Ошеломляющее счастье в первый момент от понимания, что он жив, в следующую минуту сменилось вползшим гадкой змейкой в душу вопросом: но где же он, в таком случае? Почему не приехал? Почему не прислал о себе весточку? Не мог же он просто оставить её… Или… мог? Думать об этом было непереносимо. От этих мыслей рот наполнялся горькой слюной, ломило в затылке. В голове проносились все эти долгие годы, бесконечные дни. Одна. Одна. Всегда одна. Отравленная одной-единственной любовью. Любовью ли? Или это такое же проклятие, как её исчезнувший, но вдруг вернувшийся дар?

Она совсем обессилела от рыданий и, завернувшись в теплый плед, улеглась на кровати, свернувшись клубочком. Сквозь дремоту слышала, как в дверь, вроде бы, стучали. Но ей надо было побыть одной. Она справится с этим всем, как справлялась все эти годы. Как жаль, что дядюшка уехал в Петербург. Он разделил бы с ней это новое знание, возможно, что-то рассказал бы о Штольмане. Почему-то она уверилась в своих размышлениях, что дядюшка что-то знает. Не может не знать. Значит, это знание не принесло бы ей облегчения. А, возможно, окончательно бы добило. Потому он и молчал.

Думать об этом было невмоготу.

В этот момент в дверь настойчиво забарабанили.

— Анна! Анна! Открой немедленно, Аннушка!

Она нехотя выбралась из уютного пледа и спустила ноги на пол:

— Иду, мама.

Мария Тимофеевна ворвалась в комнату и тревожно охватила одним взглядом дочь с ног до головы.

— Да ты совсем больна, девочка моя, — она приложила ладонь ко лбу Анны, но та уклонилась:

— Мама, ну, что ты, я здорова.

— Да ты посмотри на себя в зеркало! Нет, эта работа тебя до добра не доведет! Ты совершенно не бережешь себя! Ну, ничего, мы тебя поставим на ноги. Я отправила Домну к её сестре-травнице…

— Ма-ма! — перебила Анна, досадливо поведя плечами. — К чему эта паника?! Я сама врач и заявляю: всё со мной хорошо.

— Да что ж хорошего?! Я пришла с заседания нашего «Общества», а тут Домна мне рассказывает: ты неожиданно вернулась из больницы в полицейском экипаже, потом заперлась в комнате. Кричала, плакала. Аня, — Мария Тимофеевна без сил упала в кресло и прижала ладонь ко лбу, — Аня, я прошу. Скажи, что с тобой. — Голос матери задрожал, и Анне стало ужасно жаль её

Анна присела перед матерью и снизу вверх посмотрела ей в глаза:

— Мама, это я тебя прошу: не волнуйся, возьми себя в руки. Со мной. Всё. В порядке.

— Правда? — Мария Тимофеевна прижала ладонь к её щеке, и Анна потерлась об эту ладонь, привычно пахнущую вербеной. Когда мама, успокоенная, вышла из комнаты, Анна подошла к зеркалу. Не мудрено, что мама так взволновалась: вид такой, краше в гроб кладут, как говорит Домна, когда хлопочет над ней, стараясь подсунуть кусочек побольше да повкусней.

Анна пригладила растрепавшиеся волосы, застегнула воротник платья, повертелась перед зеркалом и замерла. В отражении возник тот же образ женщины с перерезанным горлом. «Аглая!» всплыло в голове имя. Анна, пристально глядя в зеркало, строго спросила:

— Чего ты хочешь?

Аглая подняла руку и указала на дверцу шифоньера. Там одна за другой стали появляться буквы, складывавшиеся в слова: «Он не убивал».

— Кто не убивал? О ком ты говоришь?

Анна обернулась: комната была пуста. В солнечное сплетение влетел давно забытый невидимый кулак, девушка задохнулась от боли и, согнувшись пополам, прижала руки к животу. Сердце колотилось так, словно она только что пробежала расстояние от больницы до дома. Анна опустилась на стул у трельяжа и посмотрела на руки: пальцы словно бы исполняли пляску святого Витта. Пережидая, пока уймется дрожь, она подышала раскрытым ртом, потом поднялась и решительно направилась к двери: срочно к Антону Андреевичу!

В участке было многолюдно. Как же давно она здесь не была! Городовой поднялся, отдав честь, и поинтересовался, что ей угодно. Услышав её голос, Коробейников крикнул, чтобы пропустили. Знакомый коридор. Знакомая дверь. Когда-то она даже входить сюда не могла. Воспоминания тут же безжалостно швыряли её в те дни, когда здесь был… Анна вздохнула и решительно вошла в кабинет.

— Антон Андреевич, я пришла сообщить…

— Анна Викторовна, а я уже завершил расследование! — оживленно блестя глазами, поведал Коробейников.

— Вот как? И кто же убийца?

— Монах. Найден в ближайшем овраге. Наверное, поскользнулся на краю и скатился вниз. Шею сломал. А руки и ряса все в крови. Так что напрасно вас потревожил.

Он так и сиял от гордости, что расследовал такое зверское убийство в столь короткий срок. Анна в сомнении покачала головой:

— Антон Андреевич, ко мне явилась жертва… Аглая. Она сказала «Он не убивал!»

— Кто?

— Ну, видимо, этот монах, которого вы нашли в овраге.

— Да что ж вы такое говорите, Анна Викторовна, голубушка! — всплеснул руками Коробейников. — Дело совершенно ясное! Да всё сошлось: и монах весь в крови, и на оконце в коридоре монастырской гостиницы — кусок от его рясы. И мальчишка свидетель нашелся: видел, как тот убегал через окно. Так что, Анна Викторовна, дело раскрыто. Да ведь вы сами сказали, что видели монаха? Вы что же, сомневаетесь в моих выводах? — он обидчиво насупился.

— Антон Андреевич, — начиная раздражаться, ответила Анна. — Я ничего не утверждаю. Но вы просили сообщить вам, ежели я что-то увижу. Вот я и сообщаю. А следствие — это по вашей части. Тем более вы сказали, что не станете отмахиваться от моих сведений.

— Спасибо, Анна Викторовна. Но я, как начальник сыскного отделения, принял решение закрыть это дело. Аглаю завтра уже похоронят. А генеральша Елисеева отправляется за границу.

— Ну, что же. Раз так, не смею вас более задерживать.

Анна развернулась и пошла к выходу.

— Анна Викторовна! — Коробейников догнал её уже почти у выхода. — Постойте. Вы обиделись на меня?

— Не за что обижаться, — сдержанно ответила Анна.

— Позвольте отвезти вас домой. Я сейчас экипаж… Чернышов!

— Не трудитесь, Антон Андреевич!

— Нет уж! Не спорьте! Ну, пожалуйста, — Он склонил голову к плечу, подняв брови домиком, и было в его жесте столько раскаяния, что Анна улыбнулась против воли и кивнула:

— Хорошо, уговорили! Только домой не поеду. Там доктор без меня, наверное, совсем умаялся. Так что распорядитесь доставить меня в больницу.

Коробейников, обрадованный этим хрупким перемирием, велел отправить Анну Викторовну в клинику и постоял какое-то время на крылечке, провожая взглядом отъезжавший экипаж. Потом встряхнулся и стремительно направился в кабинет, чтобы закрывать дело. Никаких колебаний в правильности своих выводов у него не было. Небольшой червячок сомнения вроде бы ворохнулся где-то на задворках мыслей, но Коробейников отмахнулся от него, воодушевленный перспективой отчитаться перед губернатором, который намедни грозно бушевал, вызвав начальника сыскного отделения на ковер, и требовал расследовать дело в кратчайшие сроки.

Вот теперь-то он всем докажет! И кто знает, возможно, никакой варяг к ним так и не приедет, а придет указ назначить его полицмейстером. В конце концов, он справится с этой должностью не хуже Трегубова. Тот заходил накануне в участок, интересовался этим делом, сетовал, что уволился и не может официально участвовать в расследовании, но обещал всемерно помочь опытом, знаниями, связями, буде такая нужда случится. Только Антон Андреевич вежливо, но непреклонно отказался. Нет уж, Николай Васильевич. Вас ждёт служба на новом месте, а мы уж тут как-нибудь сами!
       
Следующая глава          Содержание