Двадцать первая новелла 
Шальная пуля
Мое объяснение с родителями по поводу предложения князя Разумовского дядюшка ехидно обозвал великолепным скандалом в благородном семействе. Лично я ничего великолепного в происходящем не усмотрела. Мама то кричала, то рыдала, то готовилась упасть в обморок, я тоже не отличалась сдержанностью, папа пытался призвать нас обеих к порядку, а дядя своими ехидными комментариями только подливал масла в огонь.
В конце концов, отцу это все надоело, и он прекратил дискуссию, предложив перенести ее на завтра, но за ужином все повторилось, и я, не успев даже поесть, вылетела из-за стола, заявив родителям, что раз они выслушали предложение от моего лица, пусть теперь сами и отказывают. Или выходят за него замуж, коли охота. А я слышать больше ни о чем не желаю. Укрывшись в своей комнате, я заперла дверь и не пустила к себе никого, даже дядю.
Но на следующее утро, хоть завтрак и прошел без скандала, мама возобновила свои атаки.
– Вот этот воротничок прелестно подойдет под твое голубое платье, –говорила она, расправляя воротник на моих плечах.
Это был такой явный намек, что не заметить его было нельзя.
– Мама, я прошу вас, – я взяла воротник и с раздражением стянула с себя, – избавьте меня от объяснений с Разумовским.
– Нет, это я прошу тебя! – голос мамы стал холодным и твердым. – Я умоляю тебя, подумай хорошо над предложением князя.
– Над каким предложением? – возмутилась я. – Он мне не делал предложения!
– Так сделает, – ответила мама. – Сегодня же.
– Нет, – я изо всех сил старалась сохранять спокойствие, не желая повторять вчерашний скандал, но получалось плохо. – Я не могу и не хочу с ним разговаривать.
– Но как же?
– Очень просто! Он к вам пришел просить моей руки? Вот от вас и получит отказ.
– Нет, – мама не собиралась соглашаться. – Так нельзя. Ты должна ему дать возможность.
Какую возможность? И почему должна? Я ничего Разумовскому не должна, совершенно. Тем более что он так меня подставил, объявив о своих намерениях родителям.
– Почему он тогда пришел к вам, а не ко мне? – раздраженно спросила я.
Если это все было моей заботой, так и обращался бы ко мне лично. Я бы ему отказала, родители бы ничего не узнали. Или узнали, но позже. И все были бы довольны. Или не были бы, но и поделать ничего не могли.
Но нет, князь решил надавить на меня. Ни минуты я не сомневалась, что он представлял себе реакцию родителей и в особенности мамы. И после подобного я не хотела ни видеть его, ни слышать.
– Вообще-то так принято в приличных домах – сначала прийти к родителям! – возмущенно ответила мама.
– Я не понимаю этих обычаев! – я снова сорвалась на крик, но меня так бесило все происходящее, что никакого самообладания не хватало. Девятнадцатый век на дворе! Двадцатый на пороге! А мои родители ведут себя так, будто имеют право распоряжаться мной, как вещью, без моего согласия. – Это домострой какой-то!
– Анна, я прошу тебя! – мама снова звенела металлом в голосе.
– Это нонсенс, – заявила я категорически. – Я вообще не могу понять, как Кириллу Владимировичу в голову пришло, что я могу быть его женой!
– Ты так говоришь, будто тебе сделал предложение сапожник! – возмутилась мама. – Князь Разумовский – прекрасная партия.
– Мама!
– Анна! – теперь уже она сорвалась на крик, и я почувствовала, что слезы выступают у меня на глазах.
Ну, нет, этого не будет. Моей слабости они не увидят. Резко развернувшись, я ушла в дом, оставив маму и дальше кипеть, сидя на террасе. Придется мне все-таки побеседовать с князем, никуда не денешься. Папа ни за что не пойдет против мамы в таком вопросе, хоть он и пытался вчера сохранить какое-то подобие конструктивности. Что ж, ладно. Я поговорю. И откажу. Не так уж это и сложно.
Спрятавшись в своей комнате, я присела к зеркалу и для утешения взяла в руки красный цветок. Он еще не начал засыхать, хотя уже поник слегка. Надо бы засушить его, покуда не испортился.
Дверь отворилась, и в комнату вошел дядюшка.
– Аннет! – сказал он заговорщицким тоном, притворяя за собой дверь. – Я только что на улице нашел мертвеца.
Я поставила цветок на место. Вечно дядя какие-то глупости говорит. Ну, до мертвецов ли мне сейчас, в самом деле? Неужели он не понимает?
– Приехала полиция, – продолжил мой лучший друг, явно желая меня развеселить, – и мертвец ожил!
–Бодрое утро, – ответила я тоскливо.
Веселиться мне не хотелось, пусть даже дядюшку это расстраивало.
–Бодрое! – согласился дядя. И добавил как бы между прочим. – Кстати, для Яков Платоныча тоже.
Вот теперь он полностью завладел моим вниманием. Дядя виделся со Штольманом? Что он ему сказал?!
– Он аж побледнел, когда услышал новость, – ехидствовал дядюшка, подтверждая худшие мои опасения.
– Какую новость? – я все еще надеялась, что имелось в виду что угодно иное, кроме предложения князя.
– Ну, известно, какую новость! – усмехнулся мой собеседник. – О тебе и о князе.
– Ты что?! – у меня даже все слова пропали, все, включая те, что мне не следовало и знать. Дядя улыбался радостно, и я видела, что он намеренно сообщил Якову Платоновичу это известие. – Зачем ты это сделал?!
– Да пусть! – он был явно доволен собой. – Ну, пускай! Ты вообрази, он аж побледнел!
Господи! Я бессильно уронила голову на руки. Конечно, побледнел, услышав такое. От ярости и ревности. И остается лишь молиться, чтобы мой бешеный сыщик не натворил ничего, с него ведь станется! Дядя все улыбался радостно, и мне ужасно захотелось его стукнуть. Как он мог? И почему они все считают, что имею право вмешиваться в мою жизнь?
– Ты просто какой-то интриган водевильный, вот ты кто! – злости моей не было предела, даже голос дрожал, и слезы на глаза навернулись. – Еще князь мне толком предложения не сделал, а ты уже разносишь!
– Да пускай! – рассмеялся дядя. – Пускай пострадает.
Я обессиленно опустилась на стул. Пострадает? Да хоть бы он не убил никого.
Дядя продолжал сидеть, хотя разговор наш был окончен. Видеть его сейчас мне не хотелось, но раз он не уходит, стало быть, хочет чего–то.
– Ты мне только это пришел сообщить? – спросила я, намекая, что пора и честь знать.
– Честно говоря, нет, – посерьезнел дядюшка. – Не вполне, не совсем. Мне нужна помощь.
Порция хороших тумаков ему нужна, это точно. Но выслушать все-таки придется. Не годится отказывать, дядя-то меня всегда выручал.
– Я, видишь ли, познакомился сегодня с одной совершенно замечательной девушкой, – пояснил он. – Вот этот вот несчастный случай нас свел. И она просила разузнать о своей сбежавшей служанке, на предмет, жива ли.
– Да, – я кивнула, давая понять, что слушаю внимательно. – Я понимаю.
– Я мог бы, конечно, сказать, что контакт не случился или придумать что-то еще, – кажется, дядя сообразил, что мне немножко не до духов и теперь был отчетливо смущен. Но отступать, тем не менее, не собирался. – Но она … ты знаешь, она такая славная. И она такая беззащитная.
– Я поняла, – эти славословия следовало прервать поскорее, иначе я полдня буду выслушивать речь о достоинствах неизвестной мне дамы.
Дядюшка считался дамским любимцем, но на самом деле еще неизвестно было, кто кого больше любил. Он вспыхивал нежными чувствами моментально и отдавался им со всем жаром души. К счастью, остывал тоже быстро. Но сейчас отношения в самом начале, и бесполезно надеяться, что дядя отвяжется, раз уж даме его сердца была потребна моя помощь.
– Я все сделаю, – пообещала я ему. – Как звали сбежавшую?
– Татьяна Молчанова, – произнес мой друг в глубоким удовлетворением в голосе. – Я тебя благодарю, Аннет, благодарю. Не стал бы тебе докучать, потому что, ну, понимаю, что… но… – дядя снова смутился, и я посмотрела на него сердито, ожидая, какую глупость он собрался сказать теперь.
Но он молчал, лишь смотрел на меня выжидающе.
– Что, прямо сейчас надо? – поняла я.
Он кивнул и потупился смущенно:
– А я бы к вечеру уже имел повод с ней повстречаться.
Ну, конечно, как ему нужна помощь в сердечных делах – так вынь да положь, а как мне вредить – так он первый! Если только я из-за его интриг поссорюсь с Яковом Платоновичем, дядя точно узнает, почем фунт лиха. Но сейчас, так и быть, я помогу. Просто не могу отказать, когда он на меня так смотрит.
Достав доску, я села на стул и постаралась сосредоточиться:
– Дух Татьяны Молчановой, явись. Дух Татьяны Молчановой, явись.
Она не заставила себя долго ждать. Совсем еще девочка, трогательно юная и беззащитная, одетая в аккуратное платьице и передник горничной. И она была мертва, несомненно.
– Что с тобой случилось? – спросила я горничную. – Как ты умерла?
– Отпустите меня, – попросила Татьяна. – Они наговаривают, я ничего не брала.
– Кто – они?
– Там за комодом, – протянула руку девочка.
– Что за комодом? – не поняла я.
– Там, за комодом.
– Она умерла? – вмешался дядя, не выдержав ожидания.
Мое сосредоточение нарушилось, и Татьяна исчезла.
– Да, – ответила я огорченно. – Но на мои вопросы она не отвечает. Только все время повторяет, что ничего не брала.
– Понятно, – задумчиво кивнул дядюшка и поцеловал меня в висок. Благодарю тебя, ангел мой. Для первого раза этого вполне достаточно.
Он вышел, торопясь, должно быть, увидеться с дамой сердца, а я лишь головой покачала ему вслед. Для первого раза! Вы видали? Я ему что теперь, каждый раз буду повод для свиданий у призраков выспрашивать?
Однако, как же жаль бедную Татьяну. Совсем ребенок, и уже и не живет. Да и после смерти, судя по всему, не находит успокоения.
Мои размышления были прерваны Прасковьей, принесшей письмо. Ну, как письмо – записку просто. Но при виде почерка на конверте мое сердце заколотилось, как сумасшедшее. Штольман! Я поскорее развернула записку и улыбнулась радостно: мой сыщик просил меня о встрече в парке. Хоть одна радость за этот ужасный день. Сейчас я увижу его – и все беды покажутся сущей ерундой. Так ведь всегда бывает, когда он рядом.
В парке было пустынно. Сегодня погода была какая-то особенно промозглая, будто бы задержавшаяся было осень решила срочно нагнать упущенное. Я шла по аллее, вглядываясь в туман. Почему-то сегодня мне было тревожно в парке. Может, от того, что в жизни моей воцарился сумбур.
Однако где же Штольман? Вот и наша скамейка, но мой сыщик, кажется, запаздывает.
– Анна Викторовна, – услышала я знакомый голос, – добрый день.
– Яков Платоныч, – я улыбнулась, чувствуя, как согревается сердце.
– Как вы? – он взял мою руку и улыбнулся ласково.
И мне до безумия захотелось пожаловаться ему на все, творящееся сейчас у нас дома. Он бы понял меня, и непременно посочувствовал. Вот только в какую форму это сочувствие бы вылилось, предсказать было невозможно. К тому же, нехорошо обсуждать с кем-то наши внутренние семейные дела. Да и вообще – я должна сама справиться с этими трудностями, а не бегать жаловаться каждый раз.
– Хорошо, – ответила я, чувствуя, что не так уж и соврала: теперь, когда он был рядом и держал меня за руку, мне и в самом деле было очень хорошо. – Слава Богу, с утра никаких происшествий не случилось. Хотя я знаю, что у вас уже…
– Да, – ответил Штольман, и тут же прибавил, опасаясь, должно быть, как бы я не кинулась в расследование. – К счастью, пострадавший жив.
Мы пошли рядышком по аллее. Он так и не выпустил моей руки, крепко ее сжимая, и это было дивно приятно. Вот так бы шла и шла, и забыла бы напрочь и князя с его дурацким предложением, и маму, которая на меня сердится.
– Я был у Разумовского, – сообщил Штольман. – Попросил прислугу составить список, кто приходил накануне исчезновения Элис.
Ага, забудешь тут, как же. Но, может быть, Яков Платонович действительно имел в виду именно то, что сказал, то есть расследование похищения?
– Да, Элис, – кивнула я печально. – Мне до сих пор, знаете ли, не верится, что она попала.
– Одно дело закрыто, а здесь опять стрельба, – сказал зачем–то Штольман и остановился, заступая мне дорогу.
Он смотрел мне прямо в глаза, и в его взгляде читалась та самая неуверенность, заставлявшая мое сердце сжиматься от нежности. Но отчего же он сейчас так взволнован? Ведь все же ясно между нами теперь.
– Вас можно поздравить? – спросил вдруг мой сыщик.
– С чем? – засмотревшись в его глаза и утонув в воспоминаниях о вчерашнем дне, я даже не сразу поняла, что он имеет в виду.
– Говорят, замуж выходите? – усмехнулся он натянуто.
Дядя, я тебя все-таки убью. Ну, вот что ты натворил? И как мне теперь утешить этого ревнивца?
– Ну, это вы с чего взяли? – ласково спросила я, стараясь тоном показать, насколько нелепо подобное предположение.
– Слышал, князь просит вашей руки.
– Просит, – улыбнулась я. – И что же?
Это же он просит, а не я. Он! И я тут не причем, не считая того, что эта самая просьба вылилась для меня в кучу неприятностей.
– Вы что, согласились? – спросил мой сыщик, и по лицу его я поняла, что успокаивать его надо немедленно, не то быть беде.
– Да нет! – сказала я, рассмеявшись над самим таким предположением. Ну, как он мог вообще помыслить, что я могу согласиться выйти замуж за кого–то, кроме него? – Еще…
– Думаете? – перебил он меня резко.
– Да нет! – мне было уже не до смеха. Похоже, мой Штольман был в ярости, и я недооценила силу его ревности. Надо сейчас же объясниться, чтобы он успокоился – Я…
– Странно, – перебил он снова.
И как я должна его успокаивать, если он слова мне сказать не дает? Кажется, я начинаю думать, что дядя не во всем не прав. Вот опять Яков Платонович так зол, что у него, кажется, сейчас дым из ушей повалит. А с чего, спрашивается? Правильно, с ревности. Он в своей ревнивости даже не замечает, что я не даю Разумовскому ни малейшего повода. Нет, положительно, ревность – порок. И Штольману надо научиться ее обуздывать, не то мы будем всю жизнь ссориться, если кому-то придет в голову посмотреть в мою сторону. Всякое может случиться. Мы же среди людей живем.
– А что странного? – обиделась я. – Что, мне нельзя сделать предложение, как любой другой девушке?
– Почему же, конечно можно, – вот теперь он злился по настоящему, – Просто вчера мне показалось… Неужели это было только вчера?.. А если бы я вас не спросил, вы бы мне так ничего и не сказали?
Я смотрела на него, и не могла поверить ни ушам, ни глазам. Ну, не решил же он, на самом деле, что я могла дать согласие? Нет, не может быть. Он же знает, что я люблю его. Не может он так во мне сомневаться. И это после того, как он доверился мне… вчера. Всего лишь вчера.
– Ну что ж… – горько сказал Штольман и повернулся, чтобы уйти.
Да что он себе навоображал-то? Ну, нет, я никуда его не отпущу. Вся эта история не стоит выеденного яйца, и Яков Платонович сам поймет это, когда чуточку успокоится. А покамест я буду вести себя, будто ничего не случилось. И спрячу подальше свою обиду на его недоверие.
– Яков Платоныч! – окликнула я его.
– Да! – он обернулся резко, готовый продолжить ссору, но я была не намерена это делать, и уже даже придумала тему для того, чтобы отвлечься от неприятных разговоров.
– А имя Тани Молчановой вам известно? – спросила я, изо все сил сохраняя спокойствие.
– Горничная, сбежавшая от домовладельца, – ответил мой сыщик, тут же переключаясь на работу. – Он сделал заявление две недели назад.
– Она мертва, – сообщила я.
– Откуда вы… – начал он по привычке, но тут же оборвал себя. – Она в розыске. Говорят, что прихватила с собой кое-что из столового серебра.
– Клянется, что ничего не брала, – ответила я спокойно, хотя меня просто трясло от обиды, в том числе и на то, как быстро он переключился, стоило мне заговорить о преступлении. – Все в столовой за комодом.
– Откуда вам это известно? – сердито спросил Штольман. – Где она сама?
Будто время повернулась вспять. Он снова спрашивает всякие глупости, и тон у него такой, что я сразу понимаю, что путаюсь у него под ногами.
– Понятия не имею, – ответила я, все так же сохраняя спокойствие. – Могу спросить.
– Спросите, – согласился мой сыщик. И прибавил, не желая, видимо, нарушать традицию. – Я приму это к сведению.
И он пошел прочь, забыв даже попрощаться. А я смотрела ему вслед и старалась не заплакать. Холодное одиночество захлестывало меня с головой. Даже он против меня. Еще вчера мы были вместе, были заодно в делах и мыслях. И в чувствах. А теперь он уходил, обиженный, хотя я ни в чем не была перед ним виновата.
Ну, чего он хотел от меня? Чтобы я с рыданиями повисла у него на шее, рассказывая, как мама принуждает меня дать согласие князю? Что дома второй день скандал, и конца ему не видно, потому что я ни за что не соглашусь, а мама ни за что не отступиться?
И что бы он сделал в таком случае? Женился бы на мне сам? Так я и позволила случиться этому таким образом! Если Яков Платонович захочет сделать мне предложение, то лишь тогда, когда сам это решит. Учитывая, сколько времени ему понадобилось, чтобы сказать, что любит меня, вряд ли это будет завтра. Так что мне следует набраться терпения и ждать, а покамест самой решать свои проблемы. А ему следует научиться, наконец, доверять мне по-настоящему. А то что это за любовь такая странная, если он считает, что я могу согласиться на первое попавшееся предложение выйти замуж?
Но все-таки как же грустно и как холодно и одиноко. Кажется, весь мир на меня ополчился. Я согревалась мыслями о моем Штольмане, воюя с родителями, но вот и он против меня. И даже дядя занят своим новым увлечением, и на всем белом свете нет ни единой души, которой я могла бы пожаловаться. Опустившись на скамейку, я подумала и все-таки заплакала тихонечко. Хоть поплачу тут, пока меня никто не видит. Может, станет легче?
Успокоившись, я вернулась домой, чувствуя некоторое облегчение, но тут меня ждало новое испытание: князь Разумовский все-таки возжелал поговорить со мной лично и теперь ожидал в саду. Мама была вне себя от волнения, а я от бешенства. Ну, почему я должна разговаривать с этим человеком, который поставил с ног на голову мою жизнь и рассорил меня с родными? Я попыталась было заупрямиться, но мама была непреклонна, а папы дома не оказалось, так что помочь мне было некому.
– Ну, иди, – мама буквально за руку меня тащила на лужайку. – Он ждет!
– Господи, за что мне это все! – воскликнула я.
– За что?! – возмутилась мама. – Нам такая честь оказана!
– Мама!!!
Слышать я не могла этих ее слов! Вчера наслушалась уже, хватит.
– Анна! – мама тоже перешла на крик, но тут же поняла, что этим ничего не добьется, и принялась меня уговаривать. – Ну, я прошу тебя, Аннушка, ну, не руби с плеча. Сначала выслушай, – я открыла было рот, чтобы сказать, что и слушать ничего не желаю, но мама не дала мне и слова вставить. – Не отказывай сразу, – умоляюще сказала она.
Когда мама кричит и на меня давит, я могу сопротивляться. Но когда в ее голосе звучат слезы, как сейчас, вся моя решимость испаряется. Нет, я и мысли не допускала, что могу ответить согласием. Но если уж маме так важно, чтобы я не обижала князя категорическим отказом – так и быть. Я просто не могу видеть, как она плачет.
– Хорошо, – сказала я, и тут же предупредила, – но это только из уважения к его возрасту.
Пусть-ка мама задумается. Князь Разумовский старше меня едва ли не втрое. Я в принципе не допускала мысли о том, что он может заинтересоваться мною с подобной точки зрения. Он же старше моего отца! Но маму и это, кажется, не останавливает.
– Вот и умничка, – радостно сказала она.
– Скажу, что подумаю, – уточнила я, чтобы мама не питала иллюзий.
– Вот и умничка, – повторила она, кажется, все равно не видя особой разницы. – Ну, иди, иди, моя девочка!
Идти не хотелось категорически, и, увидев сквозь стекло в двери ожидающего меня князя, я чуть было не повернула обратно, но мама, будто цербер, перекрывала мне пути к отступлению, и я смирилась. Легче поговорить с князем, нежели жить в атмосфере бесконечного скандала.
Разумовский ожидал на скамейке перед крыльцом. Увидев меня, он встал и, приветствуя, поцеловал мою руку. Я стерпела, хотя едва сдержалась, чтобы не выдернуть ее. И как я раньше не замечала проявлений внимания со стороны князя? Должно быть, просто ослепла. Говорил же мне мой сыщик, что не следует общаться с этим человеком, но я не послушалась – и вот результат.
Мы сели на скамейку. Я знала, что мама наблюдает через окно, и предпочла бы пройтись, но потом решила, что так будет лучше. Пусть своими глазами убедится, что ее просьбу я исполнила. Может, оставит меня в покое, наконец-то.
Разумовский в официальных выражениях изложил свое предложение, но я молчала, и он смешался все-таки.
– Я понимаю. Анна, вы были удивлены, – смущенно сказал князь после небольшой паузы. – Я никогда не говорил вам о своих чувствах.
– Да, если честно, я и подумать не могла, – ответила я сердито. – Но для меня странно другое. Почему же вы ко мне не пришли? Зачем вы сразу пошли к моим родителям?
– Ну, поймите меня правильно, – доверительно улыбнулся Кирилл Владимирович. – Я сомневался, я… я измучился, Анна. Ведь у нас такая разница в возрасте! Ну, смею ли я? Могу ли надеяться на понимание?
Ага, и поэтому, не надеясь на понимание, он решил на меня надавить, воспользовавшись тем, что мама благоговеет перед его титулом. Замечательно! И главное – он даже и не понимает, что сотворил. И не замечает, как осложнил мою жизнь. А еще утверждает, будто любит меня.
– Я ведь не юноша уже, чтобы бросаться головой в омут под воздействием одних лишь чувств, – продолжал разглагольствовать князь.
Я взглянула на него с интересом. То есть, я правильно поняла, что им руководили не только чувства ко мне? А что еще? Чего он добивается, желая на мне жениться?
– И прежде чем потревожить вас, я решил узнать мнение ваших родителей, – сказал он.
Я отвернулась в раздражении. Ни за что не поверю, что у князя были хоть малейшие сомнения по поводу этого самого мнения. Нет, он нарочно это сделал, чтобы поставить меня в ситуацию, когда я, находясь под давлением родных, дам согласие легче и проще. Да только вот просчитался его сиятельство. Никто в этом мире не способен заставить меня отказаться от моего Штольмана. Мы предназначены друг другу, и этого не изменишь.
– Ну, простите меня, если получилось как-то неуклюже – попросил князь, видя, должно быть, что я сердита не на шутку.
Неуклюже? Он так называет хаос, в который поверг мою жизнь?
– Я могу вас понять, но и вы меня поймите, – сказала я огорченно. – Для меня в союзе двух людей главное – взаимные чувства.
Князь хотел, кажется, расхохотаться, но вовремя понял, что этим лишь разозлит меня сильнее, и сдержался.
– Анна, – сказал он, доверительно наклоняясь ко мне, – позвольте мне сейчас не говорить о чувствах. Я, знаете ли, боюсь показаться смешным.
Мне вспомнилось доверчивое и смущенное выражение в глазах моего сыщика, когда он протягивал мне маленький красный цветочек. Его лицо, когда он так долго и трудно пытался вчера сказать мне о своей любви, путаясь и подбирая слова. Наверное, кому это тоже могло показаться смешным. Кому-то, но не мне. Для меня эти мгновения были высшей драгоценностью.
–Я просто прошу вашей руки, – сказал Кирилл Владимирович, и снова взял меня за руку, должно быть, чтобы уточнить, какую именно он просит.
Я отобрала руку и потупилась. Господи, да что же он не понимает-то? Я же прямым текстом сказала, что не люблю его.
– Ну, я же вижу, как вам трудно, – продолжил уговоры князь. – Ваш необыкновенный дар уносит вас все дальше и дальше, неведомо куда. Вы же понимаете, о чем я? Вам нужна опора. Вам нужен якорь, иначе эта пучина – она поглотит вас. Я могу стать такой опорой и вашей защитой. Я могу уберечь вас от такой опасности, о которой вы даже еще и не подозреваете. Я обеспечу вам достойную жизнь. И тогда ваш дар сможет расцвести в полном своем величии.
Господи, о чем он? Что он несет? Причем тут достойная жизнь? Единственное, что достойно – помогать людям. Для этого мой дар и проявился. А князь желает запереть меня в золотой клетке, чтобы я давала сеансы на потеху светской публики. И ни за что не позволит на самом деле кому-то помочь. Никаких расследований, никакой полиции, никакого риска.
– Анна, – князь, кажется, сам начал утомляться от уговоров, – я только прошу вас, подумайте о моем предложении.
И он как бы невзначай покосился на окна нашего дома. Ох, да, мама. Я обещала ей, что подумаю. На самом деле, теперь, когда я выслушала князя, мне отчаянно хотелось ответить безапелляционным отказом. Но, увы, тогда моя жизнь превратится в ад. Мама никогда не простит мне подобной непокорности. Да и не хочется ее огорчать, если честно. После всего, что они с папой пережили совсем недавно, я была просто обязана позаботиться о мамином спокойствии.
– Я подумаю, – обреченно выдавила я. – Это я могу вам обещать.
Похоже, князь понял, что мне не по себе, потому что, добившись ответа, немедленно поднялся.
– Я счастлив буду видеть вас во всякое время и без церемоний, – сказал он, снова целуя мою руку.
Я кивнула, и скрестила руки на груди, будто инстинктивно пыталась их спрятать. Оглянувшись, я увидела, как мама с довольной улыбкой отошла от окна. Отчаяние снова охватило меня. Отчего самые близкие мне люди так странно не желают понять, что у меня могут быть свои желания и стремления? Они раз за разом повторяют, что желают мне добра, но на самом деле понятия не имеют, что мне нужно. Да и не хотят иметь.
Я тихонечко побрела по саду, поеживаясь от холода. Мне со вчерашнего вечера было зябко, и погода не имела к этому отношения. Просто я впервые в жизни ощущала себя по-настоящему одинокой. Меня всегда считали странной. Мир не желал иметь со мной дело, считая кто ведьмой, кто сумасшедшей.
Но у меня был дом. И семья. И что бы ни случалось, я знала, что тут меня любят и принимают такую, какая есть. Но теперь все стало иначе. Теперь мои родные оказались против меня, и я была буквально раздавлена этим. Как мне жить, если я потеряю свою семью? А ведь такое вполне возможно. Я выиграла немного времени, сказав, что подумаю, но мама ни за что не отступится, и папа ее поддерживает, иначе не стал бы он удирать сегодня из дому. Он ведь знал, что я не желаю принимать предложение князя, даже говорить с ним не хочу. И мог взять объяснения на себя. Но не захотел. Видимо, надеялся, что мама и его сиятельство сумеют меня уговорить.
За что они так со мной? И Штольман? Его неодобрение особенно сильно ранило. Я так нуждалась сейчас в его любви и поддержке, а он предпочел лелеять свою ревность, и даже не подумал, как мне трудно.
И тут потусторонний холод, охвативший меня внезапно, прервал мои горькие мысли. Оглянувшись, я увидела стоявшую под деревом Татьяну Молчанову. На этот раз девочка сама пришла ко мне, значит, можно было надеяться, что она будет разговорчивее.
– Почему ты сбежала из дома? – спросила я.
– Я дома, – возразил дух.
– Но тебя же ищут.
– Мне больно, – сказала девочка. – Противный старик.
– О ком ты говоришь? – спросила я ее изумленно.
Но дух исчез, больше ничего не сказав. Вечно они так – сперва приходят, а потом говорить не желают. Сердито развернувшись, я быстро пошла к дому. Если горничная нуждается в моей помощи, так пусть скажет, чего именно хочет. А я не собираюсь из нее каждое слово клещами тащить.
Но спустя малое время я остыла, и мне сделалось стыдно. Девочка мертва и, судя по тому, что она упоминала какого-то старика, возможно, что и убита. А я, объятая своими обидами, не желаю ей помочь. Очень дурно.
В дверь постучали, и вошел папа, вернувшийся, наконец, домой.
– Хотел поговорить с тобой, – сказал он очень серьезно.
Что ж, можно и поговорить. Во мне вдруг затеплилась надежда. Папа всегда меня понимал гораздо лучше, нежели мама. Не так, как дядя, конечно, но все же. Вдруг он захочет мне помочь?
– Знаешь, я приму любое твое решение, – сказал отец, и я отчетливо увидела, что этот разговор дается ему нелегко, – да и Маша тоже. Однако прежде чем что-либо решить, я прошу тебя, подумай. Подумай хорошенько.
На мои глаза навернулись слезы. Нет, папа мне не поможет. Хоть он и говорит, что что-то там примет, но, как и мама, отец считает, что подумать значит согласиться. Ему даже в голову не приходит, что я уже обо всем подумала. Что мое решение трезвое и взвешенное, а не каприз под влиянием минуты.
– Мне не важны ни титул твоего избранника, ни его состояние, – продолжал папа. – Важно только одно – чтобы ты была счастлива.
Я была счастлива. Всего лишь сутки назад, даже меньше. Но они разрушили мою радость, почему–то решив, что лучше знают, что мне нужно для того, чтобы стать счастливой. Вот и теперь папа не понимает, что я все для себя решила. И надеется, что я передумаю.
– Однако рядом с тобою никого нет, кроме… кроме твоих теней, – смущенно сказал отец.
Он был так расстроен, что я не выдержала и взяла его за руку:
– Папа!
Ты не прав, отец, я не одна. Со мной рядом есть человек, который любит меня, несмотря на моих духов. Он даже научился в них верить, потому что он меня любит. И доверяет. И с ним я никогда не буду ни одинока, ни несчастлива. Жаль только, я тебе не могу об этом рассказать.
Папа сжал мою руку. Мне было больно видеть, как он переживает, но помочь ему было не в моих силах.
– Одним словом, – отец явно решил завершить неприятный разговор, – если тебе и в самом деле никто не нужен, возможно, князь это и лучшая партия.
– Пап, я подумаю, – произнесла я сквозь слезы, не желая, чтобы он переживал.
Отец кивнул, поднялся и вышел, а я грустно посмотрела на дверь, которую он аккуратно прикрыл за собой. Что я должна была ему сказать? Что у меня есть тот, кто мне нужен, но он покамест и не думает даже на мне жениться? Родители хотят, чтобы я вышла замуж, и у них появилась такая возможность. Пока мне не делали предложений, они на меня и не давили. А теперь мама просто одержима этой идеей. Она всегда стыдилась моих «странностей», а тут вдруг сам князь Разумовский пожелал на мне жениться. Для мамы это подтверждение того, что я не хуже других. Да и папа озабочен моим будущим. И покой в семье ему дорог, он ссор не любит. От того и пришел меня уговаривать.
И никак я не могу объяснить им, что буду хоть до седых волос ждать, пока мой сыщик решиться сказать еще хоть слово. Потому что мне никто иной не нужен. А ждать и в самом деле можно долго, особенно теперь, когда Штольман на меня так зол.
Как же так вышло, что вчерашнее мое счастье в один миг обернулось таким кошмаром? И как могло произойти, что я оказалась против своих близких, причем совсем одна? Неужели мне придется сделать страшный выбор между семьей и любимым человеком? Неужели я недостаточно хороша, чтобы иметь и то, и другое?
От горьких мыслей меня отвлекло дуновение потустороннего сквозняка. Подняв голову, я увидела дух Татьяны, стоявший у двери.
– Что с тобой случилось? – снова спросила я девочку, надеясь, что на этот раз она ответит. Ведь не зря же дух является снова и снова.
– Не уйти мне из этого дома, – сказал призрак. – Никогда не уйти.
– Из какого дома? – не поняла я.
– Из дома мучителя моего, – ответствовал дух.
– Кто? – спросила я ее торопливо. – Кто твой мучитель?
Но духи, как известно, не называют имен. Вместо этого Татьяна разрыдалась и стала биться, пытаясь открыть дверь, причитая, что она хочет домой, к маме. Бедная напуганная девочка. Она умоляла ее отпустить домой, но это, увы, было не в моей власти. Дверь вдруг хлопнула, будто духу удалось все-таки ее сдвинуть, и горничная исчезла.
Я устало потерла лицо. Нет, все-таки речь явно идет об убийстве. И хотя мой сыщик наверняка еще злится, придется мне идти к нему, иначе Татьяна не обретет покоя. Мы должны разыскать ее тело. Надеюсь, Яков Платонович согласится выслушать меня по делу, как бы сердит он ни был.
В управлении Штольмана не оказалось, но дежурный сообщил, что следователь направился в больницу, где лежал тот самый оживший труп, о котором поведал утром дядя. Что ж, могу и я туда прогуляться. Не так уж это и сложно.
Мне легко удалось узнать, где расположена нужная палата. Медсестра сказала, что следователь еще беседует с пострадавшим, и я принялась ждать, не желая мешать ему. Наконец Штольман вышел, увидел меня и воззрился с недовольным удивлением. Ни улыбаться, ни здороваться он явно не собирался, и даже, кажется, вовсе что-либо говорить, так что я была вынуждена начинать разговор первой.
– Мне сказали, что вас можно здесь найти, – пояснила я свое появление, пристально вглядываясь в его лицо.
Так и есть, сердится. Настолько, что и видеть меня не желает. Подумать только! Он прощал мне любые выходки, он не рассердился даже, когда я поколотила его, а сейчас, когда я вовсе ни в чем не виновата, он злится. Ну, разве это логично?
– Да, – холодно ответил Яков Платонович. – Что-то случилось?
– Я все об этой Татьяне, – мне было ужасно неловко от того, что он разговаривает со мной так, будто мы враги. И я с удовольствием бы убежала. Но бедная девочка нуждалась в правосудии, и я принудила себя остаться. – Она не выходила из дома, – сообщила я, заставляя себя оставаться спокойной.
– Не понимаю, что вы хотите сказать, – все так же ровно и холодно ответил Штольман.
– Ну, она сама мне сказала, что она не выходила из дома своего мучителя, – пояснила я.
– Помилуйте, господин Воеводин уважаемый человек, солидный гражданин, – возразил следователь.
– И что? – я начинала сердиться, вопреки всем стараниям сохранять спокойствие. – Вы можете хотя бы обыск в его доме провести?
– А что искать? – резко спросил он.
– Тело, – ответила я.
– При всем уважении, Анна Викторовна, зная, что вы часто бываете правы,– он улыбнулся с привычным сарказмом, – это немыслимо.
– Но приборы ведь вы нашли? – изумилась я.
Неужели, просто рассердившись на меня, к тому же ни за что, он откажется от помощи в расследовании? Я ведь даже не прошу брать меня с собой! Я просто хочу помочь Татьяне обрести покой. Она не может оставаться в этом доме.
– Но это не повод подозревать господина Воеводина в убийстве, – твердо ответил Штольман, подтверждая, увы, что наши разногласия разрушили и нашу взаимопомощь.
– Хорошо, – кивнула я обреченно, понимая, что переспорить этого упрямца мне не удастся.– Я все поняла.
Все во мне просто кипело от злости на его непроходимую глупость, но вот точно я не намерена была объясняться. Он придумал себе неизвестно что, он разрушил наше взаимопонимание и наше доверие, и меня же назначил виноватой. И я не собираюсь оправдываться и доказывать что-то.
– Я сама попробую что-нибудь сделать! – сказала я и собралась уйти, совсем забыв, что он всегда имеет на этот счет свое мнение.
– Ну да! – зло кинул мне в спину Штольман, – На меня же у вас надежды нет?!
Я почувствовала, что сейчас заплачу. Он мог завершить все мои страдания и переживания. Он – единственный на белом свете. Я пошла против своей семьи, чтобы дать ему возможность выжидать, сколько угодно. И ни словом не обмолвилась о том, через что мне приходится проходить. А он говорит мне такое!
– Да все мои надежды только на вас! – слезы все-таки прозвенели в моем голосе, и я поскорее взяла себя в руки и постаралась сменить тему. Я ни за что не попрошу его о помощи. Я обещала, что буду ждать, сколько придется, и слово свое сдержу. – Вот, – сказала я, доставая из сумочки драгоценный листок, покрытый мелкими буквами. – Вот эту записку мне оставила Элис в солдатике.
– И что значит этот текст? – спросил Штольман, внимательно разглядывая письмо.
– Я не знаю, – ответила я огорченно. – Это зашифровано, также как в ее тетради.
– Хорошо, – вздохнул следователь, убирая записку в карман. – Я возьму это с собой и попробую расшифровать.
– Яков Платонович, прошу, найдите ее,– попросила я его. – Я надеюсь, что это поможет.
– А когда и где вы нашли эту записку? – поинтересовался он резко.
– В ее комнате, в тот же день.
– А почему вы мне не показали?
– Потому что я думала, что вы более важными делами заняты, – вздохнула я виновато.
На самом деле, я просто не успела. Сперва собиралась вызвать полковника Лоуренса, а потом закрутилось все это дело с поимкой убийцы, и я напрочь позабыла о записке. Когда мне было о ней рассказывать? Пока он мне в любви объяснялся? Или когда он мне слова не дал вымолвить утром в парке? Да, я виновата, что не сказала сразу. Но это же не повод не искать Элис?
– Пожалуйста! – взмолилась я, – не оставляйте поисков! Найдите ее. Ведь она только нам двоим нужна.
– И князю, – прибавил мой сыщик, и в его голосе я снова услышала ревность и злость. – Больше ничего не хотите мне сказать? – спросил он все также холодно.
– Нет, – устало ответила я.
Хочу, конечно. Но ни за что себе этого не позволю.
Штольман резко повернулся и вышел, снова не попрощавшись. Кажется, от злости он все свои манеры порастерял. Но я все равно его люблю, хоть он ревнивый упрямец. И не стану тревожить своими проблемами. Сама справлюсь. А он пусть справится со своей обидой. Он должен сам понять, что может мне доверять. Мои слова тут ничего не изменят.
