Весенние безумства


   
Затонск, май 1923 года
 
Дураком Василий Смирной себя никогда не считал, вовсе нет. Благо бестолочи вокруг хватало, хотя бы и в родном отделении, было с кем сравнить. Но сегодня он всех их превзошёл – а все потому, что рядом была она. Вера.
Подле Веры Яковлевны куда-то стремительно испарялся по всем статьям орёл, героический помощник не менее героического начальника уездного УгРо, а его место занимал нескладёха-парень из Слободки, которого хватало только на какую-нибудь дурость.
В каждом мужчине живет мальчишка, а у каждого мальчишки есть секреты, о которых он не скажет никому и никогда. Неприметная полянка в лесной чаще меж Затонском и зареченским трактом была Васькиной тайной. Из числа тех как раз, о которых настоящему мужику и вспоминать вроде как не к лицу, а уж тем более – кому показывать, но мечтать о том, как он отведет Веру в милое его сердцу местечко, Смирной принялся еще зимой. Едва сошел снег и проклюнулась на проталинах первая зелень, Васька сам сбегал в лес, дабы проверить и убедиться, что поляну он найдет –  и что на ней по прежнему есть то, что он хочет Вере показать. Оставалось дождаться нужного момента, а вот с этим не задалось. В намеченное Васькой воскресенье на строящуюся плотину нагрянула какая-то комиссия, и Вера была занята, в следующее уже они с Яковом Платонычем оказались у черта на куличках, на другом конце уезда – ловили шайку поджигателей. Время неумолимо убегало, Васька весь измаялся и следующего выходного дожидаться не стал: попросту перехватил Веру в субботу, после работы, когда она вместе с другими строителями возвращалась в город.
 
Попутная подвода, на которой в компании каких-то ящиков ехал молодой милиционер, как раз выбралась на Зареченский тракт и подъезжала к опушке, когда из-за поворота впереди выкатилась полная народу телега: Васька разглядел стройную девичью фигурку рядом с возницей и немедленно соскочил с облучка. Подвода с ящиками покатила дальше, а он так и замер, стоя у края дороги и глаз не сводя с подъезжающей телеги. Как же он соскучился! Неделю не виделись.
Полузнакомый бородатый мужик, правивший лошадью, натянул поводья и широко ухмыльнулся.
– Атанда, мужики, милиция! А ну, выворачивай карманы, кто каку контрабанду везет!
– Дак, ты и везешь, Семеныч! – немедленно откликнулись из телеги. – Прям на облучке. Сдай добровольно, так послабление выйдет!
У сидящей рядом с возчиком Веры в глазах заплясали смешинки, но бровь она вскинула строго.
– Василий Степанович?
– Здравствуй… Здравствуйте, Вера Яковлевна!
Смирной шагнул к телеге и протянул девушке руку.
– Я обещал тебе… вам. Помнишь?.. – путано произнес он. Подготовленные слова в очередной раз вымело из головы. Да еще эти мужики на телеге! О чем он вообще думал?
Изгиб милой брови на миг стал вопросительным – но почти сразу Вера улыбнулась, кивнула и, опершись на Васькину руку, легко соскочила с облучка. Обернулась к вознице:
– Поезжайте, Кондрат Семенович. Василий Степанович меня проводит.
– Оно конечно, проводит, чего не проводить-то, – мужик проворно подобрал вожжи и хитро покосился на Ваську. – Эх, молодо-зелено-нетерпеливо!
– Ты, Кондрат, аполитично рассуждаешь, – тут же откликнулся кто-то из телеги. – Милиция – она зачем поставлена? Народное достояние оберегать! А что у нас главное достояние? Товарищ инженер и есть!
Послышались смешки. Вера оглянулась, но ничего не сказала, только махнула рукой. Бородатый Кондрат, подмигнув Василию, хлестнул вожжами. Телега тронулась. Мужики-строители сидели с ухмыляющимися лицами.
Васька молча глядел вслед подводе. Вслух больше никто ничего не ляпнул – но это, надо полагать, до первого поворота. Что он, своих затонских не знает? Отъедут подале и, как пить дать, перемоют кости и сыщику, и инженерше. Да и бес с ними! Не в первый раз. Хотя настроение сразу испортилось.
– Как там мои? – Вера повернулась к нему. Ну да, с прошлого воскресенья ведь не приезжала. Дался ей тот Затонск… и какой-то там Васька Смирной.
Василий сурово одернул себя. Что он в самом-то деле?
– В порядке, – доложил он бодро. – Все здоровы. Ваньку со Стёпкой Натахин старик тут на рыбалку с собой брал. Анна Викторовна своих ребят к экзаменам готовит. Жалуется, что как весной запахло, повадились с уроков удирать. Это Славка Хомяков там баламутит. Вот поймаю как-нибудь и…
Вера иронически вскинула бровь:
– А больше доблестным сыщикам ловить уже некого?
– А кого еще? – невозмутимо пожал плечами Смирной, украдкой любуясь кудрявой прядкой, выбившейся из-под косынки. Так и тянулись пальцы погладить эту прядку.
– У нас спокойно было. Две драчки по пьяному делу да пара мелких краж. Так что сидели всю неделю с Яков Платонычем, бумажки писали. Идём?
Но оказавшись в лесу, парень окончательно понял, какого дурака он свалял. Совсем упустил из виду, что с утра прошёл сильный дождь, и теперь с каждой ветки обильно капало за шиворот. Сам Василий в своей неизменной кожанке таких мелочей не замечал, а Вере каково? Конечно, оценив обстановку, он попытался первым делом отдать ей куртку, но девушка лишь строго вскинула бровь и заметила, что в рубашке он и сам промокнет, а её фуфайка на него не налезет при всем желании. И решительной рукой запахнула на Ваське кожанку, которую он начал было расстёгивать.
– Может, лучше домой пойдём? – неуверенно спросил он, глянув вверх. Серенькое небо тучилось, грозя пролиться новым дождём. Хотя и понимал Васька, что если сейчас они уйдут – до следующей весны можно будет и не возвращаться вовсе.
Вера, точно услышав его мысли, посмотрела на него насмешливо:
– Нет уж, Василий Степанович. Я ощущаю себя на пороге некоего приключения. Ведите нас, товарищ Сусанин!
– Не. Как товарищ Сусанин не могу. Болото – оно в другой стороне.
Слава труду, не первый день пошел, как он со Штольманами знаком. Взгляд Веры сделался озадаченным. Смирной старательно спрятал улыбку. Яков Платоныч порою глядел на него точно так же, не в силах толком разобрать, шутит его помощник или всерьёз мелет чушь.
Эх, угадать бы с погодой – благодать бы была, а сейчас под ногами чавкало и хлюпало не хуже, чем на помянутом болоте. Смирной ускорил шаг.
– Как там Венька? – спросил он, стараясь не думать о том, что только такому дураку как он хватило бы ума потащить любимую девушку в насквозь промокший лес.
– Всё хорошо с Веней. Скучает только, – Вера озорно улыбнулась. – Ульяна в Москву поехала. На акушерские курсы.
– Э-э… – Васька малость поперхнулся, про себя пытаясь подсчитать сроки. Венька с Ульяной расписались в феврале. Шустро они!
– Ну… Это самое… Передавай мои поздравления. Ребенок – это… Здорово, в общем. И Ульянкина мать, глядишь, отойдет, когда внука увидит.
Вера воззрилась на него изумлённо, но тут же прыснула:
– Да нет же, Вася! Ульяна учиться поехала.
Василий прикусил губу. Как это он забыл, что Ульянка – медсестра? Сыщик, етить! Все мысли об одном и около того…
– А Ульянина мать до сих пор переживает? – спросила Вера, немного помолчав. Смирной пожал плечами.
– Ну так. Старая Зуиха, она из старорежимных. Зимой же к Ульянке какой-то нэпман подкатывал, из новеньких богатеев, мать уже и размечталась… А Ульяна к Веньке ушла. Мать до сих пор фырчит. Да что бы она понимала! В отделении этих нэпманов-спекулянтов полные камеры, хоть впрок их соли!
– И на этой неделе, говорят, очередного поймали? – весело покосилась на него Вера.
– Доложились уже? – вздохнул Васька.
– В подробностях. Двенадцатый подвиг героического сыщика – о том, как начальник УгРо сквозь стену прозрел спрятанные сокровища! А на самом деле что там было?
– Тайник Яков Платоныч нашел, – ухмыльнулся помощник героического сыщика. – За подоконником. И второй – в кресле. Этот Шульц мало того что спекулянт оказался, так еще и скупщик краденого. Говорю же – все они…  Поначалу наглеть пытался –  мол, все у него подмазано, всех он купит, всех  продаст… Яков Платонычу взятку совал. Золотым портсигаром.
– О! – Вера с интересом вздернула бровь. – И что папа?
– Сказал, что не курит. Не пригодился портсигар.
– Это не спекулянт, это диверсант, – сурово заявила Вера. – Героических сыщиков атакуют портсигары!
Васька смущенно хмыкнул.
 
К годовщине Октябрьской революции затонское отделение милиции премировали в полном составе, наконец-то оценив по достоинству многолетнее поддержание порядка в уезде. Премии были разномастные – «по сусекам наскребли», как ехидно выразился Яков Платонович. Васька с наставником мысленно согласился. И впрямь можно было подумать, что о затонском отделении вспомнили в последний момент и награды для них срочно собирали по каким-то неведомым углам, где много лет пылился непонятный конфискат. Бери Боже, что нам негоже…
Когда тверской начальник отбыл, раздав всем сестрам по серьгам и пожелав дальнейших успехов в деле охраны социалистического порядка, личный состав собрался в дежурке и принялся активно меняться. Позлащенный дискос на отрез сукна, махорку на мыло… Васька сидел за своим столом в кабинете сыщиков и разглядывал лично ему привалившее счастье. Он бы не отказался ни от мыла, ни от шевиотового отреза, пожалуй, но достался ему – некурящему – портсигар. Серебряный, массивный, богато гравированный… Заместо кастета с собой таскать?
«Только это, товарищ Смирной, мы это, надпись там, внутри, не успели поменять, – смущенно пробасил представитель губернской управы, вручая ему подарок. – Ты уж сам. Делов-то на пять минут – соскоблить да выбить по новой. Товарищу Смирному от советской милиции, а?»
– Награда нашла героя, – Штольман от своего стола без энтузиазма покосился на свалившееся на помощника достояние. Старый сыщик даже дым табачный переносил с трудом. – Курить теперь поди начнёте, Василий Степанович?
А почему нет? Васька представил, как вытаскивает из нагрудного кармана френча серебряный портсигар… Стоп, а френч он где возьмет?  Ладно, значит, вытащит из кармана кожанки, небрежно щелкнет крышкой, достанет папироску… Васька приноровился и щелкнул. Внутри портсигар был девственно пуст, только на крышке красовалась та самая надпись, которую тверские не удосужились стереть.
Смирной даже не услышал, как начальник подошёл ближе и, глядя через Васькино плечо, с чувством прочитал:
– «Дорогому Аполлону от Долли. Помни о нежных маментах!»
Васька понял, что курить он не начнёт. Никогда. Выражение лица Штольмана было непередаваемым.
– Василий Степанович, я вас умоляю не поддаваться на уговоры товарища из Твери, – произнёс начальник совершенно серьёзно. – Не уничтожайте сей образец жанра. Как любит говорить наша дорогая Елизавета Тихоновна, история вас не простит.
В этот момент самым лучшим решением Смирному казалось тёмной ночью выбросить дорогую безделушку в Затонь. Иначе Штольман его изведет. Хоть он до дырки протри портсигар, стирая дурацкие слова – тени Долли, Аполлона и «нежных маментов» будут витать над ним до скончания веков.
– Да не, Яков Платонович, – Смирной захлопнул портсигар и равнодушно отложил его в сторону. – Не начну. Папиросы нынче больно дороги. Пристрою куда-нибудь. Вместе с Аполлоном. Эх, лучше бы воблой премировали, – добавил он с самым невинным видом. – Толку больше.
Штольман поперхнулся и посмотрел на помощника подозрительно. Воблой, чаем и сахаром был нынче премирован сам начальник уездного УгРо.
Позже Васька решил, что может оно и неплохо, что новой гравировкой портсигар украсить не успели. «Товарища Смирного» и «советскую милицию» он бы на толкучку не потащил, а вот Аполлон с Долли у него подобных чувств не вызывали. Покумекав, Васька сообразил, как извлечь из ненужной награды наибольшую пользу и на следующий же день после службы направился в больницу. Разыскал Николая Зуева и, после всех приветствий, вытащил из кармана портсигар.
– Николай Евсеевич, вам такой не сгодится?
– Спекулируете потихоньку, Василий Степанович? – ухмыльнулся доктор, но безделушку взял и принялся с интересом рассматривать. Васькин сыщицкий глаз давно заметил, что портсигар у Николая был какой-то затрапезный, кожаный, совсем не вязавшийся с его щегольским обликом.
На это Васька и рассчитывал. Ну и на «нежные маменты», мимо которых язва-доктор точно не пройдёт. И не прогадал – Николай Евсеевич открыл крышку, прочитал надпись, и лицо его стало точь-в-точь как у Штольмана. Что они все в этом Аполлоне находят?
– Меняюсь не глядя, – произнёс доктор сдавленным голосом. – Осталось узнать, чего вам, Василий Степанович, не хватает для полного счастья. Сахар из Самарканда?
Васька отрицательно мотнул головой.
– Штаны новые, – коротко вымолвил он и, подумав, сурово добавил: – Презентабельные.
Словечко это он почерпнул давеча у наставника. Молодой доктор уставился на него, на миг потеряв дар речи, но тут же пришел в себя.
– Договорились. Только дайте мне пару дней на поиски. Не с себя же мне их снимать, – Зуев ехидно ухмыльнулся. – Боюсь, мои уже не имеют нужной презентабельности. А штаны должны соответствовать этой чудесной дарственной надписи.
Пара дней превратилась в неделю, но штаны и впрямь соответствовали – из тонкого сукна, новёхонькие, словно на Ваську пошитые. И где Зуев их только достал? В пустом докторском кабинете состоялся окончательный обмен. Васька вертелся в новых брюках перед огрызком зеркала, проверяя, как сидят, и думал о том, что неплохо бы к новым штанам раздобыть столь же фасонистое пальтишко. На выход. В отделении ходили упорные слухи, что вот-вот должно выйти постановление о новом милицейском обмундировании, но дальше мечтательных разговоров о казенных шароварах и бекешах дело не двигалось, и каждый сотрудник продолжал донашивать свое.
Николай Евсеевич, завладев портсигаром, очередной раз перечитал надпись внутри него и тихонько фыркнул.
– Это достойно Козьмы Пруткова!
– Это кто? – несколько озадаченно спросил Василий, отворачиваясь от зеркала. Имя было определённо знакомое. Ну да, Яков Платоныч не раз поминал.
– Прославленный русский писатель, – Зуев весело прищурился. –  До нашего покойного земляка Ребушинского ему, правда, далеко, но и его крылатые выражения несказанно обогатили русский язык.
 
– О чем задумались, Василий Степанович?
Голос Веры вырвал молодого сыщика из воспоминаний. В синих глазах плясали смешинки. Тонуть бы и тонуть в этих глазах…
– Да так, – пожал плечами Василий. – Портсигар вспомнился.
А еще – как сидел он тогда на краешке докторского стола и думал, что последнюю книгу – настоящую книгу, толстую, в переплёте, – он держал в руках тут, в больнице, когда валялся на койке с пробитым боком. И принёс её изнывающему от скуки Ваське именно Николай Евсеевич. И что с тех пор прошло больше трёх лет. Это ж надо было так одичать…
Раньше его это как-то мало трогало. Но теперь в Затонске была Вера Штольман. И хотя она ни разу ничем не показала Василию, что он какой-то… Он сам понимал. Пусть сама Вера без стеснения щеголяла в рабочем комбинезоне и разговаривала вовсе не стихами. Это все внешнее. А до той, что внутри, Ваське еще тянуться и тянуться.
Рядом с ней он вдруг вспомнил, что любит книги. И начал жалеть, что полгода прожил в Питере, но не удосужился хоть раз выбраться в настоящий театр. Люди в самое голодное и холодное время ходили, часами в нетопленных залах сидели, прямо в пальто. Наверняка и Вера с Венькой – тоже.
И оборванцем рядом с ней не хотелось выглядеть никак, особенно когда она вдруг снимала свою брезентовую робу, превращаясь из «инженерши» в барышню. Отсюда и росли ноги у тогдашней комбинации со штанами, затеянной Смирным. Его старые, из чертовой кожи, пережившие пять лет нелегкой службы в милиции, на шестой выглядели уж совсем неприглядно. По местам преступлений бегать – сойдет, но с девушкой пройтись по парку, или там пригласить её куда-нибудь…
Вера тем временем заинтересованно вскинула бровь.
– Тот самый? Наградной? Кстати, Василий Степанович, а что с ним сталось?
– На штаны обменял, – буркнул Васька, криво улыбнувшись. – И в этих штанах первым делом пошел с тобой в музей.
Сейчас, спустя полгода с лишним, он уже мог улыбаться, вспоминая. А тогда ведь удавиться хотелось.
– Вася, ну что ты до сих пор переживаешь, – девушка поглядела на него весело и сочувственно. – Пантелеймон Евсеевич на тебя совсем не сердился!..
– После того, как я ему раму обратно вставил, – проворчал Васька.
– …мальчики просили прощения! А папа с мамой сразу сказали, что ты герой!
– Угу. Когда смеяться перестали. Над новыми похождениями героического сыщика.
Что за вожжа ему тогда под хвост попала? В них-то с Верой, слава Богу, никто не стрелял через дверь. И зачахнуть от голода и холода они бы явно не успели, открыл бы их директор Зуев не через полчаса, так через час…
– «Стальными перстами он вырвал крепчайшую решётку, оставив железный клубок перепутанных прутьев бессильно лежать на полу!» – замогильным голосом процитировала Вера. Васька снова криво улыбнулся.
Теперь-то и ему было смешно. А тогда они пили чай в гостиной Штольманов. Веселящаяся Вера в красках пересказывала историю с музейным подвалом родителям, а он сидел, пыхтел и только и мечтал превратиться в комарика и забиться куда-нибудь в щель. И с тоской думал, что фасонные штаны отныне и до скончания века будет жрать в комоде моль. Позвать Веру еще куда-нибудь он вряд ли рискнёт.
Последнее предположение, слава труду, не сбылось. Вот только вечно что-то не задавалось – или ему так казалось? Намерения-то у него были хорошие, а выходило… как нынче. Хотя, может, и ничего? В лесу оказалось не так сыро, как Васька боялся. Молодая листва окутывала березы ярким зеленым пухом. Терпко пахло весной, так что голова у Васьки кружилась – то ли от этого запаха, то ли от того, что рука Веры так и оставалась в его ладони – и лезло в голову всякое…
– Весть царевну в глушь лесную… – весело продекламировала Вера, перебираясь через очередную мокрую корягу. – Надеюсь, Василий Степанович, в ваши намерения не входит «под сосной оставить там на съедение волкам»?
Синие глаза смеялись. Так, что хотелось Ваське заорать на весь лес: «Зачем волки? Сам съем!» – а потом схватить её в охапку и целовать, целовать…
…И увидеть, холодея, как смех в её глазах сменяется недоумением, почувствовать, как ладони упрутся в грудь, решительно отталкивая. А вдруг он все неправильно понял, все сам себе напридумывал за этот год? И он всё еще «просто хороший друг»? Что чувствует к нему сама Вера?..
Они встречались – и говорили о всяких пустяках, как сегодня вот, а все слова и признания Смирной продолжал носить в себе, не имея сил произнести их вслух. Скажешь: «Люблю тебя», а услышишь: «Вася, ты замечательный человек, но…»
Да нет, не может быть. Он ведь видит… или ему только кажется?
Знает ли Вера Яковлевна, что она с ним делает? Наверняка не знает. Подшучивает, как всегда…
За год без малого, что они были знакомы, Василий уже привык к тому, что за обликом Прекрасной Спиритки скрывается самый настоящий Штольман – решительный, язвительный, порою резкий. Любить её меньше он от этого не стал. Не задевал его даже тот факт, что по работе своей Вере приходилось командовать не одним десятком мужиков – и делала это она без малейших колебаний. Всё одно, она оставалась девушкой, а значит, Васька мог позволить себе быть сильнее.
Хотя поначалу он и побаивался её реакции, памятуя, как его героический наставник фыркал на любую попытку ему помочь. Но всё-таки Вера была Штольман в несколько смягченном варианте. Якова Платоныча уж точно не перенесёшь через канаву на руках, пусть бы иной раз и подмывало. А Веру можно.
   
Проклятая канава и стала последним кирпичом в мешке его сегодняшних глупостей. Они уже почти добрались до места и даже не очень сильно при этом промокли, но вот форсирование канавы не задалось. Перенести Веру он перенес и даже поставил аккуратно на бережок… вместе с куском этого бережка она и съехала обратно в канаву, стоило лишь Василию разжать руки.
– Ай!
Васька прянул вперед, но было уже поздно – Верины ноги по колено ушли в холодную воду. С уст барышни Штольман немедленно сорвалось крепкое словцо. Василий ухватил её под мышки, выдернул обратно на берег, сам упал на пузо в попытке поймать уходящий на дно девичий сапог…
«Н-да, Василий Степанович, в некоторых вопросах вы еще безнадёжнее меня!..» – эхом прозвучал в Васькиной голове голос героического наставника.
   
Полсотни шагов, остававшихся до заветной полянки, он так и нёс её на руках: Вера поначалу трепыхнулась возмущенно, но потом вдруг притихла, сидела молча, прижавшись к его плечу. В другое время у Васьки бы голова пошла кругом… Оглянувшись, он выбрал среди валявшихся кругом брёвен то, что показалось ему покрепче и посуше, посадил на него Веру и принялся рыскать среди ландышей и майника в поисках подходящих валежин для костра.
– А загорится? – барышня Штольман взглянула на него с сомнением. – Сыро.
– Ему придется, – коротко бросил Васька, не глядя на неё. Зря, что ли, учил его дядька Арсений разводить костры из всего подряд?
Спички у него всегда были с собой, а во внутреннем кармане кожанки – блокнот. Но даже бумажная растопка разгоралась неохотно. Васька уставился на кучу хвороста безнадёжным взглядом, не иначе, как силой мысли пытаясь заставить её гореть.
Хотя бы портянки высушить. До города пять верст с гаком, а попадётся ли им попутная подвода…
Верины босые ножки укором совести белели среди ярких листочков молодой кислицы. Васька хмуро пристроил насквозь промокшие портянки с сапогами поближе к огню. Досадливо сломал о колено последнюю хворостину, кинул её в чадящий костер и, плюхнувшись на бревно рядом с девушкой, принялся стягивать сапоги уже с себя. Вера вскинула левую бровь.
– Вася, зачем?
Васька стащил с ног толстые шерстяные, матерью еще вязаные носки. На пятке зияла дыра, которую все недосуг было заштопать, но Смирному было уже все равно. Стыдобой больше, стыдобой меньше… Натянув носки на холодные маленькие ступни, Васька резким движением поставил перед Верой свои сапоги.
– Простудишься. Давай, грейся.
– А ты? – Вера с сомнением покосилась на его босые ноги.
– Я привычный.
Васька бдительно проследил за тем, чтобы Вера надела его сапоги – велики ей, конечно, шагу не сделаешь, но главное, что сухие, – потом повернулся, вытягивая ноги к костру. Холодно было, чего уж там, но терпимо. Переживет. В мальчишках от снега до снега босиком бегали – башмаков не напасешься, а своя кожа не куплена.
– Это ты сюда хотел меня привести? – негромко спросила Вера, оглядываясь по сторонам.
Василий кивнул молча. Слов не находилось. Сейчас он словно бы заново, чужими глазами видел свою заветную полянку. Самая обычная прогалина в лесу, покрытая слоем жухлой прошлогодней листвы, поросшая гусиным луком, кислицей, ландышами… которые уже начали отцветать.
Нужно было, как он собирался, прийти сюда две недели назад. Или не приходить вовсе. И что ему втемяшилось? По пути сюда они прошли мимо десятка точно таких же полянок. С точно такими же ландышами. Если не краше. Для чего он потащил Веру в эти мочаги, искупал её в канаве? Дурак набитый. Товарищ Сусанин!..
– Это какое-то особенное место?
Васька поднял взгляд. Вера смотрела на него, вопросительно изогнув бровь.
– Наверное, – сказал он тихо. В синих глазах не было насмешки и внезапно он понял, что смеяться она не станет.
Нет, все-таки он правильно сделал, что привел её сюда. Чтобы увидеть, как она сидит на бревне, обхватив колени руками, а вокруг густо белеют ландыши. Всю жизнь бы мог Васька на это глядеть…
Дурная тоска понемногу уходила. Он коротко вздохнул.
– В девятнадцатом это было. Порезали меня тогда, что только в конце весны из больницы вышел. Пока валялся, всех ребят в Красную Армию забрали. Кругом разруха, есть нечего, белые со всех сторон прут. А тут мать умерла…
Василий уставился на еле теплящийся костер. Никому он прежде об этом не рассказывал.
– Постояли мы тогда втроем на кладбище – да и пошли в разные стороны. Отец – горькую пить, Мишка – кусок хлеба для своих добывать, а я – куда глаза глядят… Очутился здесь. Почему, как – не помню. Может, дядька покойный меня сюда мальцом когда приводил.
– Ты её очень любил? – голос Веры почему-то дрогнул. Василий вдруг понял, что никогда не говорил с ней о своих родителях. О том, как мальчишкой был – рассказывал часто. О каких-то тогдашних проделках, о школе, о Егоре Саныче. А вот родителей там, почитай, и не было. В отличие от детства самой Веры.
Потому вопрос был сложным.
– Любил, наверное, – ответил он наконец. – Мать же. Но не в этом дело.
Он помолчал, ероша волосы.
– В последние годы цапались мы с ней часто. Мать у нас суровая была. Не нравилось ей, что я в милицию служить пошел. И на меня ругалась, и на Евграшина порой, и на тётю Лизу заодно. «Зачем мы тебя, дубину, на последние учили, много ли ума надо пьяниц по трактирам гонять!..» А той весной, как меня ранили – как отрезало. Я и спрашивать ни о чем не стал, радовался только, что больше не ворчит. В отделении – мы с Евграшиным, три пацана да два инвалида.  Я домой только ночевать приходил, да и то не каждый день. И вот однажды пришел – а там… Она ведь до последнего виду не подавала, что что-то не так.
Никому он этого не рассказывал, даже брату Мишке. Потому как глупости все это. Ну, померла мать. Со всяким бывает. Все там будем.
Не особенно-то они были близки. Поговорить напоследок не успели – так они, вроде, и не ссорились.
– Всю ночь просидел вон там, под деревом. Как насмерть не замерз… А утром солнце встало, смотрю – цветы кругом. Словно бы…
Что ему тогда помстилось? Вздохнув, Василий протянул руку, провел ладонью по тугим зеленым листьями, подняв глаза на Веру, добавил извиняющимся тоном:
– Тогда их много было. Как белая перина…
В синих глазах было что-то такое… Васька разобрать не мог.
– Тебе больно? – спросила вдруг Вера.
– Да нет, – Смирной вздохнул. – Лет-то сколько уже прошло. Я и потом сюда приходил – по весне. Просто так. Место красивое… Ну, мне так казалось.
– Очень красивое. – Вера улыбнулась, глядя ему в глаза. – Мне нравятся ландыши.
Ему казалось, что он давно перестал заливаться краской от любой Вериной улыбки, но Ваське вдруг невпопад вспомнилось то чудо-юдо с красными цветами, что у него хватило ума подарить ей тогда, у клуба – и он почувствовал, как неудержимо заполыхали уши. В глазах Веры Яковлевны вспыхнули искорки, но тут же она отвела взгляд, точно чего-то смутившись. B свою очередь погладила рукой белые колокольчики, негромко сказав что-то непонятное.
– Что? – переспросил Васька. Вера снова улыбнулась.
– Это на английском. Про корзинку с ландышами. Мама мне в детстве пела.
– И про что там? – тихо спросил Василий, опасаясь помешать сказке. Вера нечасто с ним делилась такими вещами.
И он с ней – ведь тоже, если вдуматься. Все боялся чего-то… Чего? Когда случались у них редкие разговоры по душам, они всегда друг друга понимали. И сегодня тоже…
Барышня Штольман лукаво на него покосилась.
– Про то, что у кого-то есть ключ от королевства. А в королевстве город, в городе дом, в доме комната, в комнате – колыбель, а в колыбели – корзинка с ландышами…
Васька серьезно кивнул, хотя ничего особенно не понял. Какое-то королевство, какой-то ключ, цветы в люльке… Вера тем временем осторожно сорвала цветок и понюхала его, смешно наморщив нос. Васька ощутил легкий укол досады. Быстро огляделся, но ничего подходящего не увидел, естественно. Откуда бы ему взяться?
– Корзинку не взяли, – произнёс он с сожалением. – Давай, я тебе так нарву?
– Василий Степанович! Ну и куда я на стройку – с букетом?
Перед Васькой, насмешливо вскинув левую бровь, снова сидела решительная помощница начальника строительства Зареченской ГЭС – а Прекрасная Спиритка, показавшаяся ему на краткое мгновение, исчезла без следа. Да и была ли она?
Должно быть, лицо у Васьки сделалось совсем несчастным. Вера примиряюще улыбнулась.
– Вася, тут так красиво. Пусть и дальше растут. О! – она внезапно оживилась. – А ты лучше маме подари!
Взгляд Веры Яковлевны сделался совсем озорным.
– Вот на неё однажды высыпалась целая корзинка цветов!
– Это когда? – удивился Смирной. Сорванцы школьные, что ли, постарались?
– Это давно было, – Вера весело улыбнулась. – Еще в Париже. Мама и тетя Ирен откуда-то возвращались, вошли в дом – и тут на них сверху посыпались цветы. Фиалки, ландыши… – она повертела в руках сорванный цветок.
Васька моргнул, честно пытаясь представить себе эту картину. И конечно, на месте Анны Викторовны воображение сразу нарисовало ему Веру: как она стоит в дверях, освещенная солнцем, как ливнем падают на неё цветы…
Пожалуй, это было даже красиво. Вот только не был он уверен, что Вере Яковлевне такое понравится. А Анне Викторовне?
– И кто это придумал? – спросил он с сомнением.
– Дядя Антон. Но, если верить семейным преданиям, в заговоре тогда участвовали почти все. И папа, и Карим, и Митя с Максимом. Дедушка Петя, как ни странно, не участвовал, – Вера вдруг хихикнула. – Но папе потом долго припоминал!
Васька дипломатично промолчал. Антона Андреевича с Каримом он знал только по рассказам, но вот Яков Платоныч, привязывающий над дверью корзину с цветами, в его голове не укладывался никак.
Но – почему бы и не быть в семье таким историям, пусть и выдуманным наполовину? Что в них плохого? Главное, не ляпнуть невпопад про это семейное предание при самом Штольмане. Он, Васька – не дедушка Петя, ему может и прилететь в ответ.
– И Анне Викторовне понравилось? И этой… вашей тете Ирине?
– Кажется, да, – Вера смотрела на него смеющимися глазами. – Не расстроились, это точно. По крайне мере, так рассказывают. Я ведь тогда маленькая была. Помню только, как цветы по всему дому стояли. А мама укладывала меня спать и спела эту песенку – про корзинку с ландышами…
«Кто же корзинку в колыбель ставит? В люльке дите должно лежать» – захотелось буркнуть Ваське, но перед его внутренним взором вдруг возникла эта самая люлька. Немножко кривобокая, сразу видно – не мастер делал, но убранная, как положено, всем детским приданным. В колыбели стояла старая корзинка – с ландышами…
Рядом с люлькой стояла улыбающаяся Вера. А дите еще не родилось.
Он моргнул. Вера – не та что в голове, а настоящая, по-прежнему смотрела на него и от взгляда девушки, ставшего вдруг непривычно мягким, его кинуло в жар. В ушах звенело – то ли кровь, то ли ранний комар, а может, это звенели ландыши на поляне… Васька замер, боясь спугнуть мгновение.
Левая бровь вопросительно изогнулась.
– Василий Степанович?
Нет, ему не показалось. А если и показалось… да пропади оно все пропадом! Сейчас или никогда! Не соображая толком, что делает, Васька, не глядя, протянул руку и сорвал всё, что под неё попалось. И на голову Веры Яковлевны посыпались ландыши.
А вместе с ними кислица, майник, листья манжетки…
– Вася! Что ты делаешь!..
Девушка со смехом принялась стряхивать с головы зеленый мусор. Смирной молча опустил руку, разрываясь между желанием провалиться сквозь землю прямо здесь и сейчас – и отчаянной надеждой непонятно на что. Вера вытащила из-за уха последний листок кислицы и подняла взгляд на Васькино смятённое лицо.
– Вот ключ от королевства… – продекламировала она весело.
Глаза её сияли. Васька глядел в них, не в силах поверить, что ему не показалось, что он все понял правильно. Даже когда обнял её, медленно привлекая к себе… Даже когда губы коснулись губ…
«Люблю тебя! Люблю!» – кричало всё внутри, и так и хотелось повторить это вслух, вот только рот был занят. А еще скреблась в голове упорная мыслишка, что не бывает в жизни такого счастья, что ему все снится, что неправда это, и, чтобы прогнать эту злую и глупую мыслишку, он вновь и вновь целовал любимые губы – слаще мёда, горячей огня в кузнечной топке. А сердце выстукивало: «Правда! Правда!..»
   
Опомнились они не скоро. Может, и вовсе бы не опомнились, но сквозь дурман весеннего леса откуда-то потянуло мерзким палевом. Васька через силу скосил глаз в сторону позабытого костра – и тут же выпустил Веру и вскочил на ноги.
– Черт!
Барышня Штольман повернулась вслед за ним и, оценив обстановку, саркастически вскинула бровь.
– Мои сапоги.
Голова еще была малость в тумане, губы горели от недавних поцелуев, но жизнь упорно толкала молодого сыщика с небес на землю. Васька молча оценил ущерб. Портянки погибли: Смирной со вздохом оглядел то, что от них осталось и молча бросил в костер. Но сапоги, по счастью, уцелели, подпалилось одно голенище, да и то совсем чуть-чуть.
– Вася, не страшно, – Вера улыбнулась, глядя на его хмурое лицо. – Зато высохли. Высохли же?
– Угу, – буркнул Васька. – Это… носки оставь себе. Иначе ноги собьешь. Я так дойду.
– Мы уже уходим?
– Да стоило бы. Дождь может начаться. Я… Я только цветов наберу. Для Анны Викторовны.
Небо и впрямь стремительно темнело, рваные серые облака опускались все ниже, но дело было не в дожде, конечно – в том неистовом вихре, что Ваську кружил. Вера посмотрела на него загадочным взглядом Прекрасной Спиритки, но ничего не сказала, и Смирной поспешно отвернулся, чтобы не видеть, как она стаскивает его сапоги, отчетливо понимая, что, мелькни перед ним снова босая ножка – и он, чего доброго, не выдержит. Понимал Васька, что так неправильно, что он должен, должен сказать, мужик он или кто, в конце концов? – и Вера явно ждала каких-то слов, а у него точно язык прилип к нёбу. И бросало то в жар то в лёд: хоть сам в канаву прыгай и смотри, как от бешеного огня, полыхающего в чреве, вскипает вода. Еще бы чуть-чуть, и… И?.. Додумать шальную мысль до конца Васька не смог, только вздохнул глубоко, стараясь посильнее втянуть в себя запах горелой тряпки и принялся старательно рвать ландыши.
Небо всё-таки смилостивилось – то ли над одуревшим парнем, то ли над остатками ландышей на поляне – к тому времени, когда сверху упали первые капли, холодные и тяжёлые, цветов оставалось прямо скажем, немного. Васька стремительно повернулся к Вере и, сунув ей в руки тяжелую бело-зеленую охапку, принялся стаскивать кожанку.
– Накройся!
   
Бежать под дождём обратно к тракту смысла не было. Василий повел девушку напрямик через лес, срезая угол. Выйдут на Калинкин луг, а там проселок и огороды… Лило уже порядочно, рубашка промокла почти насквозь, но холода он не замечал. Какой холод, какой дождь? Может, хоть немного потушит пожар внутри, а то кажется, еще чуть-чуть – и заполыхает весь лес от Затонска до Зареченска.
Вера молча спешила рядом, прижимая к груди нелепый букет и была так непохожа на обычную барышню Штольман, решительную и острую на язык, что Василия начали по новой грызть сомнения. Что, если он её обидел? Да нет, не может быть, ведь все между ними было по согласию!.. Или это его молчание? И девушка решила, что он притащил её в лес просто так, побаловаться весенним деньком? Ну, а что она должна еще подумать!
Или наоборот – сама Вера, побывав в его объятиях, окончательно для себя поняла, что он, Василий, может парень и ничего – но не тот, совсем не тот? А то, что поцеловались пару раз – подумаешь. Дело молодое, с кем не бывает?..
Они почти достигли опушки, впереди замаячил широкий Калинкин луг. Васька уже хотел остановиться – и спросить наконец, самому высказать все, что птицей колотилось в душе – но тут дождь решил, что довольно сдерживался.
Полило, точно где-то в небе прорвало Зареченскую плотину. Сразу стало ясно, что даже до ближайших городских окраин они не добегут.
– Обратно в лес? – Вера оглянулась на него. – Переждём под деревьями.
Косынка её намокла, темные от воды прядки прилипли ко лбу… У Васьки сердце зашлось при взгляде на неё.
«Зайчик ты мой бедный!..»
Наверное неправильно было так думать о Вере Яковлевне Штольман, советском инженере, замечательном специалисте, никогда не пасующем ни перед какими трудностями, но других слов у Васьки в голове в этот миг не осталось.
Молодой сыщик оглянулся, пытаясь сообразить, что делать, и тут ему припомнилось, что где-то в этой стороне, прямо на опушке, испокон веков стоял чей-то сарай. Лет прошло немало, но, если не сгорел, то хоть пара столбов и кусок крыши должны были от него остаться! Смирной перехватил у девушки из рук промокший букет, плотнее запахнул на ней свою кожанку, пытаясь хоть так прикрыть её от дождя, быстро огляделся и мотнул головой.
– Туда!
   
Им повезло – сарай стоял на прежнем месте, целехонький. На дверях красовался засов, который Васька без колебаний сбросил. Именем Революции! Развели тут частную собственность, кулаки недобитые!..
Зайдя внутрь, Вера огляделась, и с тяжким вздохом опустилась на сваленное в углу сено. Василий повернулся к ней с тревогой:
– Что?..
– Все хорошо, Василий Степанович, – девушка посмотрела на него и вдруг улыбнулась привычной, ехидной штольмановской улыбкой. – А вы так и будете стоять в дверях с цветами, как робкий Селадон?
Кто такой этот Селадон, Васька, разумеется, не знал, но это его больше не заботило. Главное, что больше над ними не каплет. Все хорошо. Все возвращалось на круги своя. Смирной оглянулся и молча пристроил помятую охапку ландышей близ дощатой стены. Вера скинула кожанку, мало-мальски защитившую её от дождя, и стянула промокшую косынку. Подняла руки к тугому узлу волос, с чем-то там повозилась, поморщилась, точно от боли – и тряхнула головой. Волосы, потемневшие от воды, тяжелой волной упали девушке на плечи. Васька поспешно отвернулся.
Проклятье какое-то… Огонь внутри, слегка притушенный холодным весенним дождём, норовил разгореться вновь – хоть беги опрометью из этого сарая обратно в поле. Но это было бы уж полной глупостью. И потом, они так и не поговорили…
Смирной потоптался на месте и, не придумав ничего лучше, стянул рубашку и принялся её выкручивать, старательно глядя на стенку.
Где-то позади скрипнули доски, зашуршало сено. Внезапно Васька понял, что Вера идет к нему.
Он выпрямился, не смея оглянуться. Девушка стояла прямо за его спиной, протяни руку – и коснёшься, но он не шевельнулся.
Тёплые губы коснулись его плеча в том месте, где красовался шрам от пули. Смирной шумно выдохнул, роняя мокрую рубашку – и медленно повернулся. В голове не осталось ни одной мысли. Вообще ничего не осталось в этом мире – только синие искрящиеся глаза, что смотрели прямо на него.
Глаза звали. Ждали.
– Чего ты боишься?
Боится? Ничего он не боится… Он просто не может поверить – до сих пор. Хотя даже пню лесному понятно было, что сейчас должно случиться.
Васька сглотнул вмиг пересохшим ртом. Он должен был что-то сказать, хоть какие-то последние, самые важные слова, какие-то признания… Но вырвалось у него, конечно, опять совсем не то.
– Почему – я?..
Тонкие пальцы коснулись его лица, бережно отвели со лба намокшие волосы…
– Потому, что другой не нужен…
     

   
Следующая глава       Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)

Спасибо вам всем за отзывы! Но хотим честно предупредить, в этот раз у нас с Ирой вряд ли выйдет выкладывать главы с прежней регулярностью, так, чтобы каждую неделю.

Наталья_О, рады вас видеть и на Перекрестке!

Не говорите)) Дух Ребушинского, видать, так и витает где-то неподалёку.
Atenae правильно говорила, что автор - он как медиум. Сколько не пытайся добавить рр-романьтизьму, но если из астрала прилетает портянка, приходится переключаться на неё)))