Полицейский, выходивший последним из страшного помещения, где еще витал дух смерти, оглянулся и вопросительно посмотрел на Анну. Она стояла посреди комнаты, оглушенная произошедшим, и плохо понимала, чего от неё хочет этот человек.
— Идёмте, барышня, — наконец проговорил он и протянул руку. — Здесь опечатать всё требуется.
Анна перевела на него безжизненный взгляд:
— Я… хочу побыть здесь. Еще несколько минут.
— Нельзя вам тут. Ступайте во двор, там вас домой доставят, — настойчиво продолжал полицейский. — Родные, наверное, с ума сходят. Идемте.
Анна умоляюще сложила на груди ладошки:
— Я сейчас. Оставьте меня на несколько минут, мне надо… отдышаться. Прошу вас.
Тот потоптался в нерешительности, потом пожал плечами и вышел прочь, затворив за собой дверь.
Анна сжала пальцами виски и почти сразу услышала:
— Уходите. Вы добились, чего хотели. Он теперь ваш. Всецело ваш.
Она резко обернулась: у стены маячила Нина — бледная и красивая даже в смертельном флёре. Крови на ней не было. Она смотрела печальными глазами на Анну, потом проговорила словно бы через силу:
— Вы пытались спасти меня. Даже после всего… Но я хотела убить вас. Не Скрябина — вас.
— Я знаю, — тихо ответила Анна. — Это ваш выбор. А мой — помогать всем. Я не могу по-другому.
— Мне… страшно, — прошептала Нина.
— Я знаю.
— Сделайте же что-нибудь. Вы можете.
— Нет. Я не могу для вас ничего больше сделать.
— Ты лжешь! — вдруг крикнула Нина, мгновенно утратив свою тихую нежную красоту и превратившись в разъяренную фурию. — Ты…
Она вдруг захлебнулась и в ужасе распахнула глаза, глядя куда-то за левое плечо Анны.
Та проследила за взглядом Нины и вдруг увидела, как на стене появилось небольшое кроваво-красное пятно. Оно разрасталось, наполняясь адским пламенем, языки которого, вырываясь из этого пятна, лизали всё вокруг, не обжигая реальный мир, но грозя миру потустороннему. Нина заломила руки, с ужасом глядя на всё происходящее, и, словно её кто-то толкал изнутри, переместилась к этому притягивающему пламени. На пороге оглянулась и указала пальцем в сторону противоположной стены. Потом кинулась в огонь, который поглотил её, пятно скукожилось в яркую точку и окончательно исчезло.
Анна, ослабев, опустилась на пол. Подышала, пережидая приступ тошноты, потом перевела взгляд в то место, куда указала Нина. Там, на аршин над полом, темнело что-то в стене. Анна подошла ближе, провела пальцами и нащупала холодную горошину. Она беспомощно оглянулась, пытаясь что-то найти. Увидела у двери отлетевшую накануне железку, подняла её, потом, орудуя, как ножом, выковыряла эту «горошину» и пригляделась. На ладони лежала сплющенная пуля, выпущенная несомненно из пистолета Нины.
Нежинская промахнулась. А вот Яков Платонович попал. И этот проклятый Скрябин был абсолютно прав: её возлюбленный отправится на виселицу за убийство, как там сказал этот Шилов — особо охраняемой персоны. Императорская семья не простит ему гибели их «паршивой овцы». Он слишком много знает и должен с этими знаниями просто исчезнуть.
Она резко вдохнула и топнула ногой: ну уж нет! Она не оставит так этого! Лихорадочно покусывая палец, Анна задумалась, потом озарилась догадкой и стремительно выбежала из комнаты.
Во дворе зловещего дома, в котором Анна провела столько тяжелых часов, стоял экипаж, рядом двое городовых курили и тихо переговаривались. Вид у них был, словно они сделали какое-то трудное и важное дело, а теперь просто отдыхали. Оглянулись на появившуюся из дверей Анну, потом давешний городовой подошел к ней.
— Вас доставят домой и…
— Нет, — перебила она. — Не домой. Мне… нужно в больницу.
— Вы… как чувствуете себя? — встревоженно прищурился тот.
— П-плохо, — кивнула решительно. — Везите меня к доктору. Срочно!
Анна оперлась на руку городового и птицей взлетела в коляску, городовые остались стоять, а коляска стремительно помчалась по улицам Затонска. У больницы кучер, присвистнув лошади, затормозил. Анна бросила взгляд на здание морга. Там стояла пустая телега. Видимо, трупы уже в прозекторской. Она кивнула сама себе и решительным шагом устремилась туда. Кучер только посмотрел ей вослед и, покачав головой, дернул вожжи. Коляска покатилась прочь.
Анна ворвалась в прозекторскую и увидела удручающую картину. Облаченный в перепачканный кровью фартук, у стола для исследований, ссутулившись, сидел на табурете доктор Милц, оперев голову на скрещенные руки. Столько безмерной усталости было во всем его облике. На Анну он даже не обернулся, похоже даже не услышал, что она вошла.
— Александр Францевич, — тихо окликнула она.
Он развернулся к ней, и она внутренне ахнула, как же изменилось и постарело его лицо. Доктор тяжело поднялся:
— Анна Викторовна, вы спаслись, я вижу.
В голосе было так мало оживления и радости, словно бы говорил неживой человек. Хотя в иное время доктор бы так обрадовался её появлению.
— Александр Францевич? — настороженно спросила Анна. Тот прикрыл набрякшие веки, потом мотнул головой на один из столов, на котором, судя по очертаниям массивного тела, лежал труп Скрябина, накрытый простыней.
— Я… сделал вскрытие. Просили срочно. Пуля, которую я извлек из… тела нашего так называемого доктора… — он говорил через силу, медленно помаргивая, — это пуля, выпущенная из пистолета системы «бульдог». Не мне вам объяснять, чей это пистолет. И как мне дали понять, от моего заключения зависит, будет ли господин Штольман на свободе, либо ему предъявят обвинения в умышленном убийстве. Я, — голос доктора сорвался, — я ничего не могу сделать…
Силы вновь оставили его, и он, шаркая, дошел до своего табурета и грузно рухнул на него.
Анна решительно подошла к нему:
— Вы должны помочь Якову Платоновичу!
— Ах, Анна Викторовна, ежели бы это было в моих силах, я бы ни на секунду не задумался, — голос доктора был вялым и безжизненным. — Но поверьте, я не в силах ничего сделать. Если только чудо…
— Вы хотите чуда? Извольте!
Анна опустила руку в карман жакета и, вытащив, протянула доктору сжатый кулачок. Потом разжала пальцы: на ладони лежал искореженный кусочек металла — та самая пуля, которую она извлекла из стены своего узилища.
Доктор взглянул на ладошку Анны, потом перевел на неё непонимающий взгляд:
— Что это?
— Это пуля, которая предназначалась, по-видимому, мне. Её перед самой смертью выпустила из своего пистолета Нежинская. Но была слишком слаба, а я чудом смогла уклониться. Я нашла её там, на месте… происшествия. Вы можете поменять эти пули местами? Я вас прошу: сделайте это. И Яков останется на свободе.
— Анна Викторовна, — начал доктор, оживая на глазах. Он поднялся с табурета, взял Анну за плечи своими большими ладонями и легонько встряхнул. — Да ведь это оно! То самое чудо!
— Вы сможете их поменять?
Милц аккуратно двумя пальцами взял с ладони Анны сплющенный кусочек металла, рассмотрел его возле окна, потом перевел взгляд на Анну.
— Я сделаю это! — решительным голосом ответил он, потом, превращаясь в прежнего энергичного доктора, подошел к столу, извлек из лотка пинцетом лежавшую там пулю и, положив в салфетку, хотел выбросить.
Но Анна протянула руку:
— Можете мне отдать?
Доктор помедлил. Потом, кивнув, протянул ей маленький сверток. В котором лежала судьба и жизнь Якова Платоновича.
********************
— Антон Андреич, да как же это? — Чернышов, крепкий, здоровый как шкаф, а тут вдруг, как у пацана несмышленого, губы дрожат, и обида в глазах.
— Чего тебе? — ворчливо отвечает он, поднимая голову от стола.
— Да как же… Яков Платоныч, он же… он же свой, он наш, а его в клетку.
— Что-о?!
Срывается, бежит в приемную и как вкопанный замирает: за решеткой сидит его учитель, друг, наставник. Смотрит на него. Коробейникова, больными глазами. Шарит по карманам, потом орет на Чернышова:
- Ключи где?!
- Нету, — разводит тот руками, а за спиной вдруг голос:
— Что это вы задумали, господин Коробейников? Государственному преступнику помогать? В каторги захотели?!!!
Антон оборачивается: против света стоит какая-то темная громадная фигура, лица не видно, и грохочет гулким страшным голосом, словно из бочки:
- Молчать! Не сметь!
Антон пятится, упирается спиной в холодную решетку, а возле уха голос:
- Прощайте, Антон Андреич. Зла не держите.
Он разворачивается, а там…
Коробейников, резко пробудившись, сел на постели. Голова закружилась, и он ухватился ладонями за виски. Потом, сжав зубы, поднялся, одновременно сдирая повязку со лба. Ну, уж нет, к чёрту больницу! Там его товарищ и наставник в беде и опасности. Он должен, просто обязан мчать туда, на помощь. Иначе к чему этот сон? Его сильно шатнуло. Он сжал зубы и постоял немного, пережидая головокружение.
Загрохотали шаги, дверь отлетела, и в палату ввалился Ульяшин, расхристанный, взъерошенный — глаза темны и переполнены горем.
— Сергей Федорович, — прохрипел Антон — в горле словно бы песку насыпалось, — что там у вас?
— Ох, Антон Андреич, беда совсем, — начал тот, утирая взмокший лоб. Таким Ульяшина Коробейников ещё не видел. — ЯковПлатоныча нашего того…
— Ч-что? — севшим голосом перебил Антон, чувствуя, как мертвенным холодом заливает спину.
— Да не-ет! Жив, чего вы! — торопливо заговорил Сергей Федорович. — Только понаехали столичные да и заарестовали его.
— То есть… как арестовали? За что?!
— Так убил он всё же этого докторишку-то! А тот ведь не просто злодей. А самый настоящий царский сродственник. Да вы знаете небось.
— Знаю, — нетерпеливо кивнул Антон. — Дальше!
— Ну, вот наш-то его прикончил, Анну Викторовну освободил, а эти набежали да и схватили его. Дескать, убил он царскую персону и всё, в каторги пойдет. А то и того хуже на виселицу! Вот. Меня терзали, допрашивали полдня, а выпустили, так я к вам сразу. Чего делать-то будем? Как выручать нашего ЯкПлатоныча-то?
Коробейников сел на постель — ноги не держали.
— Ты погоди, — мотнул головой совершенно по-штольмановски. — Сядь да всё обскажи: как, что, где. Тогда может чего и придумаем.
Ульяшин дернул табурет, рухнул на него, лицо потер ладонями, и в этом жесте тоже сквозило знакомое: так частенько делал Штольман. А они невольно повторяли жесты своего наставника сейчас.
Рассказывал он недолго, только основные моменты: как готовили засаду на француза и фрейлину бывшую. Как прибежала горничная из того дома, где вся эта банда обосновалась, и где Анну Викторовну держали. Как примчались они туда, но француз с Нежинской Анну увезли в неизвестном направлении, перед этим едва не убив Скрябина.
След тогда был потерян, но оставалась возможность отдать шпионскую папку этим проклятым похитителям взамен на жизнь Анны Викторовны. Яков Платоныч запретил его сопровождать, велел, чтобы Ульяшин следовал на расстоянии. Он так и делал. В какой момент пропал Штольман, он и не понял. Вроде видел того входящим в заброшенные лабазы, куда велено было прийти с папкой. Ждал-ждал, а никто не приходил и не выходил.
Когда стало ясно, что никого там нет, рванул туда Ульяшин, а там пусто. Всё обегал кругом, да без толку.
Понесся потом в участок: была крохотная надежда, вдруг ЯкПлатоныч уже там, и Анна Викторовна тоже. Только зря всё, не было там ни Штольмана ни Анны. Только выскочил из управления, а тут такой тарарам: прибыл высокий чин из столицы, сам начальник охраны их величеств, да не один, а с целой свитой.
Его, Ульяшина тут же схватили, и давай допрашивать, сам полковник. Он же рассказал только то, что велел Яков Платоныч говорить. Полковник так и эдак выводил на признания, но он ни слова лишнего не сказал. Потому допрос и затянулся. Отпустили довольно поздно, и он сразу кинулся на поиски. Только не пришлось искать: сразу у ворот и нашелся их начальник. Подкатила полицейская пролетка. Всё же постарались как-то сохранить репутацию полицейского до окончания следствия, верх подняли, скрыли от публики арест полицмейстера, зло выдохнул Ульяшин.
Вывели Штольмана обезоруженного, но не в наручниках. И сразу в камеру, хоть не в клетку, снова заметил сердито. Штольман только коротко кивнул ему, Ульяшину, ни слова не успел сказать, и его сразу же увели.
Он тут же к полковнику, а тот выгнал его: дескать, ваше время отвечать на вопросы истекло, теперь сам фигурант — так и сказал «фигурант», сморщился Ульяшин, — вот он и будет отвечать на все вопросы, а в нем, Ульяшине, более не нуждаются, и чтобы он шел на все четыре стороны. Вот он тогда и решил к Коробейникову в больницу бежать. Может, вдвоем что придумают.
Голова Антона раскалывалась от тревоги, но хоть палата перестала качаться. Коробейников лихорадочно обдумывал, как помочь. Всё, чего придумал, так это одно: хватит валяться тут. Не время. Он поднялся быстро, в глазах потемнело, и брызнули цветные мухи. Головой тряхнул и сгрёб со стула свои вещи, вычищенные чьей-то заботливой рукой. Даже оторванный рукав был аккуратно зашит, и в сердце мимолетно потеплело: ужель та самая Татьяна. После, преисполненный решимости, натянул одежду и развернулся к Ульяшину, готовый к выходу.
