(2 серия)
 
- Тело на подводу грузите! И меня ждите, в морг вместе поедем. – крикнул он городовым, уже заскучавшим на обрыве подле утопленницы. Те деловито  засуетились, а Штольман обернулся к Коробейникову:

– Кто в городе экспертом по трупам работает?

- Так ведь… при больнице морг у нас. Кажется, Милц его зовут, точнее не знаю, - смутился помощник, приминая пальцами округлую тулью над вихрастым лбом.

- Что ж, выясним, - буркнул Штольман и, наказав Коробейникову составлять в участке протокол, отправился в местный морг на северную окраину города.

По дороге, сидя в возке меж двумя служивыми, он рассеянно обдумывал те немногие факты, которые удалось узнать по делу: подозрительная эта смерть, неестественная для такой женщины, да и пять лет назад произошло нечто подобное…

Бегущее наравне с возком невысокое солнце билось в ресницах и Яков вдруг зажмурился - ярким бликом ему привиделось прикосновение, что случилось час назад. К девушке с серьезными глазами, когда он случайно поддержал ее под локоть. Перед ним, как наяву, вспорхнули непослушные кудри… И скулы опалило. Стало тесно в груди, а сердце мячиком толкнулось в ребра. Это его вконец раздосадовало: положительно, он никак не начнет работать. Да что с вами, Штольман, соберитесь! - приказал он себе.

Они въехали на обширное поле, окаймленное высокой порослью дерев. По зеленой скошенной траве гулял вольный ветер и вихрил первую опавшую листву. Слева располагалось веселенькое здание больницы, видно, недавно окрашеное, - оно гляделось нарядно. Больница была внушительной, но парк стоял совсем пустынным, никого в нем не было, несмотря на утренний час... Коляска встала у морга.

Штольман огляделся: вдоль дальней линии парка за длинным забором теснились аккуратные домики. А морг, маленький низенький скворечник, что стоял чуть поодаль от больницы, похожий, словно близнец, на большинство этих скорбных заведений, давно врос в землю и даже не имел крыльца.

Яков шагнул под козырек, открыл хлипкую дверь и пропустил служивых с носилками. Здесь посреди инструментов и склянок управлялся крупный мясистый человек в медицинской, закрытой до горла рубахе. Он обернулся на вошедших, блеснул золотой оправой очков и низким глуховатым баритоном проговорил:

- Доброе утро. Вы ко мне по делу?

- Здравствуйте. Я Штольман, новый старший следователь, - протянул руку сыщик, - тело привезли.

- Вот сюда, сюда кладите, - указал доктор на прозекторский стол.

Городовые переложили тело Кулешовой с носилок. Штольман не стал терять время и просил сразу приступить к осмотру и вскрытию. Сидя у окна, Яков рассеянно наблюдал, как руки доктора чуткими движениями работают с телом, и почти не замечал обстановки. Мысли все время витали где-то, и он не смог бы точно сказать - где. Он вернулся на землю, когда медик закончил осмотр, и сразу обсудил с ним обстоятельства смерти. Складывалось так, как Штольман и предполагал: его жертва никакая не самоубийца – воды в легких не обнаружено. Молодой и красивой жене заводчика Кулешова размозжили затылок чем-то тяжелым, и сбросили в воду уже бездыханной.

Уточнив последнее - время смерти - случившейся от десяти до полуночи, Яков почувствовал знакомый гончий азарт по учащенному стуку в висках, и поспешил на улицу. Он прихватил на выходе саквояж и котелок: нужно заняться опросом свидетелей, сверить показания, найти нестыковки, - дел у него много… Но позабытый было доктор неожиданно остановил его и, кульком сложив пальцы на объемистой груди, с неспешной обстоятельностью завел беседу:

- А позвольте полюбопытствовать, Вы к нам надолго?…

- Полагаю, надолго, - с легкой горечью ответил Яков Платоныч.

- Дело в том, что я врач, я работаю в  здешней больнице, но очень часто помогаю полиции в качестве эксперта в области медицины… Так что, если что, я прошу Вас не стесняться. Пожалуйста, обращайтесь ко мне.

- Благодарю, доктор, – вновь повернулся к выходу Штольман.

- Александр Францевич…

- Честь имею. – дивясь настойчивости медика, распрощался сыщик.

Он вышел за дверь и только тут осознал, что целый час был невероятно рассеян и проявил твердолобую неучтивость – он так и не догадался спросить, как же зовут владыку прозекторской.

***

Еще через час они с Коробейниковым взошли по мраморной лестнице в дом безутешного вдовца. Игнатий Петрович Кулешов был гораздо старше своей жены, и казался совершенно разбитым. Он встретил их на пороге тихого кабинета, обитого лиловым, где скорбь сгустила и без того плотный воздух. Свет едва пробивался сквозь опущенные гардины, и изрядно наплаканное лицо хозяина было совершенно землистого оттенка. В полумраке по стенам бродили неясные тени, глухо тикали часы, с фотографии на каминной полке улыбалась оживленная молодая женщина, а в сдвинутых бровях ее мужа, повисшего над рабочим столом, застыла мука.

- Была, и нет ее… И ведь ничто не предвещало… Вчера были гости… шутила… смеялась… - покачиваясь над добротной палисандровой столешней, никак не мог уместиться в кресло Кулешов.

Штольман смотрел очень внимательно: вдовец горевал неподдельно. Но ведь и такие убивали в запальчивости любимых… Его обязательно следовало проверить.

- А кто гости? – кратко спросил он, весь обратившись в слух.

Кулешов перечислил самых близких, по его словам, друзей семьи: Громова, Мироновы, учитель Семенов и художник Мазаев. Но имена последних гостей он явно помнил нетвердо, и эта деталь не ускользнула от Штольмана.

- А Семенов и Мазаев – это чьи друзья?..

Ну, конечно, Татьяны. Татьяна Кулешова собирала у себя некий творческий салон, где любила, по словам мужа, окружать себя поклонниками с воображением – странными личностями, как он их называл, – художниками и стихоплетами…

- И вас это не беспокоило? – задал главный вопрос Штольман.

Муж в ответ даже немного оскорбился:

- Помилуйте, моя жена порядочная женщина. – тусклым, но убежденным голосом проговорил он. - А все эти художники… это невинный флирт, не более того!

Что ж, отношение заводчика к эффектной молодой жене вырисовалось со всей очевидностью. Кулешов Татьяну не ревновал и смотрел сквозь пальцы на ее увлечения, во всем ей потакая. Ясно, пожалуй, мотива тут не сыскать…

- Вспомните, а вчера, накануне, не произошло ничего необычного? – зашел с другого конца Яков Платонович.

И тогда вдовец припомнил один странный момент. Неловко жестикулируя мелко трясущейся ладонью, он рассказал, что вчера Татьяна хотела провести спиритический сеанс, для чего и созвала гостей. На роль ведущего спирита был приглашен некий Петр Миронов, медиум, недавно приехавший в город. И, по словам Кулешова, именно он и напророчил Татьяне неминуемую смерть.

Интересно… Очень интересно. Муж счел этот факт лишь моментом общей неловкости, да и только, а вот Штольман отнюдь не собирался пренебрегать такой деталью.

Уже второй человек из семейства Мироновых имеет касательство к утопленнице! Юная барышня с васильковыми глазами находит убитую, а медиум Миронов пророчит смерть… Довольно высокая плотность происшествий на одну семью, неспроста это.

Пока сыщик размышлял, Коробейников, все это время подпиравший мраморный каминный фасад и прилежно черкавший в блокноте, разомкнул уста и извиняющимся тоном, но твердо спросил:

- А Вас не смутило, что Вашей жены… всю ночь… не было дома?

Яков Платоныч усмехнулся над прямолинейностью вопроса, смущавшего невинную душу, но внутренне одобрил ход мыслей помощника. Кулешов же совсем не удивился и без запинки дал убедительные объяснения:

- Видите ли… у нас разные спальни. Я ушел к себе раньше, а утром, когда она не вышла к завтраку, я просто не стал ее беспокоить! А потом приехал городовой…

И его голова вновь склонилась в едва сдерживаемых рыданиях.

Пора было прощаться. Но мужу следовало знать, что жена его не просто так упала в реку, и ведется официальное следствие по убийству.

- Я пока не могу раскрывать всех обстоятельств дела, но то, что смерть Татьяны Сергеевны - это не самоубийство, я практически уверен, - негромко объявил Яков Платонович, поднимаясь с резного стула.

Кулешов вдруг встрепенулся и, живо занырнув в ящик стола, достал небольшую карточку - письмо, найденное слугами в комнате Татьяны. Штольман развернул сложенный пополам листок и прочел всего два слова: «смерть неизбежна», написанные изящными печатными буквами. Почерк Кулешову был незнаком. Зато бумага была приметная: с обрезом, опечатаным черным кантом, и с вензелем немецкого печатного дома. Очень ценная находка…

От несчастного вдовца они с Антоном Андреичем, не сговариваясь, отправились пешком, желая выветрить тяжелые впечатления от соприкосновения с чужим горем. Они миновали городскую площадь и часть центральной улицы, обсаженной весело золотящимися липами. Время шло к полудню, сентябрьское солнце пригревало совсем по-летнему, прозрачный воздух начинал пахнуть первыми осенними дымками. Город суетился, справляя будние дела.

Голова понемногу прояснялась. Шагая мимо стихийного рынка, что расположился в проулке недалеко от центра, Штольман размышлял. Было ясно, что улов по делу неплохой, хотя и недостаточный - и выводы пока делать рано. Заводчик очень любил жену и ревностью не страдал, однако, отлучаться по ночам она могла совершенно незамеченной… Дальше, записка нашлась приметная. Хорошая ниточка, стоит потянуть. Еще то старое дело об утопленнице на том же месте у обрыва, его необходимо поднять.

И Миронов… - неохотно подумал Штольман. Мужчина из семьи барышни, так ощутимо и так некстати выбившей его из колеи. Этот человек приехал недавно из-за границы и тут же напророчил смерть жертве. Крайне неприятная деталь… - поморщился он про себя. И ведь она там была, и даже словом не обмолвилась о предсказании, хотя он спрашивал. Впрочем, это вполне может объясняться семейной привязанностью. И ему, Штольману, предстоит выяснить этот факт, выступив в привычной роли въедливого бессердечного проныры, за что его так не любили порой. Эта необходимость вовсе бы его не беспокоила, если б не тот неконтролируемый трепет, который он испытывал с момента утренней встречи… Ему очень не хотелось стать невольным врагом ее семьи. Надо же, господин следователь, подумать только, вам не все равно! – уязвил себя Штольман, и усмешка рябью пробежала по губам.
   
Мда, неловкая ситуация, и неудобная. Вот вам урок, господин сыщик. Допустили ненужную сентиментальность, не дисциплинировали чувства – теперь робеете перед опросом важного свидетеля, а то и подозреваемого…

Они свернули за угол и пошли по улице, ведущей к дому Мироновых, - Штольман уже выяснил, где они обитают… Коробейников, вслух перечисляя то, что они узнали у Кулешова, дорогой сильно горячился:

- Поверить не могу, что Кулешов мог убить родную жену!

Задела мальчишку это история, тронуло его сердце явное горе вдовца, и как всякая неискушенная душа, он стремился оправдать того, кому сочувствовал. Но рано еще делать выводы, рано. Есть аргументы как за, так и против мужа.

- Мотива пока не вижу, – ответил сыщик, направляя волнующегося помощника по следу логики, - хотя спали они в разных спальнях…

И с досадой добавил:

— Кто их знает, этих мужей. По полжизни не живут со своими женами, а потом за интрижку убить готовы.

Он мог бы вспомнить пару неприятных эпизодов из своей практики, когда заброшенные мужьями жены вдруг в припадке ревности оказывались убитыми этими самыми мужьями, невесть зачем вернувшимися в семейное лоно из многолетних отлучек. Всякое бывало. Впрочем, ему и самому было жаль заводчика, но…

- Алиби у него ведь нет, – озвучил Коробейников мысль Штольмана.

Они еще порассуждали и Штольман отослал Антона Андреича в участок навести справки о деле пятилетней давности. А сам не без волнения отправился к господину медиуму.

***

Он шел по одной из лучших улиц Затонска и думал:  что за семья эти Мироновы, как живут?… Царининская улица выглядела широкой и вся утопала в зелени, едва тронутой осенью. Здесь, на легком свертке от городского центра по левую руку располагались зажиточные белокаменные и кирпичные дома довольно приличной архитектуры, попадались и усадьбы. Справа, через крытую щебенкой улицу, в первых этажах рядами шли лавочки с открытыми витринами, нарядные кондитерские, пахучие цирюльни. Распашные добротные двери с чугунным колокольчиком на входе приглашали в мебельный магазин. А в конце улицы, истаивая в дневном солнечном мареве, сиял золотыми луковками и крестами собор.

Улица, несмотря на праздный вид, была оживлена. Лоточники разносили съестной товар и, мелко кланяясь, входили в дома. Господа, помахивая тросточками, торопились по делам, дамы прогуливались в открытых колясках. Вечную пыль поднимали проносящиеся экипажи.

Яков, высматривая нужный адрес и спотыкаясь об вездесущих мальчишек, что путались под ногами, миновал игуменский дом, увенчанный крестом, с парком и прудиком, видимыми сквозь решетку. Еще один солидный, с портиками и колоннами, где, судя по всему, жил кто-то из градоначальства…

Возле гипсовой арки ему преградил дорогу сломанный возок. У снятого колеса возился мастеровой в замасленном холщовом фартуке и льняной рубахе. Припадая на одно колено, он приятным тенорком с воодушевлением пел:
   
Летите, мои вдохи, вы к той, кого люблю,
И горесть опишите, скажите, как терплю.
Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взгляд
И после прилетите опять ко мне назаааад!
Но только принесите приятную мне весть,
Скажите, что еще мне любить надежда ееееесть.
   

Рядом стояли две кумушки в платках и, покачивая головами, и подпирая кулачками щеки, слушали. Яков спросил, где дом адвоката, и по указке: «так эвон, недалече, ишшо два дома и зараз ихний будет», - достиг, наконец, нужного места.

Ворота были распахнуты. Он пошел по дорожке вдоль клумбы. Просторный дом с белыми колоннами смотрел фасадом на лужайку с мягкой изумрудной травой, в которой искрились радужные капли недавнего полива. За домом стеной росла стройная аллея высоких вязов. Лужайку окаймляли округлые ряды подстриженных яблонь с белеными стволами, словно заключали этот уютный мирок в распахнутые объятья. Плоды красными зернами усыпали траву, и нагретые солнцем, источали душный сладкий аромат, а на пригреве хором стрекотали кузнечики. Всюду раздавался деловитый птичий гомон, словно на лесной опушке в июле. Лето как будто задержалось здесь. Наверное, только в таком месте и может жить прелестное создание… - подумал Штольман.
   
Семья сидела на террасе - пили чай. У самоварчика расположились две темноволосые дамы, мужчина в светлом костюме с открытым приятным лицом и аккуратной подстриженной бородкой стоял, опершись на балюстраду. Картина семейного чаепития была столь мирной, что Яков, идя к ним с неприятным разбирательством, испытал сожаление из-за того, что придется нарушить этот идиллический покой. Не так бы ему хотелось в первый раз войти в этот дом…

- Добрый день. Следователь Штольман, – взойдя по ступеням, сказал он как можно мягче,- я хотел бы поговорить с господином Мироновым.

- Добрый день. Миронов, Виктор Иванович. – выжидательно глядя Якову в глаза, представился мужчина.

Это был отец прелестного создания и хозяин дома.

— Так мне нужен Петр Миронов, – поспешил ответить Штольман, внезапно испытав легкую робость.

— Мой брат… А по какому вопросу? – продолжал выяснять Миронов-отец намерения незваного пришельца.

Мда, сразу видна адвокатская хватка. Очевидно, это очень крепкая семья, где не принято впускать в дом кого угодно, не выяснив намерений.

— Я расследую обстоятельства гибели госпожи Кулешовой, и хотел задать ему несколько вопросов.

Напряжение будто завибрировало в солнечном воздухе.

- Позвольте… ну а причем здесь Петр? Я, видите ли, адвокат. – открыто занимая оборону и грудью вставая на защиту брата, вопросил Виктор Иванович.

Яков уверил, что это всего лишь формальность, но, видно, ему не очень поверили, так как в голосе хозяина, давшего указания прислуге, отчетливо зазвенел металл…

Его пригласили присесть к столу. Хозяйка дома представилась Марией Тимофевной, вторая чаевничающая дама оказалась соседкой Ульяной Тихоновной. Той соседкой Громовой, что была вчера на вечере у Кулешовых. Очень кстати. Самое время понаблюдать…

Ульяна Тихоновна мгновенно перехватила инициативу и пустилась, театрально охая, в многословные обсуждения участников злополучного вечера. Пройдясь по покойной Татьяне, ее мужу и поклонникам, она закончила мыслью, что заводчик был раздражен ухаживаниями Семенова и Мазаева…

У Штольмана же на этот счет сложилось иное мнение. И он по опыту знал: частенько у тех, кто помногу обсуждает других, – рыльце в пушку… Как показалось Штольману, Громова то ли завидовала Кулешовой, то ли вообще была зла на жизнь.

Она, по-видимому, склонна к эффектам: румян на лице немало и шляпка для полуденного чая очень уж помпезная… Привычка к экзальтации? Посмотрим…

Старая служанка объявила, что Петр Миронов ожидает в кабинете. Яков поднялся.

- С вашего позволения. Я как адвокат хотел бы присутствовать при разговоре. – вежливым, но чеканным голосом объявил Виктор Иванович.
 
Кажется, будет драка…
 
- Не возражаю, – слегка улыбнулся Яков Платонович.

Они прошли в довольно простой – не роскошный, но светлый кабинет с лаковой мебелью, в которой бликовало полуденное солнце. Комнату украшало множество вазонов с растениями, а на столе красовалась электрическая свеча Яблочкова.

Петр Миронов, мужчина неопределенных лет, с помятым от обильных возлияний лицом, но гладко выбритый и франтоватый брюнет, понуро сидел у стола. Он с терпеливой покорностью принялся отвечать на вопросы Штольмана, пока его брат нервными шагами мерил кабинет.

- Итак, Вы предсказали госпоже Кулешовой смерть?

- Не яяя… - устало протянул медиум, уставившись в стол.

- Хорошо, не Вы, - немедленно согласился Штольман. - Ну, и что было дальше?

Петр рассказал, что после сеанса все гости разбрелись, а он повел покойную Татьяну на прогулку к реке. В попытке успокоить даму после неудачного предсказания он пытался поговорить, но вынужден был оставить Кулешову у реки одну. Видимо, поссорились. Он вернулся в дом и вскоре они с племянницей уехали.

Виктор Иванович метал безмолвные громы и молнии, слушая, как его брат подводит себя под обвинение, но ни словом не помешал рассказу. Профессионал.

Так, картина ясна. Миронов Петр Иванович – первый подозреваемый в списке. Неплохо, конечно, что он сразу во всем сознался и рассказал детали. К тому же, налицо неподдельные чувства горечи и утраты, вообще он выглядел надломленным этой смертью, но именно из-за чувств он и мог бы лишить жизни Кулешову… Мог, в аффекте он убить мог.

- Я вынужден задержать Вас, господин Миронов, по обвинению в убийстве. – как можно более нейтральным голосом резюмировал сыщик, на опыте зная, что за этим последует.

Петр Миронов как будто удивился выводам Штольмана и беспомощно пытался убедить его в своей полной непричастности:

- Но послушайте… Но это же ведь чушь. Я!  Убийца? Но это же чушь… – кажется, до него начала доходить недвусмысленность его положения и его показаний.

Он с надеждой оглянулся на брата. Виктор Иванович выступил вперед и веско сказал:

- Ваши обвинения безосновательны.
   
А вот и драка! Стрелы дисциплинированной ярости полетели в сыщика из суженных глаз того Миронова, с которым ему меньше всего хотелось бы ссориться… Штольман выдержал натиск:

- Следствие во всем разберется. – ответил он предельно вежливо. – Если Вы не виновны, так Вам ничего не грозит. Но в сложившихся обстоятельствах я не могу Вас не задержать. – проявляя всю возможную учтивость и словно уговаривая, он попеременно взглядывал в лица обоих братьев.

- Я обжалую Ваши действия! – Виктор Иванович был явно и не на шутку взбешен.

- Разумеется. Это Ваше право. – смиренно ответил Яков Платонович.

Он сказал, что будет ожидать Петра у ворот, дав им возможность объясниться наедине, и вышел за дверь. Яков прошел по уютному дому, жалея, что стал для этой семьи невольным врагом. Впрочем, еще ничего не решено. Алиби нет, но и прямых улик тоже. Есть еще трое участников, которых нужно проверять. И если это сделал не Петр, то пока следствие разбирается, убийца сможет совершенно расслабиться… – Штольман, как всегда, не слишком угрызаясь, старался ловить сразу нескольких зайцев в садок…

На солнечной террасе он бросил взгляд на столик – за чаем больше никого не было. По ступеням же медленно поднималась барышня Анна, оставив у скамьи свои колесики. Она подошла и прямо, не мигая, воззрилась на него встревоженными глазами. Удивительный все-таки у нее взор, в нем как в воде отражается оттенок каждого чувства… И давненько никто не смотрел на него вот так открыто…

Она что-то спросила, и смысл вопроса не сразу дошел до его слуха, кажется: «что случилось?».

- У меня было несколько вопросов к вашему дяде.

Она мгновенно заволновалась, и, как и Петр, с такой же беспомощной горячностью стала убеждать:

- Вы что, дядю моего подозреваете? Это нелепо! Потому что дядя, он… он не мог никого убить!
     
Какая дружная семья, – подумал Штольман, – все друг за друга горой. На секунду он вдруг ощутил, что ему, бездомному сыщику, захотелось стать частью этого мира. Чтобы это искреннее создание с прекрасными глазами заботилось о нем, а он о ней… Он остался бы здесь, в провинции, и по вечерам приходил бы в теплый уютный дом, обставленный простой мебелью и цветами. Они бы пили чай на солнечной террасе, гуляли в собственном саду, а по выходным  – общались бы с милым семейством Мироновых…

Что-то размечтались Вы, господин следователь, не на шутку… И вообще: Штольман, гуляющий в саду по выходным? Какая чушь! Чтобы отогнать неуместные мысли, он вынул из внутреннего кармана зеркальце, найденное на обрыве, и протянул Анне.

- И все-таки, а что Вы делали у реки? – спросил он у нее отчета, больше для порядку, чтобы показать самому себе: если нужно, он может быть с ней строг.

- А я уже ответила Вам на этот вопрос, – отозвалась она упрямо.

И он опять почувствовал какое-то бегучее тепло, разливающееся по рукам и ногам, по телу, и от этого тепла мгновенно потерялось желание строжиться, осело всякое сопротивление. Она, совершенно не подозревая о том, действовала на него, как язычок пламени на податливый воск свечи.

Он усмехнулся: над ней, над собой?… Кивнул в знак прощания и молча сошел с крыльца со странным чувством неизбежности происходящего. Нужно поймать экипаж для арестованного… – подумал Яков Платонович и вышел из солнечного сада.

***

Доехав в участок с обоими братьями Мироновыми, Штольман сразу приступил  к дознанию. На допросе дядя Анны лишь расцветил картину новыми подробностями, но по сути не сказал ничего нового. Сквозь пространные подробности Штольман дожал его до признания, что они с Татьяной Кулешовой -таки были любовниками. Закрепили, что они все же поссорились. Напоследок, под зорким надзором адвоката Виктора Ивановича, который был заметно обескуражен любовной прыткостью брата, Яков все же не сдержался и упрекнул Петра Ивановича, что тот оставил даму одну на обрыве ночью…

- Я полагаю, мой брат достаточно помог следствию, и больше ему добавить нечего. – не выдержал Виктор Иванович, горячо желая, чтобы сознавшийся во всем брат замолчал.

- Согласен. – ответил полностью удовлетворенный допросом Штольман.

Он кликнул Евграшина и велел отвести арестованного в камеру, до выяснения обстоятельств. Рассерженный Виктор Иванович, похоже, сразу отправился к начальству – писать обжалование.

Пара часов ушла у Штольмана на то, что бы проверить кое-какие детали. Он сходил в местную писчебумажную лавку и задал вопрос о бланке с темным обрезом маленькому морщинистому служащему в нарукавниках, снующему среди полок, забитых гроссбухами и бумагой. Услужливый продавец и, по совместительству, наборщик в местной типографии Простакова, что располагалась в нижнем этаже, повертел записку в артритных черненых пальцах и сообщил, что такая приметная бумага не продается в Затонске вовсе, а привезли ее, скорее всего, лично.

- Вы уверены? – спросил Штольман строго.

- Да-да, господин следователь. – мелко закивал служащий. – У нас в типографии такую не печатают. Конторские книги и конверты, да кой-какую мелочь привозим из Петербурга, тетради и писчую бумагу печатаем сами. А такой у нас нет.

- Может, торговый дом какой торгует этими бланками, не знаете?

- Вряд ли, Ваше благородие. У нас, видите ли, конкуренция, мы продукцию в городе изучаем. Чуть что, все новинки переартелить стараемся. Каждый месяц новые вензеля, да голубей печатаем. Стараемся угодить вкусам публики, – он подслеповато улыбнулся сквозь очки.

- Благодарю за содействие. – коротко кивнул Штольман.

Он все же зашел еще в пару книжных магазинов, но и там получил тот же ответ. Такой бумаги в Затонске не продавали. Стало быть, надо иначе искать неведомого автора записки… Он чувствовал, что это может помочь Петру Миронову.

Вернувшись в участок и просматривая бумаги, он мельком думал о том, что чуднАя девушка, которая вызывает у него такое волнение, и ее дядя вели себя одинаково: обезоруживающе-откровенно… А дядя, к тому же, впрямую оговаривал себя – виновный бы поостерегся… Петр казался искренне удрученным смертью жертвы и его безыскусная, почти идиотическая честность играла в его пользу: Яков сомневался в его вине…

Орудия убийства так и не нашли. И эта записка все не давала покоя… Кто написал угрозу? Петр, муж, соперник или соперница? Так, пора вызывать остальных фигурантов.

В кабинет влетел Коробейников с уловом – он выяснил, что прежнюю утопленницу звали Екатерина Саушкина. Папка с делом была практически пуста, немудрящий вердикт был записан небрежным почерком: «самоутопилась накануне свадьбы». Но шустрый Коробейников поспрашивал в участке и выяснил, что в этом старом деле также фигурировал Петр Миронов – он в те дни ухаживал за погибшей и вскоре ее выловили под обрывом в реке.

А ведь это почерк! – осенило Штольмана. – Неужели дядю, действительно, подставляют?…

Вошел, печатая шаг, Евграшин и доложил, что есть посетитель по делу Кулешовой. Наконец-то! Ожидание начало давать плоды.

Но вместо какого-нибудь затонского рыбака, что ожидал увидеть Яков Платонович, в кабинет ворвалось это чудесное создание, Анна Миронова. С окровавленной тростью в руке.

Запыхавшись от бега, раскрасневшаяся кудрявая фемина, потрясая тростью и, словно продолжая прерванный минуту назад разговор, выпалила:

- Вот это… Это и есть орудие убийства! Трость Мазаева. И я ее нашла на обрыве!

Смутившийся от неожиданности Штольман продышался минуту и, пока Коробейников осматривал опасную находку, встал из-за стола и подошел к ним. На набалдашнике, действительно, запеклась кровь.

- А вы уверены, что это трость Мазаева? – спросил он у девушки, мгновенно почуяв перспективу в немного застрявшем расследовании.

- Абсолютно. Я вчера очень хорошо ее разглядела.

— Вы должны будете показать мне это место. – не теряя времени, произнес сыщик и бросился к столу за верным саквояжем. «Конечно!» – заверила она его с готовностью солдата.

- Антон Андреич! А Вы тащите сюда этого Мазаева. – вынув из ящика стола револьвер, скомандовал он помощнику.

Мальчишка живо метнулся на выход.

- Револьвер возьмите! – крикнул Яков ему вслед. – Стрелять-то умеете?

- Разумеется! Я ходил в тир! – отрапортовал Антон Андреич, неловко оттопыривая сюртук и азартно засовывая пистолет куда-то в пройму рукава.

***

Довольно часто они за последнюю пару суток сталкиваются, что вполне объяснимо, конечно… – улыбался про себя Яков Платонович, едучи в полицейской коляске по осенней алее и безотрывно наблюдая, как стройные ножки в белых чулках и английских жокейских шароварах крутят велосипедные «колесики». Очарование не проходило. 

Анна Миронова мчалась под сенью высоких тополей, по правую руку от него, и задорно улыбалась ему всем своим разгоряченным лицом.

- Вы, может, ко мне в повозку пересядете? Еще далеко?

- Да ничего-ничего, доеду! Не беспокойтесь, – поддразнивала она его, демонстрируя премилую независимость и даже бравируя ею.

Он чуть не рассмеялся. Она была так непосредственна, совсем по-детски кокетлива – любимый всеми ребенок, никогда не знавший отказа. Увлеченно и шутливо, как свойственно этой поре жизни, она оттачивала на нем силу своего юного обаяния, притяженье первых своих чар, и надо признать, неподкупный Штольман непривычно волновался.

Это юное неведомое существо не заботилось не то, что о субординации, а даже о впечатлении, которое на него производило. Сумасбродное дитя, наверняка, из родителей веревки вьет, а его уж и подавно не боится. Все в нем дрожало от улыбки, взаимное притяжение смущало, и он отвернулся…

Они доехали до места под раскидистым деревом, и она показала, где лежала трость. В зарослях ничего было не разобрать: сильно натоптано, но кровь виднелась. И трава смята так, будто волокли тело вниз к реке – у самого обрыва тоже натекла и запеклась лужица крови. Сыщик, позабыв про сантименты, сухо и деловито обследовал место и установил, что тело ударили у ствола, а потом перекатили по траве и сбросили в воду. В рассеянной досаде он вслух поинтересовался – не она ли тут натоптала.

Девушка сначала даже обиделась, но, передумав, язвительно парировала:

- Знаете, что? Это, наверное, Ваши городовые натоптали! Жаль только, орудие убийства не нашли!

И она совершенно права.

- Прошу прощения, за работой забываю о такте, – спохватился он и в знак примирения объяснил ей, как все происходило. Анна с важным видом кивала.

Потом он все-таки проводил ее по быстро темнеющему Затонску. Настоявшийся за день воздух был прян и слегка горчил. И запах ли осенней листвы или речной тины влиял, но Штольман настроился на романтический лад.

Он порасспрашивал ее о находке. Было любопытно, как именно Анна наткнулась на трость, когда даже городовые все пропустили, ротозеи. Но еще любопытнее было просто поговорить с ней, такой непохожей на других девушек.

- Смотрите, как много у вас подозреваемых! – со страстью пустилась она в логические рассуждения. – Во-первых, Мазаев. Он мог сам спрятать свою трость, а потом вернуться за ней…

- И пойти к реке?

- Именно. Между прочим, он не признается в том, что трость потеряна – я проверяла. А почему?

- По-че-му? – подыграл Яков Платонович ее упоению, видя, что она не на шутку увлеклась. Впрочем, он и сам не прочь был пообкатывать версии с понимающим собеседником, ему петербургской парочки помощников очень не хватало…

Они медленно шли, вороша опавшие листья. Ее глубокий грудной голос не тонул в прохладном сыроватом воздухе, а пел, будто поэму читал. …Об орудии смерти и убийцах…

Она рассуждала очень логично. Девушка, на удивление Штольмана,  обнаружила быстрый и гибкий ум, редкий даже для мужчин, уж тем более для местных: она перебрала в качестве подозреваемых Мазаева и Семенова, и для всего нашла убедительные объяснения.

Анна Миронова удивляла его все больше. Девушка, ведущая собственное расследование. На велосипеде. Не боящаяся блуждать в зарослях на обрыве, и держать в руках окровавленное орудие убийства. Он таких никогда не встречал.

Версию про дядю она вновь отринула со всей горячностью, выступив свидетелем его абсолютной непричастности. И у Штольмана закончились аргументы. У него вообще иссякли вопросы. Она обезоружила его до удивленной немоты: и так-то всегда немногословный Яков Платонович потерялся, не зная, что сказать. Они стояли близко, лицом к лицу, и он смотрел на ее оживление, выжидая, сам не зная, чего.

- А между прочим, Семенов мне сегодня говорил какую-то ерунду о том, что любовь и смерть всегда ходят рядом…

Девушка заглянула ему в душу своими синими глазами и обронила: «он ведь влюблен был в нее».

У сыщика холодок пробежал по позвоночнику, и он замер. «Любовь и смерть всегда ходят рядом», – всплыло из далекого прошлого. Точно такие же слова сказал ему когда-то тот композитор, как же его звали… Модест Петрович! Его сосед по первой квартирке в Коломне, которому он помог найти потерянные ноты… Тогда они вдвоем с 16-летним Яковом стояли перед ободранным куском обоев в квартире на Крюковом канале и оторопело смотрели на обнаруженный автограф гения русской словесности… Почитай уж 20 лет прошло, а Яков все помнил тот эпизод. (№6612. «Дело о партитуре или прятки с гением»).

- Вот это находка, – вымолвил тогда сосед Модест Петрович, – Вы всего два часа у нас, юноша, и уже такое!

Они вперебивку, спотыкаясь, прочли эти стихи, и Яков запомнил несколько строк, и иногда повторял их про себя. Они так нигде и не печатались, и это оставалось его личным трофеем...

Пока Анна увлеченно и горячо говорила ему что-то, он ничего из ее речей не слышал. Он просто стоял, очарованный синеглазым чудом, и строки сами собой звучали у него в голове:
   
Как сладостно!… но, боги, как опасно
Тебе внимать, твой видеть милый взор!…
Забуду ли улыбку, взор прекрасный,
И огненный, волшебный разговор!…
   
Вспомнив те строки, он только и смог, что выдохнуть…

- Вы что-то сказали? – вернувшись из далей, спросила его Анна Викторовна.

- Нет, ничего… – боясь спугнуть момент, чуть севшим голосом вымолвил сыщик.

Она в последний раз блеснула в него улыбкой и легко ушла в темноту.

- …Но что за чудное было мгновение… – совершенно оторопелый, обронил ей вслед Яков. Мимолетные слова того же гения, вспыхнувшие в памяти следом…

Из парка он догулял до их дома, проверяя, доехала ли… Где-то на втором этаже в полуосвещенном окне мелькнул силуэт, занавеска опала, и все стихло.

***

Ночью Якову плохо спалось. За стеной шумели и кашляли. Он ворочался на неудобной постели, проваливался в чуткий полусон, и из него доносился запах яблок. Мельком вспархивала непослушная прядь и соломенная шляпка… Он снова видел уютную террасу с чаем, и смеющиеся лица ее семьи... Отчетливо пахло летним, горячим солнечным светом. Синие глаза распахивались ему навстречу.

Он опоздал с утра в участок – несколько часов искал квартиру. В проходном клоповнике оставаться более было невыносимо, и, накупив газет с объявлениями, Яков пошел по адресам. Одна квартирка на две комнаты, недалеко от центра, в тихом Бригадирском переулке ему понравилась. Вдовствующая хозяйка Авдотья Саввишна была несуетлива и немногословна: она проверила документы и молча кивнула – то, что ему и нужно. Штольман внес уплату за два месяца вперед, сделал немудрящие бытовые распоряжения и договорился к вечеру переехать.

Войдя в кабинет, он услышал, как Коробейников допрашивает субъекта, на чьем лице беглая физиогномистика выявляла явные следы вольной жизни и злоупотреблений. Свободная холщовая блуза, в которую тот был одет, и вьющаяся грива смоляных волос – на манер тех, что носили венгерские цыгане, дополняли облик. По всему было видно, это художник Мазаев. Творец прекрасного вальяжно развалился на стуле и, вообще, бравировал. Но Коробейников держался корректно и собрано. Молодец, – отметил про себя Штольман.

Обсуждали злополучную трость. Мазаев рассказал, что не слишком опасался ее пропажи – дом-то, мол, приличный. Но когда все же вернулся за ней – то поэта Семенова уже не застал, и решил, что тот трость с собой прихватил.

— Вот, ударился в бега. — спокойно отрапортовал Коробейников. — Пришлось с городовыми его ловить.

  — Что, скрыться хотели? — внимательно наблюдая, вопросил Яков Платонович.

— А почем я знал, что он полицейский? — Мазаев завертелся на стуле и, усмиряя испуг, ударился в представление, — Вы на рожу его посмотрите. Вот на Вас посмотришь — сразу видно, фараон. А этот? Мазурик, он и есть мазурик!

Нервный типчик, – подумал Штольман, – в целом фараонов не любит или скрывает что?…

Но тут Коробейников подал ему бумаги, изъятые у Мазаева при обыске, и сыщик сразу увидел письмо. От Громовой Ульяны Тихоновны, с приглашением на трагический вечер к Кулешовым. Оно характерным изящным почерком было выведено на бумаге... с обрезом, опечатаным черным кантом, и вензелем немецкого печатного дома в колонтитуле. Он сличил обе записки: даже перо было одинаковое! Так… А вот и первая улика…

Сметливый Антон Андреич без подсказок понял ход мыслей старшего, когда Штольман показал ему обе записки. Мазаева отпустили, а помощника Яков отправил к Мироновым – выяснить, не присылала ли Громова письма Петру, а может, и угрозы? Он бы пошел сам, но появляться лишний раз в качестве следователя в этом доме не хотелось.

Он знал, что следует срочно выяснить. Благо, здесь не Петербург и полицейская адресная контора располагалась в соседнем крыле управления. Любой желающий ехать железной дорогой в столицы должен был предварительно подать в полицию особое прошение с приложением паспорта. После проверки личности выдавалось разрешение на билет… Все даты и фамилии хранились в картотеке. Они с дежурным покопались в карточках пятилетней давности и Штольман получил ответ, который не слишком понравился ему, но полностью удовлетворил.

Через час Антон с Анной (он почти не удивился) привели поэта. Девушка стояла, за спиной сидящего за столом Штольмана, скромно и тихо, но Яков Платонович остро ощущал ее присутствие, и это очень мешало ему сосредоточиться.

Они рассказали Штольману, что поэт Семенов напал на Анну на улице, когда она в исследовательском порыве двигалась в сторону управления с важными уликами. Стихоплет изрядно напугал девушку, но подоспевший вовремя Коробейников рыцарски отбил ее у безумца, и теперь они здесь…

Внутренне вскипевший Штольман едва сдержался, чтобы не схватить утловатого, с блестящей лысиной стихоплета за шкирку.

Анна показала свои «важные улики»: это были старые газеты с напечатанными стихами Семенова к обеим жертвам, и замолкла. Так…

— Вы признаетесь в убийствах? — с угрозой начал Штольман.

Съежившийся перед ним Семенов потел, прятал глаза  и трудно дышал:

— Какое убийство? Я всего лишь писал стихи о любви…

— Верно. Сначала о любви, а потом о смерти?

— Послушайте, я не виноват, что мои возлюбленные умерли, — втягивая и вытягивая шею, пробормотал Семенов. — Это совпадение! Н-нет, вы ничего не докажете…

— Так мы не докажем, или вы невиновны?

— Не ловите меня на слове!

Штольман уже остыл и взвесил, что сидевший перед ним человек — определенно нервического склада, но при этом неимоверный трус. Только и может, что впечатлительных барышень пугать. Вон как трясется на стуле из-за формального дознания. Ему бы выдержки не хватило на такую сложную комбинацию с подготовкой и осуществлением двух убийств… Да и улик никаких не было.

— Можете идти.

Все трое, включая Семенова, так поразились, что разорвись здесь снаряд, это произвело бы меньшее впечатление. В натянутой тишине поэт робко переспросил:

- Ч-что?

- Что?! – эхом отозвалась Анна Миронова из-за сыщицкой спины.

- Вы свободны. – твердо сказал Яков.

Радостный Семенов, не веря своему счастью, принялся пожимать руки Коробейникову и, кланяясь, вышел вон. В грозовой тишине в центр кабинета, словно на сцену, выбежала Анна Миронова и, задыхаясь, не находя слов от негодования, воззрилась на Штольмана.

- Я не могу задержать человека за стихи! – был ей чеканный ответ.

- Да? А за что же вы дядю тогда задержали! – чуть спокойнее, но со слезами в голосе спросила Анна.

- Смотрите, что получается, – терпеливым тоном учителя среди непокорного класса проговорил Штольман, – пять лет назад гибнет Саушкина. И Ваш дядя уезжает из города… Через пять лет он возвращается в город, и гибнет госпожа Кулешова. С обеими у него была связь. Я не утверждаю, что он виновен. Но уж слишком много совпадений.

Дядя, действительно, мог оказаться скорее романтичным повесой, а не убийцей. Но и история поэта никак не вклеивалась ни в одну из версий. Стихи, да стихи. Художник немного смущал, но Штольман нутром чуял: выстрелит либо с дядей, либо с Громовой. Он все время ломал голову, как уличить убийцу, и не мог ничего найти. Ах, если бы убийца сам себя выдал! Надо было что-то придумать и быстро…

И тут она сказала кое-что… почти теми же словами, какими он размышлял:

- Я Вам докажу, что он не виновен! Просто нужно, чтобы убийца сам себя выдал! И во всем сознался!

- И как же это сделать? – мгновенно насторожил уши сыщик.

Она предложила еще раз провести спиритический сеанс в доме у Кулешовых, снова собрав всех фигурантов дела. Идея не самая блестящая, но у Штольмана не было других идей… В конце концов, очная ставка помогла бы выявить хоть что-то. Он нервно постукивал карандашом по столу, пытаясь быстро взвесить риски.

Между тем Анна договорилась до того, что предложила ему отпустить дядю на вечер.

- Нет. Это невозможно!

- Ну почему! – почти закричала девушка, чувствуя, что он колеблется. – Это же в интересах следствия!

- Я не могу отпустить арестованного ради какой-то сомнительной версии! – в тон ей, тоже волнуясь, вскричал Штольман.

А ведь может и сработать – в одном шансе из ста. Она предлагает риск, но это хороший риск!

Отпустить дядю, конечно, никак невозможно. Все может выйти из-под контроля, и тогда пиши пропало. Если уж действовать в доме, то по старому верному протоколу: опросить домашних слуг, провести перекрестные допросы, и таким образом заставить убийцу хотя бы занервничать. Что же делать…

- Яков Платонович! – сверкающие синие глаза не отпускали, — ну убийца же не знает, что версия сомнительная! Он выдаст себя, Вы увидите!

- Ох, как же Вы наивны, Анна Викторовна!

Если дядя не виновен, ему может угрожать опасность. Почувствуй убийца, что на него объявлена охота?… А он, Штольман, точно не знает, откуда ждать нападения!

- Яков Платоныч, ну, пожалуйста… Ну ведь Вы же ничем не рискуете… – голос Анны сник до тихой жалобы.

- Яков Платонович… – прошептал до сих пор молчавший Коробейников.

Эти двое смотрели на него так умоляюще, что он поддался. Делать, говорите, чего никогда не делал?…

- Хорошо. Но дядю я привезу сам. – пойдя у них на поводу, решился сыщик.

И прежде, чем он что-то успел сообразить, эта особа подскочила к нему за стол и от души чмокнула в щеку! И он внезапно-близко увидел заводи ее глаз… Такого он совершенно точно не ожидал.

Она вся была словно живое пламя! Чувства верховодили ею, и, минуя все барьеры, она легко делала то, на что не решилась бы ни одна известная ему женщина. И Яков Платонович, старый опытный сыщик, уже жалея, что поддался, натянулся, как при настоящей опасности, потому что контролировать такое пламя невозможно, а обжечься – очень даже легко…

Смутившись, девушка исчезла за дверью.

- Ну и что мне прикажете с ней делать, Антон Андреевич! – посетовал он Коробейникову на непоседу, которая все-таки влезла в следствие и заставила его изменить своим строгим принципам.

Романтический Коробейников, устремив на дверь мечтательный взор, выдал свое самое заветное желание:

– Пригласите барышню покататься за город…

- Что?

Быстро отрезвевший помощник залепетал что-то и смущенно отошел к своему столу.

Мда, еще одна романтическая особа с горячим сердцем. Две юные романтические особы! И он между ними – как пожилой сторожевой пес меж весенними гимназистами.

***

Штольман под охраной городового привез Петра Ивановича в Кулешовский дом сильно заранее, никого из званых гостей еще не было. Он попросил вдовца собрать всех домашних слуг, и через полчаса получил последнее подтверждение одной из версий. Все стало ясно. Теперь развитие событий зависело от того, как пройдет вечер… Он сильно рассчитывал на эффект повторения.

Когда собрались настороженные и недоуменные гости, дядя занервничал. Все расселись к столу, нужные для столоверчения предметы разложили в центре. Штольман, стоя у двери и наблюдая в оба глаза. Он чувствовал, как в воздухе плавятся угроза и страх… Это хорошо, шансы, что у убийца не выдержат нервы – высоки.

Погасили свет. Петр Иванович просил гостей взяться за руки и представление началось. Медиум раскачивался, шумно дышал через нос и производил странные движения, положенные при подобных спектаклях. Яков расхаживал вдоль дальней стены и смотрел в лица.

- Татьяна, кто… твой… убийца? – заунывным голосом вопрошал медиум. Однако же нервы первым делом сдали у него. – Я не могу! Извините. – он, пошатываясь, выполз из-за стола и отошел к камину. Кажется, ему поплохело…

Перенервничавшие гости встали из-за стола со скептическими и  возмущенными восклицаниями. Штольман наблюдал. И тут вскочила Анна:

- Дамы и господа! Я прошу тишины. Прошу всех занять свои места. Я сама проведу сеанс!

Какая упорная… – поразился Яков. Странно, но на гостей как-то гипнотически подействовал ее голос, и они послушно вернулись на места. В этот раз они не стали браться за руки, а, следуя ее указаниям, положили руки на ползунок. Представление продолжилось. Одухотворенная Анна Викторовна, из юной шаловливой особы превратившаяся в какую-то простоволосую пифию, командовала в воздух:

- Дух Татьяны Кулешовой, явись! Дух Катерины Саушкиной, явись!

Вдруг она забилась в конвульсиях, и ползунок начал двигаться по доске с буквами… Все заворожено наблюдали за его скачками, не отводя рук и глаз.

Анна застыла, стеклянным взглядом уставившись в пространство, гости сняли с доски дрожащие пальцы…

- Громова! Они написали «Громова»! – в ужасе воскликнул Семенов.

Все посмотрели на Громову…

***

Она отпиралась, возбужденно блестя нехорошими глазами. Потрясенная Анна медленно встала из-за стола и произнесла то, что Яков Платонович точно знал вот уже около часа:

- Это Вы. Это Вы убили Саушкину и Кулешову!

У Громовой началась истерика. Хохоча и выкрикивая: «не сходите с ума!» и оставляя впечатление полного безумия, она, однако, довольно проворно попыталась улизнуть.

- Сядьте! – приказал следователь. Громова обессиленно опустилась на стул.

Теперь пришел его черед. И Штольман дожал ее. Он подошел ближе и продемонстрировал ей и всем остальным анонимку из спальни Кулешовой, да записки с ее подписями, писанные ее пером. На бумаге из Германии, которую в Затонске не купишь. И объявил о том, что знает об ее поездке в Германию пять лет назад.

- А это не доказательство! – прекрасно осведомленная о работе судов и адвокатов, воскликнула Громова.

Она была права – для обвинения этого недостаточно. Момент ее временной растерянности нужно было использовать сейчас же, пока она не собралась с духом. Сыщику во что бы то ни стало нужно выбить из нее признание на публике. И он продолжал давить:

- Это косвенное доказательство. Но есть и свидетель.

Под потрясенными взглядами замерших гостей он прошел к двери и вызвал свидетельницу, его главный козырь. Громова расширенными глазами смотрела на вошедшую…

Молоденькая робкая служанка в кружевном фартуке, бочком войдя в залу, рассказала, что в тот вечер видела, как Громова взяла забытую Мазевым трость и пошла к реке.

До последнего отпиравшаяся госпожа Громова застыла соляным изваянием… Яков положил перед ней окровавленную трость. Секунда, две… И вдруг тишина лопнула, словно ткань разорвалась.

- Ты предал меня! – подняв ненавидящие глаза, прошипела Громова в безмолвного Петра, стоявшего у статуи голенького Амура. И зарыдала в сведенные пальцы. Сломленный Миронов опустил голову.

В жуткой паузе Штольман поведал, что Петр Миронов предал Громову пять лет назад, когда оставил ее ради Екатерины Саушкиной. Ульяна Тихоновна не простила измены и варварски избавилась от соперницы. Но Миронов уехал и вернулся в город лишь нынче, да только опять не к ней. А на этот раз к Татьяне Кулешовой.

Бедному заводчику стало плохо и он горестно опал на стол. Семенов сидел, опустив голову. Анна тихо вышла из залы…

Штольман перечислил факты убийства и Миронов, обретший дар речи, дополнил рассказ тем, что собирался лишь слегка напугать возлюбленную своим нелепым предсказанием, а вышло совсем иначе…

- Вы арестованы, госпожа Громова, по обвинению в двух убийствах: Татьяны Кулешовой и Екатерины Саушкиной. – завершил представление следователь.

Жандарм внушительной тенью возник за спиной убийцы. Ульяна Громова отвела руки от лица и, глядя на бывшего возлюбленного сухими глазами, выдавила:

- Ты доволен? А ведь все могло быть иначе. Тебе просто нужно было любить меня. Как я тебя…

Любовь и смерть всегда ходят рядом, – подумал Яков Платонович, – музы и поэты… Ладно… – изгоняя грусть, встряхнулся он, – оставим поэтам поэтово. А ему пора отвозить арестованную.

Но он хотел найти Анну… Хотел сказать ей… После всего долгого дня, за который он столько передумал и перечувствовал, после ее порывистого полудетского поцелуя… Он хотел сказать ей. Что она произвела на него глубокое впечатление… Или что он тронут знакомством с ней. Нет, выходили банальности. Он и сам не знал, что скажет, но очень хотел объясниться. 

***

Он нашел ее сидящей рядом с дядей под тем же Амуром. Она положила кудрявую головку на плечо сгорбленному Петру и лицо ее растроганно светилось… Увидев Штольмана, парочка поднялась, и понурый дядя пошел за экипажем. Яков с Анной вышли на крыльцо.

Они спускались по ступеням, и Штольман совсем не знал, как начать разговор. Он был мастером осторожных намеков, тонких прощупываний и немногословных двусмысленностей. Умел говорить иносказаниями, за годы отшлифовав этот метод до ювелирной тонкости. Но с нею все это не годилось… И он начал с первого, что пришло в голову:

- Должен признаться, хотя и странным образом, но преступление Вы раскрыли.

- Разве я? – заулыбалась Анна, – н-нет, я только напугала убийцу. – но видно было, что похвала сыщика ее порадовала.

Приободренный Штольман ухватился за важную для нее тему и польстил совсем уж грубо:

- Да нет. Без Вашего участия я бы упрятал за решетку невинного человека.

Мда, преувеличенно вышло, да что уж…

- Как же Вы это сделали?

- Все равно не поверите, – Анна почему-то не желала говорить и ускользала от него, спускаясь по ступеням все неостановимей. Сейчас она попрощается и снова исчезнет в темноте!

У него не выходило!…  Он последним движением приостановил ее и... Была, не была!

- Ну да ладно. Во всей этой истории есть один положительный момент.

- Да! Вы одержали первую победу на новом месте. – произнесла чуть задержавшаяся девушка и взглянула ему прямо в лицо.

- Нет. – ответил Яков Платонович с проникновенной силой, поразившей его самого, – знакомство с Вами.

Она замерла. И вновь повела себя не так, как он ожидал: ускользая, не отвечая, не обнаруживая и тени прежней шаловливости, она стала прощаться. И сыщик не знал, что делать дальше.

- Уйдете, так и не удостоив меня объяснением? – просто спросил он.

- Да мне, знаете, самой бы разобраться, – покусывая губы, проговорила девушка-непоседа. И добавила:

- Яков Платонович… А Вы… простите мне тот поцелуй?

Она надела шляпку и исчезла. Легкий ветерок прошелестел над головой озадаченного Штольмана, и также легко она снова убежала от него.

Она совершенно не вписывалась ни в какие стереотипы. Ни игры, ни сложного флирта... Порывистая словно ветер. Удивительная.

Он был старше ее на целую жизнь – огромную, узловатую, сложную жизнь, но снова, словно ребенок, потерялся подле нее.
 
…Забуду ли улыбку, взор прекрасный, и огненный, волшебный разговор… – припомнилось ему.

- До встречи. – веско сказал он вслед.
 

   
Следующая глава          Содержание