- Антон Андреич, как я вам рада, - сказала Анна, подходя к Коробейникову. Вышло у неё это не сердечно, а вовсе даже сердито: не отошла ещё от разговора с Клюевым. Антон поднял брови с затаенным недоумением, чем это он так мог провиниться, никаких грехов за собой не припомнил и, понизив голос, спросил:
- У вас что-то случилось?
- Ах, нет, - махнула рукой Анна. – Не принимайте на свой счет. Просто неприятный разговор.

Она оперлась на предложенную руку, и вместе с другими гостями они проследовали в столовую. Клюев устроился напротив Анны и всё старался поймать её взгляд, чтобы выразить безмерное раскаяние за то, что огорчил её. Анне не хотелось портить прием, который был так важен для мамы, и она, в конце концов, благосклонно кивнула. Клюев повеселел и оживился.

За столом шел общий разговор. Как всегда солировал дядюшка, словно на недели вперед пытался наговориться с близкими. Порой вступал и Клюев и по просьбе Марии Тимофеевны вновь рассказывал что-то из своего богатого на истории прошлого, проведенного в путешествиях. Анна тихо переговаривалась с Коробейниковым, который рассказал, почему опоздал. В меблированных комнатах была обнаружена барышня, которая отравилась, приняв стрихнину, вот и пришлось разбираться. Закончили поздно, да пока бумажки все написали, так что он едва успел забежать к себе на квартиру, чтобы сменить костюм для званого ужина.

После ужина пили кофе в гостиной. Анна играла на рояле и в какой-то момент поймала себя на странном ощущении дежа вю: вот так же когда-то всё это было, было. И званый ужин, и она за роялем, и Коробейников рядом. Одно было не так: не стоял напротив неё Яков Платоныч, не смотрел пристально, не отводя взгляда. И чего только не было в тех глазах… А после, когда все ушли пить кофе, он настойчиво хотел вернуться к вчерашнему их разговору на похоронах Львова, который так некстати был прерван. Только она отказалась продолжать этот разговор, закрылась от него, глупая гордая девчонка. На этих воспоминаниях она немного сбилась, сфальшивила, заработав удивленный взгляд Марии Тимофеевны, потом выправилась и продолжила играть, как ни в чем не бывало. Поднимаясь из-за рояля, поймала на себе внимательный взгляд Петра Ивановича, который, заметив, что она смотрит на него, успокаивающе прикрыл глаза: дескать, я тоже помню тот вечер. Ничего, родная, всё образуется.

Когда прощались, доктор, приложившись к ручке Анны, заметил:
- Полагаю, вы не придете завтра? С больными вполне себе справится Иван Иваныч. Это для него сейчас весьма важно: он только работой и спасается после похорон матери.
- Но я хочу прийти! – запротестовала Анна.
- После вашего обморока? – укоризненно поднял брови Александр Францевич. - Анна Викторовна, вы ведь так и не отдыхали, как было предписано, когда с вами в последнее время происходили подобные вещи. Я знаю, что вы весьма неуступчивы и своенравны, но еще раз настоятельно рекомендую: побудьте дома.

- Но Яков Платоныч…!
- Поверьте, он в надежных руках. И лучшее, что для него сейчас нужно – это полный покой. Сотрясение мозга – не шутки. Вы же врач, что мне вам объяснять? А когда вы рядом..., – доктор чуть запнулся, потом в легком смущении продолжил, - ни о каком покое для нашего пациента и речи быть не может. Так что по всем статьям отставка вам выходит. Пару дней хотя бы! – он выставил ладонь, пресекая дальнейшие препирательства. Анна со вздохом подчинилась.
- И про мою просьбу не забудьте, - уже другим тоном –  с неловкой принужденностью – напомнил доктор, и Анна кивнула:
- Я помню. И непременно извещу, если что-то узнаю.

***************

На следующий день после отъезда дядюшки и Зизи в доме стало необыкновенно пусто и тихо. Казалось, даже картины потускнели, а портьеры выглядели скучными и запыленными. Домашние разошлись по своим делам. Отец отправился в суд на какое-то чрезвычайно важное заседание. Мама вновь отправилась с дамами-благотворительницами в имение князя Мещерского. Одной Анне заняться было совершенно нечем. Она послонялась по комнатам, присела боком к роялю и наиграла одной рукою мелодию недавно разобранной пьесы. Звуки выходили печальными и какими-то округлыми, как будто ледышки скатывались с крыши и обреченно разбивались на мелкие крошки. На душе было маятно и неспокойно.

Вчера она пыталась вызвать дух исчезнувшего профессора Свиридова. Сперва она ощутила некое присутствие, но никакой дух не явился. Ночью же приснилось нечто неопределенное. Она проснулась с тяжело бьющимся сердцем, резко села, скомкав одеяло на груди. И так вдруг страшно стало, что она едва не разрыдалась. Но когда немного пришла в себя, оказалось, что ничего из виденного не помнит. Но где-то в глубине души словно саднила кровоточащая ранка.

Домна, видя такое её угнетенное состояние, распорядилась на кухне, и к обеду был подан любимый Анной пирог. Родители не успели приехать, и она обедала в одиночестве. И хоть ничего в душе не изменилось, Анна от души поблагодарила Домну, надеясь, что её похвалы не прозвучали фальшиво.

Так прошел этот пустой длинный серый день.

Следующее утро заглянуло в окна, расцветило желтыми пятнами паркет, зажгло солнечные искры на стоявшем на столе графине. И Анна вдруг словно бы очнулась от хмарного состояния, живо выбралась из постели, закрутила узел на затылке и, облачившись в стеганый халат на голубой подкладке, сбежала вниз.
- Аннушка, как ты сегодня весела, дитя моё, - встретила её радостным возгласом мама. – Как спалось?
- Спасибо мама, всё чудесно! – отвечала Анна, придвигая к себе тарелку с кашей.

В столовую вошел отец и тоже расцвел улыбкой при виде бодрой и веселой дочери. За завтраком болтали о всяких пустяках, как бывало когда-то, и Анна чувствовала себя словно вернувшейся в те далёкие времена, когда мир казался прекрасным, все люди – самыми добрыми и чудесными, а сама она была совсем юной девушкой. Но всё хорошее закончилось. Отец, закончив завтрак, заторопился: сегодня было второе заседание суда, а в конторе его ждал поверенный стороны обвинения. Мама собиралась с Домной заняться разбором зимних вещей, которые надо было частью почистить, починить, частью убрать.

Анна же решила непременно выйти на прогулку в парк: уж очень хорош был день, и терять его было бы преступлением. Она медленно прошла в сторону пруда, потом, опасливо оглянувшись, – не видит ли кто, – подобрав юбки, немного пробежалась по дорожке, подскакивая, как молодая козочка. Ветер, такой же молодой и озорной, налетал на неё, играл выбившимися на висках прядями, обдувал приятной прохладою щеки, и казалось, что лица касаются большие ласковые ладошки.  На пруду важные утки рассекали гладь воды. Селезни в изумрудных оттенков нарядах вовсю старались перед невзрачными серенькими уточками. Анна порылась в кармане и, обнаружив сушку, бросила им, устроив небольшой переполох в утиной стае.

Она рассмеялась от переполнявших её чувств. И вдруг ужасно, непреодолимо захотела увидеть Штольмана. Сейчас же! Сию минуту! Она развернулась и быстро пошла в направлении выхода из парка. За воротами, было, подняла руку, призывая извозчика, но резко передумала. В груди бушевала такая энергия, что ей захотелось пройтись пешком. Ну, и что же, что нет провожатого! В такой славный день, кажется, всё зло мира попряталось в свои темные и затхлые углы, не рискуя попасть под лучи солнца. Которое светило во все лопатки и так пригревало, будто лето пришло немного раньше положенного. А небо было такое чистое-чистое, словно бы отмыли его со щетками спозаранку небесные ангелы.

Ей ужасно захотелось что-то эдакое сделать, и она остановилась возле цветочницы на углу и купила маленький букетик ранних весенних цветов, пахнущих влажной свежестью и талой водой, отчего сердце словно бы кто-то изнутри трогал мягкой кошачьей лапкой, и в горле щекотало от непонятного восторга.
И в больницу она вошла, прижимая к лицу этот букетик, с трепещущим сердцем и, взяв у встреченной в коридорах Лукерьи стеклянную мензурку, налила в неё воды и быстро прошла к палате Якова Платоныча.

Он дремал, отвернувшись от двери, но, словно почувствовав её приход, медленно перекатил голову по подушке, и лицо его озарилось радостью:
- Аня!
Её имя сегодня особенно нежно звучало в его устах, потому сердце вновь подпрыгнуло в самое горло, и стало трудно дышать. Ей так захотелось его поцеловать сейчас. Он лежал облаченный в простую белую рубаху, отчего лицо его, чисто выбритое сегодня, казалось моложе обычного. И эти глаза - обычно с грозовым оттенком - сегодня смотрели на неё, сияя чистым, каким-то тоже весенним светом. Ну, вот ещё, не станет она его целовать! И так всегда удержаться не может, чуть что, сразу виснет на шее. Совсем это никуда не годится!

Она нацепила маску внешней строгости, степенно кивнула - «Яков Платоныч» - и поставила склянку с цветами на тумбочку возле кровати. Там же лежало яблоко – краснобокое, важное, с задорно торчащим черешком. Вот интересно, кто это принес?
- Ульяшин забегал сегодня, гостинец притащил, - произнес с затаенной улыбкой Штольман и, протянув руку, поймал её пальцы. Улыбка эта и нежное пожатие руки сказали ей, что всё-то он видит, всё замечает. Читает её, как открытую книгу. Она, было, решила огорчиться из-за этого, но восторг от славного весеннего дня, от высокого чистого неба, от рыжего солнца пересилил, и она опустилась на табурет подле кровати, не отнимая руки.

- Вы …не поцелуете меня?
Он произнес это чуть сбивчиво и неловко, в глазах его она не увидела ни малейшего намека на усмешку, ни искорки. Потом всё же губы дрогнули - не удержался:
- Попросил медбрата Прохора сбрить щетину.
- Для меня? - тихо ахнула она.
- Разумеется. Я ждал вас. Вы так долго не приходили…
- А меня к вам не пустили, - вздернула она подбородок. – Сказали, я вам мешаю выздоравливать.

- Чушь какая, - тем же тоном продолжал он – пальцы поглаживали её ладонь. – Я оживаю, когда вы приходите.
- Но вы меня тоже прогнали третьего дня, - изогнула она бровь.
- Каюсь, грешен, - в глазах плясали смешинки. – Не знал, что сие испытание станет столь непереносимым. Но вот вы здесь, и мне много легче. Расскажите мне, что вы делали, что дома, как поживает семейство Мироновых?

- Что же рассказать вам? - с улыбкой отвечала Анна. – Папа занят в суде. Мама – со своими дамами-благотворительницами. Вчера проводили дядюшку с его женой в столицу. Накануне мама устраивала званый вечер. Были гости, – она замешкалась, опустив глаза, потом подняла взгляд. - Очень не хватало вас.

- А мне - вас, - он смотрел на неё с такой любовью, что в горле снова защекотало, а сердце наполнилось тихим восторгом. Он заметил, как вздрагивают её губы и тихо сказал. - И всё же повторю свой вопрос: вы не поцелуете меня?
- Об этом не надо спрашивать, - качнула она головой и, склонившись к нему, прижалась к его сухим и горячим губам своими - прохладными и нежными.
       
Следующая глава          Содержание