Глава 9
Следственные действия

Дом встретил Якова Платоновича гулкой тишиной. Сыщик угрюмо хмыкнул. За годы, проведённые в браке, Анне Викторовне всё же удалось практически полностью одомашнить его. Так что он не только перестал сопротивляться, когда его кормили или ласкали, а даже стал как-то нуждаться в этом. Не то чтобы прежде он считал это чем-то для себя неприятным или недопустимым. Просто какое-то достаточно продолжительное время своей жизни запрещал себе даже мечтать о том, что не мог себе позволить. Сейчас, на склоне лет, он понимал, что окружил свою жизнь стеной, оказавшись в корпусе после смерти матери. И сделал всё, чтобы даже мысль о домашнем уюте не имела права поселиться в его голове. Только Анне всегда было безразлично, что он там думает на этот счёт. Она знала, как правильно. И со временем приучила его к комфорту и душевному теплу. Мысленно он едва не добавил «и покою», но вовремя осадил себя. Какой уж покой рядом с Анной Викторовной! Вот сейчас – где она?
Но это тоже была праздная мысль – просто чтобы занять себя. На самом деле, он прекрасно это знал. Они с Ванькой в лагере. К делу своей жизни его любимая относилась ничуть не менее ревностно, чем он к своему. Значит, ему предстоит терпеливо ждать. А терпение никогда не было сильной стороной Штольмана.
Надо бы пока побеседовать с квартирной хозяйкой. Не терять же время попусту. Но госпожи Краузе в доме тоже не оказалось, и где она может быть, у сыщика не было ни малейшего представления. Побродив бесцельно по комнатам, он снова вышел на веранду, где стояло такое удобное кресло-качалка. С веранды хорошо просматривалась дорога к дому. И море. Смотреть на него было приятно. Вот только солнце, перебравшееся к западу, подползало всё ближе к его ногам. Не делаясь при этом менее жарким.
А не пойти ли на море, в самом деле? Вон оно плещется буквально в двух шагах. И нечего убеждать себя, что ему необходимо подумать. Кто сказал, что думать можно только сидя на жаре, нацепив пиджак и застегнувшись до самого горла? Нынче жизнь вообще стала значительно проще, а на отдыхе он тем более сможет себе позволить некоторую вольность. В том числе и в одежде.
Он вернулся в комнату, оставил пиджак и жилет на спинке стула и прихватил полотенце. Вышел на берег знакомой уже дорогой, ступая по окатанным макушкам скал, проступавшим сквозь россыпь мелкой гальки. На пляже никого не было, даже местных мальчишек, которые имели обыкновение здесь плескаться. Яков Платонович вздохнул с облегчением. Вопреки всякой логике, он испытывал неловкость при мысли, что кто-то увидит его за таким несерьёзным занятием. Но окунуться хотелось всё сильнее. А ещё - изгнать из ноздрей прочно поселившийся там запах гроба, принесённый из квартиры Твердохлебовых.
Входя в воду, он оступился и неловко плюхнулся с головой, но это обстоятельство, вопреки ожиданиям, не вызвало досады. Поплавав немного, сыщик позволил себе бездумно закачаться на волнах. Солёная вода держала сама, так что не приходилось прилагать никаких усилий. Эдак он обленится вконец! Никогда прежде всерьёз не думал, что можно вот так бесцельно терять время на пляже и, что уже совершенно недопустимо – находить в этом удовольствие. Приходилось признать, что Анна была права, заманивая его на отдых. У моря просто возмутительно хорошо. И кашель, неотвязно мучивший его с самой весны, в самом деле, стал реже напоминать о себе.
Призвав себя к порядку, Штольман выбрался на берег и, не вытираясь, улёгся на полотенце, щуря глаза от солнца. После купания клонило в сон. Ленивое настроение и не думало отступать. Это даже слегка тревожило. Никогда прежде он не позволял себе так расслабиться. Словно у него совсем нет забот. А они-таки были.
«Делом займитесь, Яков Платонович!»
Он рассерженно перевернулся на живот и заставил напрячься вконец обленившийся мозг.
Итак, что мы имеем? Утверждение Твердохлебова, что он не участвовал в ограблении склада. Этому утверждению Яков Платонович верил. Трудно представить себе отца, который отправится воровать, пока у него в квартире лежит не похороненный сын. Это уж нужно быть редкостным мерзавцем. Твердохлебов таким не выглядел.
А если посмотреть с другой стороны? Щедронов предположил, что на складе орудовали сообщники, которым бывший офицер передал ключ. Могло быть такое? Почему нет? Любви и доверия к советской власти Твердохлебов наверняка не питает. Что же мешает Штольману согласиться с этой мыслью?
А вот что. Опись похищенного была составлена при помощи учётных книг. Если бы кладовщик и впрямь планировал хищение, кто мешал ему загодя подчистить записи так, чтобы в них не значилось то, что он собирался украсть? Твердохлебов этого не сделал. Означает ли это его невиновность? Во всяком случае, некоторым образом свидетельствует в его пользу.
История с потерянным на время ключом – была ли она придумана Твердохлебовым, чтобы отвести от себя подозрения? Такое быть могло. Но ещё лучше это укладывалось в показания Костика о том, что в первый раз какой-то предмет шантажа ему отдали. Потому он и рассчитывал, совершив свой подвиг, получить вторую опасную вещь. Если второй вещью была фотография, то почему первой не быть ключом от склада номер четыре?
Фотография очень сильно настроила севастопольских милиционеров против кладовщика. Штольман не мог отделаться от мысли, что слишком уж своевременно она появилась в деле. Как и патефонная головка в кармане плаща. Мог Твердохлебов и впрямь прихватить её? Патефон у него имеется. Но такая мелкая кража не вязалась с тем, как Штольман ощущал этого человека. Бывший штабс-капитан горд настолько, что скрывает даже боль от потери сына. Для мелкой кражи нужен всё же несколько иной характер. Подобные гордецы, на памяти Якова Платоновича, бывали убийцами, мстителями. Но ворами? Пожалуй, что никогда.
И что это значит? Могли головку Твердохлебову подкинуть? А почему нет? Утопить ещё надёжнее, хотя и фотографии, в принципе, было бы достаточно. И это обстоятельство заставляет вернуться к источнику, из которого получена фотография. Кто он – этот… как его? – Захар Полуянов?
Владелец скобяной артели «Серп и молот». Косоворотка, картуз, борода. И круглые очки, из-под которых сквозит цепкий взгляд. Не похож он на пролетария, как ни пытается уверить окружающих в обратном. А на кого похож? Скорее, на средней руки купца или лабазника. Такому тоже не грех скрывать своё прошлое при нынешних порядках, и Штольман едва ли стал бы подобное осуждать. Когда бы не торопливая готовность, с которой Полуянов «сдал» органам скрывающегося товарища по несчастью.
Твердохлебов утверждает, что фотоснимок сделан был здесь, в Крыму, во время лечения. Если на фото действительно изображён доктор Краузе, то это утверждение выглядит похожим на правду. И тогда слово Твердохлебова, даже притом, что он солгал относительно своего прошлого, выглядит надёжнее слова Полуянова.
Но зачем Полуянову лгать? Откуда фотография взялась в вещах погибшего красноармейца? Разве что родственник Полуянова, помимо борьбы за мировую революцию, не брезговал мародёрством. Либо брат действительно не причём, и фотографию «лабазник» приобрёл другим путём. Скажем, нашёл в вещах кого-то из казнённых в двадцатом году офицеров.
Но тогда его свидетельство начинает выглядеть ещё менее надёжным. А вкупе с тем обстоятельством, что изготовить копию ключа в скобяной мастерской проще простого, картина и вовсе получалась занятная.
В эту картину не желала укладываться уверенность в том, что шантажировал мальчика не взрослый человек, а сверстник. И скорее всего, из лагеря. И как это совместить? Оставалось ждать, какие сведения принесёт Анна Викторовна. В том, что любимая Анна-детектив не станет сидеть сложа руки, Штольман не сомневался.
А что делать ему самому?
Во-первых, допросить квартирную хозяйку, чтобы убедиться, что на снимке и впрямь доктор Краузе. Без своей лупы сыщик в этом не был полностью уверен. И если это так, постараться узнать у Екатерины Львовны происхождение фото и судьбу людей, изображённых на нём.
А во-вторых, завтра надо будет внимательнее присмотреться к этому Захару Полуянову. Не верил сыщик в его пролетарский порыв и самоотверженное желание помочь следствию. В его профессиональной карьере люди, искренне рвавшиеся дать показания, встречались до обидного редко.
Сформулировав для себя первоочередные задачи, Штольман удовлетворённо выдохнул и позволил себе перевернуться. Спину уже изрядно пощипывало. Не хватало ещё сгореть, как это случилось  в начале лета с Ванькой, когда он впервые дорвался до солнца. Пару дней младший сын был красным, как рак, не выносил никакой одежды и трясся в ознобе. Лечили его народными средствами. Представив себя самого голышом, обмазанного с ног до головы сметаной, Яков Платонович иронически хмыкнул. Вот тогда точно можно говорить, что героический сыщик выжил из ума! Подумав так, Штольман прикрыл веки, чтобы защитить глаза от слишком яркого света. Не уснуть бы!
Его не отпускало чувство, словно что-то важное он всё же не учёл. И стоит ему сообразить, что именно, как поиски существенно продвинутся. Но мозг упорно заявлял, что желает не работать, а спать. Что было уже само по себе странно. Обычно сыскная лихорадка, овладевавшая сыщиком в моменты, когда он двигался к разгадке, напрочь гнала всякий сон, позволяя бодрствовать по несколько суток кряду. Либо он дряхлеет, либо просто разгадка ещё слишком далеко.
Южное солнце оставалось ярким, даже изрядно перевалив за полуденную черту. Оно просвечивало сквозь сомкнутые веки, сделав их полупрозрачными и ярко-алыми. Потом багровый жар перед глазами превратился в переливающуюся богатую ткань, украшенную набивным ворсистым узором. Но это была не просто ткань, а роскошное платье на Анне Викторовне. Вид этого платья почему-то рождал смутную тревогу. Яков о чём-то забыл? Запланирован бал или званый вечер? Это сейчас совсем некстати, у него же здесь только один светлый костюм, который нелепо будет смотреться рядом с её красным платьем.
Почему оно красное? Это совсем не её цвет. Сколько он её помнил, Анна предпочитала синее или голубое. Он не мог не задать ей этот вопрос. Любимая наградила его недовольным взглядом и скептически покачала головой:
- Яков Платонович, вы, кажется, забыли? На складе был только алый панбархат. Все портные Севастополя шьют теперь из него.
Штольман резко вскинулся, зарываясь локтями в сыпучую мелкую гальку, потёр глаза, с облегчением выдохнув. Это только сон, слава богу, и никакие светские мероприятия ему не угрожают. Зато жена снова, в который уже раз указала ему на то, что он непростительно упускает. Всё верно: на складе был только алый панбархат!
Всё похищенное обладает несомненной по нынешним временам ценностью. Та же листовая медь. Одних зажигалок сколько можно из неё наклепать! Махорка, опять же. Но махорка, зажигалки и патефонные иголки – это нечто безликое, одинаковое у всех, а потому не оставляющее сколько-нибудь заметный след. В отличие от алого панбархата. Ткани слишком много, не на одно платье. Значит, эта товарная продукция непременно всплывёт. И обязательно найдётся портной, который будет эти платья шить. И который точно знает, от кого получил ткань. А вот это уже след. Да ещё какой! Надо только найти мастерскую, где окажется алый панбархат, и выяснить, кто именно его принёс.
«Анна Викторовна, вы просто восхитительны!»
Надо будет ей непременно об этом сказать. Она ведь до сих пор очень любит, чтобы он давал ей понять, как неоценима для него её помощь в расследованиях. Сейчас, когда ею полностью завладели школьные дела, она даже, кажется, переживает, что не может помогать ему, как прежде. Но он так привык к её участию в делах следствия, что даже его подсознание говорит теперь голосом жены. Забавно!
То ли короткий сон на берегу освежил его, то ли бодрости придала удачно найденная мысль, но домой Яков Платонович возвращался в прекрасном настроении. После купания он внезапно вспомнил, что не обедал сегодня, хотя определённо пора бы. Анна с Иваном наверняка уже вернулись, можно будет поделиться своими открытиями и обсудить пути дальнейших поисков.
На веранде и в комнате, где квартировали Штольманы, по-прежнему не было ни души, но с кухни пахло весьма аппетитно. Яков Платонович устремился туда, полный самых радужных надежд. Надежды разбились вдребезги о сухую спину квартирной хозяйки, хлопотавшей у плиты. Анны на кухне не было.
При звуке его шагов хозяйка обернулась. Штольман замялся, его появление в этих обстоятельствах выглядело неловко.
- Я думал, здесь Анна Викторовна, - извиняясь, пробормотал он и приготовился ретироваться.
Но госпожа Краузе остановила его:
- К вашей супруге прибежала целая ватага гаврошей, и она ушла в лагерь. Вам записку оставила.
- Не видел, - пробурчал Штольман и вновь развернулся, чтобы уйти.
- Погодите, Яков Платонович! К чему вам ждать своих? Неизвестно, когда они вернутся. Я сейчас вам накрою.
Сыщик нахмурился, пытаясь осознать, чем вызвана такая любезность. Кажется, они договаривались, что столоваться будут самостоятельно. Но хозяйка развеяла его сомнения:
- Я теперь готовлю на ваше семейство тоже. Мы с Анной Викторовной говорили об этом вчера. В этих обстоятельствах ей, кажется, совсем не до кухни.
Штольман молча кивнул, принимая объяснения, и ушёл к себе. Не сейчас же начинать допрос, в самом деле. Сперва надо записку прочесть.
Сообщение Анны его расстроило. Она намеревалась ночевать в лагере. Опять? Штольман едва удержался, чтобы не ринуться туда. Нашёл бы письмо раньше – непременно бы пошёл, но теперь на улице стемнело, был риск ноги переломать, покуда доберётся.
Что могло Анну подвигнуть на эту авантюру? Хорошо, если она просто беспокоится за душевное состояние детей. А если вышла на след чего-то опасного, и снова, как бывало уже не раз, намеревается наводить порядок, как это она понимает: «Всё приходится делать самой!» Сыщик придушил тревогу усилием воли. В лагере без малого сорок человек. И это не считая Ивана. Что может случиться?
«Зная Анну Викторовну – всё, что угодно!..»
Он едва успел вымыть руки под рукомойником, как госпожа Краузе подала обед: густые зелёные щи со щавелем и яйцом, щедро приправленные сметаной. Гурманом сыщик никогда не был, но не мог не признать, что готовила квартирная хозяйка отменно. И держаться стала гораздо приветливее, в чём ощущалось несомненное оздоравливающее  влияние любимого медиума. Когда женщина вошла вновь, чтобы забрать опустевшую тарелку, Штольман остановил её:
- Госпожа Краузе, мне понадобится ваша помощь!
- Моя? – Екатерина Львовна заметно удивилась.
Штольман бросил беглый взгляд на портрет доктора Краузе и поспешил пояснить:
- Сегодня мне пришлось увидеть один фотографический снимок, на котором, кажется, запечатлён ваш покойный супруг. Мне бы прояснить кое-какие обстоятельства, связанные с этой карточкой. Вы мне не поможете?
- Что за снимок? – спросила хозяйка, вновь делаясь настороженной.
- Групповой. Восемь офицеров, человек, похожий на вашего мужа, сидит в центре. Тоже в форме. Фотография сделана явно в гражданскую. На одном из офицеров мундир дроздовца.
- Зачем это вам? – резко спросила госпожа Краузе. Можно было ожидать именно такой реакции.
Штольман попытался ответить как можно мягче.
- Это фото всплыло по делу о гибели мальчика на Херсонесе. Его отца обвиняют в серьёзном преступлении, а этот снимок – опасное свидетельство. Господин Твердохлебов уклонился от «регистрации» и ухитрился остаться в живых, когда в Крыму устроили резню бывших белогвардейцев. Многое будет зависеть от того, сказал ли он правду об этой фотографии.
Хозяйка поджала губы, нервно дёрнула головой и вышла из комнаты, не говоря ни слова. И как это следует понимать? Дамская психология до сих пор оставалась для Якова Платоновича тайной за семью печатями.
Образовавшуюся паузу следовало чем-то заполнить, и сыщик отнёс на кухню посуду. В чайнике оставалась горячая вода, он со вздохом засучил рукава и принялся мыть свою тарелку. Во всяком случае, грязная посуда причиной нового скандала не станет. Едва успел закончить, как появилась Екатерина Львовна, держащая в руках карточку.
- Вы имеете в виду этот фотоснимок?
Штольман вытер руки полотенцем и аккуратно взял прямоугольный кусочек картона, с первого взгляда узнав роковой снимок.
«Впрочем, роковой ли? Это мы сейчас узнаем».
- Когда была сделана фотография? – быстро спросил он.
- Весной девятнадцатого года. В апреле или мае, я не помню точно. Это важно? – госпожа Краузе пронзительно глянула на него сквозь свои очки.
- Не принципиально, - качнул головой сыщик. – Снимали здесь, в Севастополе?
- Да, в госпитале. Это всё пациенты Петра Карловича.
Штольман снова удовлетворённо кивнул. Показания Твердохлебова подтверждались. Екатерина Львовна бережно прикоснулась к карточке, лежащей на столе, словно погладила бессознательным жестом. Потом подняла голову и вновь уставилась на сыщика своим трудным взглядом.
- Этот человек, у которого сын… – он тоже здесь?
- Да, вот он, - Штольман указал на дроздовца, крайнего слева во втором ряду. – Вы его знаете?
Хозяйка поднесла снимок к глазам, вгляделась и молча покачала головой. Потом с горечью произнесла:
- Как видите, не слишком я оказалась полезна. Вам и ему.
- Напротив, - быстро сказал Яков Платонович. – Ваши показания очень помогли.
- Поглубже утопить несчастного, который посмел остаться в живых? – в голосе госпожи Краузе снова звенела враждебная медь.
- Возможно, вы его только что спасли, - сухо ответил Штольман.
И ушёл сумерничать на веранду, подводя итоги услышанному.
Итак, Твердохлебов сказал правду об обстоятельствах, при которых сделана была фотография. Получается, что не солгал он и о своём ранении. И под Шаблиевкой не был. Выходит, что лжёт свидетель-сосед. Но с какой целью?
Свидетель, так удачно оказавшийся во время обыска в роли понятого. И большую часть времени, кстати, проведший в прихожей, где висел плащ кладовщика. В кармане которого была найдена злополучная патефонная головка. Определённо, завтрашний день надо бы начать со скобяной артели «Серп и молот». Очень уж многое на её владельце подозрительно сходится. Портные – это уже во вторую очередь. Адреса ателье, которые могут шить из панбархата, ещё предстоит выяснять. Едва ли их и в милиции знают. Идти в отделение, разговаривать со Щедроновым – напрасная трата времени. Местный следователь явно руководствуется «классовым правосознанием», для общения с ним надо бы на руках иметь нечто неопровержимое.
Яков Платонович подумал, что хотя бы одного портного он наверняка сможет найти через Екатерину Львовну. Краузе были людьми из общества. У кого-то же они туалеты заказывали. Вот только спрашивать теперь уже поздно. На хозяйской половине царила мёртвая тишина, и свет был потушен. Штольман посветил себе спичкой. На часах была четверть первого. И сна ни в одном глазу. Определённо, не стоило дремать на пляже. А теперь его вновь одолело лихорадочное возбуждение, предшествующее решению задачи. Значит, уснуть сегодня едва ли удастся. Тем более что Ани нет дома, и некому загнать его в постель.
А если завтра начать день с визита в лагерь? Чтобы убедиться, что любимая авантюристка совершенно благополучна. Нет, не стоит. Кто знает, с какой скоростью работает правосудие в славном городе Севастополе? И не окажется ли такое промедление роковым для бедняги Твердохлебова. А вероятнее всего, Анна Викторовна сама примчится к нему чуть свет, потому что тоже волнуется. Не слишком много времени они провели порознь за минувшие тридцать пять лет, и к разлукам так и не привыкли. Ещё не сказано, кто волнуется больше!
Хмыкнув, Яков Платонович вернулся в комнату и заставил себя лечь в постель. Да так и проворочался в ней почти до самого утра, злясь и досадуя. И, конечно же, безбожно проспал с утра. Стоило домашним отлучиться на одну ночь, как Штольман вернулся к своему ненормальному распорядку: с трудом засыпать с вечера и с таким же трудом просыпаться с утра. По счастью, квартирная хозяйка не успела уйти по делам, и день он начал с разговора о портных. По словам свидетельницы, большинство приличных ателье не пережили социальной революции, а последние хорошие мастера покинули Крым с последними кораблями. Но одного из оставшихся всё же указала. Искомое ателье располагалось на бывшей Екатерининской, ныне улице Ленина.
Екатерининская была одной из главных улиц Городской стороны, где она находится, сыщик представлял. И очень не хотел добираться туда пешком. Но очень уж он нынче задержался. Время к полудню. Если Петрович уже выехал на заработки – вот будет номер!
По счастью, знакомый кучер был ещё дома, поприветствовал его с неожиданной радостью:
- Доброго денёчка, Платоныч! Снова по делам следствия поедем?
- Да надо бы, - пробормотал сыщик, вздыхая с облегчением. Интересно, Петрович свою упряжь починил? Или опять ремонт придётся отложить из-за Штольмана?
* * *
Скобяная артель «Серп и молот» выглядела так, как, в принципе, и положено выглядеть подобным местам. Куча всевозможного металлического хлама, обрезки железных и медных листов, тигель и тиски. Какой-то станок в углу крытого дворика, возле которого возился ещё один из вчерашних понятых: узкоплечий костлявый парень в зелёной косоворотке в горох. Приоткрытый рот придавал ему выражение некоторой дебильности, но взгляд, который он бросил на сыщика был неприветливым и цепким. Штольман сделал вид, что ничего не заметил.
А вот лавка на «социалистическую» как-то совсем не тянула. Помимо нескольких кастрюль и ковшей, которые хозяйки принесли, чтобы залудить, всё прочее, что было выставлено на продажу, производилось явно не в этих стенах. Особенно сыщика впечатлила солидная коллекция тульских самоваров самого разного размера. При каждом значилась цена – и немалая. Чужеродно смотрелись также подсвечник и каминные часы каслинского литья. И уж вовсе не местного производства был  напольный «Павел Буре», отбивавший секунды в углу. Пара икон в золочёных окладах. Несколько брегетов разной степени потрёпанности красовалось в витрине подле конторки хозяина. Среди прочей мелочи в этой витрине были также венчальные кольца, татарские серьги и вовсе уже неожиданный серебряный потир с образами святых Бориса и Глеба, украшенный по венчику надписью, выполненной старшим полууставом. Век восемнадцатый, если не ранее.
От созерцания потира Штольмана оторвал Захар Полуянов, беззвучно появившийся из-за плюшевой портьеры:
- Что-то желаете приобресть?
Кажется, он не признал в посетителе участника вчерашнего обыска.
- Занятные вещицы у вас тут, Захар Егорович, - улыбнулся сыщик во все зубы. – Неужто сами производите?
Теперь у Штольмана была возможность рассмотреть свидетеля более подробно. Аккуратная «купеческая» бородка, расчёсанная на две стороны, прямые русые волосы густо побиты сединой. Косоворотка нарядно вышита по вороту. Черты лица правильные и довольно тонкие, но за нарочито простонародной одеждой это не сразу заметишь.  На носу весьма изысканное пенсне с серебряной цепочкой. Глаза за стёклами испытующе щурятся.
- Это вы?
- Следователь Штольман Яков Платонович, - представился Яков, не торопясь, впрочем, сообщать, где именно служит. – Откуда у вас такая изумительная церковная утварь? Антиквариат!
- Да приносят люди по случаю, - неохотно отозвался владелец «социалистической артели». – Я беру. Не пропадать же вещам.
- И то так, - охотно согласился Штольман, вновь одаряя Полуянова улыбкой Жеводанского Зверя. Хвала мирозданию, старость не посягала пока на его зубы!
- А вы тут, извините, по делу? – хозяин приветливо улыбался, но глаза продолжали цепко обшаривать незваного гостя. - Или так просто любопытствуете?
- Да пожалуй, что и по делу, - любезно ответил Яков Платонович. – О брате вашем зашёл потолковать.
Кажется, ему удалось хозяина удивить.
- О брате?
- Ну да. О том самом брате, в вещах которого вы фото соседа своего нашли.
- А что о нём толковать? – настороженно откликнулся Полуянов. – Погиб он.
- Да, под Шаблиевкой. Вы говорили, помню. А что за человек он был? Мародёрством не промышлял, нет?
Захар Егорович бурно возмутился:
- Да как вам такое в голову пришло! Братец мой единоутробный был истинно советский человек, можно сказать, пламенный борец! Вы что же, нас махновцами какими считаете?
- Боже упаси! – поспешил разуверить Штольман. – Так, стало быть, человеком хорошим покойник был?
- Золотой души! – пафосно подтвердил Полуянов. – Мы с ним так воспитаны-с! После его смерти я заботу о племянниках взял. Вот, кстати, старший племянник мой. Николаша, чего тебе?
Присутствие Николаши за спиной Штольман не только ощущал с тех пор, как Полуянов начал громко превозносить достоинства погибшего брата, но даже и видел. Давешний костлявый парень в зелёной косоворотке отражался в чисто вытертом стекле напольных часов. На дядькин вопрос он что-то промычал невнятно.
- Ты иди, Николаша, работай! – ласково поощрил его дядька.
Парень потоптался ещё на пороге и исчез.
- Болезный? – участливо поинтересовался Яков Платонович.
- Да так-то он смышлёный, - ответствовал Полуянов. – Что скажешь, он сделает. Но… такой вот удался. Младший его братец – тот ничего, здоровый.
- А младшему сколько?
- Так двенадцать весной минуло. Тоже помощник растёт.
Штольман сделал мысленную зарубку.
- А сейчас он где?
- Да с мальчишками играет, должно быть, - несколько настороженно произнёс Захар Егорович. И тут же сменил тон, вновь сделавшись до крайности любезным. – А вы что же, и в прежней полиции служили? Годы ваши такие…
- И в полиции тоже служил, - охотно ответил Яков Платонович.
- И что же, не обижают вас в милиции-то?
- А чего меня обижать? – сыщик прикинулся непонимающим. – Служу честно.
- Ну, что из бывших. Сами знаете, времена ноне какие. Твердохлебов, вон, тоже вроде служил, а на поверку чего?
- И тут правда ваша! - сокрушённо вздохнул Штольман. Он очень радовался, когда подозреваемые начинали его пугать. Обычно это служило доказательством, что его интуиция не обманула, и у собеседника рыльце определённо в пуху. – Сам который год уж опасаюсь.
- Опасаться – это оно правильно! - одобрил Полуянов так же приветливо. – Сколь здоровья людям такие опасения берегут.
- Так я пойду, с вашего позволения, - сказал ему сыщик. – Спасибо за ценные сведения! Вы мне очень помогли.
Он вышел за порог лавки, мысленно подводя итоги визита, и счёл его на редкость удачным. Бурно защищая память погибшего брата, Полуянов, кажется, не догадывался, что закапывает себя самого. А наличие младшего племянника одних с Костей лет, в принципе, объясняло всю эту историю с шантажом. Прижать дядьку как следует, так он и выдаст, кто из ребят в лагере является его родственником. Если Анна, конечно, сама его до сих пор не нашла.
Вот только как его прижмёшь? Обыскать мастерскую как следует – может, и найдутся украденные медные листы. А может и нет - лежат покуда в каком-нибудь тайнике, дожидаются часа. Полуянов выглядел прожженым хитрованом. И Твердохлебова он с этой головкой подставил почти безупречно. Едва ли сам ту же оплошность совершит.
Значит, будем прижимать через портных. Если, опять-таки, ткани уже отвезли в мастерскую. Внезапно Яков ощутил сильное желание существенно сократить путь. Не ходить же весь отпуск по пятам за этим типом и его племянниками. Он сюда как-то за другим приехал.
Подозвав Петровича, Штольман громко сообщил ему:
- А теперь едем на Екатерининскую, в ателье Нейгауза. Стало быть, начнём проверять портных.
Придурковатый Николаша стоял у калитки, сжимая в руках керосиновую лампу, и слушал его с нескрываемым интересом.
* * *
Рекомендованный Екатериной Львовной портной Нейгауз оказался мужчиной преклонных лет с вислым носом, моноклем в правом глазу, редкими седыми волосами и на редкость скрипучим голосом. Держался он с таким достоинством, словно был, по меньшей мере, членом Государственной Думы. Он сделал сыщику знак подождать, поскольку внимание его в данный момент принадлежало супруге какого-то нэпмана, явившейся на последнюю примерку. Вокруг весьма высокой и дородной дамы, как маркитантские лодки вокруг крейсера, деловито сновали три щуплых подмастерья. Сам Нейгауз с величественным видом короля всех портных оценивал, как сидит туалет, и отдавал распоряжения, что надлежит исправить.
Яков Платонович уселся на банкетку, с удовольствием созерцая эту картину, от которой так и веяло ностальгической, почти парижской буржуазностью. То, что портной не стеснялся оставаться прежним в новую эпоху, внушало надежду, что он не станет особо скрытничать. Если невиновен, конечно.
Наконец дородная дама отплыла, унося готовый свой наряд, и владелец ателье соизволил обратить своё внимание на нового посетителя.
- Чего угодно-с?
- Супруге вечерний туалет заказать хочу, - поделился Штольман. – Вас мне рекомендовала госпожа Краузе, я доверяю её вкусу.
Нейгауз величественно кивнул и приготовился внимать.
- Меня интересует платье в пол, желательно из алого панбархата.
- А супруга ваша где? – деловито перебил его портной.
- Я не счёл нужным таскать её по жаре, пока не найду то, что требуется. Дамы в возрасте капризны, знаете ли, - небрежно ответил Штольман, мысленно прося прощения у Анны Викторовны. Впрочем, его Прекрасный Медиум ни по каким статьям не подходил под привычное определение «дамы в возрасте».
- Платье целиком из алого панбархата - это моветон! - презрительно процедил Нейгауз. –Не изысканная дама будет, а баба на чайник, вы уж мне поверьте! К нему нужны вставки из гипюра или газа.
- Согласен, - покладисто ответил Штольман. – Полностью доверяюсь вашему вкусу и опыту.
- Мадам - брюнетка? – задал новый вопрос портной.
- О, нет, châtain, - честно сказал сыщик. – С синими глазами.
- Тогда к чему вам алый панбархат? – возмутился Нейгауз. – Цвета шатенки, конечно, зависят от оттенка кожи и цвета глаз, но алый – точно не для неё.
- Но она хочет, - пожал плечами Яков Платонович. – Кто я такой, чтобы спорить? У вас есть такая ткань?
- Нет-с! – отрезал портной.
- Но вы можете его пошить, если ткань всё же найдётся? – продолжал настаивать сыщик.
- Алое платье с блёстками для голубоглазой шатенки в возрасте? Извините, не возьмусь! – отрезал владелец ателье. – Я слишком дорожу своей репутацией. Вы найдёте сколько угодно портняжек, которые не обременены хорошим вкусом, согласятся выполнить любой ваш заказ и не зададут вопросов.
Штольман решил, что, пожалуй, хватит ломать комедию.
- Прошу прощения, Илья Ефимович, я из милиции. Недавно со складов была похищена большая партия алого панбархата. Ну, не для себя же восемь рулонов украли! Значит, понесут в какое-то ателье. Вы не подскажете, кто из ваших коллег взялся бы за такую работу, не задавая вопросов?
Король севастопольских портных поглядел на него через свой монокль не слишком приветливым взглядом. Потом неохотно ответил:
- Есть пара умельцев, которые вам хоть из парусины бальное платье пошьют, лишь бы хорошо заплатили.
- И за краденое возьмутся? – уточнил Штольман.
Нейгауз поморщился:
- Имеются и такие. Время наше, сами понимаете… да и людей с тонким вкусом почти не осталось.
- Адреса не подскажете? – коротко спросил сыщик.
- Извольте. Один проживает на Портовой, дом 23. Василий Блохин, этот возьмётся за всё, что угодно. Другой квартирует на Хрулёвском спуске, Остап Майборода. Он обшивает самую простую публику, но краденое едва ли станет переделывать.
- Благодарю! - сказал сыщик, записывая адреса и имена.
- Только… - король портных внезапно замялся. – Я бы не хотел… вы понимаете… Мне неловко было бы фигурировать… Моя репутация!
- Не беспокойтесь, - холодно ответил Штольман. – Ваша репутация не пострадает. К вам у органов правопорядка претензий нет.
Выйдя из ателье, сыщик вздохнул с облегчением. Он и не ожидал от этого визита ничего иного. Пара адресов есть, для начала этого хватит. Повернув к пролётке, он внезапно зацепил глазом знакомое цветовое пятно. Вот эту зелёную косоворотку в горох он сегодня определённо уже видел. Николаша сидел к нему спиной, усердно лаская большую рыжую собаку, лениво растянувшуюся в тени. Яков Платонович усмехнулся. Определённо, наживку Полуянов заглотил. А если дать соглядатаю понять, что сыщик существенно продвинулся в своих поисках?
- Теперь на Портовую, - отдал он приказ Петровичу. – И побыстрее.
Пусть-ка Николаша побегает! Если его гонит только праздное любопытство, он должен отстать. Но если Полуянов и его племянник и впрямь замешаны в разбое на складе, то выйдя от Василия Блохина, Штольман снова увидит эту придурковатую физиономию.
Он ошибся только в одном. Придурковатая физиономия мелькнула за углом портняжной мастерской Блохина до того, как сыщик туда вошёл. Знакомая спина, только уже в серой рубахе, поспешно скрылась в ближайших кустах.
Штольман нахмурился. Это как? Есть, конечно, у славного города Севастополя досадная особенность: иногда езда по улицам выходит более долгой, чем прямой спуск по какому-либо из многочисленных трапов. Это понятно. Если Николай прибежал сюда первым, значит, он точно знал, куда бежать. Ведь на этот раз адреса сыщик не называл. Но – во имя всего святого! – когда и где Николаша сумел переодеться? А главное – зачем?
Входя в мастерскую Блохина, Штольман был практически уверен, что не ошибся. Краденую ткань сбывали именно сюда. Не сомневался он и в том, что раз племянник Полуянова его опередил, значит, едва ли портной будет с сыщиком откровенен. Не в этом суть. Разгадку он уже знал.
Блохин оказался разбитным малым – полной противоположностью чопорному Нейгаузу. Щегольские усики, шелковая рубаха, любезная улыбка. От алого панбархата, впрочем, открестился сразу и истово – заявил, что не видел такой ткани с самого двадцатого года. Штольман не стал настаивать. Понятно, что портной подельником предупреждён. Ткань наверняка найдётся во время обыска. Вот только как убедить Щедронова этот обыск провести?
Солнце закатилось за гору, и на Портовой улице стало сумрачно, хотя где-нибудь на открытом месте стоял, должно быть, ещё вполне себе белый день. Яков Платонович со вздохом подумал, что Анна Викторовна его убьёт за то, что он сейчас сделает. При условии, конечно, что он выйдет живым из своей авантюры. Вот если духом… Впрочем, когда ей это мешало?
Надо бы чуток подстраховаться. Штольман подошёл к облучку пролётки и очень тихо произнёс:
- Никодим Петрович, езжайте в ближайшее отделение милиции. Пусть они свяжутся со старшим милиционером Жебраком. Скажите, что меня пасёт один из вчерашних понятых. Он поймёт, о ком речь.
- А вы? – так же тихо спросил возница.
- А я покуда пешком прогуляюсь. Отсюда в сторону продовольственных складов. Место там тихое. Если этому Николаю от меня и впрямь чего-то нужно, он этим воспользуется. Так что вы уж не мешкайте.
- Ох и отчаянный ты, Платоныч! – покрутил головой бывший боцман.
- Езжай, езжай, Никодим Петрович! – громко сказал Яков. – Я уж пройдусь по холодку, а попутно проверю кой-чего.
Извозчик коротко свистнул и тронул свою лошадку – сперва неспешной рысью, но когда пролётка скрылась из виду, ухо Штольмана уловило, что пошла она уже куда резвее.
«Отчаянный! - усмехнулся сыщик сам себе. – Мне это уже говорили. Помнится, сам Шерлок Холмс меня так называл. Но что же делать, если так проще будет?»
Он степенно зашагал в избранном направлении, постукивая тростью. Портовая улица строениями не изобиловала. По сути это была просто дорога на склоне горы, ограниченная с одной стороны довольно крутыми скалами, а с другой – не менее крутым обрывом, под которым виднелись причалы и доки. Она и днём не отличалась многолюдством, а по вечернему времени более тихого угла для опасного рандеву как-то и не сыскать. Но на Портовой какие-то дома ещё случались. Да и светло ещё было. Потому сыщик не думал, что кто-то решится тронуть его прямо здесь. Вот когда он дойдёт до складов – можно ожидать всякого. Хорошо бы Жебрак не опоздал. Револьвера с собой у Штольмана не было.
До складов он так и не дошёл. Успел дойти до развилки между двумя одинаково пустыми дорожными спусками. Один бежал дальше вдоль бухты, другой более круто забирал наверх – к жилым местам. Яков Платонович затормозил, пытаясь сообразить, по какой дороге вернее двигаться, чтобы не разминуться с теми, кто придёт к нему на помощь. И в этот момент из кустов на склоне выступила знакомая узкоплечая фигура. Снова в зелёной рубахе. Это определённо озадачивало.
В тот же миг сзади послышались торопливые шаги, камешки сыпались под сапогами ещё одного человека. Сыщик обернулся и увидел, что его нагоняет всё тот же придурковатый парень – только уже в серой рубахе.
- Так вас двое! – удовлетворённо выдохнул Штольман. – Ну, господа, вечер добрый!

   
Следующая глава          Содержание
   

Скачать fb2 (Облако Mail.ru)        Скачать fb2 (Облако Google)