Самообман

Господи, только бы всё это было правдой!
Вышла замуж, счастлива, ждёт дитя.
Счастлива? Значит, сумела всё забыть. Забыть своего Штольмана...
Или просто уверила себя в том, что сумела это сделать. Что всё в её жизни просто отлично…
А где-то внутри жмётся в комок кто-то мокрый, трясущийся и жалкий…
Господи, спаси её, мою девочку! Спаси и сохрани!..

Большую часть своей жизни Мария Тимофеевна  провела в маленьком, уютном мирке. В этом мирке все вещи стояли на своих местах, пыль была вытерта, счета оплачивались исправно, костюмы и манеры были безупречны, и даже самые злые языки не смогли бы сказать, будто Мария Миронова…
А что, собственно? Каких пересудов она боялась? Будто красавец-поручик Виктор Миронов взял младшую и нескладную купеческую дочку из жалости… или из корысти?  Об этом сестра сказала ей ещё до свадьбы, когда Витенька только посватался:
«Я только чтобы тебе глаза открыть! Есть такие мужчины, Маша, до женского полу очень охочие. Так чтобы ты себя-то не обманывала. Гулять от тебя он будет, на сторону глядеть. Ишь, красивый да холёный! А ты-то, Маша, собой хороша ли? Не бог весть что. Деньги ему папенькины нужны, вот и вся любовь!»
Приданое Тимофей Алексеич за Машу, и впрямь, хорошее дал. Пока старшей женихов приискивали, к младшей неожиданно повадился ухажёр из офицеров. Букетики к порогу тайком носил. Липа его поймала, думала, может к ней? Или отвадить хотела, тоже очень может быть. Злоязыкой сестрица уродилась, вся в бабку.
А Виктор возьми да и посватайся к застенчивой скромнице Маше. Она уж счастью своему верила и не верила. Обмирала от нежности, когда Витенька на неё глядел ласковыми глазами. А потом, когда он уходил, слушала сестрины наставления и сжималась в комок от обиды и боли – за что же с ней так!
Помолвка вышла особенно горькой. Витенькин младший брат – вот уж истинно, шалопаем был и остался. Как раз из тех, про кого Липа любила рассуждать. Ручки целовал, а сам скользил томным взглядом куда-то мимо. А потом и вовсе имя перепутал, утверждая этой небрежностью полное ничтожество братниной избранницы. Маша ему не простила и не простит никогда!
Оттого и плакала она перед свадьбой, измученная многочисленными традициями, которые Липа выкапывала невесть где, а пуще того – мыслями о том, что обманывает себя, что не любима она и никогда любима не будет. Хотя самой без Виктора Ивановича уже и свет был немил.
А Витенька только глянул на неё там, у церкви, и челюсти в гневе сжал. Весь обряд венчальный Маша в полуобмороке провела, гадая, чем прогневала жениха ещё до свадьбы.
А он из церкви её вывел, на руки подхватил – и вдруг закинул на лошадь, прямо без седла, увозя прочь от всей этой свадебной суеты, так её расстроившей. И летела молодая жена над землёй, не чуя жёсткой конской спины, а чувствуя только крепкие руки, что обнимали её так, что немыслимо было упасть. И летели, осыпались от скачки цветы, вплетённые в конскую гриву…
   
Папенька Тимофей Алексеич, заботясь о счастье дочки, зятю выставил условие – службу оставить и выбирать себе занятие мирное и почтенное: «Негоже молодой жене по гарнизонам мотаться и ждать, пока мужа на войне убьют. Хочешь, торговые дела от меня прими, хочешь – выучись. За деньгами дело не станет».
Аккурат в год их свадьбы Государь объявил судебную реформу, и Виктор пошёл на юридический факультет Московского университета. Эти годы Маша вспоминала без приятности. Витенька был всё время занят, видела она его мало. А вокруг-то барышни – красивые, умные, куда до них замоскворецкой простушке. И хоть жили молодые от Машиных родителей отдельно, Липа – злой гений – беспокойство сестры растравлять успевала и при редких встречах. Да так, что однажды Мария Тимофеевна не выдержала и устроила мужу грандиозный скандал, выпалив в горячке все свои подозрения, а заодно - что она с подлыми разлучницами сделает. Виктор слушал, распахнув глаза, а потом вдруг расхохотался, прижал Машу к себе и принялся зацеловывать, называя своей амазонкой. И так вдруг легко ей стало, так приятно было рыдать ему в плечо, выплакивая свои сомнения и глупую ревность.
   
После окончания курса Виктор решил вернуться в родной свой городок, где у Мироновых от прежнего имения оставался приличный дом. Услыхав об этом, Олимпиада даже шпильку не подпустила, только завистливо вздохнула. Машин муж хоть из худородных, а всё же потомственный дворянин. Не то, что батюшка, который только личное выслужил. Мария тоже промолчала, но про себя усмехнулась. Подумалось: вот будет у них с Витей дочка - и непременно красавица! – так её-то уж непременно какой-нибудь вельможа сосватает. Ох, не порвало бы Липу от зависти тогда!
Дочка, между тем, была уже на подходе. Говорят, что женщины в тягости делаются нервными и плаксивыми, но у Маши тогда всё было иначе. В маленьком Затонске, в светлом доме на Царицынской, где она стала полноправной хозяйкой, Мария Тимофеевна обрела, наконец, хрупкое душевное равновесие. Нарушалось оно только наездами Витиного несносного брата или Машиной зловредной сестрицы, по счастью нечастыми. Пётр сам в родные пенаты не стремился, болтаясь где-то в европах, а Липе Виктор однажды дал жёсткий укорот, когда заметил, как расстроилась жена после обидного замечания. Беременность протекала гладко, несмотря на Машину хрупкость. За молодой хозяйкой заботливо присматривала Витина нянька Прасковья, любившая хозяйского сына так, как своих-то не всегда любят.
Аннушка родилась в срок, крепкая и здоровая, но рожала Маша в таких муках, что едва богу душу не отдала. А когда оправилась – с превеликим трудом, доктор с досадой констатировал, что других детей у неё не будет. Дочь осталась единственной, безмерно любимой обоими родителями, и непутёвым дядькой, и заботливой Прасковьей. Даже Липа умилялась.
И всё ладно было теперь в мире у Марии Тимофеевны. Обогретая и обласканная мужниной любовью, она вдруг расцвела, как никогда в жизни. Виктор отслужил положенный срок помощником присяжного поверенного, а там и сам был принят в коллегию и быстро стал лучшим адвокатом Затонска. Семейные достатки росли, хозяйкой Маша оказалась исправной, так что завелись средства, позволяющие молодой жене одеваться в соответствии с модой, чтобы никто не мог и заикнуться о том, будто госпожа Миронова собой нехороша. Муж это только приветствовал, хоть и улыбался порой иронически. А однажды Витя повёз жену для поправки здоровья в Кисловодск. Эти дни Маша до сих пор вспоминала как самые счастливые и безоблачные.
   
Только дважды враждебная и жестокая действительность проникла на порог мирного дома с мезонином. В первый раз – когда проявился  Аннушкин страшный дар. Но тогда мать сумела убедить себя, что это только фантазии пятилетней дочурки. Аня и впрямь оригиналка и выдумщица была. Кукол не любила, всё норовила притащить домой какую-нибудь живность. И вечно её тянуло к самым неподходящим людям: каким-нибудь сиротам, нищим, замарашкам. Но это лишь оттого, что была её любимая девочка ласковой и жалостливой.
Другой раз добрый мир дома Мироновых затрещал по швам и едва не рухнул, когда началась война с турками за освобождение Болгарии, и Витя вернулся в армию – добровольцем. Отвратить его от этого решения не могли ни мольбы, ни новый грандиозный скандал, на который муж отреагировал совершенно уже иначе. Он твёрдо взял бушующую Марию Тимофеевну за локти и сказал без улыбки, но с той внутренней силой, которая была в нём всегда, хоть и проявлялась нечасто:
- Маша, есть вещи важнее собственного благополучия. В том числе и для меня.
В этот момент он показался вдруг совершенно чужим, так что она даже не нашлась, что сказать в ответ, и замерла, парализованная ужасом перед этими неведомыми вещами, отнимающими у неё мужа.
Десятилетняя Аннушка, испуганными глазами взиравшая на семейную бурю, вдруг подскочила к отцу, порывисто обняла его за шею и горячо зашептала:
- Папенька, только возвращайтесь, пожалуйста, живой!
И Витя улыбнулся ей в ответ – такой знакомой, родной улыбкой и пообещал, что, разумеется, вернётся.
Он и впрямь вернулся невредимым, даже не раненым, с орденами на груди - и никогда не рассказывал о войне. Маша была благодарна ему за это. Она не хотела знать. Этот годичный кошмар минул, развеялся, и ей казалось, что он не вернётся больше никогда.
Вплоть до того дня, когда кто-то прислал Вите исчёрканную фотографию.
Тогда Виктора спас Штольман…
       
Тревогу она почувствовала сразу, едва этот сухопарый незнакомец в безупречном сюртуке, появился на дорожке, ведущей к дому. Подумать только, рядом с ней в этот миг сидела настоящая убийца, но испугалась она не Ульяну Тихоновну - особу, прямо скажем, неприятную, а вполне приличного с виду господина. Что-то было в нём такое, ловилось с первого взгляда: то ли в резких чертах худого лица, то ли в голосе, в манере отрывисто проговаривать фразы. Угроза – самая страшная из всех, какие были прежде.
Не потому ли Мария Тимофеевна поспешила быть с ним сколько возможно любезной, расположить его к себе? В силах этого страшного чужака было разрушить всё, что она построила. Тогда она думала, что опасность угрожает только Петру. Как же она ошибалась!
Аннушка, и впрямь, выросла красавицей, как мечталось. Вот уж о ней никому и в голову не пришло бы сказать, будто нехороша. Синеглазая барышня с пушистой косой, с Витенькиной доброй улыбкой. В то лето Мария Тимофеевна была ещё счастлива, присматривая дочери женихов и рисуя в мечтах её безоблачное будущее. И в голову встать не могло, что любимая девочка пересечётся со Штольманом, да не только пересечётся, а увлечётся им не на шутку. Хотя, какое там «увлечётся»!..
Поначалу – очень осторожно – она старалась дочку предупредить. Дескать, мужчина видный, но непорядочен, замечен был по притонам и в борделях. Только Аннушка её слова отмела со смехом: «Ну, мама, работа у него такая!» Видит Бог, Мария Тимофеевна никогда и не думала про него всерьёз то, что говорила тогда. Это Липа считала надворного советника исчадием ада, у самой же госпожи Мироновой к тому времени было немало случаев убедиться в порядочности полицейского. Хотелось только, чтобы поняла Анна, сколь опасна и отвратительна эта самая работа, чтобы держалась от него подальше. Не поняла, не почувствовала тогда, что увлекла любимую дочь поначалу вовсе даже не хищная мужская красота сыщика, а дело, которое стояло у него за спиной. И мир, из которого он пришёл – чужой, враждебный для Марии Тимофеевны - тот, в который она никогда по доброй воле не хотела бы окунуться.
«Я хочу что-то делать, приносить пользу!» - а у самой глаза горят. Бедная девочка! Знала бы ты, чем она обернётся для тебя – эта польза!
Сейчас мать понимала, что тогда, в сентябре восемьдесят восьмого, едва познакомившись с Анной и уже успев её спасти, Штольман приходил в их дом именно за этим – поговорить с родителями. Узнать, как отнесутся они к тому взаимному интересу, который возник у них с Анной. Сидел в беседке, пил чай, стоически улыбаясь и честно отвечая на все вопросы, а Мария Тимофеевна каждой интонацией, каждым жестом и взглядом отвечала ему: «Нет, нет, никогда!»
Потом примчалась Аннушка на своём велосипеде, обрадовалась и повела его гулять в сад. Отдать ему должное, сказанное матерью он понял верно – пробыл недолго и откланялся. Дальше и вовсе старался держаться на расстоянии. Вот только Анну к нему влекло, как беспечного мотылька на огонь. Да и у самого сыщика ненадолго хватило моральных сил.
А потом был тот памятный музыкальный вечер для рояля и губной гармоники. Антон Андреич – милый, воспитанный юноша, хоть Аннушке, конечно, тоже не пара. Но они так славно играли вместе. А Штольман, который вот уже несколько месяцев не появлялся у них в доме, стоял подле и пожирал Анну горящими глазами. И она отвечала ему неуловимым лукавым взглядом – она-то, никогда не признававшая кокетства! Всё это выглядело уже откровенно опасно.
В тот же вечер Мария Тимофеевна сказала мужу: «Витя, вышвырни его из нашего дома, чтобы и духу его здесь не было!» Матери пришлось выдержать настоящую битву с Анной, утверждавшей, что у неё «нет никаких отношений с этим господином». Господи, неужели она сама всерьёз это думала? Виктор выполнил Машину просьбу и отказал Штольману от дома, благо и повод нашёлся вполне весомый.
Потом к Аннушке посватался князь, и сыщик вовсе исчез с горизонта. И дочь согласилась подумать. Всё было так хорошо! Кто же мог знать, что высокородный жених окажется негодяем и шпионом, а презренный полицейский – героем, отдавшим свою жизнь за Отечество?
Штольман тоже был из тех, для кого дело было превыше собственного благополучия. В нём это было так явно, гораздо сильнее, чем у Виктора. Не потому ли она так не хотела, чтобы дочь его полюбила? За его спиной стоял не только отвратительный мир воров, предателей и убийц, с которыми он вёл борьбу до последнего вздоха. Там стояла сама смерть. От которой он не стал бы уворачиваться и заслоняться, как, по слухам, ещё в Петербурге не заслонился от пули высокородного соперника. Он ведь и здесь ухитрился нарваться на дуэль, и снова не стал в князя стрелять…
Если бы Витю убили на войне, смогла бы она его простить? Понять, успокоиться, забыть… и выйти замуж за другого?..
           
Видит Бог, она никогда не желала Штольману зла! Пусть бы он жил где-то там, не имея отношения к семье Мироновых – и Мария Тимофеевна вместе со всем городом восхищалась бы подвигами сыщика. Но он посмел…
О том, что дочь отдалась Штольману в ту ночь, когда ушла из дома и поселилась в гостинице, Маша поняла сразу. Изменилась походка, даже запах стал иным. А сильнее всего изменился взгляд - полный безмерной боли, терпения и… прощения. И готовности ждать, сколько бы ни пришлось.
Мерзавец! Да как он только мог! Была бы её воля, она подняла бы его из могилы и убила снова. А потом заставила посвататься и жениться, как подобает приличному человеку.
Но сыщик лежал под большим серым камнем, оплаканный всем городом… говорят, тело обгорело до неузнаваемости, и хоронить пришлось в закрытом гробу. Хоть бы у него хватило благородства не являться к Аннушке после смерти!
         
Скоропостижный отъезд и внезапное венчание неизвестно с кем Мария Тимофеевна поначалу связала с последствиями той ночи в гостинице. Если Анна понесла от Штольмана, у неё и впрямь не осталось другого выхода, чтобы прикрыть свой позор. Но ребёнок ожидался только сейчас, два года спустя, так что причина, по которой дочь вышла замуж, едва успев оплакать возлюбленного, видимо, была иной. Не пыталась ли она тогда выбить клин клином, новой привязанностью заглушить сердечную боль? Письма начали приходить только летом, и в них дочь каждым словом уверяла, что счастлива. Кого она пыталась обмануть? Родителей? Или себя саму? На беду себе, Аннушка уродилась честной и верной, не могла она так быстро забыть… Значит, мучилась, ломала себя, каждый миг убеждая, что прежнее больше ничего для неё не значит.
Неизвестный французский «юрист» Марию Тимофеевну тоже беспокоил. Начать с того, что за все годы Анна так и не прислала ни одной его фотографии. Были карточки с дядюшкой, была она одна – похорошевшая и расцветшая в своей женственности, но ни одного портрета мужа, будто бы безмерно любимого. И Виктор тоже ничего о нём не рассказывал. А расспрашивать при Липе, которая – будто чуяла - ухитрялась гостить у них всякий раз, когда приходило письмо, было немыслимо. Маша решительно уверяла себя, что зять молод и хорош собой, но как оно взаправду – Бог весть! Аннушка, отчаявшаяся от своей потери, могла вытворить всякое.
Одно для матери было очевидно – никакой он не юрист. Анна как-то проговорилась, упомянув, что муж нашёл для индийского князя какой-то ценный рубин. Снова сыщик! Возможно, она и выбрала его поэтому. Штольмана больше нет, но ведь никуда не делся Анин проклятый дар. И она решила поставить его на службу обществу. Должно быть, так оно и есть.
И что их ждёт там, в Париже, уже через несколько часов? Виктор молчал, но Маша видела, что он тоже волнуется.
Может ли дело заменить любовь? Кто он - этот французский месье Жак? Достоин ли встать вровень хотя бы с тенью Якова Платоныча? Или это негодяй, воспользовавшийся отчаяньем бедной девочки, тем, что у неё не осталось ни защиты, ни цели?
Господи, спаси и сохрани!..