Реквизиция


   
О преступлении в Высоком сообщили после обеда, как раз когда Штольман услал помощника в шалман на Садовой – беседовать с девицами. Можно было сходить самому, но следователь рассудил, что с Василия там будет больше толку. Молодой, красивый, неженатый. Пока ещё не женатый, поправил себя Яков Платонович. Помнится, когда он сам был молод и недурён собой, то пользовался большим уважением в затонском весёлом доме, где едва ли не каждая, включая Маман, была готова утешить его бесплатно. Пуще всех старалась, конечно, Елизавета Тихоновна, но не сыграла ли тут свою роль особая её симпатия к правоохранительным органам? Вот был же у него в Заведении неограниченный кредит, а он им так и не воспользовался. А теперь поздно, не интересен больше барышням старый сыскарь. Пусть Смирной идёт, тренирует на Маньке Репе свою выдержку и самообладание. Они ему ещё понадобятся.
До Высокого вёрст двадцать пять с гаком по плохой дороге. Небо снова хмурилось, как в прошедшую субботу, когда загулявшие Вера с Василием промокли под проливным дождем и в результате дружно постановили грехопасть на каком-то сеновале, разрешив тем самым коллизию, которая уже давно беспокоила Вериных родителей. Яков всерьёз переживал, что дочь унаследовала его холодную голову и никак не реагировала на ухаживания молодых людей. Вася с его молчаливым обожанием первое время шансов тоже, казалось, не имел, хотя Штольман давно уже решил для себя, что если товарищ Смирной и получит отказ, то не по причине неподходящего происхождения или профессии. И уж не от него, разумеется.
Верочка, слава богу, всё рассудила правильно и в своих желаниях со временем разобралась. Ошибиться было невозможно: в то утро глаза у неё сияли, как у юной Анны Викторовны, когда она смотрела в былые времена на начальника сыскного отделения.  Такое выражение на лице у дочери родители видели нечасто.
   
Когда Василий собрался уходить, а Вера, разумеется, увязалась его провожать, отец только хмыкнул. Анна же долго смотрела на молодых людей через окно и молчала как-то грустно и непонятно. Яков подошёл и обхватил жену за плечи, прижимая к своей груди.
– Аня, что?
– Думаю, понимает ли она, что он каждый божий день может не вернуться домой?
Самому Штольману эта мысль в голову как-то не приходила. Он осторожно спросил:
– И давно ты об этом думаешь?
– Давно, – вздохнула она. – С того дня, когда проснулась в нашем четвёртом номере и поняла, что тебя нет.
Яков Платонович тяжко выдохнул. Собственная глупость, так дорого тогда ставшая им обоим, была из тех вещей, которые он себе так и не простил. Анины руки накрыли его ладони, успокаивая без слов.
– Всё у них будет хорошо, – пообещал Штольман. – А за тем, чтобы он домой всегда возвращался, я сам прослежу, есть у меня такая возможность. Вот будь он письмоводителем, ему пришлось бы справляться самому. Василию Степановичу крупно повезло, что тесть у него заговорённый сыщик.
Ванька, слушавший этот диалог, скептически фыркнул:
– Бать, ты только сам в эту байку не вздумай поверить! А как станешь Ваську собой закрывать, печную заслонку на грудь повесить не забудь.
– Зачем мне заслонка, когда у меня есть ты с твоим чудодейственным лопухом? – хмыкнул сыщик.
   
Смех смехом, а рана на лице затянулась тогда на удивление быстро, оставив только не очень заметный шрам. То ли хирургическое искусство доктора Зуева помогло, то ли Ванькины народные средства и впрямь были хороши.
Едва ли Штольман в мыслях имел поберечь товарища Смирного от опасности, которая могла подстерегать в Высоком. Не было там уже никакой опасности, убийцы сделали своё дело и ушли. Но, взглянув на насупившееся небо, Яков решил не дожидаться зятя. В крайнем случае, по дороге его подберёт.  Оглянуться не успеешь, снова дождь зарядит, развезёт и без того размытую дорогу – добирайся тогда до того  Высокого хоть вброд, хоть вплавь.
Но Василий, услышавший рёв мотора, сам выскочил из какого-то проулка на окраине. Да не один, а вместе с Верочкой. Вот она здесь как? Яков Платоныч нахмурился, потом мысленно одёрнул себя. Дочь и зять не из тех людей, что станут манкировать своими обязанностями. В конце концов, бывают же совпадения, хоть он в них не очень верит. Сколько раз бывало, что он выходил в парк, улучив свободную минуту в надежде, что Анна Викторовна тоже выберет это время для прогулки. И действительно заставал её там. Небеса благоволят влюблённым.
Правда, милость небес не бесконечна. Будь это так, Василий Степанович вовсе не попался бы на пути у начальника, но раз попался, то ехать ему в Высокое. А Верочка здесь оказалась весьма кстати. Аню-то он забыл предупредить. А дело может затянуться до утра.
Помощник с пламенеющими ушами забрался на заднее сидение Гидры, и Штольман велел Редькину трогать. Смущение Василия он ощущал спиной, но не оборачивался. Парень ещё явно не привык к тому, что начальника можно называть теперь папой. Робеет.
Яков Платонович вдруг подумал о том, что он в который уже раз обошёл своих героических предков. И прожил немыслимо долго, и детьми его Господь порадовал. Не одним, как всех остальных Штольманов, а целым табором, где все, как на подбор. Дмитрий уже взрослый мужчина, боевой офицер. Точнее, командир, как теперь говорят. Несмотря на суровую профессию, о нём Яков Платонович не очень беспокоился. Сын давно доказал, что у него есть голова на плечах. К тому же, по Мироновской линии ему достался очень ценный дар предвидеть опасность. Дар этот берёг не только самого комэска Штольмана, прошедшего всю гражданскую войну без единого ранения, но и его людей. Пётр Иваныч считал, что дар достался Мите в тот день, когда он, ещё не родившись, воевал с духом Зайдлица вместе со своим отцом. Яков Платоныч не стал спорить, приняв это утверждение на веру. Разбираться в оккультных материях он так и не научился.
Верочка выросла красавицей и умницей, хоть и без потусторонних даров, зато с железным характером. Она непременно добьётся всего, что запланировала. Василию Штольман сможет передать фамильное дело. А Ванька явно пойдёт по стопам Александра Францевича. Не зря же он так любит врачевать.
А у самого Якова внезапно появился реальный шанс дождаться внуков. Прежде он об этом как-то не думал. В Париже, когда ему случалось пенять Марии Тимофеевне, что она балует детей, тёща обиженно предрекала: «Посмотрим, Яша, что вы скажете, когда у вас будут собственные внуки!»
И ведь будут. Штольману внезапно представился серьёзный белобрысый мальчишка, глядящий на него чуточку исподлобья, как это делает Василий. Увидеть будущего сына Верочки и Васи кудрявым и горбоносым у него упорно не получалось. Сын должен походить на отца. Как Митя уродился точной копией Якова.
Вот Митиному отпрыску может достаться упорная кровь прабабки Сары. Если все же сложится у сына с той барышней, о которой случаем проболтался в письме Максим. Проболтаться проболтался, но о подробностях умалчивал, как ни пытали его Вера с Аней. Сам Дмитрий о своих делах сердечных и вовсе не писал. Похоже, непросто там что-то складывалось. По фамильной традиции.
Надо бы сына в Затонск зазвать. Здесь уже второе поколение Штольманов находит свою судьбу. Может, и Мите повезёт?
Расшалившееся воображение тут же нарисовало рядом с белоголовым мальчонкой еще одного парнишку – чернявого. Впрочем, в этой новой России внука не должны дразнить «жидёнком». К тому же, дед выучит его драться. Так, на всякий случай.
Получается, что и после отставки, его ждёт куча дел. Например, рыбачить вместе с внуками. Дядьке Ивану к тому времени будет явно не до того – с учёбой в какой-нибудь медицинской академии. Правда, сам Яков эту науку тоже пока не постиг, но у него есть время научиться. Хотя… у ребят двоюродный дед, отец Натальи Смирной, по этой части большой дока. И его Штольману, пожалуй, уже не превзойти.
«Ничего-то вы не умеете, Яков Платонович! Только всякую сволочь ловить…»
Неожиданно смутившись этой мысли, Штольман дёрнул головой и рыкнул:
– Что-то мы еле плетёмся? Погоняйте, Редькин!
В ответ Гидра жалобно взвыла, но пошла едва ли резвее.
– Ну, так мотор перебирать надо, – заканючил Редькин. – Она же железная, ей уход нужен, обхождение.
К убитому «лорен-дитриху» милицейский шофёр относился поистине с отеческой нежностью. Сколько раз уже казалось, что Гидре пришёл конец и ржаветь ей до скончания времён в сарае, но Редькин совместно с Фёдором Беловым продолжительными камланиями неизменно вдыхал в неё жизнь.
– Не узнаю я вас, товарищ Редькин! – хмыкнул Штольман. – Где ваша непримиримость к врагам социалистической революции? Саботажницу защищаете?
– Всё бы вам шутить, Яков Платонович! – укоризненно промолвил водитель. – А она ведь всё слышит. Ну как откажет?
Атеист Редькин, спознавшись с несносным характером своей машины, незаметно ударился в анимизм.
– А откажет, так мы её разжалуем. Заведём в отделении новую пролётку и пару молодых, горячих рысаков. То-то хорошо станет! – пообещал Штольман.
– Вы заведёте молодых и горячих, – мрачно напророчил Редькин. – И сколь они прослужат, ваши рысаки? Если вы железяку вон насмерть заездили. Она же не заговорённая, как некоторые.
За спиной у Штольмана отчётливо хмыкнул Смирной. Уже забыл смущаться? Никто-то вас, Яков Платоныч, не боится, не благоговеет, как должно! Стареете?
Настроение было неподобающе игривым. Да что это с ним, право? Делом заняться пора. Впереди показались крайние избы Высокого.
       
В Высоком на Штольмана накатило дежавю. Ограбленная маленькая церковь. Мёртвый священник. Всё словно в том давнем деле восемнадцатого года. Отец Иона – сухой телом узкоплечий старик – лежал ничком, убитый ножом в спину. Его уж точно не с постели подняли – одет по всей форме, как подобает. Только наперсного креста нет.
Высокое относилось к Зареченскому участку. Участковый, сообщивший о происшествии в угро, был человеком в милиции новым и явно нездешним, судя по тому, с каким изумлением он воззрился на седого господина в шляпе и с тростью, вылезающего из милицейской машины. Выглядел мужик не слишком сообразительным, но вслух своё мнение не стал высказывать – и ладно.
Двое рядовых милиционеров, приехавших с ним и Смирным из Затонска, смотрели на сыщика выжидательно. Яков повернулся к тому, что был постарше.
– Тимофей Спиридонович, отпечатки снимайте. С входной двери начните, – приказал он отрывисто. – Семён Архипович, а вы найдите старосту или кого-то из здешнего клира, составьте опись похищенного.
Молоденький Семён Круглов, года не прослуживший в милиции и впервые взятый начальником затонского угро на оперативный выезд, стремглав кинулся к выходу. Василию указаний не нужно было. Он уже сноровисто и цепко исследовал место преступления, и можно было не сомневаться, что не пропустит ни одной детали.
Сам Штольман продолжал стоять посреди разорённой церкви, опираясь обеими руками на трость, и пытался мысленно осознать всю картину целиком. Что если дежавю – вовсе не случайность? Всплыл же в Затонске пять лет спустя золотой портсигар с Большой Медведицей. Ощущение, что история повторяется, было невероятно сильным, Якову Платоновичу показалось вдруг, что еще немного – и отворится дверь, и отставной сыщик Кривошеин воздвигнется рядом, уколет недобрым, насмешливым взглядом черных глаз…
Он даже не успел додумать свою мысль до конца. Церковная дверь распахнулась, едва не снеся Тимофея; Яков Платонович оторопело уставился на возникшую в светлом проёме высокую фигуру, но уже через мгновение узнал вошедшего.
Штольман перевел дыхание, глядя, как отец Серапион решительно перешагивает порог. Что ж, появления боевитого слуги Божьего можно было ожидать. Из всех батюшек, служивших в уезде, в случае чрезвычайных обстоятельств обращались именно к нему.
Интересно, как отец Серапион ухитрился лишь ненамного от них отстать? Даже если посланный местным участковым мужик заехал сначала к попу, а уж потом – в милицию. Или священник был где-то неподалёку по своим делам?
Увидев тело, затонский пастырь перекрестился. На обычно ироничном лице мелькнуло выражение искренней боли, впрочем, почти сразу сменившись мрачной угрюмостью.
Заметив начальника угро, отец Серапион коротко кивнул ему, подходя ближе.
– Ищете?
– Ищем. И вам здравствовать, Орест Илларионович.
Отец Серапион только сердито махнул рукой:
– Нашёл что?
– Больно торопливы вы, батюшка, – спокойно ответил Яков Платонович. – Работаем.
В обычное время отношения священника с сыщиком были вполне приятельскими, чтобы не сказать больше. Но стоило чему-то стрястись, как неистовый отец Серапион не упускал случая выразить своё недоверие нынешней власти. Вот и сейчас он лишь прогудел мрачно:
– Ничего ты не найдёшь. А и найдёшь, так ходу дать не позволят.
Яков Платонович в досаде дёрнул головой. За пять лет, что он служил в советской милиции, ему не случалось закрывать дело по требованию сверху. Скорее наоборот. Любую уголовщину власть большевиков воспринимала как посягательство на дело революции. Так что расследовать сыщику никогда не мешали, не в пример прежним временам, когда он то и дело спотыкался о «жён Цезаря».
– Это ещё почему? – резко спросил Штольман.
– Да потому что сами «товарищи» это и делают! – гневно рубанул Полушкин. – В соседнем уезде две церкви вот так реквизировали. Больно кого-то нашли?
– Точно так же? – подался вперёд сыщик. В совпадения он никогда не верил. – И батюшек тоже?..
Отец Серапион снова размашисто перекрестился:
– Бог милостив! Отец Николай и отец Антоний – люди смиренные, спорить не стали, поелику бесполезно. Отдали всё, что было ценного, но жизнь сохранили. Отец Иона нрава крутого был. Видать, не согласился, вот они его и…
– В спину убит, – отрывисто промолвил Штольман. – Бежать пытался?
– Не побежал бы он, – качнул седой гривой отец Серапион. – Хотя и драться не стал бы. Это аз многогрешный мог бы и посохом пастырским в лоб приветить.
«И привечал», – припомнил про себя Штольман тот день, когда их с Василием чудом спасли на старой Богимовской мельнице.
– Орест Илларионович, – осторожно произнёс сыщик. – А где служат те ограбленные батюшки? Какие церкви прежде реквизировали?
– Когда бишь, в марте что ли – храм Троицы Живоначальной в Микшино, – без прежней злобы ответил отец Серапион. – А месяц назад – храм Богоявления в Толмачах.
– Это в Бежецком уезде? – уточнил Штольман.
– Там, – кивнул священник.
Василий Степанович, услышавший известие о двух живых свидетелях, молча материализовался рядом, всем своим видом намекая, что готов съездить туда сам. Яков Платонович мотнул головой, показывая, что такое рвение сейчас не ко времени.
– Тело осмотрите, – приказал он помощнику. – И в мертвецкую отправляйте, к Николаю Евсеевичу. Орест Илларионович, выходит, ограбленные батюшки уверены в том, что их именно реквизировали?
– Говорят, мандат показали, – угрюмо отозвался отец Серапион.
Штольман снова покачал головой. Случись это в восемнадцатом, да хоть и в двадцатом, он в реквизицию, пожалуй, что и поверил бы. Много беззаконного творилось по тем временам. Но нынче реквизиторы выглядели уже персонажами, заблудившимися во времени. Гражданская война повымела с территории РСФСР анархию и партизанщину, и Уголовный Кодекс, введённый год назад, худо-бедно соблюдался. Во всяком случае, за его нарушение судили.
Василий тем временем склонился над убитым, аккуратно отводя седые волосы с шеи отца Ионы.
– Крест с живого сдёрнули? – осторожно предположил он.
Штольман пригляделся к кровавым ссадинам на шее покойника, оставленным цепью:
– Пожалуй. Или сразу после смерти.
– Яков Платоныч, гляньте! – вдруг позвал верный ученик. – В пальцах зажато что-то. Бумага?
Он попытался разжать щепоть, из которой казался тонкий краешек белого листа, но окоченевшие пальцы не поддавались.
– Мандат? – предположил Штольман. – Во всяком случае, какой-то документ, который убийцы не сочли возможным оставить покойнику. Получается, что вначале разговор был. С предъявлением верительных грамот. И впрямь реквизиция?
Верить в такую возможность почему-то не получалось. Неужели он становится идеалистом?
– Там стояли, разговаривали, – неожиданно промолвил Василий, махнув в сторону Царских Врат.
– Это откуда следует?
– Следы там, грязь. Дождь с утра был, так те натоптали. По следам судить – двое там было. У одного каблук приметный – лопнул.
– Сняли следы? – подался вперёд Штольман.
– Тимоха работает.
Впрочем, Тимоха, как и уже вернувшийся молодой Круглов, заслышав о зажатой в пальцах покойника улике, оставили свои дела и толклись бестолково возле тела.
– Делом займитесь! – прикрикнул на них сыщик. В дверном проёме материализовался местный участковый с таким же нелепым видом, изрядно Якова Платоновича раздражавшим.
– Подводу найдите – тело в город везти, – приказал он ему. – Да побыстрее поворачивайтесь! Не ночевать же тут.
За тот год без малого, что Штольман провел на посту начальника затонского угро, ограблений церквей в уезде не случалось. В соседних что-то было, кажется, но еще зимой. Упоминалось в сводках. Но и о Микшино, и о Толмачах сыщик слышал впервые. Стало быть, в свою милицию обобранные попы не обращались? Интуиция – единственный нематериальный дар, которому сам Штольман привык безоговорочно доверять, начала нашёптывать ему, что кончик нити где-то совсем рядом.
Пётр Иванович во времена оны много спорил с зятем всякий раз, когда тому случалось действовать по наитию. Мистик Миронов считал, что это происходит оттого, что душа неосознанно подключается к универсуму. Сам же Штольман полагал своё чутьё простой квинтэссенцией немалого сыскного опыта. А что тело начинает реагировать ускоренным сердцебиением и обострением всех чувств, так это натура его нетерпеливая, азартная. Внешне обуздывать её Яков худо-бедно научился, а внутри, стало быть, текла всё та же горячая кровь. Да и слава Богу, значит не постарел ещё!
Надо кого-то с телом послать. Потолковее. Тимофей Панютин топтался подле, всем своим видом намекая, что готов поехать с трупом до мертвецкой. Парень сообразительный, не первый раз вместе с сыщиками работает. Вот только, кажется, у него другое поручение было.
– Следы и отпечатки сняли, Тимофей Спиридонович? Нет? Так в чём же дело?
Клочок, зажатый в пальцах убитого, начал казаться ему едва ли не самой важной уликой из тех, что уже нашли. Важнее даже, чем два живых свидетеля. Во-первых, уезд-то соседний, а как ещё там отнесутся к вмешательству затонской милиции. Не вышло бы, как с приснопамятным визитом Якоба фон Штоффа в М-скую губернию. А во-вторых, что ещё те батюшки скажут? И скажут ли?
Хоть сам берись везти покойника в город… В глубине души Штольман понимал, что безоговорочно доверяет, кроме себя, только одному человеку. И это не оттого, что человек этот ему без пяти минут родственник. Просто и впрямь толковее Василия нет никого во всём Затонском отделении.
– Василий Степанович, – негромко позвал Яков. – В ризнице смотрели? Что там?
Ученик нахмурился, как делал всякий раз, когда его что-то смущало, не укладываясь в картинку.
– Да как сказать, Яков Платоныч…
– Без околичностей, – оборвал его Штольман, никогда не любивший долгих предисловий. Экивоками его изрядно раздражал по первому времени даже Коробейников – сыщик во всех отношениях выдающийся. Не хватало, чтобы Василий приобрёл привычку разводить турусы на колёсах.
– Странно там, – Василий, повинуясь приказу, сразу начал с вывода. – Вроде и шуровали, да не слишком подробно. Что по углам было тряпочками накрытое, так и осталось.
Обойдя Панютина с Кругловым, старательно ползавших вокруг немногочисленных следов на полу, Штольман сам заглянул в ризницу. Так и есть, Василий не ошибся. Похватали то, что лежало на видном месте. И шкаф только один распахнут, зияет пустотой.
– Второй шкаф я открывал, там все стоит, как было, – пояснил за его спиной Смирной. – Спугнул кто?
– Возможно.
Старый сыщик прошел в дальний угол, приподнял вышитое полотенце. Под полотенцем оказалась небольшая серебряная чаша. Почему не забрали все? Должна быть причина, по которой грабители поскромничали. В церковь они явились, не таясь. Отец Иона говорил с ними, а потом развернулся спиной, направился к дверям, держа в руке какую-то бумагу.  И получил нож под лопатку. Бумагу у него вырвали, да не до конца.
На чистом полу ризницы тоже виднелись отпечатки мокрых и грязных сапог, но уже куда менее заметные, чем те, над которыми корпели его помощники. Значит, полезли сюда уже после убийства. Но продолжать грабёж почему-то не стали.
Или приходили за чем-то конкретным, нашли что-то столь ценное, что простенькая утварь «прикрытая тряпочкой» их уже не заинтересовала? Что же это было – еще одна Острожская Библия? Нет, глупости. Скорее всего, прав Смирной – преступникам кто-то помешал.
Дело напоминало преступление в Троицкой церкви только на первый взгляд. Там, помнится, всё перевернули вверх дном, ещё и надпись кровью сделали. Ему, должно быть, просто мерещится, будто это уже было. Говорят, что со стариками такое случается.
Церкви грабили во все годы после революции, так с чего он взял, что эти истории как-то связаны? Наверняка это вчерашний портсигар виноват. Но, во-первых – кто сказал, что портсигар тот самый? Белые медведи и Полярная Звезда? Слова про корабль и гавань? Но моряков в России много. А во-вторых, проку с него в этом деле всё одно никакого. Связи с тогдашней московской историей тоже не прослеживается: портсигар, по словам Шульца, продал ему еще в начале весны местный житель, хорошо затонской милиции известный… Штольман тряхнул головой, злясь на самого себя за ненужные воспоминания, и вышел из ризницы.
– Василий Степанович, вы разыщите пока свидетеля.  Который нашел убитого. Участковый где? - Яков посмотрел по сторонам в поисках местного милиционера, но того в церкви не оказалось. Должно быть, ушел разыскивать подводу для тела.
– Ладно, обойдёмся без него. Наверняка уже все село знает, что случилось. Толпа во дворе не разошлась еще, поспрашивайте.
Тело, по словам участкового, обнаружил сельский активист. Мужик, по счастью, шум поднимать не стал, побежал сразу в сельсовет; участковый же, хоть и не семи пядей во лбу, сделал все, как учили: послал нарочного в затонское отделение, церковь закрыл и караулил у дверей, чтобы не шастали любопытные.
Что местный активист делал в церкви? В будний день, в то время года, когда у любого деревенского мужика полно иных дел? Штольман повернулся к молодым милиционерам:
– В ризнице тоже отпечатки, Панютин, снимите, что сможете. Тщательно. Нужно будет сверить с теми, что здесь. Круглов, вы церковного старосту нашли?
Семён вскинул голову и открыл было рот, собираясь ответить, но его опередил отец Серапион:
– Нет его в Высоком. Прежний по осени преставился, а иного не назначали. Сельсовет, говорят, не велел.
– Так и мне сказали, – неуверенно подал голос Круглов. – Но, вроде, псаломщик тут есть. Побежали за ним.
Штольман оглянулся. Затонский священник стоял рядом с телом убитого, глядел на сыщика мрачно.
– Значит, сельсовет не велел? А что вообще за отношения были у покойного с местными жителями, Орест Илларионович? С местной властью?
– Пастырем отец Иона добрым был, – веско произнёс отец Серапион, не отводя тяжелого взгляда. – Любили его люди. А с властью отношения были разные. Как и у меня, грешного. Хоть и сказано в Писании, что всякая власть от Бога.
– Местную церковь пытались закрыть? – прямо спросил Штольман. Отец Серапион поморщился.
– Было дело. Но давно уже, в двадцатом году. Голытьба сельская тогда сильно шумела, но дальше криков дело не пошло. Не дали люди. А в последнее время даже и разговоров не было. Нет, ты в эту сторону не думай даже, – добавил он, точно прочитав мысли сыщика. – Село большое, народ разный, но не из здешней паствы душегубы эти.
Яков Платонович лишь молча пожал плечами. Не думать не получалось. Тот факт, что из церкви унесли лишь немногое, наводил на мысль, что ограбление – лишь инсценировка. Выходит, не всё гладко было здесь, в селе Высоком. Мало ли кто и по каким причинам мог желать зла здешнему попу? Если бы не клочок бумаги, оставшийся в руке убитого… Но проверить сапоги того активиста, что его нашёл, всё же стоит. Нет ли там треснувшего каблука?
   
Вася на паперти общался с агрессивно напиравшим местным населением. Толпа, по приезду встретившая их на церковном дворе, не только не разошлась – казалось, еще и выросла.
– Вот власть вы али не власть? – вопрошал мужик со вздёрнутой кверху жидкой козлиной бородёнкой. – Пошто служителя божия зарезали? Куда твоя власть смотрела?
– Разберёмся, граждане! – сурово обещал Смирной, только голос временами по-мальчишески срывался. Какой он всё же молодой ещё! – Кто по делу показания дать может, подходите по одному.
Показания давать никто не спешил, все только галдели возбуждённо и злобно. Штольман понял, что ученику пора прийти на помощь. Он выдвинулся из-за спины Смирного и спросил:
– Что происходит? Псаломщик ваш явился наконец? – вышло как-то хрипло, будто прокаркал.
Люди по одному примолкли, уставившись на седого барина, вздумавшего задавать вопросы. Яков Платонович плавно оттёр крикливого мужика от Василия.
– Ну, и что за митинг вы тут устроили?
– Так это… – мужик сглотнул и отступил на шаг. – Общественность вот… Общественность волнуется!.. Батюшку нашего порешили, а милиция не делает ничего!
– Милиция работает. Следствие ведется, – сухо заметил Яков Платонович. – И если кто-то что-то знает, что может помочь нам в поисках бандитов…
– Так чего искать-то? – внезапно перебил его козлобородый. Голос его был полон возмущения. – Кто ту банду видел? Понятное дело, сам Кешка и убил! Он, безбожник!
Притихшая было толпа вновь угрожающе загудела, как растревоженный улей.
– А Кешка – это кто? – быстро спросил Штольман, но его уже не больно-то слушали. Чей-то голос из толпы взвизгнул злобно:
– Когда еще хотел церковь божию порушить!
– Безбожник проклятый! Злодей! Убивец! Тащи его, робя, пущай ответ держит!
Люди возбуждённо шатнулись, толпа отхлынула от паперти, от неё отделился какой-то мужичок и зайцем порскнул в заросли бузины, растущие на краю сельского погоста. За ним, грузно топая, рванули с полдюжины деревенских.
– Стой! – заорал Штольман, устремляясь вслед за охотниками. Самосуда ему здесь только не хватало.
Беглого Кешку настигли быстро, свалили с ног и принялись месить сапогами, несмотря на то, что он истошно кричал:
– Не виноватый я, братцы! Пожалейте!
Но толпа не унималась, сатанея от его беспомощности и крови.
Яков Платонович вклинился между здоровенными остервеневшими мужиками и встал над незадачливым Кешкой, которого односельчане назначили виноватым. Тот уже харкал кровью, не слишком хорошо соображая, что творилось вокруг него.
– Назад! – рявкнул сыщик. Выхватил револьвер, пальнул в воздух - и тут же понял, что едва ли он этим кого-то остановит.
– Убивца защищаешь?
Линчеватели придвинулись, и глаза у всех были мутными от ненависти.
– Что, тоже хочешь, морда жидовская?
Яков понял, что сейчас его будут убивать. Возможно, куда более жестоко, чем подозреваемого в убийстве. За нерусскую внешность. Со всем пылом классовой ненависти к недобитому «барину» и «ищейке полицейской». Страха не было, только досада, что так и не успел увидеть внуков.
«Глупо-то как…» – пронеслось у него в голове.
Его толкнули в грудь так, что он отлетел на пару шагов, едва не споткнувшись о лежащего под ногами Кешку. Шляпу сбили с головы. Другой раз ударить себя Штольман не позволил, ткнув ближайшего нападающего тростью.
– Стой, назад! – медведем взревел Смирной, что пробивался через толпу с лицом перепуганным и диким. Пробился и встал, заслонив сыщика собой. – Самосуда не допущу! Осади, стрелять буду!
Мужики отодвинулись неохотно. Должно быть, зверское было лицо у младшего следователя. Сам Штольман не видел, Василий упрямо прикрывал его спиной. Шум сделался тише. Своим вмешательством Смирной явно переломил решимость линчевателей.
В ворота с наганом в руке влетел встревоженный Редькин. С церковного крыльца опрометью скатились Круглов с Панютиным, ринулись к сыщикам.
– Разберёмся! – веско рыкнул Василий прямо в перекошенные лица деревенских. Затонские милиционеры, проворно растолкав толпу, встали с ним рядом. Еще два нагана, замаячившие перед глазами, явно остудили пыл народных мстителей.
Яков Платонович молча поднял шляпу, отряхнул её о колено. Другой рукой зацепил под локоть жертву неудавшейся расправы, поднимая с земли.
– Кто такой?
Мужик хлюпал разбитым носом и бормотал невнятно:
– Не убивал, во те крест! Не убивал…
– Разберёмся, – буркнул Штольман. – Василий Степанович, в церковь его, там допросим. На улице оставлять – до греха недалеко. Редькин, вы возвращайтесь к машине пока.
Василий кивнул молча, подхватил чудом спасённого Кешку под другую руку. Жуткий оскал с его лица так и не сошёл: мужики, в сторону которых двинулся молодой сыщик, попятились как один.
В церковных воротах столбом застыл сельский участковый. Взгляд у мужика был невменяемый. Должно быть, всё еще переживал мысленную картину того, как на вверенной ему территории насмерть забили уездного следователя. Штольман даже окликать его не стал. Толку с него сейчас… С крыльца навстречу милиционерам торопливо спускался отец Серапион, сжимая в руках свой внушительный посох. Вот это было кстати. Яков Платонович немедленно вспомнил, как прошлым летом при весьма похожих обстоятельствах батюшка утихомиривал толпу на городском кладбище. Конечно, Высокое не Затонск, где неудержимого попа знала каждая собака, но можно было не сомневаться, что и местные горячие головы грозный пастырь сможет остудить.
     
Глянув на тело отца Ионы по-прежнему распростертое на полу, побитый Кешка судорожно всхлипнул. Штольман, оглянувшись, подтолкнул его в направлении ближайшей лавки.
– Круглов, тряпку какую-нибудь принесите! – отрывисто приказал сыщик. Из носа мужика всё еще капала кровь. – Полотенце, что-нибудь… Значит, это вы его нашли?
Нетрудно было догадаться, что вызвало такую ажитацию у самозваных судий. Кешка снова всхлипнул и поднял на седого милицейского начальника немного прояснившийся взгляд.
– Нашел… Я нашел. Но не убивал я. Не убивал, чем хошь клянусь!.. Я же сам в милицию-то пришел, сам!  Я же за нашу, за советскую же власть!
Дрожащий голос дал петуха. Штольман поморщился.
– Да вы не кричите так. Расскажите, как дело было.
Подоспевший Круглов сунул мужику чистую ветошку, в которую тот немедленно уткнулся носом. Молодой милиционер и сам порядком сбледнул с лица. Первый выезд – и такое вот!.. Хмурый Василий молча устроился на лавке рядом, без напоминаний вытащил блокнот с карандашом – увидев его приготовления, мужичонка ощутимо вздрогнул.
– Да рассказывайте уже, – потребовал Штольман, нетерпеливо дёрнув щекой. – Звать вас как?
– Кешка я, Дерюгин… – невнятно промямлил мужик. – Иннокентий Дерюгин, значит…
– А по батюшке?
– Иванович…
– Ну, рассказывайте, Иннокентий Иванович, – вздохнул сыщик.
Дерюгин оторвал тряпку от лица и окинул милиционеров взглядом, в котором горела отчаянная надежда
– Не виноват я, товарищи… граждане… Зачем мне?.. Я же… Пришел я, значит, к попу…
– Зачем? – сыщик пристально глянул на Дерюгина. – Насколько я понял, вы с покойным отцом Ионой дружны не были.
Не зря же участковый поименовал его «активистом». А рассвирепевшие односельчане – «безбожником». Дерюгин только сглотнул и произнёс хрипло:
– Я в комбеде жеж. За развёртывание социалистической революции в деревне. И решительно супротив всякого мракобесия. Но с попом нашим мы не враждовали, давно уж, – торопливо добавил он. – Друзьями не были, это точно. Так это… Старик мой попросил. Расхворался он тут сильно. Сам испугался. Иди, говорит, приведи попа… Отцу разве откажешь? Вот я и пошёл…
– В котором часу пришли? – резко спросил Яков Платонович.
Мужик осёкся и несколько мгновений лишь глазами хлопал, что-то мучительно соображая. Потом пожал плечами неуверенно:
– А Бог его знает… Солнце высоко уже стояло… Но до обедни далеко еще было, я потому и пошёл. Пришёл, значит, а дверь закрыта.
– Закрыта? – Штольман подался вперёд.
– Ну да, – хмуро пожал плечами Дерюгин. – Я в дверь-то поколотился малость, покричал еще. В поповский дом сунулся, там тоже никого. Ну, тыркнулся еще туда да сюда… Потом вернулся к церкви, а тут уж все нараспашку. И батюшка, значит… лежит… – комбедовский активист покосился в сторону мертвого тела.
Похоже, начало проясняться, из-за чего преступникам пришлось уходить, бросив наполовину разграбленную ризницу. Сколько их было? Двое, максимум – трое. И встреча с сельчанами на пороге осквернённой церкви явно не входила в их планы.
И времени на то, чтобы сбежать незаметно, у них было совсем немного…
– Иннокентий Иванович, припомните, что еще вы видели, когда приходили к церкви. Оба раза. Во дворе никого не было? 
Мужик отрицательно помотал головой.
– Может, навстречу кто попался? – продолжал расспрашивать старый сыщик.
Дерюгин усердно задумался.
– Во дворе никого, то верно, – сказал он наконец. – Когда первый раз пришел – по улице баба какая-то навстречу ползла. Корзинкой меня зацепила. И еще Машки-солдатки сынок куда-то несся сломя голову. А когда вдругоядь пришел, так и вовсе пусто было. Мужики только в проулок свернули.
– Что за мужики?
– А кто их знает, – пожал плечами Дерюгин. – Я их только мельком, со спины видел. Мужики обычные. Двое. Мешки несли…
Он внезапно осёкся и взглянул на Штольмана с испугом. Тот дёрнул головой.
– Подмётки ваши покажите.
Комбедовский активист явно ничего не понял, но приказание послушно выполнил, одну за другой продемонстрировав милиционерам подметки изрядно сношенных сапог. Треснувшего каблука ни на одном не было. Для очистки совести, конечно, следовало бы сравнить отпечатки сапог Дерюгина со всеми, найденными в церкви, но это можно сделать и не здесь.
Сквозь закрытую дверь до милиционеров доносился густой бас отца Серапиона. Значит, толпа всё еще там, на церковном дворе. Неизвестно, удалось ли затонскому батюшке их урезонить. В любом случае, рисковать не следовало.
– Поедете с нами в Затонск, – резко сказал Штольман Дерюгину и поднялся с лавки. – Там еще раз запишем ваши показания. И проверим.
Во взгляде вскочившего следом Василия мелькнуло недоумение, но уже в следующий миг он согласно кивнул. Яков Платонович вздохнул глубоко.
– Василий Степанович, вам поручаю сопровождать тело в Затонск. Разыщите участкового, где там эта подвода? Погрузите тело – и за нами. Улику нашу не потеряйте. Идёмте, товарищ Дерюгин!
Сельский активист всё еще сидел на лавке, переводя взгляд с одного сыщика на другого. На изукрашенном синяками лице застыло выражение отчаяния.
– Как же это, товарищи… Я же… Я же все как на духу. Не убивал я!
– А ты это соседям своим объясни, – зло буркнул Василий. – Отец Серапион, вон, охрип уже. Через пару дней охолонут, тогда и вернёшься. А сейчас нам бы со двора тебя живым вывести… Яков Платоныч, вы поезжайте скорее. Я еще в сельсовет загляну, пожалуй. И с участковым поговорю. Пусть они тут пока дурные головы угомонят! Взяли моду на наганы кидаться!
* * *
Смирной проводил Гидру, на которой отбыли начальник угро, Панютин с Кругловым и подозреваемый Дерюгин. Хотя, по большому счёту, последнего Штольман считал скорее свидетелем. Яков Платонович видел, что помощник намеренно тянет с собственным отъездом. Хочет убедиться, что уехали благополучно, и за ними никто не увязался. Когда следователь хотел назначить ему в сопровождающие Семёна Круглова, зять ощетинился так, что пришлось пойти на попятный. Иначе со Смирного станется отстранить его от службы, как уже было раз на Масленую. Повторять этот опыт Штольман не горел желанием, памятуя, как был обижен тогда. Хотя мотивы помощника понимал.
Перенервничал парень. И то сказать – на его глазах едва тестя насмерть не забили. Далеко ли до этого оставалось? Сейчас, когда всё было позади, Яков Платонович ждал, чтобы накатило то особенное чувство невероятной остроты существования, которое он переживал всякий раз, разминувшись с безносой, но оно всё не приходило. Или это оттого, что всё случилось слишком быстро, так что он и осознать толком не успел? Или просто и впрямь состарился, и ему пора на покой? Думать об этом, как ни странно, сейчас было вовсе не так мучительно, как ещё год назад. Словно он уже сделал почти всё, что собирался, и осталось ему немногое, но такое, что не требует рисковать жизнью каждый день. Напротив, для этого требовалось оставаться живым как можно дольше.
А Васька испугался. Штольман уже давно знал, что отношение к нему у парня особенное. И не только в Верочке дело, это и прежде было так. Кажется, ему случилось занять место, на котором от веку положено стоять отцу. Родители у Васи померли ещё в гражданскую. Но родной отец – человек безвольный и пьющий, по словам всезнающей Елизаветы Тихоновны, был у степенного и порядочного Василия не в авторитете. Вместо него, бог знает сколько лет назад, у мальчишки появился Героический Сыщик с его, Штольмана лицом и биографией. С тех пор Вася, конечно, повзрослел, но расстаться с этим светлым образом был пока не готов, несмотря на то, что действительность оказалась куда более придирчивой и ворчливой, чем придуманный идеал. Яков Платонович всякий раз, когда ему случалось помощника шпынять, пытался одёргивать себя, напоминая, как обстоят дела. Но проклятый норов с возрастом не изменился в лучшую сторону. А ученик ему прощал неизменно, так что сыщик с облегчением вздыхал: «Миновало, живём дальше!» И ничего в их отношениях не менялось.
А надо бы менять. Теперь всё равно придётся. В недальнем будущем ему предстоит окончательно стать Василию не начальником, а отцом. Не выдуманным, как когда-то, а вполне реальным – таким, к которому идут за советом и помощью, учатся не только делу – жизни. Получится ли у него? Дело от жизни он никогда не отделял, за эту сторону отвечала обычно Анна Викторовна, ухитрившаяся встроить туда всё, что нормальному человеку полагалось: любовь, дом, друзей. Всё это продолжало оставаться частью его профессии. Друзья были одновременно сослуживцами, дом – сыскным агентством. А все, кого он любил, неизменно участвовали в его занятиях. Василий в этом смысле исключением не станет.
И всё же, как им жить семьёй, если Верочка почти всё время на гидростанции в Зареченске? Попросить Евграшина, чтобы назначил Василия туда? Участок там есть. Только для самого Василия должность участкового станет шагом назад. Хотя и это у него получится. Несмотря на молодость, у людей он пользовался авторитетом. Сумел же сегодня остудить линчевателей, что самому Якову Платоновичу на этот раз не удалось. Но Смирной сыщик. Настоящий, талантливый, пусть и не слишком опытный пока. Хватит ли ему дела в Зареченске?
А в Затонске как без него? Успеет ли Штольман за оставшееся время подготовить нового преемника? И кого? Кто хотя бы приблизительно может сравниться с Василием Степановичем? Тимофей Панютин? Он, пожалуй, сметливее прочих. Вот только нет у него того служебного рвения, что всегда отличало Смирного. Нынешней весной парень женился, и стало ясно, что домовничать ему нравится куда больше, чем рисковать жизнью.
Да и сам Яков покуда не готов отпустить Васю в свободный полёт. Хоть бы и летал тот вполне уже уверенно, а… не готов, и всё тут. Василий не готов. И Штольман тоже.
«Нет уж, Вера Яковлевна, ищите другой выход! Василий Степанович мне покуда здесь нужен!»
В глубине души он понимал, что Смирной уже давно готовый сыщик. А опыт – дело наживное, накопится со временем. И это только он сам пока ещё видит в помощнике щенка лопоухого. Все остальные без сомнений опознают матёрого волкодава. Который слопает и не подавится. Сегодняшний эпизод – лишнее тому подтверждение. У самого Штольмана не хватило силы или ярости, чтобы разогнать толпу. А ведь мог когда-то. Одной бровью. Стар стал? Или просто сегодня служитель закона должен быть другим? Таким, как Вася Смирной. Это обидно немного. Но… это жизнь. Ему на смену идёт достойный сыщик. И у него ещё достанет сил, чтобы помочь ему стать таким, как должно.
А ведь вчера собирался защищать Ваську от всех напастей ради счастья Верочки. Хочешь насмешить Создателя – расскажи ему о своих планах!
Странно было, что произошедшая сегодня перемена ролей Штольмана практически не расстроила. А ведь ещё в марте, когда Василий вздумал ограждать его, он затосковал в предчувствии чего-то подобного. Не говоря о том, как переживал и бесился он в шестнадцатом году, когда Антон Андреич мягко, но непреклонно отстранил его от дел в агентстве. Понадобилось уехать в раздираемую смутой Россию, чтобы вновь обрести душевное спокойствие и достойное дело. Сегодня реальность встала перед ним в полный рост. Это не он будет спасать Василия. Это Василий давно уже защищает его. При этом у ученика хватает благородства оставаться на вторых ролях и во всём слушаться его указаний. Но надолго ли? Оперившегося сокола обратно в яйцо не загонишь. Пора вам, Яков Платоныч, на пенсию?
Штольман украдкой оглянулся, не заметили ли спутники, в каком настроении он пребывает. Но, кажется, ему нечего было опасаться. Редькин сосредоточено горбился за баранкой, а Тимофей, Семён и Иннокентий сидели у него за спиной и лица начальника видеть не могли.
«Нет, Василий Степанович, не спешите так! – решил он про себя. - Старая ищейка вам ещё пригодится! А на пенсию не раньше, чем Вера народит мне внука!»
«И окажется, что это внучка! – с мрачной иронией предрёк внутренний голос. – Кого тогда будешь учить драться?»
     
В Затонске Штольман сразу велел править к больнице. Виноват Дерюгин, или нет, а досталось ему крепко. Пусть доктор Зуев осмотрит, пропишет, что следует. Предупредив Николая Евсеевича, что попозже привезут труп для исследования, Яков Платонович засел в своём кабинете. Он приказал устроить пострадавшего активиста поудобнее в одной из камер, но допрашивать его не стал. Собственно, с ним всё и так ясно. Пусть успокоится, а завтра попробует вспомнить, как выглядели те мужики с мешками.
Вечернее небо совсем насупилось, обещая вскорости грозу, так что в кабинете стало почти совсем темно. Но свет зажигать не хотелось. Словно при свете кто-то мог разглядеть мысли, которые непрошено посетили его сегодня. Хотя и разглядывать-то было некому. Вася всё не ехал. Панютин по приезде заспешил к молодой жене. Старательного Круглова Яков сначала засадил за протоколы, а потом тоже отпустил, больше занять парня ему было нечем. В приёмной скучал дежурный. Евграшин тоже уже отбыл домой, а сам начальник угро всё никак не мог решиться уйти, собираясь непременно дождаться Василия.
То ли клочок бумаги ему покоя не давал. То ли то, что Васька поехал без сопровождающих. И хотя давно уже не случалось Штольману сумерничать одному в сыскном отделении, он ощущал себя так, словно вернулся на много лет назад, в самое начало своего затонского существования. В ту пору, когда Коробейников ещё не приобрёл привычку оставаться с ним до последнего, а потом мягко, словно бы невзначай, выпроваживать на квартиру.
А ещё бывало, что открывалась дверь, и в кабинет без доклада проникала барышня Миронова. И тогда они сумерничали уже втроём. Однажды Анна даже чай пила из его стакана, сама того не заметив. А он разомлел, словно не края стакана, а его губ коснулись эти свежие, желанные губы…
Стоило подумать, как без скрипа растворилась дверь, пропуская решительную Анну Викторовну. Яков даже улыбнулся. Ну, разумеется! У него труп, значит Прекрасная Спиритка тут как тут.
Он даже хотел что-то сострить на эту тему. Но стоило взглянуть на любимую, как намерение шутить словно ледяной водой смыло. На Анне буквально не было лица. Так встревожилась его отсутствием? Штольман встал, собираясь своим объятием рассеять её тревогу, но она решительно отвела его руки.
– Яков, Вася где? – голос звучал низко и глухо.
– Что-то случилось? – осторожно спросил он, беря в ладони хрупкие руки жены.
– Дух приходил.
– Васин? – вот теперь он не на шутку перепугался.
– Нет, – отмахнулась она, отнимая у него руку. – Какого-то батюшки. Старенького совсем.
– Отец Иона, – пробормотал Штольман. – Священник из Высокого. Убит сегодня после заутрени.
– А Вася где? – снова спросила Анна тем же странным тоном.
– Тело в город везёт. А что…
– Яша, ему опасность грозит! – решительно сказала она, сбрасывая эту странную подавленность и хватая его за руки.
Он не стал спрашивать дальше, давно уже отвык это делать. Успокоительно сжал тонкие пальцы жены. Проверил револьвер – заряжен ли, сунул в карман горсть патронов. И вышел из кабинета, на ходу соображая, где взять транспорт. Анна бежала за ним.
Первым делом Штольман ринулся в милицейский сарай, с некоторых пор гордо именуемый гаражом. Редькин, отвергнутый прошлым летом Елизаветой Тихоновной, жил анахоретом. Когда его вместе с Гидрой приняли в милицию, ходил тихий и счастливый, практически всё свободное время проводя возле своей любимицы. Ещё не стемнело, так что он вполне ещё может быть там.
Редькин и впрямь был в гараже, перекладывая какие-то замасленные железяки из одной жестянки в другую.
– Ипполит Поликарпович, запрягайте! – резко приказал Штольман, запрыгивая на переднее сидение. В тот же миг его обдало жаром при мысли, что зловредная Гидра, должно быть, в очередной раз показала характер, чем и объясняется присутствие Редькина в столь позднее время в гараже.
Но водитель, вопреки обыкновению не стал ныть и канючить, что его любимице нужен отдых, ремонт и запчасти. Только испуганно глянул на Анну Викторовну и побежал крутить ручку стартёра. Мотор несколько раз чихнул, но всё же завёлся и заработал относительно ровно.
– Куда едем, Яков Платонович?
– Василию навстречу, – коротко ответил Штольман. Редькин не маленький, сам разберётся, куда править.
Шофёр дал газу, машина взревела, выпуская клубы сизого дыма, и вперевалку выползла из гаража, всем своим видом намекая, что хоть она и старая, но отнюдь не саботажница.
– Аня, здесь будь! – приказал Яков жене, уверенный, впрочем, что она не помчится за ними. Прошло то время, когда барышня Миронова путалась у него под ногами, подвергая себя и его ненужному риску. Он подавил желание оглянуться, чтобы вновь увидеть, как она стоит в воротах, закусив губу, и смотрит ему вслед.
«Всё будет хорошо, Анечка! Мы успеем. Всегда успевали. Духи взялись теперь оберегать Ваську? Значит, и впрямь, свой».
Недужная Гидра ревела, но ползла, на взгляд Штольмана, слишком медленно.
– Ипполит Поликарпович, давайте быстрее, – то ли приказал, то ли попросил он, понимая, что не в человеческих силах прибавить престарелому механизму скорости. Редькин и так выжимал из неё всё, что возможно.
Если кто-то решит перехватить Василия, то сделать это удобнее всего в пяти верстах от города. Там дорога идёт к мосту меж поросших ольшаником холмов, откуда удобно обстреливать её сверху. Не успел он об этом подумать, как в отдалении глухо захлопали выстрелы. До места, которое сам он определил для засады, оставалось с полверсты, но звуки в предгрозовой тишине разнеслись далеко.
       

   
Следующая глава       Содержание

Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)