"В умирающем свете изящно изгибающихся лунных лучей, озарявших темную комнату, два круглых раскосых глаза ее обитателя  горели, точно гвозди из кузни самого дьявола. Граф Рыгайлов восседал на обломке поломанной и погрызенной мебели и выл на луну за окном.
   Знаменитый сыщик Якоб фон Штофф с некоторым содроганием переступил порог оного мрачного обиталища и обратился к его не менее мрачному обитателю:
   - Развлекаете своих соседей по юдоли скорби, Ваше Сиятельство?
   Услышав голос сыщика, тот оторвался от своего леденящего душу занятия и воззрился на него глазами, полными печального взгляда.
   - Вам не понять душу истинного романтика, синьор poliziotto, - прозвучал из зарослей графской бороды загробный голос давно покойного Пьетро Джованни. – Когда-то, в далёкой молодости, когда я еще не открыл в себе талант спирита, я потрясал оперные сцены Милана и Флоренции! Восхищенные зрители рыдали всем партером и падали в обморок целыми балконами, точно так! И теперь, волею судьбы обретя эту бренную оболочку, я лишь пытаюсь, пытаюсь вернуть то, чем обладал когда-то. Ну, приди вы чуть раньше, сеньор Джакопо, вы имели бы счастье усладить свой слух моей изумительной игрой на флейте!"
 
Адвокат Миронов, уютно устроившийся с книжкой на диване, несолидно хрюкнул в бороду. Порой Ребушинский со своими выдумками ухитрялся настолько попасть в точку, что создавалось впечатление, будто автор незримой тенью жил за плечом у иных своих героев. Вот и флейту приплёл. Впрочем, у музыкальных экзерсисов Петра вполне могли быть посторонние свидетели. Вообще, за время своего безотлучного пребывания в Затонске младший Миронов поучаствовал в стольких эскападах, ставших достоянием гласности, что Ребушинскому хватит материала ещё не на один десяток эпизодов с участием пресловутого Пьетро Джованни.
Впервые столкнувшись с этим персонажем, Виктор Иванович даже не успел разозлиться по-настоящему. Сразу подумал, что «ангел хаоса», наделённый живым чувством юмора, сей образ, бессмертный во всех смыслах этого слова, непременно бы оценил. Как показало дальнейшее, он оказался прав тогда. Уже в Париже, после всех тамошних перипетий, счастливо завершившихся помолвкой Петра и рождением Митеньки, полуночничая с братом за бутылкой коньяка, Виктор Иванович, как мог, пересказывал ему отдельные эпизоды из «Штольманиады». Что-то, как теперь со смущением припоминалось, даже пытался изобразить в лицах, и благо, если не крокодила; видать, французский коньяк был настолько хорош. Петр хохотал до колик и только на все лады ругал брата за то, что тот не привёз с собой ни единого экземпляра этой выдающейся эпопеи.
Жаль, что не удастся познакомить Петра с последними творениями затонского писателя. Бесплотный, но деятельный дух Пьетро Джованни, помнится, привел брата в искренний восторг. Пусть бы теперь полюбовался еще на одно свое воплощение – тот же Пьетро Джованни, обретший тело.  Благо, тут и соответствующая иллюстрация имеется. Нет, брат должен это увидеть! Бог знает, чем вдохновлялся художник, но при одном взгляде на графа Рыгайлова книжку хотелось поскорее захлопнуть.
 
"- Понятия не имею, сеньор, где нынче пребывает прежний владелец этого тела! – вздохнул Пьетро Джованни, с самым сокрушенным видом разводя огромными графскими ручищами. – Да и зачем нам граф? Если он вернётся и снова займёт некогда принадлежавшее ему вместилище, то заверяю вас, сеньор сыщик, он первым делом постарается сбежать. Ну, вы же помните, помните, что он считает своей женой сеньориту Ауроре? Нет, граф нам не нужен! Но, к моему превеликому сожалению, переселившись в сие вместилище греха, я утратил некоторые свои небесполезные способности. Вот и сейчас, сеньор poliziotto, я лишь смутно, смутно ощущаю отдельные колебания астрала, но они повергают меня в тяжкие сомнения и беспокойства. Они связаны с вами! Да, с вами! Я чувствую, как некий зловредный дух злорадно смотрит на ваше светлое экзотерическое бытие из темного эзотерического небытия, предвкушая нечто зловещее!
   Услышав это грозное предупреждение, мужественный Якоб фон Штофф, тем не менее, не дрогнул ни одним волоском и не побледнел ни единой частью тела, только пробормотал еле слышно:
   – Ох уж мне эти ваши духи!
   - Неведомая беда уже оскалила свои бесчисленные зубы на вас и на вашу прекрасную сеньориту, причём с обеих сторон! - дух Пьетро Джованни одарил знаменитого сыщика одним из самых нелюбезных взглядов графа Рыгайлова. - Сеньор Джакопо, я пытаюсь предупредить вас об угрожающей вам опасности! Да вы знаете, знаете, каких бесчисленных трудностей и бесчеловечных мытарств мне стоило вызвать вас сюда? Три дня и три ночи я вёл себя, как истинный pazzo, круша, ломая, завывая и требуя разговора с вами. Я бился головой о стену и грыз мебель на потеху здешним медикусам! Хорошо, что голова у сеньора conte на редкость крепкая, а зубы на редкость острые! Я перекусил ножки у пяти стульев, и, поверьте, сеньор, это невкусно!"
 
О боже, он должен непременно послать этот шедевр Петру! Нет, лучше послать самому Якову. Чтобы Штольману было чем отбиваться от потоков остроумия, которое дядюшка жены постоянно на нём оттачивал. Перекушенные ножки пяти стульев вполне сгодятся.
Упущение Виктора Ивановича, который, отправляясь весной в Париж, менее всего думал о Ребушинском, в некоторой мере исправил полковник Варфоломеев, где-то откопавший одну из книжонок затонского Гомера и преподнесший её в качестве подарка своему бывшему сотруднику. Из кабинета Штольмана в тот вечер то и дело доносились приглушенные взрывы хохота, а сам зять, которого он увидел позже, имел вид ошарашенный и всклокоченный, но отнюдь не огорченный.  Всё-таки на чувство юмора Штольман пожаловаться не мог, хотя в бытность свою в Затонске проявлял его редко.
Виктор Иванович тогда дал себе слово приложить все усилия, но ознакомить зятя и с другими плодами неукротимой фантазии Алексея Егорыча. И слово своё сдержал: полное собрание сочинений Ребушинского отправилось в Париж вместе с Коробейниковым. Жаль только, что за реакцией читательской публики понаблюдать не удалось!
 
"Помощник знаменитого сыщика, отважный Гектор Гордеевич Сундуков, стремительным соколом влетел на место очередного безжалостного преступления - в дом знаменитого N-ского профессора Ф, прославившегося далеко за пределами своего родного города множеством высокомудрых открытий и многосложных изобретений. Один внимательный взгляд, брошенный им на злополучное ученое тело, мирно возлежавшее на полу, открыл перед ним обстоятельства кошмарного злодеяния. Его глазам всё яснее представала ужасная картина того, как злодей коварно вошёл в бесшумно скрипнувшую дверь и лёгкими, крадущимися шагами подобравшись к спине своей жертвы, ударил её в лицо. Голова несчастного упала на ковер и бессильно покатилась вдоль стены, не имея возможности бороться за свою жизнь, которую неведомый злодей оборвал еще одним безжалостным ударом.
   Пара крупных и горестных слез скатилась по лицу молодого сыщика и пала на высокий ученый лоб покойника, который внезапно вздрогнул и открыл глаза, такие же синие, как он сам, приводя ужаснувшегося Гектора Гордеевича в оцепенение и замешательство.
   - Полицию… - прохрипел оживший мертвец, пытаясь своими пальцами, скрючившимися от непереносимой муки, дотянуться до господина Сундукова. – Преступление…
   Знакомый призыв к закону и порядку заставил Гектора Гордеевича вздрогнуть и упасть на колени рядом с несчастной жертвой.
   - Полиция слушает! – вскричал он. Его первым благородным побуждением было заставить бедолагу замолчать, оберегая истлевающие силы, но зоркие глаза сыщика отчётливо видели, что научное светило готово вот-вот погаснуть. Ладонь сердобольного Гектора, метнувшаяся к окровавленной голове жертвы, рукой нащупала дырку, сквозь которую неумолимо убегали последние проблески жизни.
   - Мои чудесные опыты… Мои великолепные открытия… Он всё забрал… - злополучный профессор корчился в страшных мучениях, пытаясь рассказать о постигшем его несчастье. – Остановите его! Передайте знаменитому сыщику… Он хочет отомстить… Достойный ученик… дьявола!
   Глаза, всю жизнь озарявшие других светом высокой мысли, потухли навсегда. Начальнику N-ского сыскного отделения, прибывшему на место преступления минутой позже, осталось лишь расстроенным взором обозревать остывающее тело, над которым горько выла верная профессорская собака, вкупе с печальным помощником сыщика, всей душой разделявшим её скорбь.
   
   - Я в замешательстве, Гектор Гордеевич, - признался знаменитый сыщик, выслушав подробный доклад своего верного помощника о беседе с мертвецом. – Ни бедное тело, замолчавшее навеки, ни принадлежащий ему несчастный сейф, что ныне красуется перед нами своим опустошенным нутром, не дают моему аналитическому уму ни единой зацепки! Налицо ограбление, но какой прок грабителю от опытов и экспериментов нашего дорогого профессора? Восьмой закон термодинамики не заложишь в ломбард! Не говоря уже об универсальном слагаемом, тройном светопреломлении и всех многочисленных способах деления нитроглицерина на ноль!
   - Какому-нибудь другому учёному, наделённому умом не столь могучим, но куда более злобным и завистливым? Недаром покойный профессор наименовал его учеником дьявола! – предположил его молодой помощник, в задумчивости осеняя себя крестом размером с могильный. – Он говорил также о мести. Возможно ли, что кто-то действительно мстил нашему дорогому профессору, обозлённый, что в ярком свете ослепительных профессорских познаний видно всё неприглядное его невежество и ничтожество? А плоды его трудов он похитил и уничтожил, дабы никто не мог ими воспользоваться, мостя себе путь к прогрессу и процветанию?
   - А что говорят близкие нашего высокоучёного покойника? Были ли у него подобные враги? – спросил Якоб фон Штофф, чьё благородное лицо было наполнено бешеной работой мысли. Гектор Гордеевич расстроено вздохнул.
   - Увы! С близкими профессора с некоторых пор может поговорить только госпожа медиум. Две его дочери, юные и прекрасные, добровольно покинули наш мир месяц тому назад, сражённые несчастной, невыносимой и безответной любовью!
   
От тягостной любви они страдали,
И жизни их лучинками сгорали,
В тоске любовной ночи проводили,
И этим всем вконец себя сгубили.
Упали, истекая юной кровью,
Сраженные несчастною любовью!
   Голос молодого сыщика пресёкся и прервался, и лишь судорожные вздохи, украдкой вылетавшие из его храброй груди, выдавали всю глубину терзавшего его безграничного сочувствия.
   - Какая ужасная история! – дрогнувшим голосом произнёс великий сыщик, и вытащив из кармана кружевной платок, смахнул упрямую слезу со своих мужественных ресниц. – Что же послужило причиной столь страшной трагедии?"
   
В последних книжках Ребушинского кружевной платок появлялся в руках Героического Сыщика чаще, чем пять его револьверов. Ох, не сам щелкопер до этого додумался! Пожалуй, правы были ходившие по Затонску слухи о том, что Муза господина Ребушинского помогает своему писателю не только вдохновением, но и делом. Уж больно часто эту парочку встречали то в полицейском архиве, куда у писателя с некоторых пор был свободный доступ, то в редакции «Затонского Телеграфа» - словом, в местах, для прогулок неподходящих. А многозначительная оговорка Лизаветы Тихоновны про «нашу книжку»! Как пить дать, Ребушинский обзавёлся соавтором, который внёс в его кровопролитные «Приключения» изрядно сантиментов. Вот и две безымянные барышни, покончившие с собой от безответной любви, наверняка были выдумкой не сочинителя, а его Музы.
   
"Гектор Гордеевич не успел должным образом ответить на вопрос своего мудрого наставника. Дверь распахнулась под быстрым топотом каблучков, и в залитую солнцем и кровью комнату влетела стройная фигурка госпожи Морозовой вместе с лёгким весенним сквозняком и печальным возгласом:
   - Какое горе!
   Пронзительным взглядом окидывая окровавленный кабинет и украшавшее его мёртвое тело заодно с обеими сыщиками, Аврора Романовна издала ещё один горький вскрик, подобный плачу отвергнутой морем сирены. В соседней комнате что-то шумно и звонко упало.
   Резко взмахнув своей отточенной бровью, великий сыщик отправил своего верного помощника проверять, какое именно неведомо что случилось неведомо где, и шагнул к опечаленной спиритке.
   - Рад вас видеть, фройляйн! – проговорил он бархатным голосом, забирая нежные пальчики Авроры Романовны в свою могучую длань. – Мы, кажется, не виделись недели две?
   - Да, - кивнула госпожа Морозова, несколько рассеянным жестом забирая у безмерно огорчённого фон Штоффа свою ладонь. – И вот такой повод!
   Героический сыщик проводил хрупкую ручку прекрасной спиритки острым и тяжелым взглядом своих жаждущих губ, после чего спрятал его под мужественными опахалами ресниц.
   - Вас, должно быть, привёл сюда дух нашего уважаемого покойника?
   Аврора Романовна, всё еще пребывая в странной рассеянности, перешагнула уважаемого покойника. С доселе принадлежавшего ему кресла она невидящим жестом спихнула спящего кота, чертёж вечного двигателя и еще несколько мудрых изобретений, и опустилась в него с горьким вздохом.
   - Ах, нет! Мне явилась одна из дочерей профессора, с коей я водила нежную дружбу в годы своего беззаботного отрочества. Похоже, она хотела меня предупредить. Бедное и несчастное привидение с изломанной судьбой! Она сказала мне: «Кто не любил, тот и убил!». И еще «Душа моя в доме моем». Я хотела поговорить об этом с господином профессором, который всегда серьезно относился к моим спиритическим изысканиям, но увы…
   - А разве вы не можете поговорить с ним сейчас, фройляйн?
   Великий сыщик и прекрасный медиум одновременно посмотрели на бренную оболочку светила науки, которому никогда не придётся более озарять N и его окрестности.
   
   - Нет, - печально покачала головой Аврора Романовна. – Дух несчастной барышни Ф сумел мне показаться, но остальное… словно бы сложенная из каменных кирпичей стена! Однажды со мной такое уже было. Тогда мне могли являться только духи дохлых ворон и маэстро Джованни!
   - Пьетро Джованни, - моментально вспомнил проницательный сыщик. – Он призвал меня к себе и рассказывал об астральной опасности, что, по его словам, угрожает и вам и мне!
   - Что? Опять? – рассеянно спросила Аврора Романовна, пребывая в каком-то странно смятённом состоянии. – Думается, что астрал более не подвластен моему астральному дядюшке, который уже перестал быть астральным… Кстати, как он там?
   - Неплохо, - туманно ответил Якоб фон Штофф, вспоминая выбитые стёкла, прогнившие полы и стулья с перегрызенными ножками. – Вполне уютно устроился. Чувствует себя, как дома.
   - Я должна идти, господин фон Штофф, - внезапно произнесла прекрасная спиритка, поднимаясь из профессорского кресла и задумчиво отцепляя от своей юбки алгебраические ножницы. – У нас в усадьбе гость и батюшка просит оказать ему внимание. Кстати, господин фон Штофф, мне рассказали, что он гостил также в доме профессора Ф, когда случилось это ужасное несчастье с его дочерями. Сам бедный возвышенный господин Херувимский об этом никогда не говорит. Очевидно, слишком сильное потрясение испытала его тонко чувствующая натура! Аристарх Иудыч Херувимский тоже ученый, инженер, человек родовитый, состоятельный и образованный до самых кончиков своих благородных пальцев!"
   
Теперь Виктор Иванович сообразил, какое из реальных расследований Штольмана напоминала ему эта белиберда с научно-техническим уклоном. Давнее убийство инженера Буссе, ну конечно. А вот, похоже, и он сам. А убиенный профессор откуда взялся? Впрочем, Ребушинский никогда тягой к истине не отличался и разных посторонних мертвецов в свои бессмертные опусы подкидывал щедрою рукой. Только что же этот самый инженер делает в доме графа Морозова?
В уголовных делах вообще мало можно найти приятного, но дело инженера Буссе было и того хуже. Виктор Иванович почувствовал подступающий гнев. Чёртов Ребушинский! Пустили козла в огород! Раскопал в полицейских архивах эту историю! Ведь под подозрение тогда чуть было не попала Анна! Сам адвокат Миронов, правда, узнал об этом много позже, от полицмейстера. Как и про то, что убийцу так и не нашли. И наверняка щелкопёр, ознакомившись с этими подробностями, пустит их в дело, сделав подозреваемой своего Прекрасного Медиума!
Виктор Иванович почувствовал, как рука сама собой тяжелеет, сжимаясь в кулак. Ох, ну берегись же тогда, прохвост! Не газетенку свою паршивую – книжку сожрёшь, остальным тиражом закусишь!
Да нет, побоится. С тех пор, как адвокат Миронов прилюдно отлупцевал журналиста газетой по физиономии, Ребушинский его опасливо сторонился, а принявшись сочинять свои «Приключения», так и вовсе начал прятаться. При встречах на улице старался с независимым видом ускользнуть в ближайший переулок, если же судьба сводила их в местах присутственных – кивал осторожно, отходил подальше и мышью сидел в самом дальнем от Виктора Ивановича углу.
   
"Аврора Романовна, внезапно оживившись, перечисляла многочисленные и неотразимые достоинства господина Херувимского. Доблестный сыщик, слушая её, всем сердцем ощущал, как оное сердце покидают духи, покойники и расследования. Чувства самые горячие переполнили, наконец, светлую душу Якобы фон Штоффа, залив её чернотой сомнений.
   - Аврора Романовна! - воскликнул он, подходя ближе, беря прекрасную спиритку за руку и, невероятным усилием стальной своей воли, не позволяя скрежету зубовному вырваться на свое благородное лицо. – Почему вы снова говорите мне «господин фон Штофф»? Ведь всего две недели назад… Неужели это было только две недели назад?
   Услышав этот крик, рвущийся из самой глубины прекрасной, но встревоженной души, Аврора Романовна умолкла, подобно звенящей лесной цикаде, услышавшей предсмертный вой оленя. Якоб фон Штофф изо всех сил всматривался в прекрасные синие глаза, что сейчас казались странно затуманенными и метались в разные стороны, словно в тяжелой горячке.
   - Да, но я… Я не понимаю, что со мной творится, - слабым голосом произнесла прекрасная спиритка, прижимая тонкие пальцы к хрупким вискам. Лицо её покрылось живописными бледными пятнами.  – Я должна разобраться в себе и расставить все точки. Простите меня, господин фон Штофф, я должна идти!
   И, не дав своему герою даже слова вымолвить, госпожа Морозова выскочила в двери и унеслась прочь, словно перо ангела, гонимое небесным ветром. Доблестный сыщик смотрел ей вслед дрожащими глазами, но любовь своим белоснежным крылом уже стирала с его сердца черные письмена ревности и злости, оставляя лишь тревогу и беспокойство. Аврора Романовна, нежная, справедливая и прекрасная, не могла перемениться в своих чувствах внезапно, словно линяющий персидский ковёр! С ней безусловно творилось что-то неладное. Возможно, она больна?"
   
- Возможно, - пробормотал адвокат Миронов, гадая, для чего прохвосту Ребушинскому понадобилось вносить в своё повествование разлад между героями. Ведь обладателя всевозможных достоинств Херувимского, как пить дать, убьют. Так может, решил сделать подозреваемым в убийстве Великого Сыщика? На почве, якобы, ревности. А не вовремя захворавшая Прекрасный Медиум и помочь ему не сможет, и придётся герою выпутываться самому.
Виктор Иванович усмехнулся сам себе. Вот ведь прохиндей, всё-таки заинтересовал своей побрехушкой! Ну, гадать над вывертами фантазии щелкопёра занятие бесполезное, нужно просто дочитать до конца. Но уж точно не решится Ребушинский всерьёз и надолго поссорить своих героев! Его тогда разорвут на клочки свои же сограждане, который год ожидающие свадьбы! Сожгут, подобно чучелу пастора Лютера, на костре из его же трудов!
   
Однажды, будучи в книжной лавке, Виктор Иванович услышал, как крайне знакомый голос за его спиной спрашивает «новую книжку нашего сказочника» и обернулся, немало удивлённый. Полковник Трегубов, узнав адвоката, правильно истолковал его изумлённый взгляд и покраснел, как варёный рак.
- Варвара Кузьминична моя, - принялся торопливо оправдываться он. – Вот, послала… Сама второй день дома сидит безвылазно! Смешно сказать, Виктор Иванович, такой волдырь на пятке вскочил, шагу не ступить. Да кто-то из подруг ей уже доложился, что у щелкопёра нашего очередная книжка вышла. Вот и погнала меня. Ступай, говорит, купи! Лучше, говорит, буду над книжкой плакать, чем над чирьяком этим окаянным! Ей уже расписали, что больно душещипательно!
Взяв протянутый ему услужливым приказчиком пёстрый томик, полицмейстер первым делом открыл книгу с конца и торопливо пролистнул несколько страниц. Седые брови вздернулись негодующе.
- Вот, стервец, опять свадьбу зажал! – огорченно воскликнул он. – А ведь сам губернатор распорядился – свадьбе быть! Ну вот что с этим борзописцем делать, а, Виктор Иванович?
- Что, прямо-таки губернатор? – пробормотал адвокат Миронов, изо всех сил сдерживая смех. Полицмейстер лишь наставительно поднял палец.
-Да-с, Виктор Иванович! Сам! Самолично просил меня нашему писателю передать, чтобы со свадьбой не тянул. Пусть, дескать, обвенчает своего сыщика с его барышней, и дальше уж пусть в законном браке душегубов ловят… гкхгк.
Внезапно вспомнив, что разговаривает ни много ни мало с отцом главной героини, полковник издал неопределенный звук и смешался. Виктору Ивановичу многолетний адвокатский опыт помог удержать лицо невозмутимым и спросить вполне доброжелательно:
- И что Ребушинский?
- Ни в какую, – Николай Васильевич, всё еще явно испытывая неловкость, опустил глаза в книжку и вздохнул. – И что с ним прикажете делать? У него, вишь, вдохновение! Властям он не служит, он служит Музам, вольнодумец эдакий! Сверху! Сверху распоряжение пришло, а у него вдохновение! Не в клетку же сажать! В клетке, известное дело, даже такая птица, как наш Ребушинский, не поёт! Ох, подведёт он меня под монастырь, сказочник чёртов! Лучше бы в своём «Телеграфе» статейки строчил, их хоть губернаторское семейство не читает!
Миронов всё-таки не сумел сдержать сдавленный смех, но расстроенный полицмейстер этого не заметил. Распрощался с адвокатом рассеянно, явно погружённый в мысли о строптивом литераторе и ушел, засунув книжку последнего поглубже в карман.
     
Виктор Иванович усмехнулся собственным воспоминаниям. Вот и Ребушинского в якобинцы записали! Нет, каким бы вольнодумцем не числился затонский баснописец в глазах полицмейстера, против власти он явно не пойдет и героев разлучать не станет. Хотя накрутить – накрутит, тут можно было не сомневаться.
   
"Все пять безотказных револьверов доблестного сыщика в единый миг оказались в его руках, нацеленные в грудь неведомой угрозе. Та отшатнулась и воскликнула искаженным, но знакомым голосом:
   - Господин фон Штофф! Это же я!
   - Право, Гектор Гордеевич, ваше мастерство перевоплощения растёт, словно прославленный китайский бамбук на дрожжах вашего усердия, - несколько смущенным голосом заметил знаменитый сыщик, рассовывая обратно по потайным карманам свое не знающее промаха оружие. – Даже мое превосходное сыщицкое чутьё встало в паровозный тупик. Кем же вы представились господину Херувимскому? Ведь вы сумели отыскать эту загадочную личность и свести с ней знакомство?
   - Позвольте разорвать покрывало ваших сомнений, господин фон Штофф. Я нашёл его! – с энтузиазмом воскликнул Гектор Гордеевич, отклеивая с лица многочисленные накладные усы и бороды, и снимая очки со множеством выпуклых и впуклых линз. - И, следуя подсказке моей сыскной интуиции, я назвался репортёром журнала «В дебрях науки», пишущим эпохальную статью о талантливых учёных нашей N-ской губернии. Господин Херувимский был очень тронут. Мы с ним имели длинную и содержательную беседу о цвете электрического тока и оптических квадратных корнях. Он действительно незаурядный и блистательный деятель инженерных наук! Но когда я упомянул о профессоре Ф, он сделал вид, что никогда не слышал этого выдающегося имени! Он солгал мне! Я опросил ближних и дальних соседей покойного, и они раскрыли передо мной воистину леденящую душу подробность – обе юные и прекрасные профессорские дочки повредились умом и сердцем и привели себя к ужасающей гибели вследствие любви именно к господину Херувимскому! Оный субъект наверняка замешан в этих тёмных и ужасных преступлениях!  Он не захотел говорить со мной о профессоре Ф, но он долго и охотно говорил о своём покойном учителе, имени которого он не называл, но превозносил его в выражениях великих и достославных! А в глубине его глаз я заметил чёрную тень, что металась, подобно мерзкой крысе, спешащей скрыться в глубинах своей норы. И я вспомнил слова профессора Ф, что тот успел произнести прежде, чем дух его покинул земную юдоль. Ведь он сказал про своего убийцу: «Ученик дьявола»!
   
   - Ученик дьявола… Кто не любил, тот убил… Душа моя в доме моем… - медленно повторил великий сыщик, чей проницательный ум сиял, как звезда, покрываясь глубокими морщинами усердных мыслей. – Так это или нет, но он солгал вам.  А нынче этот двуличный фарисей гостит в доме графа Морозова и его дочери. Любезный господин Сундуков, следует нам поспешать, дабы как можно скорее отыскать решение кровавой загадки в глубине этой чёрной воронки смертей! Умоляю вас, Гектор Гордеевич, обыщите еще раз дом покойного профессора Ф! Разберите его на бревна и щепки! Моё несравненное сыщицкое чутьё подсказывает, что истина где-то рядом! Я немедленно отправлюсь в графскую усадьбу, дабы самому побеседовать с этим таинственным господином Херувимским!"
   
Н-да, похоже он ошибся, заранее записав неведомого Херувимского в жертвы. Выходит, очередной злодей? Наверняка, сейчас снова будут похищать Прекрасного Медиума или брать в заложники вместе с её батюшкой… Алексей Егорыч начинает повторяться!
- Виктор Иванович!
Резкий голос свояченицы вонзился в уши, заставил присяжного поверенного вздрогнуть. Подняв глаза, он мысленно обругал себя вкупе с выдумщиком Ребушинским за потерю бдительности. Зачитался, замечтался. Позволил врагу подобраться на расстояние недопустимо близкое. Румяное лицо Олимпиады Тимофеевны озаряла хитрая улыбка, а глаза были с жадным интересом устремлены на книжку в его руках.
Маша стояла позади сестры. Молчала, глядя на него с некоторым неудовольствием на лице, да и пальцы подрагивали нервно.
- Это что же, Виктор Иванович, - спросила Олимпиада тем неповторимым тоном, одновременно и колким, и заискивающим, которым она с ним частенько разговаривала. – Это у вас и есть книжка из тех самых? Про Нюшеньку нашу?
Пока адвокат Миронов соображал, что ему следует ответить, вмешалась его супруга.
- Ах, ну что ты, Липа! Я же тебе объяснила. Пишет тут один журналист детективные истории, про сыщика! Сыщик у него из немцев, или еще из каких-то баварцев… откуда-то оттуда, словом. И истории у него, убийства...вроде тех, что у нас тут когда-то происходили. Ну, а откуда нашему писаке еще их брать? А у сыщика барышня. Барышня видит духов, ну вот вроде как нашей Ане тоже что-то когда-то…мерещилось. Вот люди и начали сами уже додумывать про Аннушку и…Якова Платоновича.
Под конец своей речи Маша запиналась уже ощутимо, то и дело кидая на него растерянно-сердитый взгляд и тут же отводя глаза. Сам Виктор Иванович всё ещё сидел, не говоря ни слова. Расслабились вы в мирное время, господин бывший поручик! Враг на территории, а вы оборону не заняли.
Выходит, нередко наезжая к ним в эти три года и гостя подолгу, Олимпиада о «Штольманиаде» так и не прознала? Кто же это её просветил?
- Так мне так и рассказали, - бодро подтвердила свояченица. – Что Нюшенька наша в тех книжках – графская дочь, и вы, Виктор Иванович вроде как за природного графа там проходите. И сыщик – тот полицейский, которого третий год, как схоронили, Упокой Господи его душу. Который Нюшеньку обхаживал. И в книжке, значит, тоже обхаживает? Не женился?
- Нет, Олимпиада Тимофеевна, - адвокат Миронов наконец разомкнул уста. – Не женился.
Виктор Иванович вдруг подумал, что еще год назад ему было бы больно от этих слов и от едкого, громогласного голоса Олимпиады. Пришлось бы призвать на помощь всю свою адвокатскую выдержку, чтобы не ответить резко.
А теперь приходилось изо всех сил скрывать улыбку. После визита в Париж творчество Ребушинского перестало, наконец, тревожить душу присяжного поверенного. Летом, по возвращению, попавшуюся ему в руки очередную книжонку затонского сочинителя адвокат Миронов читал без малейшего сердечного содрогания и улыбался от первой до последней страницы, наконец-то в полной мере оценив и авторское видение героев, и заковыристость их невероятных приключений.
Маша по-прежнему глядела на него из-за плеча сестры и выражение лица у неё было…неописуемое. Она с книжками затонского литератора если не примирилась, то фыркать при упоминании Ребушинского и его творений почти перестала. Что было толку протестовать против того, что медиум Аврора Романовна по-прежнему оставалась звездой и светочем сыщика фон Штоффа? Если выяснилось, что в реальной жизни сыщик и медиум не только продолжали сотрудничество по части расследования преступлений, но и были счастливо женаты, жили в любви и растили сына?
Олимпиада Тимофеевна продолжала с вожделением поглядывать на книжку в его руках. Аж нос подёргивался от любопытства. С притворной улыбкой открыла она рот, явно собираясь спросить еще что-то совершенно неуместное, но её прервал голос Прасковьи:
- Барин! Посыльный тут, вас просят!
Адвокат Миронов резво подхватился на ноги, в глубине души благодаря бога за столь своевременное вмешательство судьбы в лице старой служанки. Вступать в дальнейшие дебаты с Олимпиадой по поводу опусов Ребушинского – да Боже упаси! Впрочем, сам виноват, что позволил застать себя посреди гостиной за столь компрометирующим занятием. Надо было в кабинете запираться! Именно это он сейчас и сделает!
Записка, принесённая посыльным, оказалось пустяковой – прокурор сообщал о переносе слушаний по делу. Сунув письмо в карман, Виктор Иванович направил было стопы в кабинет, но тут с некоторым конфузом обнаружил, что, поспешно отступая из гостиной, книжку он взять с собой позабыл. Осторожно заглянул в оставшуюся приоткрытой дверь – только для того, чтобы, горько усмехнувшись, убедиться, что противник уже завладел трофеем. Олимпиада Тимофеевна громогласно зачитывала бессмертное творение вслух, а Мария Тимофеевна сидела рядом, сцепив руки, с лицом непроницаемо-напряжённым.
   
"Мягкая мебель с деревянными ножками, радушно изогнутыми в ожидании гостей, создавала расслабляющую и спокойную обстановку, но сейчас великий сыщик не ощущал устремлённого на него комфорта и уюта. Ибо едва он вошел в гостиную, где ему предложено было ожидать появления господина Херувимского, как его острый сыщицкий глаз выцепил из-за складок великолепных занавесей скромно притаившуюся там толстую книгу, словно бы стремившуюся скрыть свой потертый переплёт среди бархатно-позолоченного великолепия. Заголовок оного труда гласил «Сборник изящества, рекомендованного кавалеру». Вне всякого сомнения, он не мог принадлежать никому кроме гостя этого дома - пока неведомого, но уже вызывавшего у проницательного сыщика подозрения и чувства самые чёрные.
   Якоб фон Штофф напряжённо оглядывал выдающийся труд, со всех шести сторон покрытый отпечатками пальцев, несомненно принадлежавших господину Херувимскому, и многоопытное сыщицкое чутье изо всех сил шептало ему, что все не так, как кажется. Потертый переплёт и пожухшие страницы, казалось, вот-вот откроют ему некую зловещую тайну, кою они скрывали под описанием «позитур, уподобляющих кавалера богу Марсу, бросающему свое пламенное сердце к ногам богини Венеры». Но в этот самый момент дверь отворилась и в неё вплыл хорошо поставленный мужской голос вкупе со своим обладателем и мило краснеющей госпожой Морозовой.
   
   - Дорогая Аврора Романовна, вы опустили глобальный перпендикуляр прямо на плоскость моего сердца! Воистину, мне не хватает радиуса для описания окружности переполняющих меня чувств!
   Волосы, как пшеничное поле и такие же зелёные глаза, лицо с красивыми чертами лица - господин Херувимский воистину был представительным молодым человеком. Но проницательный сыщик бдительно всматривался в глаза юного гения, что нежно смотрели из своих орбит, и увидел на дне этих глаз ту самую чёрную тень, что сбежала от его внимательного помощника, скрывая под собой непонятную, но несомненную злобу.
   Аристарх Херувимский увидел книгу в руках великого сыщика и его красивое, хорошо сложенное лицо напряглось, а брови сморщились страшным жестом.
   - Кто позволил вам касаться моих вещей без ордера на их касание? – прошипел он, точно выводок летучих змей. Но героический сыщик смотрел только на Аврору Романовну. Синие глаза прекрасной спиритки уже не метались, точно в лихорадке, но более не стремились, как это было всегда, сплести свой взгляд с его взглядом. Госпожа Морозова смотрела на своего героя холодно и безучастно, словно он был ей чужд."
   
Замечательно озвучиваемая пронзительным голосом Олимпиады Тимофеевны на страницах бессмертного опуса кипела настоящая ссора. Великий Сыщик сурово выяснял подноготную господина Херувимского, тот язвительно отбивался, а Прекрасный Медиум не менее сурово защищала своего гостя и требовала от героя вещественных доказательств его вины, внезапно перестав верить его непревзойдённой сыщицкой интуиции. У героя с доказательствами было не густо, зато ревность уже била через край.
Ну это же надо! Аврора Романовна явно и недвусмысленно предпочла своему верному Якобу иного поклонника! Похоже, господин литератор решил хоть так добавить остроты в свои творения, пусть и погрешив порядком против истины. Потому как настоящая Аннушка ни на кого, кроме своего сыщика не смотрела и с ним не ссорилась.
«Уже забыл? – укоризненно напомнил Виктору Ивановичу внутренний голос.  – Ссорилась, еще как ссорилась. А ты радовался, как дурак на поминках!»
Чувство стыда так и кольнуло. Уже не такое острое, как на похоронах Штольмана, когда выслушивал он слова участия, совершенно им не заслуженные, но ощутимое. Ох, не зря это творение Ребушинского напомнило ему о деле инженера Буссе! Ведь помимо того факта, что Анна тогда едва не попала под подозрение, были в той истории обстоятельства, навевавшие воспоминания еще более неловкие и тягостные.
Знал ли о тех обстоятельствах Ребушинский? Наверняка ведь знал. Чего бы еще ожидать от первого в городе собирателя и выдумщика грязных сплетен.
Давно испарилось то лёгкое настроение, с которым Виктор Иванович садился сегодня за опус Ребушинского, не имея иной цели, как очередной раз повеселиться над языком литератора, приключениями героев и тем неуёмным пафосом, с которым автор их описывал.
   
"Господин Херувимский исчез из гостиной вместе со своей драгоценной книжкой, таинственно растворившись в темноте лестниц и коридоров. Бравый фон Штофф хотел уже ринуться за ним, дабы выволочь на свет божий, озарить своими всепроникающими очами потёмки души учёного инженера и выяснить правду об его участии в странных и кровавых делах, творящихся в N, но строгий взор прекрасной спиритки заступил ему путь.
   - Аврора Романовна, - прорычал великий сыщик. – Весьма опрометчиво с вашей стороны вставать между сыщиком и его добычей!
   Аврора Романовна молча смотрела на него глазами, полными изумительной красоты и боли. Казалось, еще миг – и из них полетят вороны. Доблестному Якобу фон Штоффу не нужно было слов, ему достаточно было одного этого взгляда, чтобы понять, что сердце, ранее принадлежавшее ему целиком и безвозвратно, отдаляется от него с каждой минутой, уносимое безжалостным ветром иной любви, возникшей из страшного ниоткуда. В его собственных уме и сердце свет высокой истины отчаянно боролся с тьмой низкой ревности.
   - Аврора Романовна, вы можете не верить в мои высокие чувства, но прошу вас поверить хотя бы моему сыщицкому и вашему спиритическому чутью! Я пока вижу только одно, госпожа Морозова - что переменились не только ваше ко мне отношение. Я не вижу в вас более той Авроры Романовны, которая, подобно мне, верила в торжество закона и справедливости, стремясь покарать зло, но не оправдать его! Что произошло с вами, что низкий и изворотливый мерзавец, которого вы по неизвестной причине возвели на пьедестал, сумел так ловко вползти в ваши мысли, ваше сердце и ваши объятия?!
   Гулкий треск пощечины разорвал тишину графского дома, подобно последнему удару молнии, коим оканчивается самая страшная гроза. Аврора Романовна поморщилась и сосредоточенно подула на свою нежную ладошку, только что разъяснившую каменной щеке героического сыщика всю глубину его заблуждений. Голос её звучал глухо, спокойно и хлёстко-презрительно.
   - Не знаю, чем вы больше оскорбили меня, господин фон Штофф – представив меня в объятиях мужчины, или решив, что я забыла своё природное предназначение, которое повелевает истинному медиуму искать справедливости для тех, кто уже не сможет сам этого сделать. Но теперь мы с вами в полном и окончательном расчёте. Ищите своего убийцу, господин сыщик, но не ищите более моего к вам расположения!"
   
- Маша, да что ты делаешь! – только и ахнула Олимпиада Тимофеевна. Ибо сестра её яростно вырвала у неё из рук книжку и отшвырнула прочь. После чего вскочила на ноги с видом сердитым и решительным, и повернулась к мужу, замершему в дверях.
- Виктор! Найди Ребушинского! – воскликнула она нервически. - Найди и убей! Пусть он ответит за свои слова!
Любимая амазонка адвоката Миронова, судя по выражению её лица, готова была прямо в домашнем платье выскочить за дверь, перевернуть вверх дном весь город, найти злополучного затонского литератора и прикончить его собственноручно.
Виктор Иванович молча отвёл глаза. Значит, щелкопер рискнул таки вставить в очередную книжонку сей некрасивый эпизод, неприятный для участников и причастных, но, к несчастью, абсолютно невыдуманный. Удивляло скорее, что почти четыре года пронырливый журналист молча хранил эту историю где-то на дне своей памяти.

Историю с пощечиной адвокат Миронов и сам узнал случайно. В тот раз его пригласила купеческая вдова Авдотья Даниловна Куницина, проживавшая в паре верст от города. Ехал он к ней уже не в первый раз, ничего особенного от этой встречи не ожидая. Старушка была из тех клиентов, что становятся одновременно и головной болью адвокатов, и источником их благосостояния. Вот уже много лет подряд пребывая в ожидании скорой и неминучей кончины, периодически приглашала она его к себе, дабы очередной раз переписать завещание. То её одолевало желание облагодетельствовать проживающего в Москве сына, то вдруг симпатии её переходили на затонского племянника, а на следующий месяц просыпалась любовь к ярославской родне. На этот раз наследницей основной части своего небольшого, но славного капитала Авдотья Даниловна решила сделать московскую свою внучку, хотя и эта кандидатура, похоже, вызывала у завещательницы массу сомнений.
Виктор Иванович привычно оформлял бумаги, краем уха слушая монолог клиентки, то и дело прерываемый смачным чиханием - Авдотья Даниловна, с младых лет пристрастившись к нюхательному табаку, и в почтенном возрасте сию привычку не оставила.
- Вот я и рассуждаю, Виктор Иванович, что срок мой уже близок, пожила я довольно, на том свете оно уж мне без надобности будет, а Корочка-то в самой поре, уже невестится вовсю… Ох, прости Господи, недоглядела вовремя, а родители возьми, да и нареки – Корделия!  Это все невестка, Лидия, её идеи завиральные, Алёшенька бы мой в жизни такое не удумал. Еще, небось, и попу взятку сунула. Ну это же надо – Корделия! Сами посудите, батюшка Виктор Иваныч, ну разве пристало девице из хорошей семьи так зваться! Назвали бы Машенькой, Наташенькой, а то придумали, будто в комедии какой хранцузской! Может, оттуда все беды-то и идут. Машенька, небось, дома бы сидела, а коли тебя наименовали, как актриску в грошовом театре, так и жизнь у тебя будет чисто театр!  О прошлом годе, Виктор Иваныч, ведь из дому бежать надумала. Поручик-вертопрах, сопляк, без гроша за душой, а туда же – люблю, жить без него не могу! Иисус и Царица Небесная! За подол ведь тогда поймали, по-другому не скажешь! В этом году посватался человек солидный, в летах правда, так пришёлся не по нраву, а нрав-то крутенек у Корочки моей. Ну вся в меня! Не по нраву пришелся, так ногою топнула, брови сдвинула и букет дареный чуть ли не в петлицу ухажеру запихала!  Ох, Виктор Иванович, голубчик, прямо сердце не на месте, и что современные нравы с девицами благородными делают.  Одни, вроде моей Корочки, с поручиками убегают, другие, как ваша вон Аннушка, полицейских бьют, сплошное смущение в умах!
Адвокат Миронов, будучи погружен в бумаги, к словам Авдотьи Даниловны особо не прислушивался, но мелькнувшее в её монологе имя дочери заставило его оторваться от дела.
- Аннушка? – переспросил он. Старушка втянула носом очередную понюшку и громко и со вкусом чихнула, на миг зажмурившись от удовольствия.
- Ну-с, так я и говорю Виктор Иванович – все зло от нынешних свычаев и обычаев. Моя Корделия с офицеришкой сбегает, ваша Анна полицейских колотит, ох, распустилась нонче молодёжь! Ладно еще, что не начинают, как в иных жутких столицах, стриженными с револьверами бегать, да анафемские бомбы кидать в почтенных людей. Страх же божий!
С кончика адвокатского пера на лист упала крупная капля чернил, оставив по себе некрасивую кляксу. Виктор Иванович вздрогнул. Да нет, бред какой-то, фантазии выживающей из ума старухи! Когда это - Аня?! Дралась с полицейскими?!
Хотя, если бы Аня решила, что творится какое-то беззаконие – она могла, да могла… Пошла бы и против полиции. Про то, что Аннушка кого-то там прибила, это, конечно, уже выдумки, но, увидев какую-нибудь творимую несправедливость, прилюдно пошуметь на городовых она могла. Но почему она ничего не рассказала ему?
- Это что же, Анна Викторовна моя с городовым повздорила? – осторожно спросил он. – А я и не знал!  Когда же это случилось?
-И-и-и, батенька, - махнула рукой старушка. – Какой там городовой, берите выше. Начальник полицейский, которого из столиц прислали, имя вот запамятовала. Вот его ваша Анюта и приголубила. Такую, говорят, пощёчину дала, что бедный аж зашатался! – Авдотья Даниловна хихикнула и снова потянулась к табакерке. – Огонь-девка у вас! И полиции не боится!
- Это… Когда же?.. – севшим голосом спросил Виктор Иванович, в голове которого творился сущий ад. Его Аня?  Дала пощечину Штольману? Прилюдно?
Клиентка, не обращавшая внимания на его смятённый вид, охотно ответила:
- Да c месяц уже выходит. Ну да, аккурат за неделю до Пасхи мне сказывали. При всем честном народе кавалера оплеухой наградила. Ой, батенька Виктор Иваныч, что весна-красна с девками-то делает!  Замуж им пора, вот что. И вашей Анечке, и моей Корочке. А тут и приданное в самый раз будет. Вот вы мне, голубчик, растолкуйте, как оно сделать надёжнее, те процентные бумаги, что от Василия Афанасьича остались, может в деньги их обратить? И Корочке хлопот меньше будет, когда я отойду.
   
Авдотья Даниловна еще о чем-то его расспрашивала, заново с головой уйдя в свои наследственные вопросы. Стиснув зубы, Виктор Иванович заставил себя переключиться на дело; он что-то отвечал, даже толково отвечал, и очередное старушкино завещание ухитрился составить и заверить по всем правилам.  И только выйдя из дому Авдотьи Даниловны и сев в экипаж, дал волю собственным мыслям и чувствам. Сопоставив даты, Виктор Иванович начал прозевать истинную подоплёку светопреставления, посетившего месяц назад дом Мироновых.
Услышав тогда от Маши «Это всё Штольман», он вроде даже и успокоился. Все эти слёзы, истерики, угрозы уехать сейчас и немедленно, всё это было настолько не похоже на их Аню… Но это было именно то, что вытворяет каждая вторая юная барышня, разочаровавшись в предмете своих девичьих грез! И причиной такого разочарования адвокат Миронов тогда тоже полагал что-то несерьёзное: недоверие Штольмана к подсказкам Аниных духов, например. Или внимание, проявленное надворным советником к другой даме. До сих пор Виктор Иванович воспринимал чувства дочери как детскую влюблённость гимназистки в учителя. Пощечина переводила всё на другой уровень. Разуверившись в кумире, обычно рыдают в подушку, но не бьют прилюдно по лицу. Так поступают только с тем, кто причинил настоящую боль.
Хорошо, что до города было не близко, и, покуда добирались, мысли и чувства успели слегка успокоиться. Потому что первым побуждением Виктора Ивановича было пойти и убить этого подонка, из-за которого так плакала его девочка.
Не в силах сдержать охватившее его смятение, он – случай почти небывалый! – обо всём рассказал брату.
- Хлестала? Собственною ручкой? – вроде бы как удивился младший Миронов, но вышло это у него несколько наигранно. Виктор Иванович посмотрел на брата испытующе:
- Ты знал!
Лицо младшего Миронова приобрело отчасти виноватое выражение.
- Виктор, ну знал, конечно. Всё-таки даже в нашем буйном городишке нечасто случается, что барышня дает пощечину кавалеру. Посреди людной улицы. Так что мне доложились уже на следующий день. Но! – тут Пётр Иванович резко воздел в воздух палец, призывая брата к особому вниманию, - Но – прошу тебя заметить, что уже спустя два дня никто об этом не говорил. Никто. Даже ты - даже ты, как я понимаю, узнал о сём щекотливом факте чисто случайно. Посему прошу тебя, не кидаться кавалерийским наскоком, а проявить столь присущее тебе, как адвокату, благоразумие. К которому ты сам постоянно, постоянно призываешь окружающих! И что ты собираешься предъявить Штольману? Он, как ни крути, скорее сторона пострадавшая.
- Может, ты еще и знаешь, из-за чего всё это произошло? - как ни старался тогда Виктор Иванович, а переполнявшая его горечь сказалась и в голосе. Брат отвёл глаза.
- Виктор, как ты сам понимаешь, ни та, ни другая сторона этого прискорбного конфликта не вступали со мной в откровения. А молва народная гласила… Ты действительно хочешь знать, что она гласила? Вижу, что хочешь. Так вот, по разговорам, длившимся, как я уже обращал твоё внимание очень и очень недолго, предметом преткновения нашей Аннет и господина надворного советника стал покойный господин Буссе.
Признаться, этого Виктор Иванович никак не ожидал. Инженер, с которым короткое время Аннушка работала в качестве переводчицы, убитый месяц назад… Неужели дело всё-таки в духах?
- Виктор, несмотря на всю твою адвокатскую хватку и седеющую бороду, ты иногда наивен, как златовласое дитя, - покачал головой брат, услышав это предположение. – Ну какие духи! Просто, пока господин инженер пребывал в добром здравии, наша Аннушка проводила с ним по нескольку часов ежедневно. Я знаю, знаю, что они занимались переводами!  Но именно этот факт вызвал неудовольствие господина начальника сыскного отделения. Проще говоря, Виктор – он приревновал, а Аннет на него обиделась, что и разъяснила предельно доступным способом в виде пощечины, влепленной при свидетелях. По крайне мере, так гласила самая распространённая версия, имевшая хождение среди наших сограждан. Я не знаю, насколько она соответствует реальному положению дел. Не знаю. Ты уверен, что хотел это услышать? И ты всё еще собираешься ворошить эту историю?
Разумеется, он не собирался. И сам не рад уже был, что затеял эти расспросы, тут Пётр был прав. Если дело действительно обстояло так, как о том болтали городские сплетники… Ох! Никак не годился присяжный поверенный Миронов в поверенные подобных сердечных тайн, хотя бы и родной, любимой дочери.
Он решил просто проявить то самое благоразумие, к которому его призывал брат. Не стал ничего выяснять. Поскольку никаких последствий кроме охлаждения между Анной и Штольманом эта история не имела. А не на это ли он сам всегда надеялся, переживая за дочь? Тогда он просто получил подтверждение тому факту, что Анна всерьёз поссорилась со своим сыщиком, и слабодушно рассчитывал, что это навсегда. Что Аня, наконец, сама повзрослеет и перерастет свою детскую влюбленность во взрослого мужчину; сама поймёт, что полицейский ей не пара. А Штольман, какие бы чувства им не двигали, получив подобный отпор, предпочтёт и впредь держаться в стороне от их девочки.
   
- Витя, ну как ты не видишь? – возмутилась Мария Тимофеевна, приняв отсутствующее выражение на лице мужа за знак того, что он не разделяет её негодования, и, похоже, вовсе его не понимает. – Пощечина! Она дала ему пощечину! Витенька, я примирилась с тем, что это щелкопер пишет про свою спиритку! Про то, что она бегает по лесам с полицейскими. Про то, что её похищают разные мерзавцы. Потому что… ну потому, что ведь так оно и было в действительности! Но теперь он перешёл все границы! Он написал, что она дала оплеуху своему сыщику!
- Маша, - осторожно попытался прервать её Виктор Иванович, но остановить разбушевавшуюся супругу не всегда удавалось даже ему. Причина негодования была ему понятна. Для Маши приличия были жупелом.
- Барышня дралась с посторонним мужчиной! И это будут читать! И будут представлять на месте этой бешеной Авроры нашу Аннушку! Это невыносимо! Виктор, ты должен…
- Маша, это тоже правда!
Мария Тимофеевна осеклась на полуслове, так и не высказав, что же, по её мнению, должен был сделать супруг с негодным Ребушинским. Расширенными глазами смотрела она на мужа.
- Как – правда? – в ужасе произнесла она наконец. Вздохнув, Виктор Иванович взял свою ошеломленную амазонку за ручку, подвёл к дивану и, осторожно усадив на него, повторил:
- Это тоже правда, Маша, это не Ребушинский выдумал. Про пощечину.
- То есть… ты хочешь сказать, что наша Анна… Она действительно дала пощечину Якову Платонычу? При посторонних? – в полном замешательстве спросила Мария Тимофеевна, не сводя с мужа недоверчивого взгляда. Виктор Иванович сумрачно кивнул.
- Не просто при посторонних, Маша. Прямо посреди улицы.
- Но… Как же так, Витя… Это же неприлично… - пролепетала Мария Тимофеевна, явственно бледнея и прижимая руки к груди, и Виктор Иванович в который раз мимолётно поразился, как же оно так получилось, как же они были непохожи – мать и дочь. Маша, которая в первую очередь думала о том, чтобы всё было «пристойно», «прилично» – и Аня. Которая не думала о подобных вещах вообще. Которая просто делала то, что подсказывало ей её сердце.
Надо полагать, и приснопамятную оплеуху своему сыщику она закатила, нимало не заботясь ни о количестве свидетелей, ни об их мыслях по этому поводу.
- Маша, ну что уж теперь, - адвокат Миронов успокаивающе погладил жену по руке. – Столько лет прошло. Но – было. Потому никаких претензий к Ребушинскому я даже формально не могу предъявить. У него полгорода свидетелей. Разве что физиономию ему начистить, но опять же – за что?
- Да… Конечно, - растерянно пробормотала Мария Тимофеевна. – Но получается, получается, что ты – тоже знал?
Взгляд жены в один миг стал обвиняющим. Виктор Иванович лишь вздохнул.
- Рассказали. Но много позже, когда уже и сплетни все утихли. Да сплетни и не ходили особо. Прости, Маша, но тебе я тогда и рассказывать не стал – зачем? Не хотелось тебя тревожить.
- А и правда, Маша, что ты так переживаешь? – подала вдруг голос всеми позабытая Олимпиада Тимофеевна. – Всё верно ваш литератор написал. Дала по физиономии и правильно сделала. А куда он лезет, со свиным-то рылом в калашный ряд? Она графская дочка, а он кто?
Господи, что она несёт? Виктор Иванович ошалело уставился на свояченицу, не сразу поняв, что Олимпиада Тимофеевна лихо перескочила с обсуждения давней, но реальной истории на сочинения Ребушинского. Маша тоже смотрела на сестру в некотором оцепенении, прижав руку к щеке.
Липа же суетливо прошуршала юбками по направлению к столу и решительно цапнула лежавшую на нём книжку.
   
"Граф Морозов ждал сыщика в своём почтенном кабинете, стоя навытяжку под прекрасной хрустальной люстрой, чья композиция была выполнена в лучших фаульпельцерских люстровых традициях. По вельможному лицу графа в эту минуту толпами пробегали самые разнообразные чувства, главными из коих были многочисленные угрызения совести. Голос его поскрипывал подобно несмазанному колесу утомлённого жизнью паровоза, но оставался надменен и непреклонен
    - Милостивый государь! – обратился он к сыщику. – Я в самой превосходной манере отношусь к вам, как профессионалу сыска, розыска, ножа и револьвера. Ваша недрогнувшая рука спасла от страшной смерти многих моих соотечественников, включая мою собственную персону и отправила на встречу с Всевышним такое же, если не большее количество злодеев. Но единственная дочь моя истерпла и негодует! Если светлые её очи предпочли вам другого, вам не следует мельтешить перед оными очами! И она, и я, и восемь поколений моих благородных предков взираем на её нового избранника с преимущественной благосклонностью. Мне не хочется, но я подозреваю, что вы, пытаясь обвинить его в неких грехах, действуете не как служитель закона, а как отвергнутый фаворит, злоумышленно, каверзно и подколодно! И сейчас я, выполняя свой долг отца и пращура, прошу вас покинуть пенаты моих наследственных имений и не появляться в них более, иначе как с ордером прокурора!
    В душе героического сыщика бурлила и клокотала оскорблённая гиена из ада, но он не позволил ей вырваться даже на самый дальний край своих пронзительно светлых глаз. Молча завернув своё сердце в шерстяную тряпку боли и гордости, Якоб фон Штофф отринул от ног своих прах особняка Морозовых и, чувствуя себя одиноким, точно стая волков, ушел в леса и долы графского парка. И только беспредельный горизонт, который наполнялся яркими лучами заходящего солнца, мог видеть одинокую слезу посреди его мужественных ланит."
   
- Ишь ты, гордость его замучила! – провозгласила Липа, негодующе фыркнув и шлёпнула книжку обратно на стол. – Гордый какой! Да сто лет назад такого бы ферта не то, что за дверь выставили – на конюшне бы у того графа запороли, и никто бы и слова не сказал!
Мария Тимофеевна ахнула, прижимая руки ко рту.
- Липа, ну что уж ты прям, - проговорила она сдавленным голосом.  – Яков Платонович благородный человек, дворянин…был…
- Ежели ты дворянин, так какого чёрта тебя в полиции служить понесло? – ехидно парировала сестрица. – А раз пошел в фараоны, так и нечего потом к благородной барышне дорожку протаптывать. Ищи себе что попроще, хоть вон из курсисток новомодных каких. Как раз подходяще будет, тоже распутницы через одну и со всяким отребьем знаются!
Мария Тимофеевна, ошарашено внимавшая сестре, кинула неуверенный взгляд на мужа, и увидев его окаменевшее лицо, резво подхватилась на ноги.
- И верно, Липа, что это я распереживалась, - преувеличенно бодро воскликнула она. – Пишет Ребушинский свои враки, ну и пусть пишет, вот еще, думать о них лишний раз. Пойдем, Липа, пойдем!  У Виктора дела, не будем его отвлекать.
Несколько растерявшаяся Олимпиада Тимофеевна, ощутимо подталкиваемая сестрой, направилась к выходу из гостиной. На пороге Мария Тимофеевна приостановилась, кинула на мужа беспомощно-умоляющий взгляд и тоже исчезла за дверью, тихо прикрыв её за собой.

Вы правы по части Ребушинского. Первые полторы главы так и писались - автор и его произведение, никаких посторонних мыслей. Для Ребушинского сыщик и медиум - только его литературные герои. Единственные мысли об оригиналах, которые его посещают - не набили бы морду и не вчинили иск.
Поэтому нет никаких воспоминаий и мыслей в сторону, исключительно процесс написания "бессмертного текста" и комментарии к нему же.
Но семь глав только с Ребушинским я бы не осилила. А как только появился первый читатель, оставаться в этих рамках стало невозможно. Читатели уже думают и про тех, и про этих. Кто больше, кто меньше. Не получается ограничиться просто комментариями к опусам.
Здесь же у меня читатели, имеющие самую сильную из всех эмоциональную связь с прототипами Героического Сыщика и Прекрасного Медиума.  Оттого и отступления такие большие и насыщенные мыслями и воспоминаниями.
Мне показалось неправильным оставить ВИ и МТ в стороне от "Штольманиады". Весь Затонск приобщился)))

Так и должно быть. А как бы иначе их узнавали читатели, имею в виду читателей Ребушинского? Ведь во избежании судебных исков и битой морды он в конце каждой книжки добавляет, что "все события вымышлены, а совпадения случайны" ; но в то же время он прекрасно понимает, что начни он писать "о незнакомцах", читателей у него сразу критически поубавится. Вот и приходится выкручиваться.

Гм...Вот уж не задумывался Ребушинский, паря в эмпиреях, о судьбах N-ских ёжиков. Давайте предположим, что ежики пострадали не сильно. Отделались лёгким испугом

Спасибо😊
Формат получился можно сказать случайно. Мы сразу представляли "ПГС" не как самостоятельную вещь, а как нечто "глазами читателя". Просто с самого начала было понятно, что полноценное произведение в "высоком штиле" я не потяну, только отдельные цитаты и куски. Но чем дальше, тем жизненнее становилось обрамление этих кусков. А последняя часть, про полет Немезиды, вообще писалась с прицелом на будущее, как пролог к "Возвращению героя".

Ребушинский у нас романтик в душе))) Хотя эта часть, как проницательно заметил Виктор Иванович, уже написана в плотном сотрудничестве с Лизой. Возможно, это её слова))

Отредактировано SOlga (29.08.2021 13:06)