Дело молодое


     
В первый раз с женщиной Василий был весной восемнадцатого года. Устал слушать насмешки долговязого Костьки Синельникова, намёки на героического сыщика, засидевшегося в девках. А та… как её звали? Райка? Зойка? Она сказала, что он ей нравится, и что теперь должна быть свобода во всём. Васька кивнул и пошёл с ней.
Всё случилось в каком-то незнакомом доме на Приречной, где они были не одни. Когда Райка-Зойка привела его, на печи колыхнулась занавеска, и недовольный бабий голос пробурчал, что не дают спать. В избе пахло кислятиной. Ваське сразу захотелось сбежать. Не так уж нравилась ему эта Райка-Зойка. Но подруга налила ему водки, залихватски тяпнула сама, а потом потянула за собой куда-то в угол, где стояла кровать с толстенной и жаркой периной. Та ночь так и запомнилась Ваське: запах кислятины и водки, душная темнота, бестолковая возня под одеялом. И похмелье с утра. Даже малая толика водки назавтра так себя оказывала.
После всего не хотелось идти домой. Словно липкая перегарная вонь так и осталась на нём, впитавшись за ночь. Смирной скинул с себя всё до нитки и полез в стылую утреннюю Затонь, надеясь, что никто его не увидит. А потом наскоро обтёрся рубахой и побрёл туда, где всё поймут.
Тётя Лиза, конечно, догадалась сразу.
– Что, Вася, стал мужчиной? – насмешливо спросила она. – Ну, и как оно?
Васька только неопределённо пожал плечами. Больше всего его обескуражило то, что никакого чуда не произошло. Ни чуда, ни блаженства особого. Ждал чего-то такого, о чём песни поют, а вышло… всё равно как в охотку почесаться.
И какой-то особой мужественности, о которой с ухмылкой толковал Костька, он тоже не ощутил. Когда безоружный стоял перед толпой, а перед носом махали топором – вот тогда было. А нынче… Что это оно такое вообще?
Написаны ли были на Ваське его сомнения, или как там иначе, но тетя Лиза всё поняла сама. Усадила у стола, нацедила стакан огуречного рассолу, заставила выпить. Сама села напротив, подперла рукой щёку и по-бабьи жалостливо вздохнула.
– Вот так оно, Васятка, и бывает, когда без любви.
Словно знала и о том, с кем он был, и что не чувствовал к этой Зойке-Райке ничего, даже интересу. Васька снова двинул плечами. А что ему сказать? Прекрасные Спиритки – они же только в книжках бывают. А наяву как жить? Ну, он хотя бы попробовал.
– По любви иначе? – выдавил он из себя, избегая смотреть на редакторшу. Стыдно с чего-то было.
– Эх, да кабы знать! – невесело хмыкнула она. – Я же, сам знаешь, по молодости в борделе… Какая там любовь? А потом уж всё не так было…
Это она про покойного литератора Ребушинского. Васька спрашивать ни о чём не стал. Хоть вспоминала о муже тётя Лиза с неизменной нежностью, но фотографии-то он ещё мальчишкой видел. Писатель был некрасивый и толстенький.
– Хотя, знаешь, ведь однажды почти влюбилась! – вдруг оживилась она, и на лице поселилась мечтательная и дурашливая улыбка, как всегда, когда тётя Лиза подшучивала над собой. – Даже бесплатно обслужить собиралась. Он ведь красавец был, герой. И добрый. С виду-то строгий, но у нас все знали – добрый.
Васька не мог понять, о ком она толкует. И зачем, если не влюбилась, а только «почти».
– И что? – спросил он, когда тётя Лиза замолчала.
– А что? Поглядел с кривой усмешкой и сделал вид, что не услышал. На что ему какая-то Лизка из борделя? У него-то любовь настоящая была.
– А потом? – зачем-то спросил Васька, хоть и ясно, что никакого там не было «потом».
– А потом убили его… Ох, зря я тебе про это. Забудь! – спохватилась вдруг она, изрядно смутившись, и принялась хлопотать у самовара, поскорей отвернув лицо.
Васька уставился в опустевший стакан из-под рассола и добросовестно попытался понять, почему он должен это забыть. Сама же говорит: не захотел без любви. Даже бесплатно. Значит, правильно поступил? Или как? Или что ему забыть-то надо? В голове ворохнулась какая-то догадка, но он поскорее загнал её в темноту, потому что не может такого быть.
Тётя Лиза вернулась с самоваром – Васька кинулся помочь. Расставила чашки на столе, налила названному племяннику кипятку и вновь села напротив, уставившись ему в лицо блестящими карими глазами.
– Нельзя тебе без любви, Васенька! Никак нельзя. Ты же, как твой героический сыщик. Дождись её, Единственную свою – тогда сразу поймёшь, что оно и как.

 
О том, что Вера и есть его Единственная, Василий понял сразу. И чем больше узнавал, тем больше убеждался, что не нужна ему никакая другая. Только эта – умная, насмешливая, дерзкая и бесстрашная. Хоть просто подойти, заговорить поначалу было немыслимо, да и потом легче не стало, Васька думал иногда: а смог бы он её полюбить, будь она иной? Была бы Вера Яковлевна нежной барышней, как в романе… Хотя с чего ей такой быть? Сама Анна Викторовна покладистым нравом не отличалась, а уж про Яков Платоныча нечего и говорить. А только Васька за этот год окончательно понял, когда он в Веру влюбился. Поначалу была она для него просто мечта. А в тот день, когда она, рискуя жизнью, пожгла током бандитов на плотине, а потом вдруг кинулась со слезами к нему на шею – такая хрупкая, что он боялся даже обнять в ответ – вот тогда он ощутил, что она значит для него. Его самого в тот день едва не убили, вместе с Яков Платонычем. И Верино объятие – оно было, как сама жизнь… он не умел сказать иначе.
И всё же очень долго и помыслить не мог о ней, как о женщине, с которой… как с Райкой… или Зойкой? Невозможно, немыслимо! Вплоть до этого дождливого вечера.
Кожанку Васька бросил на сено, чтобы Веру не исцарапали сухие, жёсткие стебли. А потом их обоих захлестнуло с головой, да так, что временами становилось нечем дышать – и они отрывались друг от друга, словно выныривали из глубины, чтобы сделать вдох. Васька успел только испугаться мельком, что он же не умеет ничего, тот единственный раз не в счёт. Но всё случилось само собой – лучше и не надо. Всяко иначе, чем было тогда…
Он проснулся на рассвете в какой-то ленивой истоме. И даже сквозняк, сочившийся под дверь – прямо по ногам, не заставил его пошевелиться. Вера спала у него на плече, обнимая за шею – такая хрупкая, нежная, родная, что у него вдруг защипало в носу. Васька потянулся и зарылся носом в каштановые пряди на макушке. И снова блаженно уснул.
Пробудился окончательно от холода – и понял, что Веры рядом нет. Взметался, продирая глаза, и увидел её у двери, развешивающей его рубашку и свою фуфайку.
– Сырые совсем, – доложила она ему, обернувшись с усмешкой. – Сами согрелись, а одежду просушить забыли.
Согрелись? Она это так называет?
– Прости, это я виноват,  – пробормотал Васька, сгорая от стыда.
– Да терять-то уж нечего! – хмыкнула Вера. – Портянки давно сгорели.
– Одёжу тоже могли сжечь, – пробурчал он, адским усилием воли сохраняя невозмутимость. – Вместе с сараем.
Вымолвил и представил, как они выскакивают из горящего сарая в чём мать родила. Как бегут через весь Затонск… являются на Октябрьскую… с охапкой ландышей…
– Под тобой солома уже тлеет, – весело отозвалась Вера. Кажется, от неё не укрылось, как он полыхает.
Васька усилием воли прогнал чудовищный морок. Хорошо всё же, что огня не разводили.
Вера раскинула вещи, торопливо прошлёпала босыми пятками по земляному полу и снова прильнула к нему. Васька обнял её без слов, с облегчением выдыхая. Кажется, всё, что с ними случилось, было не просто для того, чтобы «согреться».
Крыша сарая, с вечера глядевшаяся новой, оказалась сплошь дырявая. Удивительно, как они этого вчера не заметили? Сквозь дыры проглядывало изумительно голубое майское небо. Будь такое накануне – и неизвестно, сколько ещё Васька ходил бы вокруг да около.
– И что теперь, Василий Степанович? – Вера покосилась на него, не размыкая кольцо рук у него на шее.
Васька вздохнул. В голове у него бродили именно те мысли, какие только и могут быть у парня, который лежит в соломе в обнимку с девушкой – единственной, любимой, желанной… Мотнув головой, Василий погнал шальные мысли прочь. Он и так уже натворил дел.
– Пойдём к Яков Платонычу и Анне Викторовне. Сдаваться, каяться и руки просить. 
– Вы, стало быть, не сторонник теории «стакана воды», товарищ Героический Сыщик? – насмешливо спросила она.
– Не. Я старорежимный. Чем беззаконно мять чужое сено в постороннем сарае, лучше создать ячейку общества – и мять его на законных основаниях.
Сказал – и обмер в душе. А захочет ли она создавать с ним эту самую ячейку общества? Или ей довольно будет «стакана воды»? Вера Яковлевна – девушка современная…
Но про себя Васька точно знал, что ему – мало. И вовсе не нужен ему этот стакан, если безо всего остального. Валять любимую женщину по гнилым сараям – разве об этом он мечтал?
– Это хорошо, – вздохнула Вера в ответ и легонько коснулась губами его плеча. – А то папа тоже старорежимный.
Васька охнул про себя и забыл дышать. Как ещё строгий наставник отнесётся к тому, что помощник соблазнил его любимую дочь? Сам Героический Сыщик, наверняка, руки Прекрасной Спиритки просил по всем правилам – как там у них заведено было в старое время? Вера Яковлевна – она же дворянского роду! А он, Смирной, со свиным рылом – да в калашный ряд.
– Пристрелит, – с тяжёлым сердцем предположил Василий. – Раньше, чем я рот открою.
– Я тебе помогу, – хмыкнула Вера.
– Каким это образом?
– Разряжу револьвер.
– Трость тоже лучше спрятать, – подумав, сказал Васька.
– Может, ещё и руки связать на всякий случай?
– Не, это уже нечестно будет, – подумав, решил Смирной. С тестем лучше всё же договориться полюбовно. Ведь трость и револьвер при нём и потом каждый день будут.
– Хорошо! – подозрительно легко откликнулась Вера Яковлевна. – Сейчас репьи из волос вычешу – и пойдём.
Васька только тяжело вздохнул.
   
Охапка ландышей в руках была мокрой и холодной. Васька бы и вовсе о них забыл, но Вера напомнила – да и самому ему стало вдруг жалко ни в чем не повинные цветы. Хотя не оставляла гадкая мысль, что этими ландышами он вскоре получит по физиономии. Чем ближе подходили к Октябрьской, тем сильнее Василий обмирал внутри, хоть Вера без стеснения стискивала его локоть обеими руками. Пробивала дрожь – то ли от волглой, так и не просохшей одежды, то ли от предчувствия, что ничем хорошим объяснение с Вериными родителями не кончится. Яков Платоныч – он же одними словами без мыла побрить может. Особливо того, кто ничтоже сумняшеся решит присвататься к Вере Яковлевне поперёк отцовского желания. Одно такое сватовство случилось прошлой осенью прямо на Васькиных глазах.
…– Как вы сказали? – Яков Платоныч аж прищурился. Значит, и впрямь удивлён. Когда он только делает вид, обходится вскинутой левой бровью.
– Марлен Краснов! – вновь лихо отрекомендовался посетитель. – Прошу у вас  руки вашей дочери.
Штольман молча качнул головой, дескать, ну и ну! А Василий дышать забыл. Он понятия не имел, что у Веры есть кто-то, да ещё с такими серьёзными намерениями. Откуда он взялся? Вид у жениха был партийный и городской: английский френч, новенькие галифе, английская же фуражка с квадратным козырьком, ладный кожаный портфель с двумя застёжками. Полувоенный шик на третьем году нэпа очень полюбили те, кто отродясь ни на каком  на фронте не был. Краснов этот точно не из фронтовиков. А из каковских он был, чёрт его знает! Попыхач залётный!
Васька, щепавший лучины на растопку, в досаде грохнул топором так, что едва не расколол опечье хозяйской голландки. Анна Викторовна отодвинула в сторону тетрадку, сдёрнула с носа очки, поглядела на мужа и что-то сказать хотела. Даже раскрыла рот. Потом поглядела ещё раз и рот закрыла. Один Штольман моментально обрёл свою привычную невозмутимость. Вывести его из себя –  что-то посерьёзнее нужно.
– Это что же, вас батюшка с матушкой так нарекли?
– Натурально, не они! – самодовольно заявил Краснов. – Родители мои в своей вековой отсталости дали мне имя «Кузьма», от которого так и веет мелкобуржуазной крестьянской средой. Я, конечно, приветствую смычку города и деревни, но на текущем этапе времени крестьянство как класс представляется мне неразвитым и контрреволюционным. Имя я себе выбрал сам.
Яков Платоныч щуриться перестал, но левая бровь неудержимо поползла вверх.
– Имя ваше, стало быть, революционное?
– Ну, натурально! – приосанился жених. – Марлен – Маркс и Ленин. И фамилия соответствующая, как видите.
– Вижу, – скупо обронил начальник угро. – А природная, стало быть, тоже подкачала?
– Природная не отражает текущего момента, – твёрдо заявил гость. – Смирнов – это ни о чём. Вот Краснов – другое дело! Сразу видно, кто перед вами, не так ли?
Яков Платоныч удовлетворённо кивнул, но саркастические складки на щеках стали глубже.
– Атаман Всевеликого войска Донского?
Кузьма-Марлен судорожно схватил свой портфель и прижал его к намечающемуся пузу:
– Бог с вами, товарищ Штольман! Такие шутки неуместны!
– Прошу прощения, – обронил сыщик, не демонстрируя, впрочем, ни малейшего раскаяния. – Итак, вы что-то говорили о своих матримониальных планах?
В этот момент грохнула дверь, и в дом ворвалась разрумянившаяся Вера:
– Всем комсомольский привет!
Увидев Краснова, она словно бы  споткнулась. Бросила быстрый взгляд на мать, отца и почему-то на Василия, потянула с головы платок и тоже хотела что-то сказать, но потом раздумала. Просто подошла и встала рядом с Анной Викторовной.
– Человек я солидный, как вы можете видеть, – жених повёл плечами, словно приглашая собой полюбоваться.
– Да, портфель внушает, – сухо согласился Штольман. – Чем занимаетесь?
– Я по партийной линии, – туманно ответил Краснов. – В двадцатом году возглавлял губернский комитет Чеквалапа, работал по поручению Чусоснабарма. За что был награждён именными часами.
– Что возглавляли, простите? – бровь сыщика изогнулась ещё сильнее, хотя, казалось, дальше некуда.
– Тверской комитет Всероссийской Чрезвычайной комиссии по валенкам и лаптям.
– И нынче тоже валенки с лаптями заготавливаете в чрезвычайном порядке? – лицо Штольмана озарила исключительно приветливая улыбка – зубы наружу. Ох, не любил Вася, когда начальник так улыбался! Гляди в оба, а то как раз чего-то отмочит. Типы вроде этого Краснова, иронии не понимают, а контрреволюцию враз пришьют – оглянуться не успеешь!
– Нет, нынче я по другой части, – жених слегка убавил прыти. Эх, копнуть бы его поглубже – откуда такой гусь залетел? К Вере Яковлевне… свататься…
– И дочь моя о ваших намерениях осведомлена? – негромко спросил Штольман, покосившись на Веру.
Краснов глянул на невесту в некотором замешательстве и снова перевёл взгляд на сыщика.
– Я решил сначала с вами.  Как вы есть человек старой формации.
– Увы, – подтвердил сыщик невозмутимо.
– Ну вот! – приободрился Краснов. – Я решил по всем правилам.
– По всем правилам Домостроя? – уточнил Яков Платоныч.
Тут уже даже слепой и глухой распознал бы его реакцию. Но Кузьма, иначе рекомый Марленом, продолжал с упорством глухаря на току:
– Положение моё в партии довольно прочное. А это немаловажно, сами понимаете, имея в виду сомнительное происхождение Веры Яковлевны.
Это что он сейчас сказал?!
Василий поднялся во весь рост. Но Яков Платоныч обошёлся без посторонней помощи.
– А вот происхождение Веры Яковлевны никаких сомнений не вызывает. Чисто дворянское. Вот перед вами Анна Викторовна, супруга моя, в которой я уверен. И по гроб ей верить буду. Но человек я, как вы верно заметили, старой формации. В ту пору за такое предположение на дуэль вызывали. И стреляли до смерти. Но поскольку формация у нас нынче новая, обойдёмся  простым битьём морд, – и сыщик наконец поднялся со своего места, тронув левый рукав сорочки, точно собирался его засучить.
Драться с этим партийным гусем Смирной ему точно не дал бы. Он молча выдвинулся вперёд. Краснов вдруг мелко икнул, подхватился и мгновенно исчез за дверью вместе со своим портфелем, под громкий Верочкин смех. Анна Викторовна иронически усмехнулась, глядя на мужа. А неустрашимый сыщик почему-то смутился.
– Думаешь, я рассчитался с ним за князя Разумовского? – пробормотал он.
– Именно так я и думаю, – уверенно сказала Анна Викторовна.
Строго поднялась с видом директора школы. А потом вдруг с чувством поцеловала мужа. Васька взметался отвернуться. Тогда, по осени, он ещё стеснялся, когда они вот так при нём… будто бы он свой…
– Где ты его взяла? – Штольман неодобрительно глянул через плечо жены на продолжающую смеяться Веру.
– Да он сам взялся. Неделю назад в исполкоме, когда я за подводами для стройки приезжала. Пристал, как репей. Увязался на стройку за мной, ходил, изучал подноготную. Но я и думать не могла, что он вот так сюда явится. Ох, хорошо, что Иван не видел! Задразнил бы меня, поросёнок!
– Странно, – обронил Штольман. – Либо информаторы товарища Краснова вовсе наше семейство не знают, либо…
– …либо он просто идиот. И я склоняюсь к последней версии, – закончила за него Вера. – Папочка, я тебя люблю!
– Я тебя тоже, – заметил сыщик. – Только будь добра, когда к тебе в следующий раз будут свататься, ты уж нас как-нибудь предупреди заранее. Чтобы нас с матерью родимчик не хватил.
Поразительно легко они все к этому отнеслись. А Васька вдруг встревожился. Такой тип запросто неприятностей Якову Платонычу наделать может. Пусть в Тверской чека Штольмана знают, но мало ли идиотов в других местах?
– Яков Платоныч,  а вы не боитесь вот так дурака дразнить? Побить вон обещали.
Штольман саркастически хмыкнул:
– Так не побил же.  Да и зачем мне самому, когда у меня есть вы, Василий Степанович? И происхождение ваше ни у кого сомнения не вызывает. И аргументы ваши… сокрушительные.
Только тогда Васька заметил, что так и не выпустил из рук топор.
 
– Вася, а ведь ты нервничаешь! – Вера лукаво заглянула ему в лицо, крепко держа его локоть обеими руками. Глаза её весело блестели. Так и смотрел бы, не отрываясь!
– С чего ты взяла? – буркнул он.
– Моя фамилия Штольман, вы забыли, Василий Степанович?
– Забудешь тут, – вырвалось у него.
– Да ты никак папу боишься?
– Ну, боюсь, – угрюмо подтвердил он. – Выискался, скажет, жених. Пошлёт меня… по старой и новой формации.
– Ох! Ну, ты и вспомнил! – Вера громко фыркнула, но вдруг приостановилась глядя ему в глаза. – Знаешь, у тебя было такое лицо… Василий Степанович, неужели вы и впрямь тогда подумали, что этот собиратель валенок что-то для меня значит?
– А что? – буркнул Васька. – У меня вот ни положения в партии, ни портфеля кожаного, ни именных часов от этого… чусосрама.
– У тебя есть главное.
Главное – что? Василий затаил дыхание, ожидая услышать продолжение, но Вера лишь улыбнулась загадочно и повлекла его дальше. Васька вздохнул, крепче прижимая к себе норовящий развалиться букет.
– Все равно. Я свататься приду, а ты отца не предупредила. Хватит их с Анной Викторовной родимчик, что делать станем?
– Ваньку за доктором Зуевым пошлём, – хладнокровно откликнулась Вера. – Да ты не бойся, мои родители и не такое видали.
Что со Штольманами случалось покрепче родимчика, разузнать Василий не успел. Школьный двор открылся перед ними совершенно внезапно. А казалось, что до него ещё идти да идти. По двору в направлении флигеля деловито топал Иван с ведёрком и удочкой. Вся команда в сборе, стало быть?
Самая большая комната исполняла в доме Штольманов роль гостиной, столовой и кабинета. Две другие были приспособлены под спальню и «детскую». В «детской» останавливалась и Вера, когда навещала родителей по выходным. В большой комнате стоял овальный стол, который накрывали к обеду, когда все домочадцы собирались вместе. А в промежутках между обедами на нём безраздельно царили школьные тетрадки Анны Викторовны. Яков Платоныч бумажную работу презирал и домой её никогда не носил. Впрочем, её он обычно спихивал на помощника, беззастенчиво пользуясь своим служебным положением.
Поскольку утро было раннее, стол только начинал переживать трансформацию из рабочего в обеденный. Анна Викторовна прибирала тетрадки и учебники на комод. Яков Платоныч стоял у окна в вытертой домашней куртке, именуемой забавным старинным словом «шлафрок». Кажется, он выглядывал на улицу в ожидании дочери, и, разумеется, увидел, как Вера с Василием шли через двор. Потому что на лице его при появлении молодых людей появилось выражение насмешливое и грозное.
Васька в панике подумал, что Штольман сделал единственно возможный вывод из их с Верой расхристанного вида. От сыщика разве скроешься? Но Вера Яковлевна не дала отцу раскрыть рот.
– Папа, мама, тут Вася вам что-то сказать собирается! – выпалила она с порога и подтолкнула Смирного вперёд, перекрывая пути к отступлению. Разряжать отцовский револьвер и прятать трость она явно не собиралась. На лице любимой Васька прочёл искреннее наслаждение моментом.
На Верин голос из кухни появился Ванька с ножом и здоровенным карасём в руках. И уставился на молодого сыщика с выражением очень похожим на то, какое было сейчас у старшего Штольмана. Даже бровь старательно выгнул.
Василий глубоко вдохнул, словно в омут собирался нырнуть.
– Яков Платоныч… Анна Викторовна… Я… мы с Верой Яковлевной… в общем, я должен просить…
Глаза старого сыщика заинтересованно вспыхнули. При виде этого азартного блеска Смирной утратил дар речи окончательно.
– Ну! – нетерпеливо воскликнул Ванька. – Чего сказать-то хотел?
– Узнаю школу красноречия имени Якова Штольмана! – весело констатировала Анна Викторовна.
– Ты несправедлива, – примирительно заметил сам Штольман. – В кои веки кто-то решился это сделать по правилам. Даже с букетом!
Васька почувствовал, что его язык окончательно примерзает к нёбу. Ему и с самой Верой стоило труда разобраться. Он совсем забыл, что они тут зубастые все до единого. 
– Продолжения не будет, как я понимаю? – насмешливо прищурился Верин отец.
– Думаю, мы можем считать попытку засчитанной. Вася очень старался, – Верина мама поглядела на Василия с веселым сочувствием. – Ваше слово, Яков Платонович?
Сыщик вдруг шумно вздохнул и потянулся к левому манжету. Анна Викторовна встретила этот жест скептической гримасой, словно чего-то от мужа ждала. Яков Платоныч снова вздохнул.
– Я просто понятия не имею, как это делается, – пробормотал он. – Сам-то я его не получал. Точнее, получал… но в письменной форме.
На Васькиной памяти это был первый раз, когда острый язык Штольмана отказывался ему служить… почему-то. Сыщик подошёл к ним и внезапно обнял обоих, притиснув к себе. Жалобно хрупнули позабытые ландыши.
– Наверное, что-то сказать полагается?
– Наверное, папочка. И ты сможешь. Я в тебя верю!
– Это обнадёживает, – привычно фыркнул в ответ Штольман. А потом выдохнул, явно волнуясь: – Пусть хоть у вас всё будет просто… и хорошо.
– Ну, какое сватовство, такое и благословение, – констатировала Анна Викторовна. – Странно было бы ждать иного.
Она подошла в свою очередь, властно оттеснила мужа и крепко обняла и поцеловала Веру с Васькой:
– Будьте счастливы! Мы давно этого ждали. Папа тоже очень рад. Просто он в своём… репертуаре.
Штольман хмыкнул у неё за спиной, но не оспорил такую оценку. А потом произнёс со строгостью в голосе:
– А теперь переодеваться. Оба. Воспаления лёгких в канун свадьбы нам только не хватало.
– Тили-тили-тесто! Сопливые жених да невеста! – тут же вклинился младший штольманёнок.
Вера потянулась, чтобы дать ему по шее, но не достала.
Переодеваться? Это надо, конечно… Значит, ему сейчас уйти? Его выставляют? Но предложение принято… кажется. По крайней мере, Яков Платоныч не стал стрелять. И даже не отбрил в своей ядовитой манере.
– Ну, я пошёл? – Васька вопросительно взглянул на Веру.
– Без завтрака? – грозно спросила Анна Викторовна. – Даже не думай!
Васька бросил быстрый взгляд в сторону кухонной плиты. Дров возле неё было совсем мало. Колоть их – эту обязанность он сам на себя взвалил ещё год назад, когда Штольманы только решили обосноваться в Затонске.
– Ты переоденься, – пробормотал он, повернувшись к Вере. – Я пока вот…
Красноречие, которое никогда не было его сильной чертой, кажется, решило покинуть его окончательно. Васька молча шагнул к Анне Викторовне, вручил ей изрядно помятый букет, который так и держал в руках, и поспешно выскочил в дверь кухни.
Он успел расколоть несколько поленьев и совершенно согреться, когда Вера вышла звать его к завтраку. На ней было лёгкое белое платье девушки-весны, в котором Васька впервые увидел её в Петрограде. Случайно так вышло или..?
– Ты очень красивая, – пробормотал он, едва ли не впервые позволяя себе эти слова вслух.
– Правда? – Верино лицо озарилось, будто солнце хлынуло из глаз. – Очень приятно это слышать от вас, Василий Степанович, – добавила она светским тоном. И вдруг звонко рассмеялась.
Смирной молча сгреб дрова в охапку и направился к ней. Ну и что, что ей нравится его дразнить? Он бы тоже дразнил такого тюфяка. Вера ждала, улыбаясь, и при виде этой улыбки память внезапно опрокинула Ваську в какие-то неведомые дали – в тот день, когда они вчетвером ехали из Затонска в Петроград, выручать Штольмана, по Васькиной же глупости попавшего в камеру Василеостровского отделения.
Тогда он впервые, кажется, смотрел в эти синие глаза – и видел, как светит солнце, отражаясь от капель на траве. И как эта девушка улыбается именно ему. И вот… Ваське вдруг до боли захотелось обнять её, чтобы убедиться, что он не спит – что теперь, спустя год все это происходит уже наяву.
– Вера, я тебя люблю! – внезапно выпалил он, роняя дрова себе под ноги.
Вера ответила на это признание поцелуем, от которого у него враз закружилась голова.
– В строгом смысле слова, это признание должно было прозвучать до официального сватовства. Но, исходя из того, что ты верный папин ученик, я тебе прощаю, – величественно сообщила девушка-весна, наконец позволяя ему вздохнуть.
– И что это за дом такой? – прозвучал рядом ехидный мальчишеский голос. – В каждом углу целуются. Это заразно, что ли?
– Подрастешь – узнаешь, – мрачно пообещал Василий, не выпуская Веру из объятий и делая ленивую попытку дотянуться до Ванькиного загривка.
– Между прочим, вас давно к столу ждут, – сообщил Иван – явно для того, чтобы они не думали, будто он за ними подглядывал.
   
За столом у Штольманов Васька регулярно сиживал с тех самых пор, как пришёл на Пятую линию после недолгого ареста Якова Платоныча, положившего начало их знакомству. И всегда его принимали, как своего. Но сегодня парня вдруг поразило чувство, будто всё стало как-то иначе. Словно что-то внутри него открылось, как шлюз, и оттуда хлынуло доброе и горячее, заполнив его целиком. Он всех любит! И теперь они – его семья.
Сватовство это странное, во время которого он смог промямлить всего несколько бессвязных слов – оно что-то изменило? Верины родители, похоже, даже не удивились. Ну да, Анна Викторовна ведь так и сказала: «Мы этого ждали». Выходит, они всё давно видели? И про Веру – тоже видели? То же, что и сам Васька видел – только боялся поверить…
Всё вышло до странности просто. Почему?
– Яков Платоныч, вы сказали, что благословение получали в письменном виде…– брякнул и сам испугался. Сыщик всегда избегал говорить о личных вещах. То ли считал их недостойными, то ли Ваську недостойным считал. А он к нему чуть не с ножом: расскажи, как тебя благословляли!
Но Штольман не рассердился против ожидания. Только вздохнул невесело:
– Так я, Василий Степанович, и в мыслях свататься не имел.
– Как? – вырвалось у Васьки. А как же они с Анной Викторовной тогда?..
– Это надо мои обстоятельства тогдашние понимать. Не вдруг расскажешь. Я ведь ссыльный был. Со скандальной репутацией. Потом и вовсе смертником стал. Стрелялись мы с князем. Я свой выстрел сделал, а потом нас прервали. И его выстрел надо мной дамокловым мечом висел. Да ещё… – Штольман прервался и замолк.
– Что ещё? – внезапно требовательно спросила Анна Викторовна. Пальцы её накрыли ладонь сыщика, лежащую на скатерти, и ободряюще погладили.
– А ещё я был на тайной службе, – усмехнулся Штольман. – Не шпион, а так – привлечённый сотрудник. Чья участь – непременно погибнуть за Отчизну. И получить в награду эпитафию: «Он слишком много знал». Я был к этому готов, но… в Затонске мне внезапно захотелось жить.
Теперь уже ладонь Якова Платоныча ласкала пальцы жены. Васька с усилием отвёл от них глаза. Прервать эту неожиданную исповедь вопросом не осмелился никто, даже Ванька, обычно тактом не отличавшийся. Штольман хмыкнул и продолжил сам.
– В свете сказанного, как я мог свататься? Мне жить-то оставалось всего ничего. Да кто бы за меня в здравом уме дочь свою отдал? Особенно после того, как меня обвинили в убийстве князя, и я бежал из-под стражи. Был ссыльный дуэлянт, стал беглый висельник. Анна Викторовна всё решила сама, – он взглянул на жену с теплой усмешкой.
– А что оставалось делать? – несколько сердито откликнулась она. – В ту ночь мороз трещал, а ты собирался ночевать в пролётке. Или у костра с нищими. И вчуже представить страшно!
И замолчали. Оба. Васька сидел, как мышь под метлой, затаив дыхание. Это что же выходит?..
– Ну а дальше-то? – вклинился, не выдержав, Ванька.
Василий едва не щёлкнул своего нового родственника по носу. Вот куда он лезет? Его ли ума дело!
– А дальше… – Штольман вздохнул. Лицо украсила совсем не весёлая улыбка, более похожая на гримасу. – Дальше я повёл себя… не вполне достойно. Хотя у меня есть смягчающие обстоятельства. Дело-то молодое... После этого мне оставалось только просить у Виктора Ивановича руки его дочери… в письменном виде. Если бы я попался ему на глаза, он бы меня убил. Горячий был нрав у моего тестя, – хмыкнул Яков Платоныч.
– Но папа ведь дал благословение, – напомнила Анна Викторовна, не отрывая от мужа горячих глаз. И выражение в этих глазах стояло какое-то непонятное.
– Ванька, неси посуду на кухню! – скомандовала вдруг Вера.
Василий принялся помогать ей собирать чашки, но потом против воли бросил взгляд на сыщика и его жену – и застыл. Они тоже встали из-за стола, но если и собирались что-то сделать, то напрочь об этом забыли.
– Почему ты никогда не говорил мне?.. – тихо спросила Анна Викторовна.
– Думал, что ты и так всё поняла, – виновато отозвался Штольман. – И потом… просто случая не было.
– За тридцать с лишним лет, – выдохнула она с упрёком.
Но ладони уже лежали у него на плечах, а глаза смотрели в глаза. И глядеть было нельзя, и трудно оторваться. Васька подумал, что, должно быть, Яков Платоныч неспроста рассказал всё это именно сегодня. Что уж там он не договорил за тридцать лет – бог его знает. Но о том, что случилось между ними до свадьбы… об этом знали они оба. А сегодня это было рассказано… для них с Верой. Вот так!
Перед глазами замаячил старый сарай. И проливной дождь, под который он чуть было не сбежал… от своей судьбы. А ещё он подумал, что тоже хочет так. Тридцать лет глядеть в любимые глаза – и не наглядеться!
Стоило подумать, как эти глаза возникли перед ним наяву. Вера взяла его за подбородок и повернула к себе. А потом властно прильнула к устам, не обращая внимания на брата и родителей.
– Что… – только и успел вымолвить Васька.
– Беру пример со старших, – усмехнулась Вера Яковлевна. – Дурной, но очень заразительный.
     

   
Следующая глава       Содержание

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)