался в каждую строчку.

Ноубл, Томас Мартин. Родился предположительно двадцать девятого апреля 1878, крещен первого мая в местной церкви. Родители неизвестны. Здоров. Далее это слово было зачеркнуто и поставлен жирный знак вопроса. Умер двадцать второго марта 1879. Причина смерти – кровоизлияние в мозг. Похоронен на местном кладбище.

Уотсон нахмурился. Малыш, не доживший до года – и кровоизлияние? Очень странно. Если только не было врожденного заболевания, не случайно в личном деле зачеркнута запись об удовлетворительном состоянии здоровья. В таком случае, следует обязательно поговорить с доктором Ноублом. Решив, что непременно зайдет в лазарет, он отложил папку с личным делом Тома и подтянул к себе следующую.

Ноубл, Роберт Алан. Родился второго сентября – уже не подходит. Ради интереса Уотсон быстро просмотрел остальные записи. Роберт, к счастью, остался жив. Для этого мальчика судьба сложилась как нельзя лучше – юный Ноубл был усыновлен в 1882 году, приемными родителями стали Джоанна и Чарльз Старк, проживавшие в Лондоне, мистер Старк владел сетью магазинов оптики. Что ж, скорее всего, у Роберта все хорошо.

Порадовавшись за мальчика, доктор открыл четвертое дело. А вот и старый знакомый! Эллиот Ноубл, родился двадцать шестого апреля. Родители ожидаемо неизвестны. Уотсон только усмехнулся, взглянув на внушительный список выговоров, которыми пестрило личное дело Эллиота.

Холмс говорил, что мальчик оказался здесь в конце апреля или же в первых числах мая, точную дату появления ребенка в приюте никто не знал. И, если быть честным, Уотсон считал, что Эллиот – идеальный кандидат в сыновья друга. Начиная от внешнего сходства и заканчивая неиссякаемой энергией, которую проявлял Ноубл. И дата рождения примерно совпадала. Но на всякий случай лучше просмотреть два оставшихся дела, для очистки совести.

Следующим был Джон Ноубл, родившийся предположительно второго мая. Такой же подкидыш, как и остальные, а с состоянием здоровья творилось что-то странное – лишь один знак вопроса в графе. Увидев его, Уотсон понял, что ничем хорошим это для Джонни не закончилось. И действительно – мальчик умер двенадцатого августа. Причина смерти неизвестна. Вот и еще один повод зайти к коллеге вечером.

Последним в руки доктора попала личное дело Эндрю Ноубла. Родился двадцать восьмого апреля. Доктор нахмурился.
«Сходства, прямо скажем, не вижу. Но он рыжий, может быть, в мать? Правда, она – тонкая, хрупкая, а мальчик – коренастый и довольно крепкий. Не знаю. Эндрю много думает, говорит только по делу – это тоже нельзя сбрасывать со счетов. Но сына Холмса я бы в нем заподозрил в последнюю очередь».

Дело Энди присоединилось к остальным. Пришлось признать, что от похода в архив дело не прояснилось, за исключением того, что сыновьями Холмса могли быть четыре ребенка, двое из которых давно мертвы. Может быть, доктор Ноубл еще что-то вспомнит. С этими мыслями Уотсон потушил лампу и покинул комнату. Следующий пункт назначения – лазарет.

* * *

Оказавшись в лазарете, Уотсон заглянул в палату и, обнаружив там только маленькую проворную фигурку Джейн, поправлявшую постель, деликатно постучал.
- Здравствуйте, мистер Уотсон! – весело отозвалась она, оборачиваясь. В руках она продолжала держать подушку.
- И вам добрый день. Скажите, Джейн, где я могу найти доктора Ноубла?
- Он вышел, не думаю, что надолго. Но, если хотите, можете его подождать.

Они некоторое время молчали, слушая, как по стеклам барабанит мелкий дождь. Первым не выдержал Уотсон.
- Вы собираетесь стать медицинской сестрой?
- Да, а что в этом такого? – с легким вызовом ответила Джейн. – Доктор Алан обещал помочь впоследствии с работой: сказал, что устроит в больницу св. Варфоломея. Он сам там работал когда-то.
- Джейн, я не считаю, что девушка, занимающаяся медициной – это плохо. Все правильно, вы молодец. Кстати, я тоже когда-то работал в той больнице, так что, считайте, вы получили вторую протекцию, – улыбнулся Уотсон.

Джейн смущенно порозовела, пробормотав что-то похожее на «не стоит». Затем она уселась на постель, которую только что заправляла, вновь смяв идеально расстеленный серый плед. Указала Уотсону на кровать напротив: неизвестно, когда вернется доктор Алан, а говорить стоя все-таки неудобно.
- Как у вас дела? – в свою очередь спросила она, с интересом рассматривая доктора. – Я имею в виду – с поисками убийцы. Есть подозреваемые?

Тот неопределенно пожал плечами, ковырнул носком ботинка потемневшую от времени, со множеством царапин паркетину.
- Не совсем. Но кое-что мы нашли. И одна улика очень интересная. Кстати, я думаю, вы нам сможете помочь. Вы же хорошо знали Эрика? Доктор Ноубл говорил, что мальчик часто болел.
- Эрик доверял мне, считал своим другом, – вздохнула Джейн. – Он хороший, мне нравилось, что он такой фантазер. Он брал у меня книги, дня за три до трагедии я пообещала ему Киплинга. К сожалению, не успела отдать. Что вас интересует?
- В его вещах мы нашли ручку. В этом приюте такая вряд ли будет кому-то по карману.
- Золотая, с инициалами?
Уотсон с надеждой поднял голову.
- Именно. Помните, откуда она взялась?
- Да, правда, не очень хорошо. Шесть или семь лет назад приезжала то ли комиссия, то ли попечители. Помню, что нам сказали одеться празднично, а за шалости обещали розги. Эрик очень понравился одному мужчине из комиссии, он подарил ему эту ручку.
- Добрый день, мистер Уотсон!

На пороге стоял доктор Ноубл. Рукава рубашки вновь закатаны, пятна чернил так и не отмылись с пальцев. Уотсон поднялся навстречу и крепко пожал руку коллеги.
- Вы-то мне и нужны. Я хочу задать вам вопрос…
- Снова по убийству?
- На этот раз нет. Дело несколько конфиденциальное, – негромко сказал Уотсон, едва кивая в сторону Джейн. Та моментально вспомнила о том, что не убралась в перевязочной, и поспешила удалиться.
- Ну и зря, – сказал ей вслед Ноубл. – Мы можем расположиться в моем кабинете. Если это можно назвать кабинетом.

Когда коллеги оказались в тесной дежурантской и Ноубл, как обычно, занял жесткую неудобную кушетку с пятнами краски и лекарств, Уотсон принялся за изложение ситуации.
- Понимаете, мистер Ноубл…
- Можно просто Алан.
- Хорошо. Я хотел бы поговорить о ваших детях. В смысле, о юных Ноублах. Кстати, сколько их было за пятнадцать лет вашей работы?
- Двадцать семь, – сразу отозвался доктор. – Да, не удивляйтесь, я помню их всех, поименно и в лицо. Из них умерли трое – девочка и двое мальчиков, а еще один мальчик усыновлен.

Уотсон кивнул, потянулся было за сигаретой.
- Вы не против? Я открою окно. Нет? Прекрасно. А вы? А, вы не курите, похвально. Так вот, те двое умерших мальчиков, – я нашел их имена в архиве – Джонни и Том. Причина смерти и состояние здоровья в обоих случаях не ясные, я думал, что вы помните. Мне очень важно знать, что с ними случилось.

Ноубл проницательно взглянул на Уотсона сквозь клубы дыма, прищурился.
- У кого-то нашелся родственник?
- Можно и так сказать. Так что?
- Да, вы правы, я их помню. Появились здесь буквально в один день: апрель того года был богат на подкидышей. Последнюю четверку называли одновременно, я решил дать им всем свою фамилию. Джонни помню прекрасно. Знаете, – Ноубл грустно улыбнулся, провел рукой по выщербленной столешнице. – Я думаю, что его родители были ирландцы: мальчик очень рыжий, совсем как другой мой «сын» из той же четверки, Эндрю. Но я понял, что Джонни долго не протянет.
- Почему? – Уотсон выпустил в окно еще одну порцию дыма.
- Очень слабый, синюшный. Он часто задыхался. Умер через несколько месяцев. К сожалению, я так и не понял, что это за болезнь. Ясно, что патология сердца или легких – одышка, цианоз, шумы. Но конкретное заболевание я не назову, оно нигде не описано.

«Так и скажу Холмсу – есть четыре мальчика, два живых, два умерли от странной болезни, выбирайте».

- Теперь понятно, почему в документах ничего нет. А второй мальчик?
Ноубл не ответил. Вместо этого он подошел к этажерке, отодвинул ее и извлек пару небольших бутылок. Вскоре появились и две маленьких стеклянных банки из-под лекарств. Непрерывно извиняясь за отсутствие бокалов, Ноубл пояснил:
- Мне тяжело говорить, Уотсон, простите. Эти дети заменили мне семью, я лично боролся за жизнь каждого из них. Вы спрашиваете о втором мальчике, Томе, – продолжил он, разливая по баночкам вино. – А я спрошу вас: вы помните, почему умер наш принц Леопольд?

Уотсон покачал головой, принимая вино из рук Ноубла.
- В прессу просачивались слухи о «хрупком здоровье» принца, его «слабых сосудах» и «слишком тонкой коже». Вы должны помнить бюллетени о его самочувствии. Часто писали о тяжелом состоянии, помните? Он умер в результате кровотечения. Тяжелейшие кровоизлияния после травм, гематомы, длительное пребывание в постели и нарушение работы суставов. Ваш диагноз, доктор?
- Вероятно, нарушение свертываемости крови?
- Верно. Об этом не принято говорить, но хороший врач должен быть слепым, чтобы не заметить синяки при малейшем прикосновении и кровотечение из пуповины. Я надеялся оградить его от ушибов, но это очень трудно, когда малыш начинает ходить. Он умер почти как наш принц: упал и ударился головой. Наутро Тома не стало.
- Пусть бедные дети покоятся с миром.
- Звучит, как тост.

После коллеги перешли на обсуждение возможности лечения заболеваний крови, затем говорили о женщинах в медицине и суфражистках, потом опять о детях… Бутылки постепенно пустели. Когда вина в последней осталось меньше половины, Уотсон обратил внимание на фотографию на столе.
- Разрешите?
Ноубл молча кивнул и наполнил бокалы еще раз.

На Уотсона со снимка смотрела совсем юная девушка в легком белом платье и шляпке. Она стояла рядом с круглым столиком, держа в руках букет лилий. Уотсона поразили ее глаза: большие, темные, печальные. Доктор перевернул рамку и увидел надпись, сделанную аккуратным крупным круглым почерком со множеством завитушек: «Моему дорогому Алану, 1875 год».
- Она очень красива. Это ваша жена? – спросил Уотсон, совершенно забыв, что доктор холост.
- Невеста, – глухо отозвался он и выпил, не дожидаясь коллеги.

Сопоставив надпись на обороте и то, что доктор до сих пор один, Уотсон сочувственно спросил:
- Полюбила другого? Это печально, но бывает, ничего не поделаешь.
- Нет. Она умерла.
- Простите, Алан, я не…
- Ничего страшного, Джон. Вам простительно, вы не знали. Ее звали Элизабет, – тихо продолжил Ноубл. – Мы были молоды, любили друг друга. Мы хотели пожениться, она мечтала о детях. Но ее родители не одобряли наших планов. По мнению ее отца, я был очень молод, мое материальное положение не внушало большого доверия – всего лишь неопытный врач в госпитале. Я сказал, что готов сделать все, что заработаю нужную сумму. Решили ждать. Тиф ждать не стал. – Голос доктора становился все тише, Уотсон готов был поклясться, что в глазах Ноубла стояли слезы. – Я уволился. Четыре месяца выпали из жизни. А потом доктор Ричардсон предложил мне место здесь.
- Это все очень печально, Алан, но прошло пятнадцать лет, в вас, наверное, многие влюблены, думаю, для вас это не новость. Вы не думали о браке?

Ноубл пристально посмотрел в глаза коллеги, едва заметно качнул головой.
- Нет. Понимаете, Уотсон, прошли годы, время все сгладило. Но вот здесь, – широкая ладонь в выцветших чернильных пятнах легла на грудь, – до сих пор больно. И память об Элизабет жива. Нет, я все решил – если у этих детей нет отца, я стану им. Но еще раз думать о женитьбе не хочу.

Больше к теме семьи и брака Уотсон не возвращался. Остаток вечера они посвятили обсуждению сложностей работы с детьми, несправедливости отношения к незаконнорожденным и повышенному женскому вниманию к Ноублу. Пару раз Уотсону почудился шорох за дверью, но он решил, что звуки долетают со двора. Доктора не заметили, как вино закончилось, а на улице стемнело. Уотсон неуверенно поднялся.
- Что ж, приятно было с вами побеседовать. И спасибо вам. Время позднее, вам завтра работать, я, пожалуй, пойду.
- Вы приходите, Джон, если будет желание. Приятно поговорить с умным человеком.
- Непременно.

И, пожав на прощание руку доктору, Уотсон направился к себе.
Открывая дверь дежурной, он едва не сбил с ног Джейн.
- Простите, я не хотел, – сказал Уотсон, отмечая про себя, что речь не утратила внятности, разве что стала немного медленнее. И говорить тяжело.

Джейн, кажется, что-то ответила, но Уотсон ее не расслышал, а переспрашивать не было ни желания, ни сил. Оставив пунцовую и чем-то крайне удивленную и восхищенную девушку в обществе сестры Рэдфорд («Ты эту дверь уже одиннадцатый раз полируешь. Джейн, я тоже люблю чистоту, но давай не будем доходить до фанатизма?»), доктор вышел на улицу.

Постоял немного на ступеньках, вдыхая свежий прохладный весенний воздух и любуясь начинающим синеть небом. Очень тихо, даже из корпуса детей не слышны, как обычно, боевые кличи. Тихо, прохладно, розовый на небе переходит в лиловый, затем – в голубой, а тот едва уловимо становится темно-синим и опускается на землю, укрывая приют и его обитателей и даря кратковременный покой.

Еще раз глубоко вздохнув, Уотсон зашагал к себе. Лучше бы Холмс спал, а то слова в предложения складываться не хотели, постоянно переставлялись в голове с места на место; имена детей путались с биографией доктора Ноубла, а Элизабет – с суфражистками и почему-то Джейн, к тому же ноги плохо держали. Вдобавок ко всему Уотсону хотелось махнуть на все рукой и остаться здесь, во дворе, или уйти в аллею, чтобы лежать на скамейке и наблюдать за постепенно темневшим небом, размышляя над высокими вопросами жизни, смерти и предназначения.

Боль в плече возвестила, что доктор зацепил косяк входной двери. Двадцать шесть ступеней наверх, перешагнул через одну из них, на предпоследней споткнулся; теперь коридор и дверь в конце.

Холмс еще не спал. Он стоял у раскрытого окна, задумчиво докуривая трубку.
- Я вижу, вы продуктивно пообщались с доктором, – сказал он, не оборачиваясь.
Уотсон решил, что ответит позже: сначала доберется до кровати. Едва его голова коснулась подушки, он издал вздох облечения.
- Я в норме, – заверил он.
- Не сомневаюсь. Вы упали? Я слышал грохот в коридоре.
- Издеваться будете утром. В конце концов, я потратил день, чтобы узнать все о тех мальчиках.

Холмс сел рядом с другом, все еще держа пустую и почти остывшую трубку в руках.
- И что же?
- Не буду вас обнадеживать, Холмс, – Уотсон приподнял голову, но понял, что это была плохая идея. – Не могу сказать, что круг поисков сузился. Четыре мальчика: Эллиот, Эндрю, Джон и Том. По первым двум никаких сведений, абсолютно.
- А остальные? Я видел их могилы. – Холмс говорил так же тихо. Он сидел, не глядя на друга, застыв в одной позе: напряженный, неестественно выпрямившийся, со сложенными на коленях руками и запрокинутой головой.
- Ничего. Разве что причины смерти. Джон – неизвестная патология сердца или легких, Том – нарушение свертываемости крови. У Эстер есть еще дети? Если есть, то нужно узнать, здоровы ли они. И если да, то Тома из списка ваших возможных детей можно исключить.
- Два живых, один мертвый – в лучшем случае, в худшем двое. Шансы два к одному.
- Джон был рыжим, – добавил Уотсон.

Холмс ничего не ответил, так и продолжал неподвижно сидеть.
- Проверим сначала живых.
Реплика получилась чуть громче, чем хотелось, Холмс и сам едва заметно вздрогнул.
- Не думайте о плохом.
Вновь тишина, только слышно частое дыхание Холмса и стук ногтя по мундштуку трубки. Ветер принес в комнату ночную прохладу.
- Я удивлен, что у вас есть ребенок. Поначалу я думал, что вы бросили ту женщину, но я никогда ничего не сказал бы вам.

Холмс повернулся к другу всем корпусом, склонился над ним. В сумраке комнаты он отчетливо видел подрагивавшие закрытые веки, вздернутый нос и ссадину на лбу – след от встречи с еще одним косяком. Нос уловил слабый запах алкоголя.
- Я не родился знаменитым сыщиком с трубкой и множеством раскрытых преступлений. У всех есть прошлое, Уотсон. Обстоятельств не изменишь, годы не вычеркнешь, однако сейчас я постараюсь помочь им, чем смогу.
- Простите, Холмс. Возможно, я сказал…
- Все нормально. Отдыхайте, Уотсон. И спасибо вам за работу.
- Холмс! – доктор неожиданно сел в постели. – Я забыл, я говорил с Джейн, которая из лазарета, ручка Эрика, она сказала…
- Завтра, завтра, Уотсон. Спокойной ночи.

* * *

- Как думаешь, мистер Холмс быстро найдет убийцу? – спросил Эллиот, как только погасили свет.
- Я на это надеюсь.

Энди повернулся лицом к другу – не хотел видеть кровать Эрика. Пустая, словно неживая, она выделялась в темноте неясным пятном, притягивала взгляд и пугала одновременно.
- Только ручка эта… ты не думаешь, что тут не все так просто? В смысле, с этим преступлением, – продолжил Энди, плотнее закутываясь в одеяло.
- Я не помню, как она появилась. А ты? – мальчик помолчал, но ответа не последовало. – Вот в том-то и дело. Мне кажется, Эрик все же был тем самым лишним свидетелем, по-другому никак.

Эллиот говорил тихо, быстро, с полной уверенностью в своей правоте. Он даже приподнялся в постели и принялся яростно жестикулировать.
- Только почему в церкви? Ритуал же. Не сходится.
- Если все-таки лишний свидетель, как ты говоришь, то в голову приходит только отвлекающий маневр.
- А если нет? Давай еще раз поищем в библиотеке книги о древних?
- О да, Эллиот, - саркастично протянул Энди. – В библиотеке обязательно есть информация по кровавым ритуалам. Но я еще не сказал нет. Я предлагаю сейчас поспать, а утром решить.
- Логично. Спокойной ночи.

Он шел по бескрайнему полю, везде – пожелтевшая, увядшая трава. Ноги тонули в ней, высокие колоски неизвестного растения били по рукам. В воздухе – пыль и предчувствие чего-то нехорошего, очень нехорошего. В этом убеждали тяжелые нависшие над ним тучи, сквозь которые пробивались слабые лучи солнечного света.
- Зачем мы здесь? – спросил Энди. В своей руке он чувствовал обветренную широкую ладонь друга.
- Мы должны помочь ему. Разве ты не видишь? – голос Эллиота чужой, незнакомый, и взгляд совсем не тот. Он холодный, колючий. Мальчик смотрел прямо перед собой но, казалось, ничего не замечал.
- Что я должен видеть?

Они оказались у полуразрушенного деревянного здания, дощатый забор местами уже упал, а местами зиял огромными дырами выломанных штакетин. Вдалеке угадывался остов деревянной детской горки – когда-то давно в приюте была такая, но долго не протянула.

Эллиот ушел вперед, мертвая трава почти полностью скрывала его. Он что-то искал на земле, отводил желтые стебли бледными исцарапанными руками. Тучи сгустились, старый дом, казалось, стал ближе, Энди отступил назад.
- В этой церкви никто не был много лет. Опасайся призрака.
- Сандра?

Но Энди никого не увидел, заброшенный дом пропал. Эндрю стоял у ворот приютской церкви с кирпично-красными стенами. Позади раздался голос Эллиота, мальчик обернулся. Друг сидел у холодного могильного камня, спрятав голову в коленях.
- Что здесь, черт возьми, происходит? Эллиот!

Друг распрямился, поднял глаза. Нет, это не Эллиот. Шапка растрепанных светлых волос, слишком бледные щеки, запавшие глаза и – перерезанное горло. Бурые пятна на всегда чистом голубом воротнике, к острым коленкам, торчавшим из больших грубых шорт, прилипла земля. Эрик протянул руку, двинулся к мальчику.
- Помоги мне. – Сквозь рану он отчетливо видел движение гортани. Края разреза сходились и расходились, вновь кровоточили.

Бежать, куда угодно, лишь бы от него подальше! Энди петлял между могилами, но Эрик всегда оказывался впереди. А потом был выступавший корень, земля рванулась вверх, свежая глина оказалась у самого носа, а рядом – черный камень. Энди медленно поднял голову:

«Эндрю А. Ноубл.
1878-1890»

В луче, пробившемся сквозь плотные лиловые тучи, ослепительно блеснуло лезвие, шею пронзила боль, надо остановить кровь, позвать на помощь…

- Ноубл! Ты чего?
Энди огляделся. Все так же – десять кроватей, в большое окно лился лунный свет, рядом стоял синеватый силуэт Эллиота.
- Все хорошо… хорошо. – Выдохнул он, обнаруживая, что до сих пор держит руку на шее, а ночная рубашка прилипла к спине.
- Ты кричал.
- Ага, – ответил Энди, еще не совсем понимая, где находится, и пытаясь отделить сон от реальности. – Где Эрик?
Судя по долгому молчанию, Эллиот не знал, что на это ответить.
- Понял, – продолжил мальчик, ни к кому не обращаясь. – Я пойду.
- Куда?

Энди не ответил и вышел в коридор. Со страхом косясь на голубые квадраты света, которыми расчерчены пол и стены, вслушиваясь в ночную тишину, он желал только одного – побыстрее добраться до общего коридора и душевой, а затем сунуть голову под холодную струю из медного крана. Может, хотя бы тогда он станет яснее соображать.

Короткий перешеек без окон, который Энди проскочил почти бегом, и вот, наконец, до душевой рукой подать. Но вдруг он услышал то, что хотел бы слышать меньше всего на свете – громкие шаги. И они явно направлялись к нему.

Энди попятился назад, тщетно оглядываясь в поисках чего-либо, чем можно защититься. Но коридор был пуст и он лишь крепко сжал кулаки. Шаги приближались, вот уже появилась неясная тень. Энди был бы рад убежать, но ноги словно приросли к полу, он не мог сдвинуться с места – только стоять и наблюдать за происходящим. Еще несколько шагов…
- Мистер Ноубл? Что вы здесь делаете?

В поле лунного света вышел Шерлок Холмс. Энди лишь молча покачал головой, одновременно вздохнув с облегчением. Всего лишь мистер Холмс, и вообще, почему он всерьез решил, что призраки из его кошмаров – реальны?
- Тоже не спится и тоже в душевую. Ход наших мыслей совпадает.
Холмс быстро улыбнулся, показал на приоткрытую дверь.
- В таком случае, позвольте вас сопровождать?
Все еще не придя в себя, Энди кивнул.

Стройный ряд медных кранов тускло поблескивал в свете луны, в душевой тихо, очень тихо. Лишь из одного крана где-то вдалеке медленно капала вода. Без лишних разговоров, Энди подошел к ближайшему, повернул вентиль до упора и сунул голову под мощную струю. Холод принес ясность в мысли, помог взбодриться и окончательно прогнал ночных демонов. Рядом гудел еще один кран – Холмс решил умыться.
- Присаживайся, – Холмс указал на единственный подоконник. – Кошмар?
- Догадаться было нетрудно.
- Стыдиться своих снов не стоит. Особенно в нашей ситуации.

Энди хотел спросить о том, как продвигается расследование, но Холмс его опередил.
- И часто тебе снятся кошмары?
- А какая разница? Нас тут – триста человек. На каждый ночной крик никто не прибежит. Так что справляемся сами. Приходится, если не хочешь свихнуться.
- Понимаю. Вы все привыкли.
- Когда родителей нет и не предвидится, остается только это.
- А ты хотел бы, чтобы они появились?

Энди обернулся, посмотрел на неловко устроившегося на подоконнике и прижимавшегося затылком к холодному стеклу Холмса, непонимающе моргнул.
- Я перестал об этом думать лет пять назад. А если вдруг кто-то и объявится – уже поздно. Двенадцать лет как-то жил, и, как видите, со мной все в порядке.
Холмс еле слышно вздохнул.
- А вы? Как идут дела с поисками убийцы?
- Есть двое подозреваемых. Большего, к сожалению, сказать не могу, пока все на уровне догадок.

Они помолчали с минуту. Мальчик поежился от ночного сквозняка. Потом спрыгнул с подоконника, указал на окно.
- Уже поздно. Я, наверное, пойду. Спокойной ночи, сэр.
   

   
Следующая глава       Содержание