Батюшка-разбойник


 
Всю минувшую неделю стоял нешуточный мороз, каждый день наново покрывая замершие в неподвижности деревья мохнатым куржаком. Но вчера перед закатом вдруг потянуло откуда-то с юга, и небо замутнело, а с утра и вовсе было уже тепло. Рассвет встал неяркий, а к вечеру, по всем приметам, должно было сильно завьюжить.
– Не ездили б вы, барыня, – служанка тревожно заглядывала ей в лицо. – Путь неблизкий, погода – сами видите. Не случилось бы чего!
– Да полно, Клаша, – безразлично вздохнула Наталья Дмитриевна.
Словно с ней что-то ещё может случиться. Всё, что могло, стряслось пять лет назад, а теперь ничто уже не имеет значения.  Погода же её планам только покровительствует. Куда тревожнее было бы ехать по трескучему морозу, рискуя застудиться и обморозить лицо. До непогоды она как-нибудь обернётся, а нет – так божьи люди из Нового Иерусалима не дадут ей пропасть.
А хоть бы и дали – невелика потеря. Жизнь, кое-как наполненная привычными ритуалами, давно не несла в себе ни радости, ни смысла. Неудобств только не хотелось. Если бы Господь прибрал её во сне, она только возблагодарила бы его. Говорят, что замёрзнуть – это всё равно, что уснуть…
Клавдия, тихонько причитая, подала ей шаль и муфту. И глядела при этом жалобно, словно это ей, а не барыне предстояло ехать за озеро, в дальнюю Воскресенскую обитель, именуемую Новым Иерусалимом. Госпожа Вербицкая только покачала головой, выходя за дверь. Клаша вечно делает трагедию из пустяков.
На крыльце Наталья Дмитриевна поёжилась. Санки Матвей подал к самому крыльцу, чтобы барыня не успела продрогнуть, но потягу она ощутила сразу. Ветер гнал по двору позёмку. Клаша права – быть бурану.
Может, и впрямь, не ездить? Вот уже пять лет накануне Масленицы, в самые трескучие холода, она молится за помин души Алексея Ивановича. Но муж простит, если она не станет рисковать и останется дома. Был он хороший и добрый человек, и не хотел для неё никакого зла, вот только от одиночества уберечь не смог.
Остаться дома, разобрать почту, наконец? Набраться смелости и распечатать Володенькино письмо. Сколько уже она избегала этой повинности? В письме, скорее всего, ничего и нет – только выражение почтения и вести о скромном Володенькином житье в Первопрестольной. В прошлом письмеце он с восторгом сообщал, что был приглашён в Пименовский переулок, на художественную «среду» к Шмаровину, и как славно там было рисовать и спорить ночь напролёт. Она читала и понимала, что он почти уже забыл и ту давнюю историю, и портрет, и Казань. Он и саму Наталью Дмитриевну уже почти забыл, просто ему надо было кому-то выплеснуть свою молодость, и надежды, и радость. Володенька из тех странных людей, что не помнят зла. Впрочем, добро они тоже почти не помнят, пребывая в своём потаённом мирке, которого не касается грязь и бестолочь жизни.
Всё это осталось только ей. И она приняла предначертанное со смирением. Пять лет у неё как-то хватало сил нести свой крест. Но перед Масленой тоска обычно делалась совсем нестерпимой. И сейчас она понимала, что у неё снова не хватит духу соприкоснуться с невинной Володенькиной радостью. Потому что тогда она должна будет всё вспомнить…
Нет, дома сегодня будет слишком тягостно. Пожалуй, можно просто не ездить в Воскресенский монастырь. Пойти на службу в одну из городских церквей и там помолиться о душе Алексея Ивановича.
И снова делать вид, будто не слышит шепотков за спиной, не чувствует жадных и недобрых взглядов? Да и пусть бы. Какое ей дело до всех этих людей? И почему они не могут уже забыть о ней навсегда? Не так часто она рискует предстать перед ними. В последний раз выбиралась в город, должно быть, ещё до Покрова. Но они всё равно помнят. Смотрят. Шушукаются.
А хуже всего, если она вдруг опять повстречает Евгения. Он подойдёт со словами участия, а сам будет есть её взглядом, после которого почему-то хочется помыться с ног до головы. И снова ей не будет покоя.
– Нет, поеду! – сказала она себе, спускаясь с крыльца. Пусть лучше тревожная одинокая дорога в ожидании бурана – и зыбкая видимость спокойствия на душе. – В Иерусалим, – приказала она кучеру, накидывая на ноги полсть.
Сегодня привычная маета слишком уж походила на предчувствие. Ей надо в Воскресенскую обитель. А там – либо душа умершего мужа отпустит её, либо Бог приберёт уже, наконец.
Умереть не страшно. Страшно жить.
* * *
Надежды оказались напрасны. Молитва – в который уже раз – не избавила от смятения. Не было госпоже Вербицкой успокоения и среди божьих людей. Будь иначе – давно бы уж ушла от мира черницей. На дворе так и простоял короткий сумрачный день без света, без солнца. И маялась душа, прося покоя, а он всё не приходил.
Перед вечером Наталья Дмитриевна, не выдержав, приказала Матвею запрягать и ехать домой. Хотя снег валил всё гуще. Покуда было светло, кучер кое-как разбирал дорогу – благо, Оренбургский тракт и в это время года был наезжен. Но когда выехали за малую, всего в десяток дворов деревню Горку, смерклось окончательно, а метельный ветер совершенно перемешал небо с землёй.
«Ну, барин, беда: буран!» – вспомнилось ей перечитанное накануне. Стоило подумать, как Матвей обернулся к ней:
– Дороги нет! Заплутали мы, барыня! – прокричал он, превозмогая ветер.
– Езжай вперёд! – приказала она ему.
Не в пустыне же они. Город близко. Кто-то поедет мимо, увидит. Стоять нельзя – мигом вокруг наметёт сугроб, в котором им станет вначале холодно, потом просто мягко. Придёт сон и заберёт остатки тепла… Кабы одна была – и пусть. Матвея жалко, детки у него.
И они продолжали тащиться в белёсом мраке неведомо куда. Потом вдруг Матвей радостно обернулся:
– Огонь! Ей-Богу, светит!
Она вгляделась и впрямь различила далеко впереди расплывчатое рыжее пятнышко. Где огонь, там и люди. Подмога, быть может?
– Правь туда!
Или смерть. От людей всего можно ждать…
К костру, полыхающему на опушке, они подъехали, кажется, вечность спустя. Наталья Дмитриевна едва успела различить в темноте впереди покосившиеся санки, как наперерез лошади выскочил мужик в татарской шапке, но без тулупа, размахивая факелом и хватая Савраску под уздцы.
– Стой! – раздался резкий, охрипший голос. – Дальше дороги нет.
«Вот и разбойник, – вчуже подумалось ей. – Да только едва ли он «батюшка». И заячьего тулупчика у меня нет, откупиться нечем».
– Сдай назад – ожгу! – выкрикнул Матвей, поднимая кнут.
Мужик прянул от саней.
– Там вправду дороги нет, – торопливо сказал он. – Овражек снегом замело, совсем не видно. Кобыла ногу сломала, пристрелить пришлось. С самого заката – второй час уж тут кукуем.
Разговор мужика казался странным. Сама Наталья Дмитриевна давно уже потеряла времени счёт, а странный незнакомец о двух часах говорил с уверенностью. Тем временем он опять подступил к саням. В свете факела стало видно нерусское худое лицо с горбатым носом, резкое чертами, поросшее клочковатой чёрной щетиной. Как есть – разбойник!
– Помогите, люди добрые! – взмолился мужик. – Барынька у меня в санях. Неможется ей.
– Ступай, посмотри, – приказала слуге госпожа Вербицкая, хотя происходящее всё больше походило на ловушку. Барынька в санях вполне могла быть предыдущей жертвой разбойника.
Матвей отошёл вслед за страшным мужиком, не опуская, впрочем, кнут. При свете факела было видно, как они склонились над санками, что-то в них разглядывая. Потом кучер вернулся обратно. Мужик остался подле своих саней.
– Что там? – спросила Наталья Дмитриевна.
– Барышня, молоденькая совсем. На холоде, видать, сомлела. Кабы и впрямь не померла?
Теперь уже и Наталья Дмитриевна решилась сама подойти. Санки были ладные, маленькие, из тех, где пассажир сидит рядом с кучером. В оглоблях лежала туша лошади – уже остывшая и почти занесённая снегом. В санях комочком скорчилась фигурка, едва различимая под медвежьей полстью и тяжёлым овчинным полушубком, явно снятым с плеч мужика. Сам он склонялся над ней, бережно стряхивая с беличьей шапочки снег и ласково касаясь рукой без рукавицы нежной девичьей щеки.
Девушка была хороша собой, вот только лицо её и на морозе полыхало болезненным румянцем. Кажется, она была без сознания.
– Анна Викторовна, вы меня слышите? – дрогнувшим голосом позвал мужик.
На зов барышня открыла глаза и улыбнулась ему слабо, но тепло.
– Люди, – вымолвила она. – Видишь, а ты боялся!
Наталья Дмитриевна мельком удивилась, но на заросшем лице мужика она и впрямь уловила страх и смертную тоску.
– Не бойся, – произнесла девушка. – Я не умру. Поболею немножко – и сразу поправлюсь!
И тут же закашлялась – в опровержение собственных успокоительных слов. Мужик вскинул глаза, полные муки.
– Несите её в мои сани, – скомандовала Наталья Дмитриевна.
Мужик подхватил больную вместе с полушубком и полстью и торопливо понёс вперёд. Матвей ему светил. Устроив девушку в санях, госпожа Вербицкая сама укутала её и обняла, чтобы согреть. Полушубок она протянула мужику:
– Оденьтесь.
Он не стал спорить, покорно натянув тулуп, но в рукава попал не сразу. Должно быть, сам успел замёрзнуть до звона, но не заметил этого, беспокоясь о здоровье своей хозяйки, к которой относился с какой-то отеческой нежностью. Если он и разбойник, то сейчас ему не до грабежа.
– Как вас зовут?
– Герасим, барыня.
– Надо искать дорогу, Герасим.
Мужчина кивнул молча, отошёл к своему костру и притащил оттуда охапку факелов, сгружая их под ноги сидящим.
– Вперёд пойду, буду светить, – сказал он кучеру. – А ты правь за мной. Тут озеро недалече. Через него должна быть дорога.
Озеро со смешным названием Средний Кабан и впрямь должно было находиться где-то тут. И по нему накатан надёжный зимник в село Воскресенское. А от Воскресенского и до городских окраин рукой подать, до родного особняка в конце Екатерининской улицы.
Откуда-то явилась уверенность, что они непременно выберутся к жилью. Быть может, потому, что у неё на руках была заболевшая барышня. Добрая душа, если судить, как ласково она обращалась к своему слуге. Такой жить да жить – в любви и в счастье.

Герасим упрямо шагал, набычившись под ветром, впереди саней, светя кучеру факелом. Глядя в широкую спину вожатого, Наталья Дмитриевна подумала, что на пушкинского Пугачёва он походил разве только бородой. Не было в этом страшном мужике весёлой разбойничьей удали. Скорее напоминал он худого и свирепого дворового пса, который жизнь отдаст за свою хозяйку. А если случится её не уберечь, положит голову на лапы и издохнет от тоски. Сейчас он совсем не казался опасным.
Стоило так подумать, как Герасим со своим факелом внезапно пропал из виду.
– Эй! – испуганно воскликнул Матвей, осаживая измученную Савраску. – Где ты там? Живой?
– Живой, – раздалось из темноты. – Коряга тут, будь она неладна. В сугроб нырнул мало не с головой.
Мужик вновь появился впереди, отряхивая снег и отплёвываясь.
– Есть дорога, – радостно воскликнул он, подходя к саням за новым факелом взамен погасшего. – Там, пару саженей левее – пологий спуск. Не пропадём!
И тут же тревожно глянул в лицо своей барышне. Та спала, привалившись боком к Наталье Дмитриевне. Герасим встретился с Вербицкой тревожными глазами.
– Как до дому доедем, доктора позовём, – пообещала она.
Мужик коротко кивнул и вновь зашагал впереди, указывая дорогу.
Дальше и впрямь всё вышло почти без хлопот. За озером во мгле показались огни. Да и метель начала стихать, словно убедившись, что они живыми выдрались из её смертельной круговерти. Выведя на торную дорогу, Герасим устало привалился к задку саней и до самой Екатерининской ехал на запятках, чтобы видеть свою хозяйку. В дом он сам внёс её на руках.
Когда он ввалился в парадное, тяжело топоча заснеженными сапогами, Клаша так и шарахнулась в сторону.
– Ох, барыня, кого ж вы привезли! – прошептала она. – Он же нас зарежет!
– Ну, что ты, право? – досадливо сказала Наталья Дмитриевна. – Глупости какие!
– Да как же – глупости! Вы на рожу его поглядите. Как бог свят, каторжник это беглый. Душегубец. Видела я таких! Их в Сибирь, а они оттуда. Всё бегут и бегут, будто делать им нечего.
Госпожа Вербицкая досадливо отмахнулась и велела служанке идти за доктором. Больше послать было некого, Матвей совсем в дороге умаялся. Благо, что вьюга почти унялась.
Герасим скинул тяжёлый тулуп и уже хлопотал вокруг своей барыни в гостевых комнатах, которые ей отвели. Против воли, Наталья Дмитриевна начала к нему приглядываться, в глубине души встревоженная словами Клавдии. Зарезать – может и не зарежет. Но у него ведь пистолет есть. Сам сказал: лошадь пристрелил.
Анна Викторовна пребывала в беспамятстве. Мужчина уложил её на кровать, снял сапожки и шубку, стащил чулки и теперь бережно растирал озябшие cтупни. Этого ещё не хватало!
– Герасим!
Мужик вздрогнул и отпрянул от девушки, бросив на хозяйку дома виноватый взгляд. А сам судорожно вцепился в левый рукав, одёргивая его. Что он там пытается скрыть? След от кандалов?
– За доктором послали, – строго сказала Наталья Дмитриевна. – А вы ступайте отсюда. Дальше я сама ей займусь.
Слуга бросил тоскливый взгляд на барышню, лежащую на кровати, но покорно вышел вон.
Наталья Дмитриевна подождала, пока за ним затворится дверь, и сама принялась раздевать больную. У девушки был сильный жар, стоило снять промокшее от снега платье, как она затряслась в ознобе. Надобно её протереть, ведь вся горит!
Хозяйка отворила дверь и бросила быстрый взгляд в темноту коридора. Так и есть, Герасим был тут – сидел на ступенях, сгорбившись и закусив кулак. Услышав скрип отворяемой двери, он вскинулся с тревогой.
– Ступайте на кухню, – велела ему Вербицкая. – Принесите большую мису воды с уксусом и тряпицу. Кухарку зовут Настасья, она вам поможет всё найти.
Мужик коротко кивнул и торопливо затопал вниз. Всё требуемое он принёс очень быстро. Наталья Дмитриевна даже удивилась, как ему это удалось. Настасья была женщиной преклонных лет и весьма неторопливой. Покойный Алексей Иванович частенько в шутку называл её «Флегма злодейская» за вечно сонный вид и нрав. Но готовила она отменно. И не убежала, как другие, когда в этом доме произошло несчастье.
Передав миску с водой, Герасим снова застыл на пороге, пожирая глазами Анну Викторовну. Вербицкой снова пришлось на него шикнуть и прогнать – барышня была уже в одной рубашке. Впрочем, не барышня. Несмотря на молодость, девушка  носила на пальце обручальное кольцо.
 
На зов Клавдии откликнулся доктор Левин – пожилой, дородный мужчина, пользовавший семью Вербицких в прежние времена. Глянув на него, Наталья Дмитриевна вспомнила, что именно он свидетельствовал смерть Алексея Ивановича. Кажется, с тех пор она его не видела. Болела она нечасто, а посторонних в дом старалась не приглашать. Да они к ней и сами не ходили.
Осмотрев больную, доктор Левин констатировал:
– Ну-с, это ангина.
Он прописал полоскание солью и отваром ромашки, сам составил микстуру и пояснил, как её принимать. Однако же и после этого не тронулся с места, с интересом разглядывая больную.
– Кто она?
– Моя гостья, – твёрдо ответила Наталья Дмитриевна.
Пусть он знает, что у казанской парии Вербицкой тоже могут быть гости! А впрочем, ей это давно уже безразлично. Проводив доктора, она ещё раз обтёрла больную мокрым полотенцем и попыталась разбудить, чтобы дать лекарство. Анна Викторовна глянула вокруг себя мутными глазами и прошептала:
– А где… Яков? Позовите Якова!
Кого она искала? Мужа? Не в состоянии ответить на её вопрос, Наталья Дмитриевна влила в неё микстуру и попыталась успокоить:
– Вы увидите его, как только поправитесь. 
Девушка болезненно сглотнула и покорно закрыла глаза, смиряясь с ситуацией.
Уже за полночь хозяйке понадобилось выйти. Вернувшись, она не обнаружила Герасима на его посту у двери. Украдкой заглянула в комнату больной. Разумеется, он был там – менял компресс у барыни на лбу. Вербицкая открыла рот, чтобы в гневе прогнать дерзкого, когда Анна Викторовна вдруг тихо прошептала, не открывая глаз:
– Не уходи… пожалуйста!
– Не уйду, – тихо пообещал мужчина.
И вновь окунул в мису с уксусом просохшую тряпицу. Наталья Дмитриевна попристальнее вгляделась в его руки и вздрогнула. Это не были руки крестьянина. Красивой формы ладонь с длинными, ровными пальцами. На безымянном – золотое кольцо. А в следующее мгновение она разглядела то, что больше всего боялась увидеть – недавний шрам на запястье, у самой косточки.

* * *
Он уже двести раз проклял себя за это опрометчивое решение – ехать зимой сухим путём. Первоначально в его планы входило дождаться в Казани тепла и продолжить путь по Волге. Но обстоятельства заставили супругов поспешить.
Поезд шёл только до Нижнего, а дальше они пересели на почтовых. От самой Москвы Штольман путешествовал в облике слуги, сопровождающего барыню. За время пути он успел обрасти мерзкой клочковатой щетиной, сделавшей его совершенно неузнаваемым. Созерцая в зеркало свой дикий вид, Яков вспомнил, почему он всегда гладко брил лицо. Уж больно причудливо росла на нём борода. Анну, впрочем, его новый облик только веселил. Она говорила, что он стал смешной, и ласково проводила ладошкой по этой колючей стерне.
Маскировать саму Анну им и в голову не приходило. И эта опрометчивость стала причиной того, почему они оказались метельной ночью посреди Оренбургского тракта.
На почтовой станции в Свияжске было людно после недавней непогоды, многие ждали лошадей. Барышня со слугой не имела подорожной, не была офицером или чиновником по особым поручениям, так что в очереди на отъезд оказалась далеко не первой. Хотя станционный смотритель сжалился и пообещал хорошенькой девушке, что отправит её в Казань при первой возможности.
Покуда пили в трактире чай, Штольман держался, как подобает слуге. Лишь одну ошибку он совершил: назвал жену по имени-отчеству. Слышали это многие, но заинтересовался только один невзрачный человечек за соседним столом.
– Анна Викторовна Миронова, не так ли? – любезно спросил он.
Штольман молниеносно сунул руку под тулуп и нащупал свой «бульдог». Впрочем, он быстро опомнился. При таком скоплении народу стрелять было немыслимо.
Анна в первое мгновение опешила, но потом изумлённо округлила глаза и выдавила:
– Господи, откуда вы взяли? Конечно, нет!
– А…
– Загряжские мы. Из московского купечества. А вы ищете кого-то?
Яков поразился, как быстро она овладела собой и включилась в игру.
– Признаться, я должен встретить одну молодую даму, – с любезной улыбкой, криво сидящей на лице, признался филёр.
– Вы из полиции? – живо откликнулась Анна, блестя глазами и разворачиваясь к нему всем телом. – Как интересно! А эта дама что-то натворила? Как интересно! – она радостно захлопала в ладоши.
Яков мысленно восхитился такому моментальному превращению своей чуткой и умной жены в провинциальную дурочку. К тому же, она перехватила у соглядатая инициативу, заставляя говорить его и не позволяя выспросить себя. Сам он такие тонкости постиг за годы работы на ведомство Варфоломеева. Но откуда об этом узнала барышня из тихого Затонска? Несть числа вашим талантам, Анна Викторовна!
Кажется, мелкий чиновник, обычный топтун, ведущий слежку на станции, уже не знал, куда себя деть от любопытства разговорчивой девицы.
– А вы сыщик? Из Москвы? Или из Петербурга? А у меня батюшка меховой торговлей занимается. А сейчас мы к тётке моей едем.
Штольман мог только надеяться, что в продолжение этого головокружительного диалога у него самого вид не такой обалделый, как у этого филёра. Но откуда он тут взялся? Анну объявили в розыск? За что бы это? Или он действует здесь неофициально? Похоже на то. Документы у барышни не спросил.
Кажется, пронзительный взгляд, сквозящий из-под собачьего малахая, начал тревожить агента. Он обернулся и пристально поглядел на Якова.
– А это кто? – перебил он Анну на полуслове.
– Это? – Анна распахнула глаза ещё шире, словно удивляясь, что такая незначительная персона привлекла внимание столь героического человека. – Да это же просто Герасим. Слуга мой. Как у Тургенева, помните?
Если следовать Тургеневу, то Якову полагалось быть немым. Он и так дар речи потерял при виде преображения супруги.
– Какой-то он у вас нерусский, – усомнился полицейский.
– Ну да, нерусский, – моментально нашлась барышня. – Его батюшка в Крымскую ещё мальчонкой подобрал и к нам привёз. А кто он на самом деле – бог весть! Может, грузинец. Вон нос какой!
Филёр очумело уставился на штольмановский нос, а Яков с трудом подавил улыбку. Вопреки серьёзности положения, держалась Анна превосходно. Только правую руку спрятала под стол и поспешно натянула перчатку, чтобы полицейский не заметил обручальное кольцо.
– А вы бандитов много поймали? – продолжала тараторить она, не давая серому человечку вставить слово. – Вы эту даму арестуете, когда найдёте?
– Нет-с, только побеседую, – пробормотал филёр, пятясь, как рак из-за стола. – Простите, служба-с!
Он бочком выскользнул из трактира, сопровождаемый разочарованным возгласом Анны Викторовны:
– Ну, куда же вы? Так славно беседовали.
Стоило топтуну скрыться за дверями, барышня обернулась к «слуге» и капризно произнесла:
– Герасим, здесь скучно! Дай смотрителю ещё денег, и пусть он найдёт лошадей. Я к тёте хочу!
Яков молча поклонился. Восхитительная Анна Викторовна дала ему прекрасный повод начать торговаться, чтобы немедленно уехать из опасного места.
 
Лошадь в Свияжске встала им дороже, чем целая упряжка с санями – в Затонске. Но привередничать не приходилось. Чёрт, как же его враги проведали, куда может направляться барышня Миронова? О Штольмане топтун её не спросил. Означает ли это, что его мнимая гибель пока не раскрыта? Значит, опасаться придётся только за Анну?
Обуреваемый сомнениями, он начал строить всевозможные версии в ущерб анализу действительности. Вместо того чтобы обратить внимание на то, что погода явно испортилась. И, уж конечно, на то, что ещё в казанской гостинице Анна с утра была непривычно тихой и подавленной. Она уверила его, что всё хорошо, и он решил, что сменившееся её настроение связано с опасностью, в которой они оказались. Правда открылась перед ним, когда уже в дороге она запылала в лихорадке. В панике он развернул сани, намереваясь вернуться в город, и ненароком соскочил с дороги, загубив лошадь в засыпанном снегом овраге.
Проклятый идиот!
Стоя над несчастной скотиной, визжащей от боли, он испытал дикое желание размозжить о ближайшее дерево этот горшок с помоями, который по недоразумению сидит у него на плечах. Но действовать надо было быстро, поэтому муки совести Штольман отложил на потом. Выстрелом в ухо покончил со страданиями искалеченной лошади. Потом укрыл Анну своим тулупом и принялся рубить валежник, складывая здоровенный костёр. Дров на опушке хватало, главное, чтобы огонь был заметен издалека. Сомнительность затеи с моральной точки зрения его совсем не тревожила. Со своей совестью он как-нибудь потом разберётся. Лишь бы кто-нибудь свернул на огонь…
Дама, приехавшая к ним полтора часа спустя, сама сбилась с дороги. Это хоть немного примирило Якова с собственным разбойничьим планом. Он с готовностью принял на себя обязанность вывести путников на тракт. Эта обязанность заставляла его драться почти вслепую по сугробам, которые намело уже в пояс – и хотя бы на время забыть, что во всём случившемся виноват только он один.
Но по-настоящему страшно ему стало ночью, в доме госпожи Вербицкой. В дороге он не сумел изнурить себя до такой степени, чтобы сон спас его от мук. Сидя за закрытой дверью спальни, изгнанный, не имеющий права видеть, как борется со смертью его любимая, он начал впадать в безумие от мысли, что не будь его, весь этот кошмар с ней никогда не случился бы.
Все сомнения, обуревавшие его перед свадьбой, накинулись на Якова с новой силой. Какое право он имел тащить её за собой? Ничтожество. Трус. Висельник. Позволил Анне принести себя в жертву, ничего не отдав взамен. А теперь она…
Доктор Милц говорил, что девочкой Анна Викторовна была удивительно здоровой. Он и знакомство с ней свёл только на ниве полицейских расследований, в которые барышня встревала со всем энтузиазмом юности. Была здорова, да! Но стоило появиться Штольману – и вот она болеет уже четвёртый раз за год. Не будь его, проклятому Мишелю не пришло бы в голову травить барышню Миронову. И поляки не стали бы её похищать, чтобы наказать презренного картёжника. И при попытке к бегству она не попала бы в ядовитый туман Гордона Брауна. Не говоря уж о том, до чего он сам её довёл той прерванной дуэлью с Разумовским.
Дойдя до этой мысли, он прикусил себе кулак до крови.
Если она… если с ней…
…жить ему станет незачем и нечем. Он и так живет тёперь взаймы – в надежде на будущее счастье, которое обязан подарить самой лучшей девушке на свете. Потому что ни для чего больше он не нужен. Исчезло всё, что составляло смысл его жизни почти сорок лет. Ну, так заново начинать он не станет! И если Анна… тогда он найдёт, как поступить. Пустит пулю в лоб, это совсем просто.
Или повесится. Такая омерзительная смерть вполне подходит тому, кто виноват в её гибели…
«Вы – самая лучшая, самая замечательная часть Вселенной!..»
Из спальни, где госпожа Вербицкая ухаживала за Анной, не раздавалось ни звука. Слишком толстая дверь? Или всё уже…
В следующее мгновение его накрыла ужасом мысль, что такая чистая душа, как Анна Викторовна, пойдёт в рай, если только он есть. А самоубийцу, которого похоронят за оградой кладбища, ждёт багровая дверь, так напугавшая Аню когда-то.
А что ждёт мученика? У него ведь остаётся прекрасная возможность сдаться своим врагам. Документов Брауна больше нет, так что они могут разбирать его на части без малейшего шанса получить желаемое. А он получит возможность увидеть любимую хотя бы после смерти…
Так. Кажется, он дошёл до омерзительного торга с Господом.
Боже, если ты есть!.. Я не умел в тебя верить, но если и впрямь существует что-то помимо равнодушной материи… Спаси её! А со мной делай всё, что хочешь. Я всё приму со смирением…
   
За спиной скрипнула дверь. Штольман резко обернулся. Из спальни показалась хозяйка дома. На его взгляд ответила строгим покачиванием головы. И молча спустилась вниз. Яков понял, что не может больше пребывать в неизвестности. Он рванул дверь и вошёл.
Аня была без памяти. И компресс на лбу высыхал с невиданной быстротой. Яков сел рядом и принялся смачивать тряпицу, протирая уксусом пылающее лицо жены.
– Яша, – выдохнула она, не открывая глаз, но каким-то непостижимым образом угадав, что это он.
Комок встал в горле, но здесь, рядом с ней Штольман хотя бы мог дышать, не погружаясь в мысли о самоубийстве.
Странно, но госпожа Вербицкая больше не пыталась его прогнать от постели больной жены. Только один раз она вошла, молча постояла у порога и вышла вон, оставив их одних.
Под утро жар у Анны внезапно спал. Яков дрожащими руками стянул с неё промокшую от пота рубашку, переодел и уложил, целуя влажный висок. Она улыбнулась с закрытыми глазами, а потом забылась сном, который уже не наводил мысли о скорой смерти. Кажется, он сам после этого задремал с открытыми глазами, а когда очнулся, за окном было уже светло. И Аня слабо улыбалась ему, касаясь щеки бессильной рукой.
– Бедный…
Он подхватил эту руку, лихорадочно целуя всё ещё горячие пальцы.
– Все мужчины этого боятся… – беззвучно произнесла она. – Папа тоже. И дядя… с ума сходит, когда я болею. А теперь ты…
Яков подал ей питьё. Она послушно поднесла чашку к губам и поморщилась, сглотнув.
– Наверное, мы все немножко трусы, – произнёс он, криво улыбаясь. – Я-то уж точно.

* * *
После обеда снова пришёл толстый доктор, осмотрел Анну и сказал, что кризис миновал. Она поправится через несколько дней.
На этот раз Штольмана не прогнали из спальни, он всё слышал собственными ушами. И повеселевший взгляд жены сказал ему без слов: «Ну, видишь? Я же говорила!»
Впрочем, сил у Ани было ещё совсем немного. Она уснула практически сразу после ухода доктора. Хозяйка дома, проводив врача, вернулась в комнату и уставилась на него неласковым взглядом. Голубые глаза, светлые волосы, собранные в строгую причёску. Поджатые тонкие губы. В чёрном платье с воротничком под горло она больше всего напоминала какую-нибудь директрису женской гимназии. Якову всегда было трудно с такими особами. Куда труднее, чем с обитательницами борделей и ночлежек. Потому что эти дамы нисколько его не боялись, зато с него готовы были спросить, как с провинившегося школьника.
Чёрт! Кажется, сейчас его тоже будут допрашивать.
– Ступайте за мной, – сдержанно приказала Наталья Дмитриевна.
Сыщик молча повиновался. Хозяйка привела его в рабочий кабинет, встала у стола и сурово на гостя посмотрела.
– Как вас зовут? – спросила она негромко, но резко. – Герасим? Или, может быть… Яков?
И Штольман понял, что, кажется, наступил момент, который он вымолил у Господа нынче ночью. И ему пришла пора платить по счетам.
– Вы бежали с каторги? – задала она новый вопрос, хотя он ещё так и не нашёл, как ответить на прежний.
– Нет, туда я ещё не попадал, – вырвалось у него.
– Не лгите! – повысила голос госпожа Вербицкая. И голос этот предательски дрогнул.
«Как же ей страшно!» – эта простая мысль буквально поразила его. За всем, что на них свалилось, об этой стороне вопроса он как-то до сих пор не задумывался. А теперь был просто обязан успокоить эту женщину. Запрятать всё провокационное и опасное, что в нём есть, чтобы не напугать её ещё больше. Но как быть с тем, что он опасен с головы до ног?
Держаться просто и доброжелательно. И никакого сарказма. А если улыбаться, то только виновато и беззащитно. Самое страшное, что таким людям, как эта женщина, категорически нельзя лгать. Он должен вызвать её доверие. А для этого придётся довериться самому. Другого выхода у него нет. Ради Ани…
Штольман аккуратно вынул револьвер, держа двумя пальцами, положил его на чайный столик и отошёл на три шага в сторону.
– Я не причиню вам вреда, – мягко сказал он.
При виде оружия женщина вздрогнула, а когда Яков отодвинулся, схватила револьвер обеими руками, не подумав, впрочем, взвести курок. Она представления не имела, что это вообще необходимо. Ствол оружия в тонких дамских руках ходил ходуном.
– Если вы боитесь, – медленно сказал Яков Платонович. – Можно связать меня и где-нибудь запереть. У вас есть подвал?
– Есть, –  резко ответила женщина. Кажется, его предложение её мало успокоило. Впрочем, она права. Будь он злодеем, сейчас она сама находилась бы в  куда большей опасности, чем тот, кого держала на мушке.
– Ну, так идёмте туда, – вздохнул Яков, высоко поднимая руки и поворачиваясь к ней спиной. Слава богу, что даже при всём желании она не сможет пальнуть ему в затылок!
В подвал пришлось спускаться мимо Аниной комнаты, и Штольман понадеялся, что жена будет спать, пока он не разрешит этот кризис. Потому что барышня Миронова в гневе может быть куда опаснее госпожи Вербицкой.
– Погодите, я возьму фонарь, – вдруг сказала Наталья Дмитриевна. И голос звучал уже совсем не так уверенно, как в кабинете, где она взяла его в плен.
Яков покорно остановился, не опуская рук и не оборачиваясь. У подвальной двери, запертой навесным замком, хозяйка благополучно позволила ему оказаться за своей спиной, пока она отпирала засов. Сыщик только болезненно поморщился при виде такой великолепной наивности.
Замок снаружи? Это создаст ему некоторые проблемы, если сейчас им не удастся договориться. Не то чтобы неразрешимые, но неприятные. Если госпожа Вербицкая сдаст его полиции, бежать лучше всё же не отсюда. И надеяться, что больную женщину она не отправит в тюрьму. Не для того же она её спасала.
В подвале Яков обернулся к хозяйке. Наталья Дмитриевна продолжала держать его на мушке, но начала нервно покусывать губы. А глаза лихорадочно обшаривали пустое помещение. Он понял, что снова должен прийти к ней на помощь.
Когда пленник опустил руки, дама судорожно дёрнула револьвером в его сторону, в очередной раз порадовав полной неспособностью выстрелить. Яков нарочито медленно распустил верёвочный пояс своей мужицкой рубахи и протянул его хозяйке дома, после чего развернулся, упираясь лбом в стену, и заложил руки за спину.
Сзади громко брякнул о каменные плиты его «бульдог», который Вербицкая уронила, пытаясь стянуть его запястья верёвкой. Сыщик только вздохнул.
– Не так туго, прошу вас. Не надо, чтобы кровообращение прекращалось.
Наконец, дама справилась со своей задачей, и Яков снова смог развернуться к ней. Револьвер она подняла, но, кажется, уже забыла, что надо целиться. Потом с каким-то отчаянным выражением уставилась прямо в глаза своего пленника.
– Вы можете дать мне слово, что вы не злодей?
Яков даже застонал, качая головой:
– Наталья Дмитриевна! Да будь на моём месте настоящий преступник, он нашёл бы тысячу самых убедительных слов в свою защиту. И вы бы ему поверили?
Она снова закусила губу в явном замешательстве.
– Я не злодей, – тихо, но убеждённо сказал Штольман. – Не душегуб и не мошенник. Я просто человек, который узнал много такого, чего мне знать не следовало. И люди гораздо сильнее меня решили, что я должен исчезнуть.
– А что Анна Викторовна? – спросила госпожа Вербицкая внезапно дрогнувшим голосом.
– Она виновна только в том, что любит меня, – вздохнул сыщик.
– А эти следы на ваших руках?
– Они остались от… прошлого раза, когда меня пытались заставить исчезнуть.
Хозяйка надолго задумалась. Яков ей не мешал. Потом она подняла на него глаза.
– Я вам верю, – очень тихо, но твёрдо произнесла она.
Яков против воли шумно выдохнул. Всё же досадно было бы оставаться здесь, когда Аня так больна. А ему пришлось бы играть в эту игру всерьёз, убеждая Наталью Дмитриевну в том, что она в полной безопасности.
– Повернитесь, – вновь приказала госпожа Вербицкая и принялась распутывать верёвку, которую только что сама старательно затянула. При этом она снова долго не могла сообразить, куда девать револьвер.
– Положите его на пол, – предложил Штольман. – Только аккуратно.
– Он не выстрелит? – неуверенно спросила хозяйка.
– Он не выстрелил бы даже в ваших руках, – произнёс сыщик. И, наконец, позволил себе улыбнуться.
– Хорошо, – сказала она, снова покусывая губы, но на этот раз явно для того, чтобы скрыть непрошеную улыбку. – Пойдёмте… Яков. Вашей жене не стоит волноваться.

 
Следующая глава          Содержание

   
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)

Отредактировано Atenae (15.01.2019 11:11)