У багровой двери


   
Москва, март 1918 года
Он проснулся со странной мыслью: «Больше никогда!» Эта мысль словно бы не ему принадлежала. Он понятия не имел, что она означает. Просто чувствовал: что-то важное в его жизни заканчивается сегодня. Странно. От этого понимания он не испытал ни страха, ни жалости к себе. Должно быть, весь страх остался там – во вчерашнем дне…
Кривошеин остановился перед зеркалом и принялся медленно повязывать галстук. Медленно – не потому, что торопиться было некуда, а потому что пальцы не слушались. Очередной раз не сладив со скользкой тканью, Чертознай не выдержал и тихо выругался сквозь зубы. После почти бессонной ночи голова, тело, руки - все было точно чужое. И возраст, проклятый возраст ощущался как никогда.
Вчера его длинной жизни едва не пришёл конец. Если бы не Анна Викторовна… Чутье Чертозная отчего-то подвело его: выходя из подъезда, где жил Стрельников, Михаил Модестович даже близко не почувствовал затаившуюся во тьме засаду. Ощутил опасность, только когда Анна Викторовна кинулась к нему из сумерек, тревожно окликая по имени. Схватив духовидицу за руку, Кривошеин немедленно рванулся в сторону, под прикрытие какой-то полуразваленной тумбы, а на том месте, где он только что стоял, засвистели пули…
А когда из подкатившей машины вдруг выскочил Николенька и помчался к ним прямо под выстрелами – был ли в его жизни момент кошмарнее?..
Заснуть этой ночью он так и не смог. Наташа лежала рядом с закрытыми глазами, тихо дышала, уткнувшись в подушку,  а Михаил гадал: спит - не спит? До боли хотелось обнять жену, раствориться в любимом тепле, ощутить себя живым. Но побоялся разбудить. Зря боялся, должно быть. Наверняка Наташенька тоже не спала. Притворялась, в свою очередь, не желая разбудить его. Поднялась ведь до света, собрала вещи и тихонько выскользнула из комнаты, а он остался лежать с закрытыми глазами, продолжая прикидываться спящим. Кажется, даже задремал ненадолго…
Сейчас в доме не было никого. Только ходики на стене неумолчно отсчитывали новый день. Наташа, как собиралась, повела Николеньку в класс к Анне Викторовне. Дочь, ни слова не сказав, исчезла из дома еще раньше. Она и прежде такое проделывала; Наташа порою пыталась расспросить, куда она уходит, но Аня отмалчивалась или отвечала что-то неопределённое. Сам Михаил Модестович никогда не спрашивал. Ему хватало тех знаний, что давали карты. Вот и сейчас – что? Очередная тайная сходка общества борцов с новой властью? Или митинг, на котором Аня будет должна следить за каким-нибудь большевистским деятелем? Было уже и то, и другое. И он - видит Бог - не единожды пытался этому помешать. Не от любви к большевикам конечно. Но в конце этого пути его Аню неминуемо ждала гибель… и багровая дверь.
И вот она снова ушла. Словно вчерашнее происшествие, в котором Анна едва не лишилась в одночасье отца и сына, не имело для неё никакого значения. Наверное, его собственная жизнь Анне уже безразлична, но Николенька!.. Хотя вчера у него появилась было тень надежды. После того, как ушли Штольманы, а почти вслед за ними – Анины гости, которых он на правах хозяина просто-напросто вежливо выставил, Аня пошла в комнату к сыну, чего не делала уже давно, и долго с ним говорила. Кажется, даже не ругалась. Неужели в заледеневшем сердце дочери всё же что-то ожило?
А еще были слова Анны Викторовны о том, что она видела Сергея. Михаил Модестович помнил, как вздрогнула Аня, услышав об этом. Может, она решилась пойти к духовидице? Хотя, вне всякого сомнения, дочь ей не доверяет – ни ей, ни её мужу. А Штольмана она вчера просто-напросто подставила, во всеуслышание объявив его слугой новой власти при своих воинственно настроенных приятелях. Чего теперь от них ждать? Меньше всего Чертознаю хотелось бы, чтобы кто-то вроде этого истерика Усольцева открыл охоту на затонского рыцаря. 
Сам Штольман, впрочем, угрозы то ли не ощутил, то ли доблестно проигнорировал. Он был очень зол – с того самого мгновения, как спрыгнул с автомобиля в Вознесенском переулке.  Тогда его злость помогла Чертознаю взять себя в руки. Кажется, Штольман принадлежит к той счастливой породе людей, которые никогда не колеблются в выборе пути. И никогда не сожалеют о сделанном. И не умеют бояться. На все случаи жизни у них есть эта спасительная злость, помогающая держаться единожды избранного, чем бы оно ни грозило. И в этом было нечто привлекательное. С необыкновенной ясностью вспомнились вдруг затонские городовые, переживавшие много лет назад мнимую гибель сыщика. Такие, как Штольман, всегда способны стать точкой опоры для тех, кто слабее духом. С самим Михаилом Модестовичем это случилось уже дважды. Хотя себя-то он слабым никогда не считал. Да и теперь… он сам решил, что его место рядом с Рыцарем Огня, - не потому ли, что это освобождало его от груза, ставшего вдруг непосильным. Довериться Штольману, допустить, что он знает, как правильно жить в этом свихнувшемся мире. Странно. А ведь Яков Платонович значительно младше…
Усилием воли Чертознай заставил себя оторваться от созерцания в зеркале в очередной раз криво завязанного узла, прошёл в гостиную и сел за стол. На другом конце стола стоял чайник, старательно укутанный для сохранения тепла, выглядывала из салфетки осьмушка хлеба, гордо поблёскивала пузатая баночка с остатками варенья. Рядом на блюдце желтели тонко нарезанные лепестки сыра. Господи, Наташе удалось достать сыр! Откуда? Почувствовав, как защемило сердце, Михаил Модестович отвернулся от завтрака, любовно приготовленного женой, и решительно полез во внутренний карман пиджака.
Последнее время он редко брался за карты без дрожи в руках. Ибо - что хорошего они могли сказать? Но сейчас он чувствовал, что должен это сделать. Слишком много случилось вчера, как это отзовется днём сегодняшним?
Чертознай раскрыл футляр, и король треф решительно выскользнул из колоды, лег на край стола.
Михаил Модестович ощутил сильнейшее дежавю. Король треф… дама червей – снова вместе, точно связанные невидимой нитью, снова в центре судьбы. На краю расклада легла дама бубен. Рядом семерка червей – белокурое дитя. Пальцы Кривошеина чуть дрогнули – Наташа? И Николенька. Но они в стороне, что бы ни случилось сегодня, оно их не коснётся. Хотя бы так!.. Бесшумно выдохнув, Кривошеин вытянул из колоды следующую карту.
На этом его краткая радость кончилась. Трефы и пики выходили одна за другой. Опасность. А вот и враги - валет пик с валетом червей. Вслед за ними на стол упала дама пик, и рука Кривошеина снова дрогнула. Анна, Аннушка… Рядом лег туз бубен – перевернутым, а вслед за ним – бубновый же валет. Нет! Чертознай едва не выронил колоду. Сжимая  карты в оцепеневшей руке, еще раз всмотрелся в сложившийся расклад, после чего с шумом выдохнул сквозь стиснутые зубы. Нет. Это не тот бубновый валет, что тридцать лет преследовал его самого. Но это – выбор для Анны. И выбор страшный… Окостеневшие пальцы с трудом вытащили из колоды следующие две карты. И точно как когда-то, давным-давно, легли рядом с дамой девятка и туз пик.
Его девочке предстоит стрелять – в кого, Боже мой, в кого? Словно издеваясь, туз пик лег поперек расклада, пряча под собою и карту Анны, и обоих валетов. Гибель. И не одна.
«Я могу этому помешать?»
Следующая карта сама собой скользнула в ладонь и, даже не видя её, Кривошеин внезапно ощутил, что это – он сам. Помедлив мгновение, он перевернул карту. Бубновый король. Чертознай молча опустил её на свободное место в раскладе – подле короля треф.
Что-то произойдёт сегодня. Какая-то окончательная развязка. Что за выбор сделает его Анечка, к чему он приведет? Но сам он должен до конца исполнить свой долг, чем бы это ему ни грозило. Как когда-то другой король бубен – отец Митрофан.
Судьба велит ему быть рядом со Штольманом. После вчерашнего он вдвойне его должник. И не только его, но и всей новой милиции, с какой бы горькой иронией он к этому ни относился.
Додумать мысль до конца ему не дали. Дверь содрогнулась от того, что кто-то колотил в неё кулаком. Нынче так стучали представители новой власти, ставшие вдруг хозяевами жизни. Кривошеин отворил дверь и увидел на пороге запыхавшегося Андрея Полетаева.
- Михаил Модестович, я за вами, - выдохнул он без приветствия.
- Случилось что? – проскрипел Чертознай, пытаясь справиться с противоречивыми чувствами, охватившими его при виде визитёра.
- Так Яков Платоныч велели вас сопровождать, чтобы вы, значит, одни не ходили. После вчерашнего.
Видимо, пока ещё ничего не случилось. Просто Штольман в очередной раз всё решал сам, не сомневаясь, что Чертознай и впредь не останется в стороне от расследования. Хотя подчиняться железной воле затонского рыцаря разбойничьему внуку было немного обидно. Что, впрочем, не имело значения. Штольман прав…
* * *
В Гнездниковском всё было примерно так же, как и в тот день, когда он пришёл сюда впервые. Также сновали разномастные мужики с деловитыми лицами «гегемонов». Но сейчас дыхание у Михаила Модестовича впервые не спёрло от гнева. Неужели он начинает к ним привыкать?
Навстречу ему из-за угла коридора вышел Трепалов. Бывший балтийский матрос был здесь лицом начальствующим, но старого сыщика встретил, не чинясь.
- Да вы проходите, Михаил Модестович! – Трепалов сам распахнул перед ним дверь кабинета Штольмана. – Якова Платоныча нету покуда. Подождёте?
Кривошеин молча пожал плечами и прошёл в узкий кабинет, который сам хозяин именовал гробом. Матрос сделал знак Полетаеву:
- Давай, чайку спроворь для товарища спеца!
Молодой человек поспешно исчез, а Трепалов вновь обернулся к Михаилу Модестовичу:
- Внучок-то как? Не захворал после вчерашнего?
- Здоров, - скупо обронил сыщик. – С утра в школу пошёл.
- К Анне Викторовне? – оживился матрос. – Это правильно. Такой она удивительный человек, кого хочешь отогреет!
Кривошеин мысленно согласился. Согласиться вслух ему мешало всё, что он помнил и знал обо всех этих говорливых парнях в бушлатах и бескозырках. Впрочем, о нынешней милиции он тоже ничего хорошего не знал. До вчерашнего дня.
- Петров как? – выдавил он каким-то спёртым голосом.
Трепалов только махнул рукой, отводя глаза:
- Живёт. Пулю извлекли, дырку зашили. А будет ли дальше жить, доктор сказать не берётся.
Полетаев принёс кипятку в гранёном стакане с подстаканником из прежних времён, с колотым сахаром на треснутом блюдце.
- Вы чай пейте, товарищ Кривошеин, - вздохнул Трепалов. – Продрогли с улицы, небось?
Михаил Модестович глотнул, чувствуя, будто и впрямь внутри разжимается какой-то болезненный комок.
- А Яков Платонович где? – на этот раз голос прозвучал почти нормально.
Бывший матрос только пожал плечами:
- Так с утра ещё не был. Домой за ним посылали, Анна Викторовна говорит, приходил кто-то ещё затемно, парнишка, по виду – из рабочих. Вроде на убийство вызвали, а куда – она сама не знает.
Это известие Кривошеина встревожило. Враз вспомнился сегодняшний расклад, а в нём выстрел и чья-то смерть. Не Штольмана ли? Внимать подобного рода предупреждениям и беречься затонский рыцарь никогда не был склонен. Однажды это уже едва не довело его до беды – в слободе на окраине Казани. Чудом ведь успели тогда. А Полетаева, разумеется, откомандировал беречь его, Чертозная. Когда только успел? Вчера, после визита к Кривошеиным? Он вообще спит когда-нибудь?
Усилием воли Михаил Модестович заставил себя успокоиться. Карты говорили, что в сегодняшнем раскладе он будет подле короля треф. Значит, будем считать, что неугомонный сыщик жив, и ничего с ним не случилось.
Должно быть, Трепалов тоже тревожился о чём-то подобном, потому что сделался вдруг взволнованным и угрюмым. Тяжёлая рука сжалась в кулак, весомо улёгшийся на столешницу.
- Прав товарищ Штольман! Покуда новую жизнь построим, столько этой грязи вывезти придётся. Вот ты скажи, это ж кем надо быть, чтобы в мальца стрелять? Мечта – оно хорошо, конечно. А только всей нашей жизни может не хватить, чтобы ту мечту увидеть. Илюха, вон, неизвестно, доживёт ли. А только я так мыслю, товарищ Кривошеин: раз уж выпало нам тут дело делать, пусть и не такое, как мечталось, так тут нам и насмерть стоять. Устоим – и кто-то другой ещё корабли в мечту поведёт. Вот хоть внучок ваш. Пока они – новые, чистые – для новой жизни подрастут, кто-то их беречь должен. Сам видишь: враги и в них целят.
Чувство, поселившееся внутри у Чертозная, вернее всего было назвать неудобством. Иначе определить не получалось. Трепалов был искренен в своём негодовании. И вчера он примчался Кривошеину на выручку вместе со Штольманом. Но тогда выходило, что сам Михаил Модестович до сих пор был кругом неправ. Признавать это не то чтобы не хотелось, а просто был ведь ещё Ардашев со своим холодным взглядом, будто в прицел глядит. А в прицеле кто? Сам Чертознай? И Штольман, и его Анна Викторовна. И Николеньку с Наташей все эти ардашевы тоже не пощадят. И как совместить то, что совмещаться никак не желало?
А по ту сторону – Усольцев с Рождественским. И тоже ведь с наганами…
- Петрова вы куда увезли? – спросил Кривошеин, чтобы прервать ставшее уже совершенно неловким молчание.
- Так в больничку. На углу Петровки и Страстного бульвара. Как её – Ново-Екатерининская? Ближе-то ничего не было.
Михаил Модестович спросил просто потому, что ещё какое-то время назад понял, что просто обязан посетить в больнице этого парня. И Николеньку с собой взять. Спрашивать же об этом у Штольмана почему-то было неудобно. Кажется, вчера затонский рыцарь решил, что Кривошеиным безразлична судьба молодого милиционера. Во всяком случае, по поводу «победившего хама» он ответил весьма жёстко. Неужели Яков Платонович мог подумать, что Чертознай стал такой же спесивой скотиной, как его гости? Ну, а почему бы ему так не подумать, в самом деле? Если сам Михаил Модестович о милицейском сыщике ещё пару дней назад думал Бог знает что? Долго ли они друг друга знали, в самом-то деле? Тут не знать, тут верить требуется. Кажется, Чертознай начинал ему верить. А сам Штольман? Он всегда был не из доверчивых.
Это хорошо, что недоверчивый. А то не подстерегли бы его эти Анины приятели, пока он один по местам преступлений бегает. Про больницу не придётся у него спрашивать – и ладно. Вопросами доверия мы после займёмся. Ближайшая больница, значит…
Внезапно внутри что-то ёкнуло. Как Штольман вчера сказал: «Совпадения не люблю»? Если Ново-Екатерининская была ближе всего к месту перестрелки, то именно туда могли отвезти бандиты своего подстреленного дружка. Пришла ли эта мысль в голову Якову Платоновичу, или он и задуматься об этом не успел?
- Я в больницу сейчас, - проскрипел Чертознай, подымаясь. Штольману, где бы он ни был сейчас, не разорваться. Хоть с Петрова толку и немного было, а всё же лишняя пара ног, глаз и рук. Сыщику сейчас любая помощь нужна. Кто о ком чего думает – это мы после разбираться будем.
- Да не стоит, - вроде бы смутился Трепалов. – Илья – он… без сознания вроде ещё.
- Илью сейчас беспокоить не станем, Александр Максимович, - уже совсем ровно ответил Кривошеин, чувствуя, будто что-то изменилось – то ли вокруг, то ли в нём самом. - У нас нынче другое дело имеется. Подумайте сами. В Вознесенском мы подстрелили обладателя огромных сапог. Если у бандитов нет своего знакомого врача, то куда они его повезут?
Матрос нахмурился – а потом расцвёл вдруг широкой улыбкой:
- А ведь точно, товарищ Кривошеин! Андрей, глянь там, на месте авто, или снова наш пламенный комиссар по партийным делам кататься уехал?
Должно быть, сегодня ангелы ворожили Чертознаю: авто было на месте. Михаил Модестович в сопровождении Полетаева отбыл в больницу на моторе, не теряя ни единой минуты. Перед отъездом Трепалов напутствовал молодого, отозвав его в сторонку, но сыщик всё равно разобрал:
- Глаз не спускай. И учись, слышишь? Покуда сами научимся, нам спецы во как нужны!
Кривошеин усмехнулся про себя и сделал вид, что не заметил, что его то ли под конвой взяли, то ли под защиту.
Ново-Екатерининская больница располагалась в двухэтажном классическом особняке с колоннами – бывшей усадьбе князей Гагариных, выкупленной под больницу генерал-губернатором Москвы в первой трети минувшего века. Ещё до революции там принимали и лечили страждущих из самых низших сословий, по нынешним же временам, должно быть, оказывали помощь, и вовсе не спрашивая, где человек рану получил. Самое то для Егора Вушнякова и его подельников. Если, конечно, Штольман не ошибся.
Дежурный ординатор был человеком средних лет с осунувшимся лицом и покрасневшими глазами, должно быть, не покидавший больницу с ночи. Кривошеин представился и спросил про раненых, доставленных за минувшие сутки. Врач поглядел устало и непонимающе.
- Мы из милиции, - без нажима пояснил Полетаев. – Вчера тут нашего одного привезли. Илью Петрова.
- Петров? Помню, - бесцветно выдохнул ординатор. – Проникающее огнестрельное ранение правого лёгкого. Посещение пока не рекомендуется. Да и не услышит он вас.
- Спит? – с надеждой спросил парень.
- Без сознания.
- Но жить-то будет?
Врач коротко пожал плечами.
- А ещё кого-то в эту ночь доставляли с пулевыми ранениями? – Кривошеин не позволил милицейской скорби нарушать план расследования.
- Так каждую ночь везут. Всё больше в мертвецкую, но есть и такие, кому успеваем помочь. Нынче двое, - ординатор раскрыл журнал. -  В 20.50 - мужчина сорока лет, пулевое ранение правого плеча, навылет. Обработан и отпущен домой. Очень настаивал.
- Как зовут?
- Назвался Фомой Кругловым. А как в действительности, чёрт его знает. Мужичонка явно из фартовых.
- А это вы откуда?
- Одет хорошо, шапка дорогая. А на купца или дворянина не похож. Лоску нет, перегаром разит. Зубы гнилые, половины нет.
- Росту он какого? – спросил Кривошеин, хотя ответ уже пожалуй что знал. Врач назвал раненого «мужичонкой».
- Среднего, даже ниже. Чахоточного вида мужчина. Полагаю, и на каторге мог быть.
- А другой?
- Этот по виду, скорее, деревенский, лет около тридцати. Имени не назвал. Доставлен в 00.10 с большой кровопотерей. Проникающее огнестрельное ранение бедра. Этому ещё повезло, что кто-то додумался его до больницы довезти. Ранен был за несколько часов до обращения. Рану перетянули, а пуля так в мякоти и осталась. Мало кровью не истёк, повозиться с ним пришлось.
- Он в больнице?
- Разумеется. Отпускать его в таком состоянии я не счёл возможным. Хотя он порывался.
- Сильный мужчина, должно быть? – вкрадчиво поинтересовался Кривошеин.
- Не то слово! Илья Муромец. Или Микула Селянинович, если угодно.
- В сознании Микула Селянинович?
- Был в сознании. Сейчас, вероятно, спит.
- К разговору способен?
- Думаю, да. Состояние в настоящее время удовлетворительное. Хотя слаб, конечно.
- Так вот мы поговорить с ним и хотим, - Михаил Модестович почувствовал, что его губы впервые за долгое время растягивает довольная улыбка. То ни гроша, а то вдруг алтын!
   
Хотя алтын был не без изъяна. Об этом Кривошеин подумал, уже когда шагали они по больничному коридору к палате, которую назвал им дежурный ординатор. Найти Вушнякова они, допустим, нашли. Дальше что?

- А ведь угадали вы, Михаил Модестыч! – с тихим восхищением выдохнул идущий рядом Полетаев. Его, похоже, сомнения не одолевали. – Лихо как у вас все получилось! Брать будем вражину?

Чертознай хмыкнул про себя. Старшим его никто не назначал, но похоже, этот вчерашний пролетарий от классовой спеси не страдал, легко признавая главенство за Кривошеиным, как прежде – за Штольманом. То ли уважение к сединам в нём говорило, то ли пообтёрся уже парень на милицейской службе и начал понимать, что жизнь – она сложнее любых теорий господина Маркса.

Но ответа на его вопрос у Кривошеина не было. Штольман бы на его месте наверняка не колебался, ну так на то он и Штольман.

- Нужно подумать, Андрей Иванович, - буркнул Чертознай. – Вдвоем нам его не задержать. Здоровенный громила, силен как бык. Не исключено, что при оружии. Притом умом не блещет, предпочитает простые решения. Увидит, что за ним из милиции пришли, но всего двое – наверняка будет прорываться силой. Представляете, что будет, если он тут пальбу откроет?

- Вот чёрт! - Молодой милиционер сразу посуровел. - А что делать-то будем, товарищ Кривошеин? Может, Филатова за нашими послать, пусть товарищ Трепалов наряд пришлёт?

- Наверное, придётся, - Кривошеин поморщился. – Но для начала глянем тихонько, чтобы удостовериться. Что там за Илья Муромец.

Хотя какой в этом смысл, Михаил Модестович не смог бы объяснить толком. Он ведь не знал убийцу отца Евгения в лицо. А вот Вушняков – наоборот. Вчера в Вознесенском, бандиты точно знали, кого ждать. Так что заглядывать в палату придется предельно осторожно. А лучше всего – послать вперед Полетаева, благо подобных персонажей в кожанках тут толчётся немеряно.

- Андрей Иванович, сейчас вы зайдёте в палату и начнёте оглядываться по сторонам, - негромко велел Чертознай. – Можете даже спросить кого-нибудь… Фуражку снимите с милицейским значком, сойдёте за красногвардейца. Ищете своего сослуживца, Мышкина. Или Кубышкина. Побродите между коек, посмотрите на лица. Доктор сказал, что наш клиент лежит у самых дверей. Самое главное – проверьте, не околачивается ли рядом кто-нибудь посторонний, не из больничной братии. Сами видите, не больница, а проходной двор…

По коридору и впрямь кто только не шастал. Сестры в форменных серых платьях, небритые мужики-санитары, замотанные врачи в халатах не первой свежести. Самый разный люд с узелками и котомками – как видно родственники, пришедшие навестить страждущих. Больные, кто был на то способен, тоже повыбирались из палат - собравшись группками, дымили вонючим самосадом.

Немного впереди маячила могучая спина, обтянутая серой рубахой - кто-то еще решил прогуляться по коридору, устав лежать на пропахшей карболкой койке. Человек шёл с трудом, сильно прихрамывая, при каждом шаге по лошадиному встряхивая лохматой темноволосой башкой. Под мышкой виднелся свёрнутый полушубок – на улицу, что ли, собрался?

Кривошеин почувствовал, как что-то кольнуло его изнутри. Привыкнув за много лет доверять таким вот предчувствиям, старый сыщик замер на полушаге, ухватив за рукав Полетаева. Произнёс вполголоса:

- Вон тот. Что у колонны.

Милиционер послушно замер, вглядываясь вперед. Обладатель серой рубахи как раз остановился, опершись на колонну огромной ручищей, стараясь перенести вес тела на левую ногу. На правой штанине, выше колена виднелось огромное, уже подсохшее кровавое пятно.
Огнестрельное ранение бедра… В глаза Кривошеину бросились ступни, обутые в огромные сапоги.

- Это он, - процедил он сквозь зубы. – Егор Вушняков.

Он не мог сказать, откуда у него эта уверенность. Он просто знал. В нескольких шагах от них стоял тот, кто разрубил череп престарелому отцу Евгению. Один из тех, кто вчера стрелял в Анну Викторовну и Николеньку. Может, именно его пуля досталась бедолаге Петрову.
- Точно он? – переспросил Полетаев. – Доктор говорил – слаб еще… А он что же это – уйти пытается? Одёжу вон прихватил.

Чертознай коротко кивнул.

- Верно мыслите, Андрей Иванович. Значит, не так уж слаб. Зато понимает, что оставаться здесь одному опасно. Тут он слишком на виду. Вушняков привык во всем полагаться на сообщников, а они высадили его вчера у больницы и исчезли. А до того была перестрелка с милицией. И где теперь его компания? Вдруг всех уже повязали? Так что у него одна мысль сейчас – скрыться, забиться в какую-то нору.

Громила в серой рубахе тем временем снова двинулся вперед, сильно припадая на правую ногу. Кривошеин отчаянно пытался вспомнить планировку больницы – в прежние годы ему доводилось здесь бывать.

- Черный ход, - сообразил он наконец. – В той стороне черный ход.

- Так что? Брать будем, товарищ Кривошеин? - напряженно прошептал Полетаев.

Задержать? Момент и впрямь подходящий – подойти со спины с двумя револьверами… Чертознай резко втянул воздух носом, по-волчьи пытаясь уловить не то запах, не то нечто другое, чему не было названия в человеческом языке. От Егора Вушнякова так и разило страхом. И бешеным желанием убраться отсюда подальше. Этот так просто не сдастся – теперь, когда у него руки по локоть в крови. Даже если им с Полетаевым удастся громилу разоружить, он и голыми руками натворит дел, пытаясь вырваться на свободу. Наручников у них нет. Придется стрелять, а это не выход. Вушнякова нужно брать живым, любой ценой нужно вытрясти из него информацию о подельниках.

Решение пришло внезапно.

- Вот что, Андрей Иванович, - произнёс Чертознай негромко. – Вопросов не задавайте, просто делайте как я скажу. Хочет через черный ход уйти – отлично. Я его там встречу. Вы задержите его здесь на несколько минут. А потом пусть идёт, как собирался.

Полетаев только глазами хлопнул:

- Задержать? Как?

- Как хотите, - огрызнулся Кривошеин. - Закурить спросите. Или сделайте вид, что спутали его с кем-то. Мол, Пантюха, земеля, сколько лет тебя не видел! Буквально несколько мгновений. Чтобы я раньше него успел к черному ходу.

- А потом? – милиционер глядел на него непонимающе и даже отчасти подозрительно. Кривошеин только коротко вздохнул. В бытность его чиновником московского сыска рядовой состав ничему не удивлялся. А сейчас… но на объяснения не было ни времени, ни желания. Да и не поверит ему Полетаев.

Эх, был бы на месте этого пролетария сам Штольман! Впрочем, кто сказал, что с Рыцарем Огня было бы проще сговориться?

- Андрей Иваныч, вы просто поверьте мне, - попросил Кривошеин так задушевно, как только мог. – А сами… Хотите, под дверью черного хода стойте, хотите – идите вслед за ним, только не сразу. И очень вас прошу – что увидите, так ничему не удивляйтесь и вопросов никаких не задавайте. Выполняйте!

Момент был сложный. Послушает ли его парень? Или возобладает классовое недоверие к царской ищейке, отчего-то решившей покомандовать?

Полетаев взглянул на него еще раз, точно пытаясь что-то уяснить, но, ни слова не сказав, повернулся и направился к Егору Вушнякову, медленно хромавшему вглубь коридора. Чертознай перевёл дух и неслышно скользнул к дальней от окон стене.
   
На лестнице черного хода было холодно и почти темно, свет едва пробивался сквозь мутные окна, добрая половина которых была к тому же заколочена. Зверски воняло мочой – похоже, больничные обитатели, ничтоже сумняшеся, приспособились справлять на здешних ступеньках малую нужду, а то и большую… Стараясь пореже дышать, Кривошеин спустился на один пролёт, выбрал на лестничной площадке уголок почище и замер в ожидании.

Ждать долго не пришлось. Уже через минуту послышался шум распахиваемой двери; ступеньки заскрипели под тяжелыми шагами – высокий, могучий человек спускался медленно, тяжело дыша, цепляясь за перила. Михаил Модестович нехорошо усмехнулся. Сам он после подобной раны начал ходить только через месяц, а Вушняков подстреленный вчера, хрипит, стонет – но идёт, подлец. Силён, мужик! И очень, очень хочет жить… В паре ступенек от лестничной площадки громила снова остановился, переводя дыхание – и Чертознай с застывшей улыбкой шагнул ему навстречу.

- Здравствуй, Егор.
   
«Я запрещаю вам колдовать!»

Именно это сказала ему Наташенька почти тридцать лет назад. И как-то само собой получилось, что так оно и вышло. Нет, он не утратил ни силы, ни умения – просто применять их стало некуда. Случалось иногда, но случаев таких, когда нужно было кого-то пугнуть, или вывести на чистую воду, было по пальцам пересчитать - и ни разу при этом не приходилось Кривошеину подходить к тьме слишком близко. Много лет не было у Михаила ни нужды, ни желания заглядывать в ту часть своей души, где жил злой колдун… но он ничего не забыл. Собственный голос - мурлычущий, вкрадчивый - разлился по тёмной лестнице, отразился от обшарпанных стен, мячиком поскакал по загаженным ступенькам. Обрадованно потянулись навстречу голосу рваные серые тени.

- Здравствуй, Егор, - неторопливо повторил Кривошеин.
Вушняков, замерев на последней ступеньке, резко вскинул голову. Вытаращил мутные, в кровавых прожилках глаза, пытаясь разглядеть, кто перед ним. Чертознай сделал еще один шаг, и мужик внезапно отшатнулся.

- Не подходи! – прохрипел он страшным голосом. Одной рукой продолжая цепляться за перила, второй Вушняков попытался нашарить что-то в кармане штанов.

Кажется, он его узнал. Кривошеин неприятно улыбнулся. Страха не было.

- Револьвер ищешь? Не нужен тебе револьвер. Ты ведь меня уже вчера убил. Там, в Вознесенском – помнишь?

Голос Чертозная стлался ватным одеялом, обволакивая застывшего в замешательстве громилу. Вушняков замер с открытым ртом. Где-то в голове Кривошеина, над левым глазом пульсировала яркая чёрная искра.

- Много зла ты сотворил, переполнилась чаша Божьего терпения. Вот и пришло время ответ держать.

Голос Чертозная упал до шепота. Черная лестница наполнилась непонятным шорохом, словно бы облезлая штукатурка начала отрываться и кусками сползать по стенам. Егор Вушняков так и стоял, вцепившись побелевшими пальцами в лестницу, но смотрел он уже не на Кривошеина – на что-то за его спиной.

До Чертозная донёсся жуткий хрип:

- Помилуй… Господи, помилуй…

- Помиловать? Слугу Божьего топором зарубил – а теперь помиловать тебя просишь?!
Где-то наверху скрипнула дверь. Полетаев? Не удержался, пришёл посмотреть, что происходит, что задумала старая царская ищейка? Михаил Модестович даже не посмотрел в ту сторону, продолжая прожигать бандита бешеным взглядом.
- Не хотел я! – почти взвыл Вушняков. – Не посмел бы!.. Не увидел… Не разглядел…

- А Церковь Божию поджечь – посмел? – прогремел Михаил.

- Не я! Это всё Лёнька-анархист! Я ведь не дал!!!

Вушняков снова взвыл и вцепился рукой в ворот рубахи. Глаза его по-прежнему были устремлены за спину Кривошеину. Чертознай по-волчьи улыбнулся. Видение багровой двери, как и прежде, забирало массу сил - но и приносило массу пользы.
- У дверей тебя кто поставил – тоже Лёнька?
- Нет!!! Это морячок!!! Он нами командует! Углов – фамилие его!!! – фразы рвались со всхлипом. Матёрый убийца захлёбывался, выл от ужаса, размазывая слёзы и сопли по небритому широкому лицу.
- А четвёртый кто? – коротко спросил Кривошеин, торопясь, пока Вушняков и вовсе не утратил рассудок. И пока боль не свалила с ног его самого. Держать морок оказалось адски тяжело, гораздо тяжелее, чем в прежние годы… неужели старость отняла у него даже это? И теперь, на девятом десятке, трюк с багровой дверью мог окончиться в любой момент. Дверь распахнётся – и примет нераскаянную душу Чертозная.
- Не знаю я его! Как Бог свят! – Вушняков судорожно перекрестился. Только от наведённого морока крёстное знамение всё одно не помогало. – Благородие… офицерик, из морских…
Бандит вдруг страшно всхлипнул и повалился на колени. То ли в бессильном ужасе, то ли простреленная нога напрочь отказалась держать. Михаил Модестович и сам чувствовал, что уже на пределе. Надобно было продолжить допрос, узнать, где скрываются остальные преступники. Кроме того, надлежало осмыслить услышанное, но перед глазами было черно, и голова норовила разлететься на куски. Хорошо, что Полетаев слышал всё признание Вушнякова. Если с ним самим что-нибудь случится сейчас, Штольман разберётся…
- Вяжите его, Андрей Иванович, - приказал Чертознай, тяжело приваливаясь к перилам.
Милиционер стремительно сбежал по ступеням, вытряхнул у арестованного из кармана револьвер, потом выдернул гашник и торопливо обмотал им две здоровенные ручищи спереди, оставив Егору возможность поддерживать руками штаны. Потом замешкался, соображая, но помогать кинулся всё же Кривошеину.
- Михаил Модестыч, что с вами?!
Чертознай криво усмехнулся половиной лица, вторая почему-то повиноваться не желала. Не хватало ещё, чтобы удар его хватил, и он умер здесь, на загаженной чёрной лестнице.
- Француз с меня голову снимет! – в отчаянии причитал молодой, взваливая на себя даже нынче не самую лёгкую тушу Кривошеина.  Двоих ему отсюда точно не вытащить.
- Не шумите, Андрей, - устало сказал сыщик, переводя дух. Шуму хватало ему и от Вушнякова, который продолжал стоять на коленях и скулить по-собачьи. Тело вновь потихоньку начинало повиноваться. – За санитарами сходите, пожалуй. И врача приведите. Пирамидон мне нужен.
Полетаев кинулся вверх по лестнице. Михаил Модестович вдруг со всей ясностью ощутил, что ноги его не держат. Прислонившись к стене, он медленно сполз по ней вниз. Револьвер из рук он не выпускал, но достанет ли у него сил нажать на курок – это еще большой вопрос. Одно счастье - вряд ли Егор Вушняков вздумает сопротивляться. Рад-счастлив, небось, что больше не видит багровую дверь…
Подумать только, последние силы пришлось отдать на то, чтобы разговорить эту тупую и злобную скотину. Вот так-то Чертознай. Столько лет пытался жить правильно - после того, как получил прощение, после того, как узрел светлые врата – а все равно жизнь заставила зачерпнуть из тёмной реки… И оказалось, что нет уже того Чертозная. Так, бледная тень, способная лишь картишками баловаться на старости лет. Пусть даже сейчас он оклемается. Следующий раз его убьет. Единственный вопрос – как скоро это случится?
   

   
Следующая глава       Содержание

---

 
Скачать fb2 (Облако Mail.ru)       Скачать fb2 (Облако Google)

Отредактировано Atenae & SOlga (25.01.2020 19:40)