Что русскому хорошо...
— Ну Яков Платонович, что мы теряем? Ничего не найдём — так прогуляемся. Все наши здешние знакомые очень хвалят Харитоновский парк! — уговаривала Анна утром в гостинице. Штольман не нашёл, что возразить, и в результате они оказались в парке, где и гуляют уже давно к обоюдному удовольствию.
Ночью снова шёл снег, но к утру подул тёплый влажный ветер, небо очистилось и поднялось над городом высоким синим куполом. В парке дышалось легко. Солнце щедро брызгало лучами сквозь прозрачное кружево тонких голых веток, черные мокрые стволы лип ощутимо на глаз полнились соком, на кое-как почищенных дорожках на глазах растекались лужи, воробьи звенели-надрывались, ошалев от тепла и света, и как-то сразу становилось ясно — весна, наконец, добралась и сюда!
Стая хохлатых свиристелей перепархивала с дерева на дерево, склёвывая уцелевшие после зимы сморщенные яблочки-дички и рябину. Что-то потревожило их, и они вспорхнули, треща крыльями. Один, видимо объевшийся, остался и распушившимся шариком мрачно раскачивался на тонкой ветке, не пытаясь взлететь. Анна Викторовна в полном восторге сунулась поближе, пытаясь разглядеть его получше, и Яков только в последний момент успел перехватить её и вытащить из раскисающего сугроба.
Удивительно! В Затонске на глазах Штольмана происходила головокружительная метаморфоза: из полуребенка барышня Миронова превращалась в прекрасную, сильную, невероятно притягательную женщину. Но, пройдя множество испытаний и став госпожой Штольман, Анна Викторовна нисколько не утратила своего жизнерадостного любопытства, интереса ко всему происходящему вокруг и вкуса к жизни. И та девочка-сорванец, что азартно пускалась во все мыслимые и немыслимые авантюры и периодически заставляла его пугаться за неё до полусмерти, по-прежнему была здесь, в ней. Очень его это утешало и невольно заражало радостью, несколько примиряя со своим присутствием в её жизни. Но вслух, как обычно, Штольман произнес нечто почти противоположное. Не торопясь выпускать её из объятий и притягивая поближе, он иронически осведомился:
— Анна Викторовна, Вы на дереве надеетесь найти сокровища госпожи Уфимцевой?
— Яков Платонович, проницательность Ваша порой не знает границ, — задиристо ответствовала любимая супруга и попыталась подтянуть повыше воротник его пальто. — Опять шея голая, — недовольно произнесла она.
Смеющиеся синие яркие глаза оказались слишком близко, чтобы оставаться бестрепетным и безучастным. Искушение «не святого Иакова» было слишком велико, чтобы устоять.
Они целовались, пока стайка мальчишек в ученических шинелях, с топотом пронесшихся мимо, едва не сбила их с ног. Один из них остановился и завопил во всю силу молодых лёгких:
— Пашка! Бажов!* Где ты там телепаешься? Давай скорей!
— Да иду я, иду! — донеслось в ответ и ещё один школяр со свистом просквозил мимо.
— Довольно интенсивное движение для парка, — покачал головой Штольман, подхватывая на лету свалившийся котелок.
— Ваше счастье, Яков Платонович, что для велосипедов здесь нынче сезон не настал, — утешила Анна Викторовна.
— Мне ли бояться столкновений с велосипедами? — ответил Штольман, чувствуя, что расплывается в глупейшей улыбке.
Здешний парк был не чета затонскому. От озерца, расположенного в центре, он просматривался окрест во все стороны до самой ограды, до строений усадьбы Харитоновых-Расторгуевых и Вознесенской церкви. За полчаса Штольманы не спеша обошли всю его территорию, прогулялись по аллеям, лучами расходившимся от озера, прошлись вокруг него по дорожке. На первый взгляд потаённых мест, где можно было бы спрятать сокровища, имелось предостаточно. Анну чрезвычайно заинтересовали два небольших островка близ берега озера. Полоска рыхлого ненадёжного льда, отделявшая их от «материка», хоть и была довольно узкой, но доверия не внушала совершенно: из-под кромки льда, отступавшего от берега, уже виднелась тёмная вода. «Даже не помышляйте, Анна Викторовна!» — возмутился Штольман, разгадав намерение супруги как-нибудь пробраться на острова. Самому ему думать о загадках не хотелось, хотелось просто гулять, вдыхать пьянящий влажный воздух, держать жену под руку и бесконечно смотреть на её оживлённое и радостное лицо. Прогулка в здешнем парке имела одно основательнейшее преимущество: в Затонске им приходилось делать вид, что каждая их встреча — чистая случайность, и после прогулки они расходились в разные стороны с затаённой надеждой на новую встречу. Здесь же им не нужно хитрить с самими собой и расставаться, оставаясь в неведении, когда состоится следующее свидание, и полагаясь только на счастливый случай.
— Анна Викторовна, Вы не проголодались? — спохватился вдруг Штольман. Времени после завтрака прошло предостаточно, а прогулки аппетиту весьма способствуют. — Где-то у входа я видел торговцев пирогами.
Анна смущенно кивнула. Почему-то она продолжала стесняться своего хорошего аппетита. Штольман устроил её на просохшей под жаркими лучами скамейке и отправился добывать пропитание.
Дело оказалось не таким простым, как представлялось. Около лоточника собралась небольшая компания и с чувством, с толком, с расстановкой обсуждала достоинства и недостатки ассортимента, и занималась этим так вдумчиво, что конца-края не видно было. Дождавшись своей очереди и попутно просветившись насчёт качества разнообразных начинок, Штольман добыл, наконец, вожделенный провиант и поспешил обратно к жене.
Сквозь прозрачные кроны он ещё издали увидел, что Анна на скамейке уже не одна: рядом с ней расположился не кто иной, как их недавний знакомец Дмитрий Наркисович Мамин. Он увлеченно и горячо что-то рассказывал, помогая себе жестикуляцией и представляя кого-то в лицах. Анна слушала с большим интересом. «А это литературное светило откуда тут?» — с неудовольствием подумал Яков Платонович.
Надобно признать, рассказчиком господин Мамин был отличным, способным с тонким юмором и несомненным актёрским даром изображать целые сцены, которые, кажется, тут же и импровизировал. А сейчас сказочник и благодарная слушательница нашли друг друга. Представлялось очевидным, что Анна поддаётся очарованию, исходящему от столь занимательного собеседника. Ей определённо было приятно, что талантливый известный человек держится с ней на равных. Тем более, что сам господин Мамин нисколько не скрывал, что ему так же интересно болтать с ней, а молодая и искренняя отзывчивость Анны словно вселяла в него вдохновение. Чувство праздничности, которое дает общение с даровитыми и талантливыми людьми, Штольман и сам невольно испытал при их первой встрече с литератором.
Что ж, могло быть и хуже. Что, если бы на месте господина писателя оказался давешний «скромный провинциальный театральный деятель»? Литератор, по крайней мере, хоть и не скрывает своего восхищения, но своего внимания и ухаживаний не навязывает. То, как он внимательно и серьёзно прислушивается к Анне, выглядит, как особенно тонкий комплимент.
Штольман еле сдержал досаду. Кто ж Вам, господин бывший надворный советник, виноват, что супруга воспринимает ваши неуклюжие попытки совершить нечто подобное, как очередную колкость?
Подходя ближе, Штольман разобрал окончание речи литератора:
— … свадьбу гуляли целый год, лошадей купали в шампанском, кормили-поили всех встречных-поперечных, дорожки ассигнациями устилали...
— Что здесь происходит? — резче, чем хотелось, спросил Штольман.
— Собственно говоря, ничего не происходит. Мы с Анной Викторовной ведём беседы о легендах и сказаниях, — заставив его задохнуться на мгновение, несколько растерянно ответил господин Мамин. Анна же, услышав ответ писателя, улыбнулась Штольману навстречу так радостно, что всё его раздражение на не нужного совсем собеседника испарилось. И то правда, к чему злиться, когда всё изменилось теперь? Анна — его. Они вместе. И если вдруг снова случится размолвка, они непременно помирятся, он очень постарается!
Анна тем временем повернулась к господину Мамину и спросила с лукавой очаровательной улыбкой:
— Вы, Дмитрий Наркисович, случайно не пропущенный эпизод своего романа «Приваловские миллионы» излагаете?
— Но, уважаемая Анна Викторовна, всё сказанное — как раз самая что ни на есть правда! А события в книге основаны в том числе и на истории семьи Расторгуевых, — ответил господин Мамин, поднимаясь со скамьи и здороваясь со Штольманом.
Штольман, стоя перед скамейкой с бумажным фунтиком с пирожками в руках чувствовал себя весьма глупо, но Анна снова пришла к нему на выручку: с благодарной улыбкой забрала свёрток у него из рук, развернула, с удовольствием вдохнула вкусный запах и повернулась к господину Мамину со словами:
— Дмитрий Наркисович, пирожка?
Тот в ответ посмотрел на неё смущенно и жалобно:
— Благодарствуйте, Анна Викторовна. Никогда-то не мог от угощения отказаться, — и деликатно выбрал пирожок поменьше.
Устроившись на скамейке, втроём они живо умяли содержимое свёртка, переглядываясь и чувствуя себя гимназистами на нежданном пикнике. Почему-то эта короткая сцена почти совсем примирила Штольмана с необходимостью делить общество жены с нежданно встреченным здешним знакомцем. Тем более, что Якову Платоновичу стало интересно проверить собственное представление об этом человеке, сложившееся у него после чтения книг господина Мамина и первой встречи у Ариадны Павловны.
Когда пирожки были съедены без остатка, Анна обратилась к мужу:
— Дмитрий Наркисович как раз начал рассказывать о дворце и парке, — и в ожидании продолжения взглянула на литератора.
Господин Мамин, не чинясь и не отнекиваясь, вновь начал повествование:
— Вознесенская горка — место особенное. Знаете, именно здесь когда-то рубили лиственницы, из которых городскую плотину сложили. И первое загородное строение — дачу Татищева, — здесь построили. А церковь Вознесения одной из первых возведена. Её заложили в 1792 году. Немудрено, что купец-золотопромышленник Лев Расторгуев, разбогатевший на винных откупах, решил здесь дом себе построить, всему городу на зависть. Разыскал он в тобольской тюрьме зодчего — не известно даже, то ли француза, то ли русского, — и пообещал ему, что если тот выстроит дворец краше всех в городе, то получит свободу. Купец порядочную взятку дал, чтобы заключённого выпустили. Дворец архитектор построил, да Расторгуев слова не сдержал и вернул бедолагу в тюрьму. И тогда несчастный впал в ипохондрию и покончил с собой, а перед смертью проклял своё творение, купца и всё его потомство до седьмого колена.
Штольман изучающе посмотрел на господина Мамина. С таким увлечением плетёт свои байки, будто сам верит в сказанное! Тоже впечатление производит, как парочка комедиантов давеча?
— И это тоже истинная правда, — не удержался он от шпильки.
— Признаю, Яков Платонович, здесь мы вступаем в область легенд, — не стал спорить Дмитрий Наркисович. — Но дальнейшая история такова, что впору в проклятие поверить. Сыновей у Расторгуева не было, родились две дочери. А дочери — отрезанный ломоть, с замужеством уходят в другую семью, а кому дело да капиталы оставлять? Жену купец благополучно уморил, а дочерей со временем выдал замуж за богачей-заводчиков Харитонова и Зотова. Деньги к деньгам, так сказать.
— Как Гуляев** дочь Варвару**, — тихонько произнесла Анна, заслужив ещё один уважительный взгляд обоих мужчин.
— Прошу заметить, первенцы Харитоновых, четверо детей, умирали один за другим, не дожив до пятимесячного возраста. Скажете, что проклятие тут не при чём? Но дальше — больше. Расторгуев в погоне за деньгами ничем не гнушался. В 1822 году власти не смогли замять жалобы рабочих на произвол и бесчинства, творящиеся на его заводах. К тому же, — что, полагаю, и стало основной причиной, — вскрылись факты хищения золота на Урало-Сибирских приисках, и против Льва Ивановича дело завели. В 1824 году Расторгуев скоропостижно скончался. История его смерти так и осталась покрытой мраком неизвестности. Якобы купец, будучи пьян до изумления, сам из окна выпал. Шептались, что выпасть ему помогли. Будто застал он свою вторую красавицу-жену с любовником, своим же служащим, и решил их в наказание живьём в стене подвала замуровать. А те не стали дожидаться!
Штольман вновь напрягся. В любой легенде есть доля правды, подтверждением тому — дело затонского оборотня. Вот только духа не своей смертью почившего купчины им не хватало! В Москве померший в обществе весёлых девиц купец не преминул явиться на разговоры о нём и вселился в Анну. Что, если у здешних призраков такой же хороший слух? А он, Штольман, не в силах им помешать! Анна, чутко уловив его изменившееся настроение, тихонько и незаметно взяла его под руку и легонько сжала, словно напомнить пыталась, что всё окончилось благополучно.
Господин Мамин, сделав вид, что не заметил крохотной интермедии, продолжал:
— После смерти Расторгуева в усадьбе и вовсе дым коромыслом поднялся, и каждая копейка петухом запела! Гуляли заводчики жестоко: небу жарко стало! Я как раз об этом Анне Викторовне рассказывал, — обратился Мамин к Штольману.
— Так Вы утверждаете, что лошади в шампанском фигурировали в действительности? — вновь не сдержал скептицизма Штольман. Анна осуждающе взглянула на него. И впрямь, вечно он встревает со своими критическими замечаниями! Не любо — не слушай, а врать не мешай! Тем более, среди сказочек зачастую зерно истины спрятано, что впоследствии весьма пригодиться может.
— Разгул был истовый! — проигнорировал Дмитрий Наркисович подначку. — Развернулись во всю ширь русской натуры, не знающей меры ни в чём. Пыль в глаза пускали, средств не жалея. В доме — балы бесконечные, в парке — гулянья, на городском пруду — фейерверки. Будто спешили земных незамысловатых радостей побольше урвать. Дело тестя-то приостановлено было непосредственной монаршьей волей: в 1824 году сам император Александр I гостил во дворце несколько дней, и проявил милость к вдове и наследницам.*** Так и гуляли заводчики. А заводами и хозяйством у них занимался отец Зотова, Григорий Федотыч. Он как раз и разбил парк на горке. Деревья для парка специально в окрестных лесах выбирали, выкапывали вместе с почвой и пересаживали по осени сюда. Как по волшебству, за зиму появились аллеи взрослых лип и лиственниц! Зотов повелел запрудить речку Пеньковку, приток Мельковки, — получился пруд. Лебедей в нём поселил, лодочные катания устраивал. Декоративных построек наставил. Видите, дальше по аллее, ротонда стоит?
Яков переглянулся с Анной. Именно эта ротонда была изображена на запоминальной карточке Варвары Ильиничны.
— А немного левее над винным гротом, где Расторгуев хранил коллекцию вин, сверху китайская беседка расположена, — продолжал писатель. — В гроте был хитрый подъёмный механизм. Вообразите: в жару и в духоту во время парковых прогулок одним движением руки можно было получить охлаждённое вино и прохладительные напитки! Зотов ухаживал за своим детищем всячески. На загляденье получилось! До сих пор здесь горожане гулянья устраивают, концерты и спектакли дают. Наше общество тоже неоднократно отметилось.
Про сам дворец слухов ходило немерено! Говорили, что под ним — огромные подземелья — остатки золотых шахт, а в подземельях незаконно золотую монету чеканят; что от дома тянутся подземные ходы на много саженей, а в ходах тех несметные сокровища спрятаны. А в подвалах дворца стон да плач стоит — купцы непокорных крепостных с заводов пытают до самой смерти. Кто туда попадал — обратно не возвращался.
— Страсти какие! — не собирался проникаться Штольман. — Хоть что-то из этого соответствует действительности?
— Ну, доподлинно неизвестно. В подвалы здания доступа посторонним нет. Что же до пыток — возможно. Зотов прославился жестокостью порядков на своих Кыштымских заводах до такой степени, что даже до судебного разбирательства вновь дошло. Народу при этом погубили... Всеми способами неугодных свидетелей и жалобщиков устраняли. Разбирательство длилось несколько лет, даже будущий император Александр II здесь побывал, да только вспомнил, зачем приезжал, только на обратном пути — так его усердно здесь отвлекали. Но связи в Петербурге заводчикам не помогли: сослали их в конце концов в Финляндию, в Кексгольм, где они и скончались впоследствии.
А сёстры, дочери Льва Расторгуева, Мария Львовна Харитонова и Екатерина Львовна Зотова, так и жили в большом Расторгуевском доме на разных половинах, с отдельным подъездом каждая. Сёстры друг друга не жаловали, и лишь один раз в году — для соблюдения приличий, — они обменивались визитами. Одна из дам торжественно усаживалась в карету с лакеем на козлах, карета огибала дом и останавливалась у подъезда другой сестры. Просидев положенное время, дама тем же порядком возвращалась на свою половину, а через некоторое время другая сестра таким же манером «отдавала визит»…
Впоследствии остался дворец без хозяина и стал приходить в упадок. И шепчутся люди, что с тех пор раздаются в доме странные шорохи, стоны, звон цепей, а по тёмным коридорам скользят прозрачные тени, и нет на них угомону... В сороковых годах дом сдавали в аренду, а с семидесятых он стоит пустой и разрушается понемногу. Издали вид хорош, а вблизи, сами изволите видеть — мерзость запустения. Так что судите сами: существует проклятие неизвестного зодчего, или нет?
А с пропажей людей скорее, в другом дело. Расторгуевы — старообрядцы известные, и во дворце домовая церковь была. Церковь содержали хитро: иконы были закрыты незамысловатыми картинами от посторонних глаз. Там староверы скрытно свои обряды справляли. А случись в доме незваные гости — всех молельщиков тайком подземными ходами и выводили!
— Подземные ходы, клады... — протянула Анна. — В Вашей книге об этом ни словечка нет!
— Помилуйте, Анна Викторовна, — улыбнулся господин Мамин. — Это уже сюжет для приключенческого романа!
— Что-то островки посреди озера маловаты для острова сокровищ, — вновь не удержался от ехидства Штольман. — Да и, полагаю, прототипа для героя вроде Джона Сильвера среди фигурантов не нашлось?
Анна, так и державшая Якова под руку, незаметно дёрнула его за рукав, послав укоризненный взгляд. Штольман только ухмыльнулся в ответ. С господином Маминым и он чувствовал себя на удивление легко и свободно. Штольман вдруг поймал себя на том, что ощущает себя юнцом, которому жизненно необходимо срезать приятеля, слишком преуспевшего в их азартном состязании за улыбку и внимание прекрасной дамы. Кому лучше удастся её развлечь? Кого она наградит весёлым взглядом? А то, что у его Ани и в мыслях не было даже сделать вид, что она раздумывает о своих предпочтениях и сомневается в выборе, наполняло Штольмана радостью и счастьем. Но азарт от этого не становился меньше!
Несмотря на свои саркастические высказывания, Штольман готов был признать, что и его подкупает такт и чуткость господина литератора и его доброжелательное любопытство к людям. Дмитрия Наркисовича нисколько не обижала язвительность Штольмана, а его ехидные выпады Мамина только забавляли. Подобное поведение решительно обезоруживало!
— Ах, какой же Вы скептик, герр Нойманн, — поддел Дмитрий Наркисович Штольмана в свою очередь. — По-русски говорите превосходно, а славянской души не понять Вам вовек.
— Что русскому хорошо — немцу смерть! — ответствовал Штольман.
Анна сделала страшные глаза и сурово поджала губки, но локтя его так и не отпустила. Её всегда пугали и огорчали его мрачные шутки. Высказавшись подобным образом, он спохватывался и делал вид, что раскаивается, обещая ей и себе самому, что постарается исправиться, но, видно, кривого не выпрямишь...
— Герр Нойманн имел в виду, что поиски кладов — занятие несерьёзное, — постаралась смягчить высказывание мужа Анна.
— А Вы, Анна Викторовна, какого мнения на сей счёт? — поинтересовался Дмитрий Наркисович. — Помнится, Вы рассказывали, что Вам уже посчастливилось когда-то?
Радужное и бесшабашное настроение моментально слетело со Штольмана, едва он услышал вопрос литератора и увидел потемневшие от боли Анины глаза.
— Едва ли ту историю можно назвать счастливой, — тихо и печально произнесла Анна. — В нашем городке лет семь назад тоже случилось нечто вроде золотой лихорадки. Все, и взрослые, и дети, чуть не поголовно, искали старинный клад. По трагической случайности погиб маленький мальчик — его землёй завалило заживо...
Штольман с тревогой вглядывался в лицо жены, прекрасно понимая, как тягостно говорить ей о тех окаянных днях. Собственные воспоминания о своём бессилии перед безвыходной ситуацией, своих неловких, неверных словах на кладбище, когда он в очередной раз не сумел и не решился открыться Анне, — а ей жизненно необходима была именно его поддержка, — её слезы, рвущие ему сердце, её тихое и горькое: «Всё. Пожалуйста, оставьте меня. Вы меня измучили. Я больше не могу. И не ходите за мной! » — жгли Штольману душу до сих пор.
Господин Мамин, увидев, как нелегко даётся Анне Викторовне рассказ, сделал было движение, призывающее оставить тяжёлую тему, но Анна продолжила, преодолевая себя:
— Отец мальчика обезумел от горя и решил отомстить, сам не ведая кому. Почему-то он уверился, что ему для этого клад необходим. В погоне за ним он троих человек жизни лишил, а меня похитил, привёз в предполагаемое место нахождения клада, и стал требовать, чтобы я ему его точно указала. С чего он взял, что я это знаю? Может, потому, что мне приходилось потерянные вещи находить, а молва в маленьких городах всё раздувает и преувеличивает. Тот человек был в ярости, стал крушить всё вокруг...
Голос Анны дрогнул, но она вновь совладала с собой:
— А там скопился газ, что-то вроде рудничного. От искры взрыв произошел, стена обрушилась, тот человек погиб. Я чудом уцелела. И клад действительно обнаружился за стеной... Но разве можно было его себе оставить? На тех проклятых сокровищах столько крови, столько жизней загубленных...
— Простите меня, Анна Викторовна... Простите... — расстроенно произнёс господин Мамин. — Никоим образом не хотел я вызвать столь тягостные воспоминания...
Анна слабо и грустно улыбнулась, кивнув ему дружески, и, чтобы замять неловкий момент, сама сменила тему:
— Вчера мы с герром Нойманном были в ателье господина Метенкова и видели там Ваш портрет на видном месте!
Бесконечно обрадованный возможностью исправить свою невольную оплошность, Дмитрий Наркисович с готовностью подхватил нить разговора:
— А мы как раз сегодня встречаемся с Вениамином Леонтьевичем у него в ателье! Перед встречей я прогуляться решил — уж больно день хорош, — и Вас встретил.
— Если Вы собрались фотографироваться, имейте в виду — вчера у них случился технический кризис. — предупредил Штольман. — Ох и гневался господин Метенков! Зевс-Громовержец, да и только!
— Да неужто о Вениамине Леонтьевиче речь ведёте? Хотя... могу догадаться о причине. Его помощник опять отличился, да?
Штольманы переглянулись и дружно фыркнули, вспомнив неудачную попытку Федора Дмитрича сбежать от начальственного гнева.
— Сей достославный молодой человек вечно впросак попадает, — верно понял их переглядывание господин Мамин. — Наверняка что-то наворотил в фотографическом процессе, вот Вениамин Леонтьевич и взвился. А так добрее и смешливее человека не знаю. Он и сейчас пошутить любит, а что в юности вытворял! Рассказывал, как они ватагой развлекались. Едет, бывало, казак с ярмарки по степи — а надобно заметить, миасские казаки ленивы, и весьма, — да и задремлет в телеге на сене. Так наши герои тишком выпрягут лошадь, подтянут телегу к дереву, оглобли вокруг него заведут, да снова скотинку и впрягут! А не окажись деревьев рядом — просто впрягут лошадку задом наперёд! Вообразите только: просыпается хозяин, а перед ним — такой сюрприз! — и так живо изобразил казака, спросонья хлопающего глазами на лошадиную морду перед ним, что Анна, позабыв о тяжких воспоминаниях, звонко рассмеялась. И на сей раз Штольман не огорчился, что проиграл воображаемое состязание.
— О, похоже, время встречи подошло, надобно поторопиться, — озабоченно произнёс господин Мамин, взглянув на часы. — Очень приятно было повидать Вас снова. Порой наш город кажется мне очень маленьким, чему в я несказанно рад сегодня.
Штольман провожал взглядом удаляющуюся спину литератора, когда Анна вдруг странно и протяжно всхлипнула. С недоумением повернувшись к ней, он похолодел от ужаса и обречённости, потому что сразу понял: из любимых глаз на него смотрит чужой. Взгляд Анны стал затуманенным и расфокусированным, как у основательно выпившего, черты лица, казалось, поплыли и обрюзгли, а голос, когда она заговорила, зазвучал хрипло и резко. Дух давно почившего пьяницы вломился в её тело, вытеснив сознание!
— Сокровища им подавай... Золота... А вот накося, выкуси! Ничего не найдут!
Кукиш, свёрнутый из тонких пальчиков, почтения не внушал, но жест был весьма решителен и резок! Правда, Анина рука тут же упала расслабленно, а потом в горестном жесте подперла клонившуюся голову.
— Э-э-э-х, — безнадёжно протянул чужак изменённым Аниным голосом. — Пропало всё... Зятья, бездельники, всё спустили, всё промотали... И померли далёко. Одному крутиться тут, за всем присматривать... И после смерти покоя нет! Шляются и шляются всякие, роют и роют... Добро моё им спать по ночам не даёт. И так, что спрятать не успел — разорили... Деньги — ушли. Дом — сыплется. Погреб мой — бутылочка к бутылочке собирал, — пуст стоит. А всё Петрушка да Алексашка**** со своими фанабериями! Да папаша Алексашкин — Григорий свет Федотыч! Тайничок для заначки, для штофчика заветного — и тот выпотрошили. А надысь — иль когда то было? — явились, две старые кошёлки, жарко им стало! Отдохнуть, вишь, им захотелось, в тенёчке-то! Звали их сюда? Одна, коровища слепошарая, спотыкается, где не нать, другая — приметливая больно, — видит, чего не след! Открыли — а там тоже пусто! Ох, и посмеялся я! Так им! Не лезь, куда не зван — уйдёшь не дран! А карга старая всё ж повадилась: то положит свои цацки, то заберёт. Будто ведала, что сторожу... Не нанимался я охранять её побрякушки! Своих забот хватает...
Анна начала раскачиваться, приговаривая с хмельным надрывом:
— Дочки — дурищи, курицы! И выводок их не лучше! И поделом им, что всё разорили! Неча было мои кровные по ветру пускать... У-у-у-х, попадись вы мне, зятья дорогие, мор-р-р-ды... Счастье ваше, что ходу мне туда, где вы сейчас, нет... Тут держит крепче всех цепей... Стешка, курва... сгубила жизнь мою, сменяла, паскуда, на полюбовника, — и пьяная чужая слеза покатилась по Аниной щеке.
Этого Штольман не выдержал. Схватив Анну за плечи, он прижал её к себе, зовя по имени и прося очнуться. Анна внезапно уронила голову ему на плечо, и он с ужасом спросил себя: «Что это? Обморок, или...» Но Анна вздохнула раз, другой, пошевелилась и, открыв ясные глаза без малейшего присутствия постороннего и потустороннего, произнесла:
— Яков Платонович, Вы снова меня трясёте... Что случилось?
Штольман снова судорожно прижал жену к себе. Анина шапочка упала на землю, а он зарылся лицом в её волосы. Она снова была здесь, рядом с ним. Пережитый ужас понемногу унимался и отступал. Надобно взять себя в руки, незачем пугать Анну своей истерикой. Неизвестно, как на ней скажется вселение духа...
— Яков, со мной всё в порядке, — поспешила успокоить его Анна. Он с трудом заставил себя оторваться от неё и пристально вгляделся в её лицо. Мало ли что она говорит! Как бы ни было ей плохо, она никогда не признается, чтобы его не расстраивать! Но Анна действительно выглядела благополучной — ни бледности, ни признаков дурноты, только волосы растрепались, да упрямый локон снова щекотал шею.
— Яков, ну правда, не стоит так переживать, — Анна успокаивающе погладила его по лацкану пальто. — Лучше скажи, ты понял, кто приходил?
— Полагаю, не невинно убиенный первый хозяин усадьбы, Лев Иванович Расторгуев, — со вздохом ответил Штольман, всё ещё не решаясь выпустить жену из своих рук. — Аня, как ты себя чувствуешь?
— Как обычно, — с удивлением ответила она. — Знаешь, он, этот дух, наверно и не собирался вселяться, у него случайно получилось, мимоходом...
— Ох уж мне эти ваши духи, — вырвалось всё же у него.
— Ни закона у них, ни порядка, — подхватила Анна, улыбнувшись иронически. — И в участок их не призовёшь!
— Зато в участок вполне можно было бы призвать господина Мамина. Накликал своими россказнями! — проворчал Штольман, поднимая шапочку жены и подавая ей.
— Яков Платонович, не бурчите! — возмутилась Анна. — Вы бы никогда не стали вызывать в участок ни за что, тем более, такого милого человека! И мне кажется, он хотел нас о чём-то предупредить...
— Да это-то как раз понятно. Дворец проклят, сокровища Расторгуева, если они существуют, — тоже. Держитесь, господа, от них подальше, и не будите лиха, пока оно тихо!
— А нам они и не нужны вовсе! Мы пропажу ищем. А потому — лучше расскажите подробнее, что и как произошло!
И снова права Анна Викторовна! Следует использовать информацию, нежданно полученную таким небезопасным для неё путём, раз уж он не смог предотвратить подобное событие. Поэтому он постарался прекратить изображать из себя нервную барышню и, совладав с собой, пересказал речь духа как можно детальнее, впрочем, пропустив некоторые выражения.
— Яков Платонович, но ведь это очень важно! — воскликнула Анна, выслушав его. И ни следа случившегося вселения! Глаза сияют восторгом, энтузиазм так и пышет, заражая энергией всё и вся вокруг. — С уверенностью можно предположить, что драгоценности госпожи Уфимцевой — в гроте! Пойдёмте, пойдёмте скорее!
— Анна Викторовна, а что, если неупокоенный дух снова к Вам пожалует? — попытался остановить её Штольман. Куда там! Сыщицкий азарт Анны и стремление разгадать загадку способны были снести все преграды на своём пути!
— Вы же сами слышали, как дух ругался, что ему досталась лишняя работа — чужое добро охранять. Он только рад будет от него избавиться и мешать не станет! — убеждённо ответила Анна, резво вскочив со скамейки и потянув его за собой. — Пойдёмте же, наконец!
По дорожке, ведущей к гроту, они ещё не гуляли. Пробираться по ней было непросто: там и сям тропку перекрывали языки потемневшего снега, смёрзшегося в комковатые ледяные бугры. Оскальзываясь и спотыкаясь, они добрались до грота.
— На что только не пойдёшь, чтобы молодую жену порадовать, — пробурчал Штольман, критически разглядывая сооружение. Оно явно знавало лучшие времена: Беседка изрядно обветшала и облупилась, вход в грот был наполовину перегорожен наметённым за зиму сугробом, видимую часть пола устилали пожухлые прошлогодние листья, занесённые в полуоткрытую дверь вездесущими ветрами. Помогая друг другу, они пробрались внутрь сооружения. Достаточное количество света, падавшего от входа, позволяло рассмотреть сводчатый потолок, кирпичную кладку, плавные арки ниш и ещё одного дверного проёма в полукруглых стенах. Помещение состояло из двух залов, перекрытых куполом. За проёмом, ведущим во второй зал, стояла кромешная темень.
— Вряд ли старые дамы сунулись бы во второй зал, — пробормотал под нос Штольман. — Темно, хоть глаз выколи.
— Яков Платонович, как там дух жаловался? — задумалась Анна, припоминая. — Одна дама споткнулась, другая увидела, обо что? Значит, тайничок в полу расположен!
Яков в ответ только кивнул — мол, правильно рассуждаете, Анна Викторовна, — и концом трости, отбрасывая в сторону растительную труху, начал планомерно и сосредоточенно простукивать пол, вымощенный булыжником. Результаты не заставили себя долго ждать: один из камней издал звук, отличный от других.
— Ага, — удовлетворённо произнёс Штольман, приседая и выковыривая булыжник из пола. Крупный и плоский, он перекрывал собой нишу небольшого размера. Раньше в неё поместилась бы только парочка полуштофов.***** А сейчас на дне углубления аккуратно и смирно лежал берестяной туесок.
Примечания:
* в 1890 году семья будущего писателя П.П. Бажова переехала из Сысертского завода, где он и родился, в Полевской завод, а Павла отдали в Екатеринбургское духовное училище, ту самую бурсу, где двадцатью четырьмя годами ранее учился Д. Н. Мамин-Сибиряк.
** Герои романа Д. Н. Мамина-Сибиряка «Приваловские миллионы»
*** Вот такую заметку авторства Артема Берковича можно найти в архиве Музея истории Екатеринбурга:
«Дом Расторгуева – Харитонова - одно из самых замечательных явлений уральской архитектуры эпохи классицизма. В 1824 г. в доме останавливался путешествующий по России император Александр I. «Да это настоящий дворец!» - невольно вырвалось у Александра Павловича, а уж он то понимал толк в роскоши. Спустя мгновение «Милосердный Монарх и Великодушный Отец своих подданных изволил показаться на балконе и радостные восклицания с громкогласным «ура!» переносились из конца в конец в тысячах стоящих из народа».
**** Зятья Расторгуева, Петр Яковлевич Харитонов и Александр Григорьевич Зотов
***** 1 штоф (кружка) = 3 фунтам чистой воды = 1/10 ведра = 2 водочным бутылкам = 10 чаркам = 20 шкаликам ≈ 1,2299 л (1,2285 л). ( по Арифметике Магницкого)
Следующая глава Содержание
