Белые дома в синем небе

   
От привычки засыпать где и когда получится, заработанной в самые тяжелые годы службы, Василий Смирной не избавился даже к старости. Особенно это проявлялось в транспорте. Сел – спи, пока доедешь; неизвестно, когда еще придётся. Ну а сегодня сам Бог велел. Вчерашний вечер и половина ночи выдалась щедрой на беготню, и додремать дома тоже не удалось.
Битком набитый автобус тряхнуло на очередной колдобине, и тут же раздался недовольный хриплый возглас:
– Мать твою за ногу, кошёлка кладбищенская! Распялилась тут со своей авоськой!
Женский голос что-то негромко пробормотал в ответ, но неведомый грубиян не унимался:
– В жопу тебя с твоим «Извините!» Мать твою, прошмандовка старая, все джинсы мне уделала своей грёбаной сметаной!
Василий приоткрыл глаза, ища взглядом источник шума. В паре рядов от него громко бранился рослый парень, одетый в фасонистые расклешенные джинсы и серую куртку. На правой штанине и впрямь расплывалось белое пятно.
Если вдуматься, не самая большая беда, которую можно заполучить в битком набитом московском автобуса. Дело житейское. Ругнулся – и хватит. Но владелец пострадавших штанов продолжал поливать бранью пожилую женщину с большой хозяйственной сумкой. Судя по помятой морде, парень был с сильного бодуна.
Для автобуса, идущего в Черемушки, не было в такой ситуации ничего примечательного, и обычно находились рядом граждане, способные утихомирить буяна. Но сейчас вокруг, как на грех, толпились сплошь женщины и пенсионеры. Пара-тройка мужиков смотрели в окна и усиленно делали вид, что их это не касается.
И никакого студента Шурика… Василий решительно поднялся с места.
Какой-то пожилой гражданин в шляпе попытался было унять грубияна, сдержанно попросив его успокоиться, но тот лишь сильнее распалился.
– Тебе больше всех надо, интеллигенция вшивая? Да я сейчас эту сметану тебе в шляпу вылью! И сожрать заставлю-у.. У-у-у!
На ухе парня сомкнулись пальцы бывшего сыщика – сомкнулись пока еще не очень сильно. Сквернослов изумлённо повернулся:
– М-мать!.. Дед ты чего?..
– Приехали, внучек, – с каменным лицом произнёс Смирной. – Выходим.
И сжал пальцы чуть сильнее. Лицо парня перекосилось.
– Да я тебя… – прохрипел он, неестественно изгибая шею. Рука шпанёнка дернулась к заднему карману – знакомо так дёрнулась. Ого!.. Василий моментально стиснул ухо уже почти в полную силу: хулиган охнул, рука его повисла безвольно, и глаза полезли на лоб.
Смирной покосился в окно – автобус подъезжал к остановке. Не выпуская ухо своей добычи, Василий шагнул к дверям. Стоящие в проходе прянули в стороны, освобождая сыщику дорогу.
Краем глаза отставной милиционер заметил, что давешний пассажир в шляпе смотрит на него с некоторым осуждением.
– Нехорошо как-то, не находите? – пробормотал тот, встретившись взглядом с отставным милиционером. – Можно ведь по-другому…
– Оставить вам? – негромко, но решительно спросил Василий Степанович. – На перевоспитание?
Пассажир в шляпе ничего не ответил, лишь крепче прижал к себе портфель и уставился в окно. Автобус остановился, распахивая двери. Василий стремительно спустился по ступенькам, оглянулся и, заметив неподалёку площадку с мусорными баками, твёрдым шагом двинулся к ней. Притихший охальник семенил подле, как покорная овечка.
Остановившись перед помойкой, Василий коротко глянул на него:
– Нож давай.
– Какой нож, какой нож?.. – заскулил было хулиган, но Смирной лишь крепче сжал пальцы.
Парень охнул и поспешно вытащил из заднего кармана штанов короткий кнопочный нож с наборной рукояткой. Василий твердой рукой забрал его у парня, выщелкнул лезвие – дрянь, конечно, руками можно бы сломать, но выпускать ухо шантрапы раньше времени не хотелось. Еще раз окинув взглядом мусорный бак, старый сыщик решительно сунул лезвие в щель между двумя стенками и слегка нажал.
– М-мать твою!.. – злобно просипел парень. Сталь переломилась с неожиданно громким треском, обломки упали на землю.
– Собрал – и в помойку, – коротко и на первый взгляд беззлобно приказал Василий, отпуская распухшее ухо.  Шпанёнок тихо охнул, зыркнул на отставного милиционера нехорошо, но качать права не стал – зажимая многострадальное ухо, покорно нагнулся, собрал остатки своей выкидушки, посмотрел на них угрюмо и сунул в мусорку. Но потом всё-таки не выдержал:
– Я за него пятёрку отдал!.. Зачем сломал?!
– Переплатил, – хмыкнул Василий. – А сломал, чтобы соблазна не было. Я видел, как ты к карману тянешься. Недоумок. Вчерашний портвейн в голову ударил? Иди, проспись.
– С-с-сука… – сквозь зубы поцедил парень.
– Второе ухо оторву, – невозмутимо пообещал старый сыщик, отворачиваясь. Тратить больше времени на эту шелупонь он не собирался.
– Подожди, сволочь старая, я еще Чекавому скажу… Пусть с тобой разберётся!..
Василий приостановился и лениво оглянулся назад. Давешний хулиган на всякий случай отступил на шаг, явно готовясь пуститься в бега. Отставной сыщик нехорошо улыбнулся.
– Чекавому, говоришь? Чекавый с сявкой приблатнёной в одном сортире бы не сел. Это раз. Да и с покойниками ты вряд ли разговаривать умеешь...
– Чо?
– Через плечо. Лапти сплёл твой Чекавый. Была у него наколочка «Смерть мусорам», вот здесь, – палец Василия жестко чиркнул по левой стороне груди. – Так третьего дня стукнула прямо в эту наколочку пуля ментовская. И лежит твой Чекавый в холодной, с биркой на ноге. Ждёт, когда зароют. Можешь цветочки отнести.
– Ты в масти, что ли? – ошарашенно спросил парень.
– Не путай берега. Я сам мент, – Василий оглядел его пристально с головы до ног. – А ты еще раз про Чекавого подумай – а потом забудь. Лучше в ПТУ иди, дурень.
Он успел пройти несколько шагов, когда сзади донеслось тихое и злобное бурчание:
– Ур-рою, с-сука ветеранская…
Василий оборачиваться не стал. Надо бы оторвать второе ухо, как обещал, но не факт ведь, что догонит. Годы уже не те и ноги не те. И так пробегал всю жизнь за разными Чекавыми, которым и счёт потерял.
Теперь настал черёд Игорька – бегать, драться и стрелять. А ему, Василию… Разве что последнее дело, которое он уж и не чаял закрыть?
Василий криво усмехнулся. Может, о душе пора подумать, сыщик Смирной, а не о том, чтобы устанавливать закон и порядок во всех местах, до которых дотянешься? И на «суку ветеранскую» обижаться нечего. «Мусорская» – еще куда ни шло. А ветераном стать не довелось…
   
– Нет и нет, Василий Степанович! – твёрдо сказал ему в сорок первом дородный пожилой врач в военкомате. – Не подпишу я вам годность. И напрасно вы меня обмануть хотите. Я же вижу, что у вас не позвоночник, а простите, чёрт знает что. Как вы еще только прямо ходите?
– Гимнастику делаю, – сквозь зубы процедил Василий, у которого руки чесались выкинуть доктора в окно вместе со столом. Но сдержался. Еще вспомнят вдобавок к спине старую контузию… Врач посмотрел на него грустными глазами и сказал тихо:
– Вы молодец, Василий Степанович, что не сдаётесь. Но на фронте не сможете вы гимнастику ежедневно делать. Где вы только так изуродовались?
Рассказывать, где и когда он надсадил спину, Василий не собирался даже попу на смертном одре. Потому лишь буркнул мрачно:
– Огород копал…
Врач посмотрел на него строго, открыл было рот – и тут же закрыл, вспомнив, должно, что перед ним сотрудник милиции, сыскарь, у которого свои подписки и секреты. Кивнул понимающе:
– Собственно, и не так уж важна причина, Василий Степанович. Важны последствия. Не подпишу. А вот гимнастику не бросайте. Крепкий мышечный корсет – это в вашей ситуации важнее всего.
И не подписал. И военком, к которому Василий пошёл напрямую, лишь вздохнул тяжело, открыл стол и вытащил несколько каких-то листков. Мрачно шлёпнул их перед начальником районного угро.
– Читай!
Василий быстро пересмотрел бумаги. Везде повторялось одно и то же: «Прошу разрешить мне вступить в ряды Красной Армии…» Под заявлениями стояли знакомые фамилии.
– Всех узнал? – хмуро спросил Иван Федотыч. – А теперь скажи мне, майор Смирной, почему твои же подчинённые через твою голову и голову начальника райотдела ко мне идут?
– Потому, что я их не пустил, – сквозь зубы процедил Василий. – В угро полдюжины оперов осталось! И район – триста верст в любую сторону. Мочаги, болота, тайга, уголовнички беглые, опиум, золотишко нелегальное… Что я еще забыл?
– Ничего ты не забыл, – мрачно ответствовал военком. – Вот и я тебя не пущу. Это не считая того, что Валентиныч тебе годность не подписал.
Василий развернулся к нему, собираясь ответить, но сделал это, как видно, слишком резко. Проклятая спина среагировала мгновенно, боль прошибла от макушки до пяток…
– Вот-вот, – угрюмо кивнул Федотыч, слушая, как он скрипит зубами. – И не просись. Сыщик ты от Бога, а вояка из тебя никакой. Прости уж за откровенность, Василь, но тебя такого в первом же окопе скрючит.
Смирной молча опустил голову. Второй раз. Второй раз по болячке, мать её за ногу, в тылу отсиделся!.. Военком, вздохнув, собрал со стола заявления районных милиционеров, сунул обратно в ящик. Вытащил пачку «Казбека», чиркнул зажигалкой.
–  Будешь? А, ты ж некурящий… Василий Степаныч, я всё понимаю. Сам просился – не взяли. И в милиции кто-то должен оставаться. Эвакуированных, заводы к нам везут. Японцы, опять же, рядом. Случись что, так ты у меня первый под ружье встанешь, Василь. И я с тобой. Потому, что вот тогда уж больше некому будет…
Федотыч глубоко затянулся, а потом вдруг уронил руки с папиросой на стол и посмотрел на начальника районного угро со звериной тоской.
– У меня ведь сын днями ушел, – сказал он тихо. – Твоему старшему сколько?
– Семнадцать, – с трудом ответил Василий Степанович. Иван Федотович тяжело вздохнул.
– А второму?
– Тринадцать…
– Не на один день эта война… Так что готовься, Василий. Нам с тобой еще хуже будет.
Иван Федотович был прав. Да и сам сыщик понимал тогда, что должен кто-то оставаться и в тылу: лечить, учить, охранять, иначе тем, кто вернётся, и возвращаться будет некуда. Но то умом, а сердцу прикажешь разве? А уж особенно черно было Василию Смирному вспоминать, как в сорок втором провожал он первенца на фронт. Сердце рвалось тогда от стыда и боли: Яшка, худенький мальчишка, которому сапоги в подбородок упираются, уходит защищать Родину, а он – взрослый мужик, косая сажень в плечах – остаётся сидеть на печи…
Василий и потом несколько раз срывался, писал заявления. Памятуя совет врача, гимнастикой занимался как проклятый, лишь бы время находилось, и пресловутый мышечный корсет даже на скудных харчах той поры нарастил такой, что плечи сделались вовсе железными, и норовила лопнуть гимнастёрка на спине. Но всё равно иной раз целыми ночами лежал ничком, чуть не вцепившись зубами в подушку, и Верочка обнимала его молча, стремясь забрать его боль… А врач каждый раз шлепал резолюцию «Не годен!»
   
В сорок третьем даже рискнул сунуться со своей бедой к китайскому знахарю с окраины Благовещенска. Пойти к нему Василию подсказал, как ни смешно, старый знакомец из фартовых – мошенник Мишка Климович по кличке Сизый Клин. Не самая лучшая рекомендация, но тогда Смирного, что называется, заусило.
Китаец – узкоглазый, с жидкой бородёнкой, не разберёшь старый или молодой, – долго мял его спину, тыкая пальцами там и сям, наконец поинтересовался на плохом русском языке:
– Что делала?
– Огород копал, – привычно буркнул Василий.
– Не ври моя. Иначе не мочь помогать.
– Машину выталкивал, – решился Смирной. В конце концов, в самом факте не было ничего особенного. Да и четыре года с тех пор прошло… Китаец покачал головой, еще пошуршал малость сухими ладошками по Васькиной многострадальной хребтине, что-то заунывно бормоча и, наконец, нагнулся к пациенту.
– Моя пробовать, твоя терпеть! – сказал он неожиданно жестко. А потом внезапно ткнул пальцем в какое-то болючее место на спине с такой силой, что сыщик едва не взвыл.
   
Ходить к китайцу пришлось несколько раз. Поначалу невидный мужичонка его мял и крутил, да так что Василий чувствовал себя потом, словно по нему проехалась полуторка. Затем пришел черед каких-то чудных тонких и длинных иголок, которыми китаец утыкал его, точно ежа. Какой в них смысл, Василий и вовсе не понимал, но стоически терпел, пусть и дразнила его Верочка дремучим мракобесом.
Что из этого помогло, он до сих пор не знал, но про сорванную спину сыщик со временем забыл – почти. Иногда приходилось всё же спать на жестком полу.
В армию Василия так и не взяли. Он и в тылу не ел хлеб зря, и служба его в те годы была – не приведи Господи, и крови пролил столько, что иным и на войне не довелось; но неведомая вина точила его еще долго. До самой Победы. Когда те, что вернулись, стали жить мирно, а его по-прежнему каждый божий день караулила пуля, для него отлитая.
Та пуля уже вряд ли дождётся. На пенсии, да в нынешние спокойные годы. Обидно только будет, если сявка вроде сегодняшней по дурости сунет перо в бок в каком-нибудь тёмном подъезде…
Эта мысль заставила Василия пойти быстрее. Из-за безмозглой шантрапы пришлось выйти из автобуса на целых две остановки раньше, что было некстати. Собственно, сегодня времени на разъезды не было вовсе. Операция «Чай с резидентом», как иронически поименовал её вчера Максим, была в полном разгаре.
   
Впереди открылся пустырь, за которым ровными рядами стояли дома микрорайона. День был погожий, и майское небо раскинулось над пятиэтажками сияющим солнечным куполом. Должно быть, гости уже приехали, а хозяина где-то черти носят. Но как раз тогда, когда Василий месил тесто для пирогов, позвонил и попросил о помощи старый сослуживец – человек, отказать которому Смирной не смог бы и на смертном одре. Пришлось срочно расправляться с тестом, мыть руки и бежать из дому под ироническим взглядом любимой женщины.
Разумеется, с брошенными на полдороге пирогами Верочка справится и сама. Когда она с чем не справлялась? И с гостями тоже. Общий язык она умела находить со всеми – хоть с работягами-строителями, хоть с высокоучёными специалистами. Даже с милиционерами, как показала жизнь. В гости к обожаемой жене можно было привести экипаж марсианской летающей тарелки. Через полчаса даже зеленые человечки принялись бы отпускать комплименты острому уму, эрудиции и красоте Веры Штольман-Смирной.
А законному мужу оставалось бы, как обычно, с каменной мордой сопеть в углу.
И ведь в молодости не знал Василий за собой такой болячки. Мог разве что зыркнуть нехорошо на какого-нибудь записного вертихвоста вроде Николая Зуева. А к старости сделался грешен. Хотя и старался изо всех сил не показывать. Но не раз случалось, что собиралась вокруг Веры компания очкариков при пиджаках и галстуках, взахлёб говорящих о вещах, недоступных разумению простого мужика из Слободки. И выглядящих… Хорошо выглядящих, чего уж там. Это Василию Яков Платоныч еще на заре их знакомства сказал, что в нем сыскаря за версту видать. А за пятьдесят лет службы у шавки милицейской профессия, поди, уже на лбу трафаретом отпечаталась.
Как там Ребушинский писал: «высеченный из гранита древний пень»? Вот, он и есть. Пнём был, пнём остался, только теперь уже замшелым. А Вера с годами только хорошела. И синие глаза по-прежнему лучились тем светом, что ослепил милиционера Ваську на продуваемой холодным ветром улице Петрограда.
«С такой девушкой и без перины сладко будет» – сказал ему как-то брат Михаил, ухмыльнувшись в усы. Прав ты был, брат. Без малого полвека прошло, а всё никак не напиться досыта того мая, того света, той весенней сладости. Верочка, зайчик, звёздочка моя! Еще бы бородатые умники в очках хвосты не распускали…
Вера, конечно, замечала его глупую тоску, но только посмеивалась.
   
Как-то, после похожих посиделок, ложась уже спать, Василий против обыкновения задержался перед зеркалом, критически обозревая свою физиономию. От Верочки, разумеется, не укрылось. Она опустила книжку, которую читала перед сном и, поглядев на мужа с такой любимой штольмановской смешинкой в глазах, заметила – почему-то удовлетворённо:
– Седеете, Василий Степанович.
– И чего тут веселого? – пробурчал Василий, у которого день выдался не из лучших. – Место под рога высвобождается?
Верочка лишь иронично вскинула бровь.
– ”Хотел бы я взглянуть на этого смельчака” сказал твой обожаемый Якоб фон Штофф своей даме сердца… Вообще-то я имела в виду совершенно противоположное, – любимая супруга взглянула на него в упор. – Что женский пол будет меньше зыркать на моего героического сыщика.
– А разве кто-то зыркает? – озадачился Василий.
– Со всех сторон, – насмешливо ответила Вера. – Как фотоаппараты: щелк-щелк-щелк! Особенно после войны. Иногда смотришь – идёт дама, вся из себя интересная-интересная: шляпка, туфельки, перманент, французские духи… Но самое главное, что она не в театр идёт. Её Василий Степанович в угро повесткой вызвал. И шасть в кабинет! И дверь за собой захлопывает. Ну, и где тут, спрашивается, место для законной супруги, которая по полгода в робе и грязных сапогах?
– Верочка… – Василий по-настоящему похолодел. – Ты же не всерьёз?..
– Нет, вы признавайтесь, Василий Степанович! – сурово произнесла жена, явно наслаждаясь выражением паники на его лице.
– Даже не замечал, – выдохнул Смирной.
Вера вдруг рассмеялась.
– Ну, так и я не замечаю, Васенька, – сказала она ласково. – Это просто люди. Хорошие, интересные… Но ты – один.
Вера отложила книжку и протянула к нему руки. Сыщик молча шагнул к жене. Сел рядом. Сгрёб её в охапку. И помолчав, промолвил глухо:
– Ты тоже одна… Как только я тебя впервые увидел.
Вера легонько погладила его плечи и вдруг весело фыркнула.
– Антиной Смирной!.. А знаете, Василий Степанович, без рубашки вы по-прежнему неотразимы. Даже лучше стали, хотя куда уж лучше. Помните, мы после войны поехали на море? Признаю, это была большая ошибка с моей стороны – привести вас на общественный пляж, заполненный скучающими гражданками!
– Не помню никаких гражданок… Мы и в двадцать седьмом ездили, – пробурчал Василий, чувствуя, что краснеет.
Жена лукаво вскинула бровь.
– Смею признать, в двадцать седьмом я сама была еще очень даже ничего… А вот тогда!.. Как на мне только дыру не прожгли осуждающие взгляды: да как я, будучи в глубоко предпенсионном возрасте, вообще смею на что-то рассчитывать. И уж тем более – присваивать себе мужчину с такими шикарными плечами!
 
Неужели Верочка его и впрямь ревновала к каким-то «скучающим гражданкам»? Его умница Верочка? Нет, конечно. Просто показала Василию, как выглядит его мрачное сопение со стороны. На других он не смотрел даже в те поры, когда не было в его жизни живой Веры Штольман, а были только картинки в книжках, с которых улыбалась ему Прекрасная Спиритка.
Да он до сих пор не мог поверить, что она – есть. И что она действительно выбрала его, тоже раз и навсегда.
Другие мужчины – да пропади они пропадом! Пусть хоть табунами ходят вокруг. Не они крали у Василия его любовь. Время крало.
Яков Платонович тоже до боли боялся потерять Анну Викторовну. Нет, он никогда не говорил об этом вслух – но сколько же лютой тоски порою бывало в его глазах… Неужели и сам Василий, забываясь порой, такими вот глазами глядит на Верочку? Наверняка. Но Яков Платоныч, по крайне мере, всегда был уверен, что, будучи намного старше, уйдёт первым.  А они с Верой – ровесники. И как знать, за кем из них придёт на мягких лапах та, о ком не хочется думать?
 
Тогда они с Верой впервые приехали сюда, в их будущую квартиру. В только что законченной новостройке смердело страшно. Верочка, которую этим было не напугать, по-хозяйски осматривала все углы, а Василий быстро нанюхался скипидара пополам с краской и вышел продышаться на балкон. Был погожий день, совсем как нынешний. Новенькие белые дома ровным строем важно плыли в синем, безоблачном небе; Василий стоял, вдыхая не по-весеннему тёплый воздух и бездумно оглядывался, пытаясь вспомнить – где же он это видел?
А потом вспомнил…
Поднакрыло его тогда крепко. Он даже не сразу осознал, что Вера вышла вслед за ним и стоит рядом, озабоченно заглядывая в глаза.
– Вася, что случилось?
– Я это видел, – с трудом ответил Василий.
– Что? – непонимающе спросила Верочка, и только тут он сообразил, что за сорок прошедших лет так и не удосужился рассказать ей…
Поначалу не мог выбрать подходящего момента. А потом как-то и вовсе забылось в суматохе дней, сложившихся в недели, месяцы и годы. У четы Смирных жизнь выдалась бурная – такая, что порой некогда было вспомнить дела сегодняшние, не говоря уж о смутной картинке, посетившей его на веселой свадебной гулянке.
Зато сейчас она встала перед глазами так ясно, словно всё это было вчера.
– Наша свадьба. Помнишь? – тихо спросил Василий.
– Разумеется. И? – Вера с интересом вскинула бровь.
– Я тогда… Вот даже не знаю, что это было, – откровенно признался Василий. – Галлюцинация, наверное. Но я словно всю нашу будущую жизнь увидел.
– Судя по тому, что вы, Василий Степанович, не сбежали прямо из-за свадебного стола, могу предположить, что вам привиделась всё ж таки не вся наша жизнь, – иронически заметила любимая. Василий вздохнул согласно.
– Не вся, конечно. Как отдельные картинки. Алатау. Тайга на Бурее. Потом Амур. Алтай. Томск – а может, Иркутск. И Москва была тоже. Я звезды кремлёвские видел – тогда, в двадцать третьем. А последним – вот это.
Василий кивком указал на теснящиеся перед ними новостройки – высокие, светлые, еще не замызганные дождями и ветром.
– Сейчас вспомнил…
Верочка непонятно хмыкнула. Смирной снова коротко вздохнул.
– Не верите вы мне, Вера Яковлевна…
– Почему? Я всё-таки Штольман! – Вера вскинула бровь. – Хотя если кому в нашей семье и достались пророческие способности, то точно не мне. Но меня больше волнует, что, когда я выглянула на балкон, ты был весь зелёный. Точь-в-точь, как стенки на здешней кухне. Вася, что? – спросила она требовательно.
– Накатило, – честно признался Василий. – Понял вдруг, что тут – конец пути…
– Вася, мне начинает казаться, что мы имеем на это право, – рассудительно заметила жена. – Особенно после того, как сорок лет кочевали, точно библейские евреи по пустыне.
Верочка взглянула на него весело.
– И потом, почему ты уверен, что видел всё до конца? Может, это была только первая серия?
– А вторая когда? – невесело спросил сыщик.
– На свадьбе, разумеется. На золотой. Снова сбежится толпа духов и будет усиленно транслировать тебе картинки будущего через дырку в голове.
Верочка ласково прикоснулась пальцами к старому шраму на его виске. Василий молча обнял жену, прижался губами к губам – таким же медовым, как и сорок лет назад…
Наконец Вера с явным сожалением прервала поцелуй. И поглядела на него смеющимися синими глазами.
– Вася, не о чем переживать. Даже если это и конец пути. Просто… пойдем дальше? Как мама с папой.
Василий заново привлек её к себе. Как встарь зарылся носом в непослушные кудрявые прядки, сбежавшие из строгой причёски. Каштановые волосы Верочки густо серебрились сединой.
   
«Живи, точно смерти нет!» – сказала ему полвека назад тётя Лиза, когда стояли он подле могилы на затонском кладбище. Он и жил – они оба жили. Не раз Костлявая пыталась взмахнуть своим орудием над самим Василием, над теми, кого он так любил, но каждый раз он оказывался быстрее. И смерть отступала, роняя сломанную косу. А уж если вперёд выходила Верочка, то Безносой оставалось только удирать поскорее, задрав свой чёрный подол, чтобы унести целым хоть полсапога.
И незримо стояли за ними те, кто ушел много лет назад. Он часто это чувствовал. В сорок пятом, встретившись с Митиной Анюткой – уверовал окончательно.
Но, пообломав свой инвентарь, Костлявая прибегла к самому верному способу – старости. Отмогильное зелье и для князей не открыто. И получится ли у них, как у папы с мамой?..
– А в рай с партбилетом берут? – проворчал Василий, пытаясь за мрачной шуткой скрыть еще более черную тоску.
– А ты не клади в гроб партбилет, – ехидно предложила любимая супруга. – Положи тот маузер, что тебе на свадьбу подарили. Он в любом случае пригодится. Не пустят в рай – постучимся в ту дверь, что слева.
– Что-то мне боязно за тамошнюю публику, Вера Яковлевна…
– Давно пора там индустриализацию провести. Небось, до сих пор в средневековье живут, котлы дровами топят.
– ГЭС им построишь? – мрачно предположил Василий. – На этой, как её… реке Стикс?
– ТЭЦ на адском пламени, – хладнокровно произнесла Вера. – Или две, смотря на сколько мегаватт потянут. ЛЭП из первого круга на седьмой, котлы на трёхфазный режим работы…
–  Чертей на курсы переподготовки электромонтёров, – с серьёзной миной поддержал Смирной. – А они там вообще хоть грамотные?
– Кстати, угро у них тоже нет. Возьмёшься, героический сыщик?
– За весь тамошний укрепрайон? Больно жирно для меня, – проворчал героический сыщик. – Не Нижние Мымры, чай! Генеральская должность. Что у них там, своих кадров нет? Потом, мало я на этом свете разную шелупонь ловил. По второму кругу её же ловить?
– Я же говорю, Василий Степанович, что маузер вам пригодится…
Где-то внизу громко и противно хлопнула дверь подъезда. Верочка вздрогнула от неожиданности, но тут же заметила со смешком:
– Вася, нас точно услышали. На три замка запираются и ворота старыми котлами баррикадируют. Придётся пойти направо. Я же сказала – как папа с мамой.
– Думаешь, они там? – хмыкнул Василий. – Как-то там тоскливо…
Любимая плотнее прижалась головой к его плечу, с непонятной улыбкой глядя куда-то вдаль, на небо, синеющее за рядами домов. Промолвила:
– Прописаны точно там. Но по месту прописки, думаю, не живут.
– Нарушают, значит, паспортный режим? – проворчал Василий.
– У ангелов-хранителей дел много… Василий Степанович, что вас вообще потянуло на этот замогильный юмор? – внезапно рассердилась Вера. – Опять во всём берёте пример с папы?
Да, Яков Платонович тоже боялся старости. Настолько, что ударился в бега, опрометью нырнув с парижского берега в кипящий котел российских революций. И когда встретились они впервые, в двадцать втором, Штольман всё еще от неё убегал. Просто Василий не сразу это понял. Поначалу смотрел на своего Героического Сыщика исключительно снизу вверх – и казалось ему, что этот человек, несмотря на седину и морщины, не состарится никогда. Словно бы в огне его души сгорали даже прожитые годы. И только когда увидел Смирной, как Яков Платоныч смотрит на полупомешанного старика Трегубова – вот тогда он начал что-то осознавать.
Белые дома, плывущие в синем небе… Конец пути? Или права его мудрая Вера и это не конец, а лишь начало? Да ведь и он не так уж стар. И даже сейчас без большого труда сломает руками подкову. И на службе пока еще никто не осмелился намекнуть сыщику Смирному, что пора бы и честь знать. Почему же так тоскливо и страшно? Или он и впрямь перенял у Якова Платоныча всё: и нужное, и ненужное?
– Знаешь, папа никогда не верил, что увидит своих внуков, – негромко сказала Вера, по-прежнему не отнимая голову от его плеча. – Бабушка Маша не раз говорила ему: «Погодите, Яша, будут у вас внуки!» – а он только хмыкал. Даже странно. Митя ведь был совсем взрослый. И я была уже в том возрасте, когда вовсю выходят замуж и рожают детей. А вот не верил – и всё тут. Пока Яшка не родился. Когда он взял его на руки, у него было такое лицо… – Верочка вдруг хихикнула. – Даже у тебя была физиономия попроще, хотя тоже замысловатая!..
Василий несколько смущенно хмыкнул. Наверное, так оно и было. Особенно с учетом того, что в тот день они со Штольманом умелись на другой конец уезда, искать какую-то шантрапу. А когда вернулись, колыбель в доме на Вешней была уже занята недовольно бухтящим Яковом Васильевичем.
Верочка, не любившая долгих проволочек, даже сыновей рожала стремительно.
– А потом папа поставил себе цель – сходить с внуками на рыбалку, – всё так же негромко продолжила Вера. – И сходил ведь. Вот и ты поставь себе цель – дождаться правнуков. И съездить с ними на рыбалку, – жена покосилась на него иронически. – На Пустую Заводь. Наверняка там выросло новое поколение угрей.
– Да их съели уже, – вздохнул Василий. – Если какой химкомбинат не потравил…
– Угря Пустой Заводи может поймать только истинный Штольман! – несколько напыщенно заявила Верочка. – Если бы у нас был семейный герб, мы бы на нём нарисовали угря. И ведь никто не знает, откуда они там берутся. Похоже, заплывают из Бермудского треугольника. Но главное, что у тебя будет цель.
   
Цель, поставленная в тот день, оказалась не из самых достижимых. Правнуков пока не намечалось. Гришкина троица в полном составе еще училась в школе; Игорь, хоть и взрослый, но жениться явно не торопился.
Иринка рассказывала, что в выпускном классе был старший Васькин внук влюблён в какую-то девчонку. Сильно влюблён. Вроде, как даже что-то обещали друг другу. Но Игорь пошёл в школу милиции, и девка, узнав о его выборе, дала ему от ворот поворот. Выскочила вскоре за другого.
Игорь тогда переживал, но по извечной штольмановско-смирновской привычке варил всё в себе. Василий, естественно, в душу внуку не лез, хотя по его мнению – судьба того хранила. С их профессией лучше никакой жены, чем плохая жена. Он за свою жизнь насмотрелся. Прямо скажем, немногим везло так, как Василию Смирному или Якову Штольману.
«Ничего, Игорёк. Где-то ждёт и тебя твоя Прекрасная Спиритка. У нас иначе не бывает…»
Судьба и впрямь уже которое поколение незаслуженно их баловала. А может, то ангелы-хранители трудились, не покладая рук, так что за правую дверь заглянуть было некогда. И все потомки их выбирали один раз, любили всю жизнь. Хотя без шуток не обходилось…
Василий ухмыльнулся, вспомнив тот случай, когда Митя, сияя белозубой улыбкой, рассказывал им с Верой, как на пятом курсе решительная Анютка привела к нему знакомиться страшно взволнованного, краснеющего, но тоже очень решительно настроенного однокурсника.
– И знаете, как его зовут?
Василий пожал плечами, ожидая услышать одно из революционно-новых имён – Вольфрам, Трактор или Пячегод. Успел про себя пожалеть бедного парня, но тут Митя торжественно провозгласил:
– Роман Морозов!
Смирной подавился чаем. Отдышавшись, пробурчал:
– Радуйся, брат. Чать, не Аристарх Иудыч Херувимский…
 
Тёзка графа Морозова и впрямь оказался отличным парнем. И Анютка вышла за него замуж, по примеру родной тётки став Штольман-Морозовой. И подрастала в Ленинграде их дочка, в честь погибшей матери названная Светочкой, которая уже совершенно свыклась с тем, что ехидная родня не зовёт её иначе, чем Аврора Романовна…
По всему выходило, что до правнуков Василию Смирному еще жить и жить. Впрочем, и внуки скучать не давали. Взять хоть вчерашнюю эскападу Игорька. Ох, и удачливый же чертов сын! И дело даже не в том, что никто не засёк, как младший лейтенант Смирной в нарушение всех инструкций треплется с иностранцем посреди московского двора. А в том, что внук прошел проверку судьбы.
Наверняка за его спиной при этом стояли те, кого он, Василий, сегодня без конца вспоминает. И, кажется, вспомнит еще не раз.
Отставной сыщик прибавил шагу. Совсем недалеко оставалось идти до белых домов, плывущих в синем небе, точно корабли…
   

   
Следующая глава          Содержание
   

Скачать fb2 (Облако mail.ru)          Скачать fb2 (Облако Google)